Некоторое время рота стояла в бездействии. Но вот на Невском проспекте и по обеим сторонам реки Мойки стали появляться группы людей — мужчин и женщин. Подождав, чтобы их собралось больше, полковник Риман, стоя в центре роты, не сделав никакого предупреждения, как это было установлено уставом, скомандовал:
— Прямо по толпам стрельба залпами!
После этой команды каждый офицер своей части повторил команду Римана. Солдаты взяли изготовку, затем по команде «Взвод» приложили винтовки к плечу, и по команде «Пли» раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые были от роты не далее сорока-пятидесяти шагов, оставшиеся в живых бросились опрометью бежать назад. Через минуты две-три Риман отдал команду:
— Прямо по бегущим пальба пачками!
Начался беспорядочный беглый огонь, и многие, успевшие отбежать шагов на триста-четыреста, падали под выстрелами. Огонь продолжался минуты три-четыре, после чего горнист сыграл прекращение огня.

Я свернул вдоль Мойки, но у первых же ворот налево передо мною лежал дворник с бляхой на груди, недалеко от него — женщина, державшая за руку девочку. Все трое были мертвы. На небольшом пространстве в шагов десять-двенадцать я насчитал девять трупов. И далее мне попадались убитые и раненые. Видя меня, раненые протягивали руки и просили помощи.
Я вернулся назад к Риману и сказал ему о необходимости немедленно вызвать помощь. Он мне на это ответил:
— Идите своей дорогой. Не ваше дело.
Идти по Мойке я был больше не в силах, а потому пошел назад по Морской, зашел опять с черного хода в штаб, оттуда позвонил по телефону в управление градоначальника. Я попросил соединить меня с кабинетом градоначальника. Дежурный чиновник ответил, что его нет, но есть его помощник.
— Соедините, пожалуйста, с помощником. Я говорю из Главного штаба.
— Кто говорит? — спросил меня помощник градоначальника.
— Капитан Никольский из Главного штаба. Я сейчас был у Полицейского моста, там много раненых. Необходима немедленная медицинская помощь.
— Хорошо. Распоряжение сейчас будет сделано, — был его ответ.
Решил идти домой через Дворцовый мост. Подходя к Александровскому саду, увидел, что сад полон ранеными и убитыми. У меня не хватило сил идти вдоль сада к Дворцовому мосту. Перейдя площадь между войсками, я пошел мимо Зимнего дворца налево, по Миллионной улице, по Набережной реки Невы и через Литейный мост пробрался к себе домой. Все улицы были пустынны, я никого по пути не встретил. Огромный город, казалось, вымер.
На мой взгляд, расстрел безоружных людей, шедших с иконами и хоругвями с какой бы то ни было просьбой к своему Монарху, была большая ошибка, которая будет чревата последствиями. Государю не следовало уезжать в Царское Село. Надо было выйти на балкон дворца, сказать успокоительную речь и поговорить лично с вызванными делегатами, но только из настоящих рабочих, прослуживших на своих заводах не менее десяти-пятнадцати лет. Теплое приветливое слово императора ко всей массе народа только подняло бы его престиж и укрепило бы его власть. Все событие могло обратиться в могучую патриотическую манифестацию, сила которой погасила бы голос революционеров.

Нигде полицейская власть не заявляла рабочим о незаконности происходившего движения и не предлагала им расходиться ни в предшествующие три дня, ни с утра 9 января. Самый текст всеподданнейшего прошения доставлен был накануне министру внутренних дел вместе с сообщением священника Гапона о предположенном шествии к Зимнему дворцу. Рабочие, участвовавшие в этом движении, имели, таким образом, полное основание считать законным и дозволенным предпринятое ими мирное шествие, организованное отчасти по образцу крестного хода.По пути полиция не только не мешала шествию, но сама давала дорогу, а в некоторых местах полицейские чины шли впереди, как при крестном ходе; в других местах полиция совершенно отсутствовала; нигде не было никаких предупреждений, никаких уговоров или попыток вмешательства со стороны властей. По показанию пострадавшего рабочего железопрокатного завода Ив. Павлова, за все время пути до Троицкой площади он «нигде не встретил хотя бы малейшего намека на грозившую ему опасность, так что, идя с чистой душой, имел полную надежду на свою безопасность, не имея даже и мысли подпасть под ружейные выстрелы». «Было вполне легальное дело», как говорит в своем показании потерпевший столярный мастер Степан Васильев, и это общее убеждение участников шествия 9 января систематически подкреплялось и поддерживалось всем поведением властей с 6 января до первых столкновений с войсками.
По удостоверению врача больницы, находящейся за Нарвскими воротами, за два-три дня до 9 января на дверях дома Общества рабочих вывешено было написанное крупными буквами объявление о том, что рабочие должны явиться 9 января, чтобы отправиться с крестным ходом к его императорскому величеству государю императору для принесения прошения о своих нуждах. Объявление это никем снято не было, и никакого распоряжения от полицейской власти о том, что подача такого прошения, собрание для подачи его и самое шествие с крестным ходом запрещены или не будут допущены, не последовало.

По больничным правилам, имущество поступающих в больницу принимается от них на хранение, обязательно у всех. Поэтому у всех больных и убитых было обыскано платье, карманы и проч. Сделано это было и на случай могущих возникнуть претензий, что у кого-нибудь что-нибудь пропало во время сутолоки. И вот оказалось, что ни у кого не нашлось никакого оружия, даже камня не было найдено ни в одном кармане.

В 12 часов дня в районе Нарвской части была замечена толпа рабочих, в числе до 3 тысяч человек, которая двигалась по Петергофскому шоссе к Нарвским дорогам, неся с собой портреты их величеств, кресты и хоругви. Ввиду безуспешности попыток остановить толпу увещаниями или угрозами, против нее был выслан один эскадрон конно-гренадер, при приближении которых толпа раздалась, причем с ее стороны было произведено два выстрела из револьвера (не причинивших вреда), и одному из нижних чинов был нанесен удар крестом. Тогда, ввиду явно враждебного настроения толпы, эскадрон был отозван назад, а двум ротам 93-го пехотного Иркутского полка, после троекратного предупреждения и сигнала, было приказано стрелять. После пяти залпов толпа, наконец, рассеялась, оставив на месте более 40 человек убитыми и ранеными.

Вооруженные отряды, оставленные, очевидно, без всякого руководства и без определенных инструкций, действовали против безоружных обывателей с таким ожесточением, какое не допускается даже при взятии неприятельского города. В отдельных случаях солдаты и офицеры ссылались на то, что из-за беспорядков они должны «мерзнуть на улице» второй или третий день, и население столицы должно было отвечать за недостаток заботливости военного начальства о продовольствии означенных отрядов, о снабжении их горячей пищей или чаем, о смене разъездов и караулов и т. п. В то же время замечались факты опьянения, доводившего солдат до непонятных жестокостей. Так, каменотес Михаил Байков, вышедший из дома по Малому пр. вечером, когда на улице никого не было и фонари не горели, подвергся нападению четырех пехотных солдат, без офицера. Он был сбит с ног, его «лежачего[3] принялись колоть штыками»; он потерял память, но затем пришел в себя и кое-как добрался домой, откуда товарищи отвезли его в больницу Марии Магдалины, где у него найдено было одиннадцать штыковых ран около грудной клетки и в левом боку, причем оказались проколотыми оба легких. Студент горного института Починков, прибывший утром 11 января из Архангельска, около четырех часов того же числа шел по направлению к конке на углу 14-й линии и Малого проспекта; как только он сел в вагон, кто-то закричал: «Держи студента!» На конку вскочило несколько человек; его стащили, повалили, били и топтали ногами, пока он не потерял сознания; очнулся только в больнице, но серьезных повреждений у него не оказалось. Гораздо сильнее пострадали заступившиеся за него вольнослушатель университета Борис Розов и слесарь Константин Степанов. Первый из них, выйдя от знакомых на Малом пр., увидел скопление публики и конных казаков на углу 14-й линии, близ вагона конки; от прохожих он узнал, что казаки остановили конку, стащили студента и бьют его; он заметил только какое-то движение и слышал человеческие стоны. Конка пошла; казаки взяли с собою студента и между 11 и 12-ю линиями стали опять бить его; тогда Борис Розов закричал: «Перестаньте бить, ведь убьете!» Сзади раздался голос: «не кричи», и на него набросился городовой с обнаженной шашкой; он хотел бежать, но кто-то толкнул его навстречу городовому; тот стал рубить его по голове (покрытой меховой шапкой) с криком: «Бейте его, это переодетый студент». Он бросился в какие-то ворота, но его вытолкнули оттуда; он перепрыгнул через какой-то палисадник, упал, опять вскочил, и в это время городовой почти отсек ему кисть левой руки, которою он прикрывал голову. Кругом его были казаки; он стал просить, чтобы его не убивали, и один из казаков сказал: «Довольно, тебя больше бить не будут». Он истекал кровью; его заставляли еще куда-то идти; одни кричали: «в участок», кто-то предложил — в больницу. Его посадили на извозчика, рядом сел городовой 2-го уч. Вас. части Игнатий Шапуханский, которому бившие городовые велели сказать в больнице, что пострадавший избит рабочими. Кроме многих кровоподтеков, поранения кисти руки и раны на голове до надкостницы[4], у него оказался еще вывих левого плеча. Слесарь Константин Степанов показал, что «шла конка, за ней гнались конные в красных шапках (драгуны), человек десять, и с ними хулиганы; остановили вагон, стащили студента и стали бить, потом подняли и увезли». Слышались крики: «Бить студентов!» Свидетель стал спрашивать: «За что?» Кто-то закричал: «Бей этого в очках». Его сбили с ног, он поднялся, но наскочили казаки; его ударили шашкой, он опять упал, его били, разрубили пальто, наносили удары по голове и спине; кровь текла, его отвели, подгоняя шашкой, до извозчика и повезли в участок, после чего он пробыл две недели в больнице. По словам потерпевшего, казаки были пьяные, озверелые, и на вопрос, почему бьют безоружных, отвечали: «Бить вас, сволочей, надо; из-за вас третий день мерзнем». Ни офицера, ни унтер-офицера при них не было; не было также никаких полицейских чинов.

комиссия обвиняет гражданские власти, в том числе градоначальника, полицмейстеров и приставов (на основании ст. ст. 338, 339, 2 ч. 341, 1481 и 1484 Уложения о наказаниях), а также начальников конных и пеших войсковых частей (на основании ст. ст. 144, 145 и 78 Устава воинского о наказаниях) в нарушении существующих законоположений о вызове войск и применении оружия при подавлении революционных выступлений. Комиссия постановила довести свои выводы до сведения общего собрания присяжных поверенных и предложить ему сообщить это заключение сенаторам, обер-прокурорам Сената, министрам: юстиции, военному, внутренних дел, прокурору Петербургской судебной палаты и главному военному прокурору «для возбуждения против виновных в незаконных действиях должностных лиц надлежащего уголовного преследования».