Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.Из воспоминаний французов о вступлении в Москву:
Было уже около двух часов дня; яркое солнце отражалось тысячами цветов от крыш распростертого внизу обширного города. При виде этого зрелища, пораженные им французские солдаты могли только воскликнуть: «Москва! Москва!», подобно тому, как моряки, когда приближаются к концу долгого и утомительного плавания, кричат: «Земля! земля!».
«При виде этого позлащенного города, говорит г. де Сегюр, этого сверкающего узла Европы и Азии, величественного средоточия, где объединяются роскошь, привычки и искусства двух прекраснейших частей света, мы почувствовали себя охваченными горделивым созерцанием.
Какой великий день славы настал для нас!.. Он должен стать самым величественным, самым блестящим воспоминанием для нас на всю жизнь. Мы чувствовали, что с этого момента наши действия приковывают к себе взоры всего мира и что самое малейшее из наших движений станет историческим... В этот момент были забыты все опасности, страдания. Можно было и дорого заплатить за гордость счастья говорить про себя во всю остальную жизнь: «Я был в Московской армии!» И какое невероятное стечение несчастий и горя должно было вскоре наступить вслед за этим и коротким мгновением сладкой иллюзии».
развернутьПервым проник в Драгомиловское предместье Мюрат. Многочисленная кавалерия готова уже была проникнуть в самый город, но Милорадович, командовавший ариергардом русской армии, предложил Мюрату приостановить военные действия, предупреждая его при этом, что, если французы отрежут ему отступление, он не остановится перед тем, чтобы сжечь столицу. Мюрату, считавшемуся [44] с тем значением, какое должна иметь Москва в качестве залога будущего мира, не оставалось ничего иного, как почти без колебаний принять эти условия. Таким то способом русские выгадали несколько часов и успели благодаря этому спасти свой обоз, который иначе должен был неминуемо достаться в добычу французскому авангарду.
Вскоре во главе французской гвардии перед Драгомиловским предместьем показался сам Наполеон. Внешний вид Москвы произвел на него, как и на всех нас, радостное впечатление, которого он совершенно не пытался скрывать. Впрочем, впечатление это было только мимолетным. Он ожидал увидеть тут же у ворот предместья депутацию русской знати с ключами города в руках и с просьбою о пощаде на устах. Он уже распорядился, чтобы принц Евгений и Понятовский заняли неприятельский город, в который Мюрат проник еще раньше, но никакой депутации не появлялось.
Между тем день стал клониться к вечеру, Москва же продолжала оставаться грустной, молчаливой и почти безжизненной. Вместе с тем увеличивалось и душевное беспокойство императора. Становилось трудным сдерживать долее нетерпение солдат. Кое-кто из офицеров рискнули проникнуть за городскую ограду: «Москва оказалась покинутой.» Наполеон сперва не мог поверить такому невероятному событию; он командировал своих флигель-адъютантов удостовериться собственными глазами в истинном положении вещей; посланные не замедлили вернуться, и донесения их вполне совпадали с прежними известиями: трехсот тысяч московского населения как не бывало, а на улицах столицы, в ее дворцах и храмах царило [45] гробовое молчание пустыни. За отсутствием представителей русской знати и дворян, которых Наполеон желал бы видеть пред собою, удалось разыскать нескольких иностранных купцов, которые не имели охоты бежать вслед за москвичами; они явились к Наполеону просить у него покровительства, а он, будучи вынужден удовлетвориться лишь этим подобием выражения покорности, отдал наконец приказания о вступлении в город.
Наступила ночь. Наполеон остановился в од-ч ном из первых домов Драгомиловского предместья. Там он назначил позиции, какие должны были занять отдельные корпуса вокруг Москвы; губернатором столицы был назначен маршал Мортье, которому было предписано немедленно занять Кремль, а также поручалось принять самые суровые меры, чтобы воспрепятствовать грабежу. Ней, Даву и старая гвардия последовательно подходили и располагались на бивуаки в разных частях и позади Драгомиловского предместья. В ожидании триумфального входа в Москву эти генералы отдали приказание, чтобы войска были в полной парадной форме.
А в это время Мюрат, который; как мы уже видели, первым проник в Москву, был прямо поражен царившим в ней могильным молчанием. Все это было до того необычайно, что он долго не решался верить тому что видит; опасаясь каких либо козней со стороны русских, он подвигался вперед со всякими предосторожностями, производя предварительно разведки в улицах, примыкавших к той, по которой следовал его отряд. Только у самого Кремля царствовавшее повсюду безмолвие и безлюдие вдруг прекратилось; улица оказалась занятой толпой народа, [46] солдат и казаков, окружавших густым кольцом целый обоз телег, нагруженных багажом и ранеными; достаточно было нескольких ружейных выстрелов, чтобы рассеять все это сборище и восстановить свободный проход. Событие это побудило однако Мюрата удвоить предосторожность из боязни натолкнуться на что-нибудь неожиданное. Еще не было семи часов вечера, когда Мюрат прошел всю Москву до ее противоположного конца, а немного позже на другом ее конце расположился сам Наполеон. Войска Мортье заняли внутренние кварталы столицы, по соседству с Кремлем, и производили разведки по разным направлениям.
После столь долгого и утомительного похода, можно, казалось бы, рассчитывать хотя бы на одну ночь отдыха. Но едва лишь солдаты и их начальники стали располагаться на ночлег, как вдруг раздался зловещий крик: «Пожар»! и в разных частях города показался огонь. Пожар начался одновременно на базаре, в центре города и вь наиболее богатом его квартале. Будучи извещен о происшествии, Наполеон отдал необходимые приказания, а с наступлением дня лично отправился туда, где сильнее всего бушевало пламя. Он готов был обвинять в нем собственную молодую гвардию и самого Мортье, так как предполагал, что пожары в покинутом городе разразились благодаря грабежу и неосторожности мародеров, осмелившихся на грабеж, несмотря на его запрещения. Но маршал Мортье в свое оправдание указал ему на несколько домов, объятых пламенем. Они были наглухо заколочены и такими же и оставались, так как нигде нельзя было заметить ни малейших следов разрушения, а между тем изнутри их пробивались черные клубы дыма. Но это было далеко еще не все; удалось задержать нескольких поджигателей на месте преступления. Когда их начали расспрашивать, они отвечали, что получили приказания от самого Растопчина. Раздумывая [48] о том, что ему пришлось увидеть и слышать, Наполеон направился вслед затем в Кремль.
При виде дворцов в одно и то же время и средневековых и современных, дворцов потомков Рюрика и Романовых, при виде еще неповрежденного трона их, сияющего креста на колокольне Ивана Великого и всей лучшей части города, над которой возвышался Кремль, еще пощаженный в то время пожаром, Наполеон снова вернулся к своим первоначальным надеждам. Честолюбие его снова воскресло при ощущении достигнутой победы, и он, как говорят, воскликнул: «Итак, я, наконец, в Москве, посреди древних чертогов царей, в их величавом Кремле!» С горделивым любопытством принялся он осматривать все мелочи там и, казалось, был вполне удовлетворен.
Все же он не замедлил потребовать отчета о тех ресурсах, какие оказались в этом огромном городе и, преисполненный надежды, решил обратиться с мирными предложениями к императору Александру. В большом госпитале оказался какой-то раненый штаб-офицер, которому и было поручено передать это письмо. Наполеон закончил его при свете зловещего зарева пожара, не прекращавшегося на базаре, и русский офицер тотчас же должен был отправиться в путь; он должен был вместе с письмом доставить своему государю первые сведения о пожарах Москвы.
С наступлением дня герцогу Тревисскому удалось одержать временную победу над стихией и положить предел распространению огня. Удалось также задержать нескольких поджигателей, но большинство их успело скрыться и поджидало другого удобного случая. Отданы были, наконец, суровые [49] приказы, порядок восстановлен, исчезло беспокойство, и каждый спешил поскорее захватить для себя удобное жилище, или даже роскошный дворец, рассчитывая найти в них удовлетворение всем потребностям в награду за столь долгие и чрезмерные лишения.
Когда Наполеон убедился, что русские сами поджигают свою столицу, он предоставил события их естественному течению. В ночь с 15-го на 16-е сентября поджоги возобновились с удвоенной силой и смелостью, и вскоре пожар стал принимать ужасающие размеры, а 16-го утром, благодаря поднявшемуся сильному ветру, он охватил почти весь город. Москва представляла из себя в ту пору редкое зрелище настоящего огненного моря, волнуемого сильным ветром.
Над дворцом, который занял Наполеон, возвышалась терраса, откуда прекрасно был виден весь город, и оттуда в минуты досуга он и наблюдал за распространением пожара. С глубочайшей горечью должен был он созерцать разрушение этого города, на обладании которым он основывал все свои надежды. Говорят, при этом он однажды воскликнул: «Москвы более не существует, и я лишился награды, которая была обещана моей армии».
В кварталах, расположенных по соседству с Кремлем, постройки обыкновенно близко соприкасались друг с другом, как и в других городах Европы. Большая часть улиц была уже охвачена огнем, и самому Наполеону уже грозила опасность быть отрезанным от своей армии. Сильный жар, распространяемый пожарищем, беспокоил его, а на здания, расположенные за кремлевской стеной, почти беспрерывно падали искры; Наполеон однако, несмотря на все это и не взирая на настояния генералов, которые его окружали, хотел остаться в Кремле. И только, когда ему сообщили, что пытаются поджечь даже самый дворец, занимаемый им, что огонь готов уже охватить здание арсенала и что в самом здании арсенала удалось захватить переодетого полицейского, пытавшегося подложить огонь, — только это могло убедить Наполеона. Он приказал привести к себе этого полицейского и тотчас же после допроса его покинул Кремль (вечером 16-го сентября), распорядившись перенести свою главную квартиру в Петровское, расположенное в полумиле от Москвы, по Петербургской дороге. Мы уже упоминали, как сурово преследовал Наполеон грабежи. Он исходил при этом из соображений, доступных пониманию каждого рядового солдата, что сама армия заинтересована в сохранении этой столицы. Но когда те же солдаты увидели, что сами русские собственной рукой предают город сожжению, ничто уже не могло их удержать от стремления захватить пока не поздно то, что все равно станет добычей пламени. Таким образом беспорядок в рядах французской армии явился прямым последствием развития пожара, и вскоре он достиг своего апогея. Вскоре на смену неожиданному молчанию, царившему на улицах Москвы, когда в нее вступали французы пришло невероятное смятение. Повсюду слышался треск всепожирающего пламени, шум от падения строений; дикий рев покинутых и обезумевших животных, стенания жителей, проклятия пьяных солдат, пытавшихся оспаривать у пламени свою добычу — все смешивалось в одну кучу. Пожар и грабеж повсюду сопутствовали друг [51] другу. В то время все принимали участие в грабеже, или же в покупках награбленного по низкой цене; часто можно было видеть в одних и тех же руках и шитый золотом генеральский мундир и простую солдатскую куртку. Днем поднимавшиеся отовсюду клубы дыма образовали над городом густое облако, не пропускавшее сквозь себя даже солнечных лучей, а ночью пламя, прорывавшееся местами сквозь эти тучи, распространяло далеко вокруг себя какой то зловещий оттенок.
Пожар продолжал свои опустошения с неослабевающей силой в течение 16-го, 17-го и 18-го сентября; начал он уменьшаться лишь 19-го и прекратился только 20-го сентября после обильного дождя, но отдельные вспышки пожаров не прекращались и позднее. Кремль остался нетронутым, так как его защитили высокие каменные стены, а также принятые предосторожности, состоявшие в том, что туда совершенно был закрыт доступ кому бы то ни было за исключением военных. Из остальных кварталов огонь пощадил отчасти те, которые были заселены иностранными торговцами. Спасением своих жилищ они обязаны были исключительно тому обстоятельству, что не покидали их сами и гостеприимно приняли к себе французских офицеров и могли поэтому рассчитывать на покровительство последних. Избегла печальной участи остальной столицы также часть предместий и примыкавшие к ним улицы. В других местах огонь остановился, не находя для себя достаточно пищи, или встречая противодействие в напряженной бдительности жителей, отстаивавших свои собственные дома, и в особенности в энергии солдат, расположившихся в [52] покинутых их прежними хозяевами жилищах. Но если даже взять целиком все, что удалось отстоять, все же его было слишком мало в сравнении с опустошением, постигшим эту огромную столицу; в самом деле, чуть ли не девять десятых построек ее и более половины церквей стали тогда добычей пламени.
В опустошенной пожаром части города вся почва была покрыта пеплом, грудами кирпича, кровельного железа, дымящимися обломками и обезображенными огнем трупами людей и животных. Одиноко возвышались среди этих развалин лишь некоторое количество церквей, части обвалившихся стен, обломки колонн, полуобгоревшие деревья и довольно значительное количество печных труб, которые, если смотреть на них издали, казались высокими уединенными колоннами.
После 18-го Наполеон снова вернулся в древние царские чертоги, которые, как мы уже говорили, удалось после его удаления отстоять. Повсюду среди развалин сгоревших домов рыскали солдаты, и часто они находили под ними, в погребах огромные количества съестных припасов и драгоценных товаров; сады в окрестностях столицы, как оказалось, изобиловали овощами, благодаря чему французская армия могла считать себя некоторым образом обеспеченной со стороны пропитания.
И даже чего-то там понимал местами без словаря 
