переделал бой
Хорунжий кивнул и, тронув трубача за плечо, хотел было отойти с ним в сторону, как вдруг ему на шею кто-то накинул петлю и принялся душить. Отчаянно сопротивляясь, поляк попытался выхватить оружие, но появившиеся непонятно откуда люди крепко схватили его за руки и не дали исполнить это намерение. Мальчишке тоже зажали рот, однако малый не сплоховал и укусил своего противника за палец. Беззвучно матерясь в ответ, нападавший двинул трубачу в ухо, после чего тот упал как подкошенный. Хуже всех пришлось жолнежам тащившим тележку – их просто закололи кинжалами.
- Жорж, умоляю тебя, не двигайся! – успел сдавлено крикнуть своему товарищу Безе.
- Что это значит Жак? – крикнул он, вытаращив глаза, чего, впрочем, никто в темноте не заметил.
- Ничего, кроме того что я не собираюсь идти на верную смерть! – Буркнул в ответ француз.
- Тихо вы, басурмане, потом пособачитесь! – Прервал их один из нападавших и подтолкнул к воротам. Те против ожидания беззвучно открылись и нападавшие затащили внутрь «адскую машину» и незадачливых инженеров. Внутри башни было немного виднее и де Бессон смог разглядеть захвативших их в плен. «Африканцы!» - с немалым изумлением подумал он, увидев абсолютно черные лица, но тут же сообразил, что они просто вымазаны сажей.
- Кто должен подавать сигнал? – Спросил я командовавшего засадой Михальского.
- Трубач.
- А где он?
- Да вот…
- Что с ним?
- Пантюшка зашиб.
- Тьфу ты пропасть, - беззлобно выругался я, - а кто теперь сигнал подавать будет и, самое главное, какой?
- Я протрублю, - отмахнулся Корнилий, - невелика наука.
- Ну, тогда с богом!
Охранявшие башню стрельцы тут же выпихнули в открытые ворота освобожденную от груза тачку и, подложив под нее небольшой бочонок пороха, зажгли фитиль. Пыхая искрами, огонек побежал к заряду, и едва служивые успели запахнуть ворота, как раздался взрыв. В башне ощутимо тряхнуло, так что даже затухла лампада, тускло светившая рядом с надвратной иконой. Стрельцы принялись креститься, а я подтолкнул вперед своего бывшего телохранителя.
- Ну, труби, раз умеешь!
Михальский с готовностью схватился за захваченный музыкальный инструмент и довольно сносно протрубил атаку. Как мы и ожидали, услышав взрыв и последовавший за ним сигнал, поляки кинулись в атаку. Первыми пошли на приступ бывшие лисовчики из хоругви пана Кишки. Бегом преодолев небольшое расстояние между разбитой башней и Никольскими воротами они кинулись внутрь и тут же угодили в засаду. Охранявшие ворота ратники обрушились на них со всех сторон и вырубили в яростной схватке прежде чем те успели сообразить, что что-то пошло не так. Однако на выручку им уже двинулась панцирная хоругвь Ржевутского. Еще до начала атаки, их командир приказал, чтобы каждый конник посадил себе за спину одного пехотинца и теперь они мчались вперед, гулко стуча копытами по бревенчатому мосту. Увы, добраться до места схватки им было не суждено. Стоящие на стенах Можайского кремля пушки были наведены заранее, и теперь их прислуге оставалось лишь палить по двигающемуся по узкой дороге противнику. Картечь в мгновение ока смела наступавших в ров и лишь немногие прорвавшись сквозь губительный огонь смогли доскакать до площадки перед воротами, но лишь для того чтобы защитники забросали их там гранатами. Гранаты, или как их еще называли, «чертовы яблоки», представляли собой глиняные горшки, заполненные порохом вперемешку с мелкой галькой. Взрываясь, они пугали лошадей, заставляя их сбрасывать своих седоков и поражая осколками и тех и других. В какие-то минуты все было кончено. Если кому-то и удалось уцелеть под градом картечи и импровизированных гранат, то их не было ни видно, ни слышно.
- Чего ждешь, - снова подтолкнул я Михальского, - труби еще, зови на помощь!
- Вы думаете, они попадутся на это?
- Попадутся, не попадутся… твое дело трубить. Да еще прикажите всем в крепости орать по громче, да саблями звенеть. В темноте все равно ничего не видно, так пусть хоть слышно будет что внутри бой идет.
- Скоро рассветет и они увидят, что ворота целые, - нерешительно возразил командир стрельцов.
- А вот это вряд ли, - ухмыльнулся я и приказал вытащить наружу загодя заготовленную кучу тряпья, пропитанную дегтем и еще какой-то гадостью. Подожженная она давала клубы густого черного дыма и совершенно закрывала от вражеских взоров наши ворота. Еще несколько таких же куч запалили внутри крепости, и в утренних сумерках все выглядело так, как будто внутри кремля идет жестокий бой. Тем временем Михальский не переставая призывал поляков на помощь. И вскоре на его отчаянный призыв откликнулась еще одна хоругвь, расстрелянная точно так же как и первая.
- Хитро придумано, государь, - прохрипел князь Пожарский, когда я, оставив защитников ворот на Корнилия, зашел внутрь. – Ишь сколько супостатов побили.
То ли еще будет, Дмитрий Михайлович, - усмехнулся я. – мы ведь только начали! А ты чего хрипишь так, или не здоров?
- Ничто, государь, вот отобьем ляхов, того и прихворнуть можно будет… - начал было отвечать князь и вдруг покачнулся.
Стоящие рядом с ним ратники едва успели подхватить, своего воеводу под руки и попытались удержать. Однако одевшийся ради предстоящего боя в бронь Пожарский оказался слишком тяжел и его едва не уронили.
- Батюшка! – тонко вскрикнул его сын Петр и рванулся к отцу.
- Ты чего это удумал, Дмитрий Михайлович? – с тревогой спросил я, когда воеводу наконец усадили на принесенную откуда-то скамью и сняли шлем. – Ты погоди, мы с тобой еще на Петькиной свадьбе погуляем…
- Фух, - с трудом отозвался воевода, - тяжко. Да расступитесь вы, дыхнуть не даете…
- Вот что, служивые, - коротко приказал я, - ну-ка тащите князя в дом, да доспехи снимите. Петька, проследи!
«Час от часу не легче», - подумал я, но предаваться унынию было некогда. Оглянувшись, я заметил стоящих под стражей французов и держащегося за горло хорунжего, которого поддерживал мальчишка-трубач.
- Здравствуйте господа, - кивнул я им. – Я доволен вами и принимаю вас на службу.
Безе и де Бессон учтиво поклонились, а поляк лишь яростно зыркнул в их сторону, но ничего не смог сказать.
- Так, поляка с мальчишкой в темницу, а французов в воеводский дом покуда отведите. – Приказал я караульным, - не до них сейчас.
- Сир, могу я задавать вам вопрос? – неожиданно воскликнул один из них.
- Да, конечно, - отозвался я, - правда, не могу гарантировать, что отвечу вам сразу, я теперь несколько занят.
- Сир, почему вы затащили нашу петарду внутрь, а не подорвали ее перед воротами?
- Как вам сказать, месье, все дело в том, что я ужасно люблю все эти взрывающиеся штуки и мне стало любопытно, как она устроена.
- Да, но это могло быть опасно…
- Жизнь вообще чертовки опасная штука, месье. Вы не поверите, но от нее умирают!
Де Бессон с немалым удивлением проводил меня взглядом, а Безе толкнул его в бок и наставительно сказал.
- Вот видишь Жорж, я же говорил тебе что герцог, то есть русский царь, понимает в инженерном искусстве и умеет ценить знающих людей!
- Да, вижу, - помотал головой Бессон, - он такой же чокнутый, как и ты Жак!
- Зато богатый.
- Я еще не видел ни единого су, но уже успел стать изменником в глазах поляков!
- Не стоит беспокоиться об этом, дружище. У наших прежних работодателей начались неприятности и им, держу пари, не до нас!
<i>В Можайском кремле, помимо Никольских ворот, устроенных прямо в Никольском соборе, были еще и Петровские ворота, смотрящие в другую сторону. Опасаясь, что гарнизону через них может подойти подмога, гетман отправил туда сильный отряд под командованием Мартина Казановского. Выполняя приказ, польский военачальник еще ночью поднял своих людей и тайком вывел их из лагеря. Укрыв основную часть своих войск за ближайшими холмами, он стал дожидаться развития событий. Поначалу все шло по плану. Прогремевший взрыв и последующие звуки боя, со всей определенностью показали, что осаждающим удалось ворваться внутрь и в Можайске идет бой. Как и ожидалось, на рассвете, из московитского лагеря строем вышел отряд пехотинцев и, перейдя по мосту через речку Можайку быстрым шагом направился по направлению к Петровским воротам. Криво усмехнувшись, Казановский ударил шпорами своего коня и, подняв буздыган, выскочил перед гусарским строем.
- Братья-панове, - крикнул он им, потрясая своим оружием, - покажем москалям, где их место! Вперед, марш-марш!
Те громко выразили свой восторг и, повинуясь приказу, двинулись в атаку. Затрепетали на ветру пестрые значки на гусарских пиках, застоявшиеся великолепные кони понесли вперед своих седоков сначала шагом, затем рысью постепенно переходящей в галоп. Следом за первой гусарской хоругвью  развернулась вторая, затем за ними двинулись панцирные и казачьи.
Заметив приближающуюся вражескую кавалерию, русская пехота не запаниковала, а принялась строиться, собираясь дать отпор. Немногочисленные пикинеры стали в центре, а на флангах заняли свое место стрелки с мушкетами. Ведущий свою конницу в атаку Казановский, отметил с досадой, что, не смотря на обычные русские кафтаны, эта пехота обучена по-европейски. А еще у них было две небольшие пушки. «Впрочем, это вам не поможет», - успел подумать поляк, прежде чем они успели выстрелить. Врезавшиеся в польскую лаву, картечные залпы оказались неожиданно болезненными. Особенно от нее пострадали лошади, но и многие храбрые шляхтичи повылетали из седел нафаршированные чугунными пулями. Впрочем, гусары лишь плотнее сомкнули свои ряды и, стиснув зубы, продолжали двигаться на неприятеля. Казалось еще мгновение, и они сомнут, растопчут дерзнувших стать у них на пути, но русские пушкари в который раз успели удивить их своей скорострельностью. Еще один залп ударил практически в упор, а вслед за этим стрелки разрядили свои мушкеты и в тех, кому посчастливилось уцелеть, врезался плотный рой свинца. Идущая первой гусарская хоругвь оказалась практически выбитой, но идущая за ней следом почти не понесла потерь и с яростью обрушилась на ощетинившуюся пиками баталию. Большая часть мушкетеров успела укрыться, пройдя сквозь строй своих товарищей, а те, кому повезло меньше, спрятались им под пики. Пока кавалеристы и пикинеры с воодушевлением кололи и рубили друг друга, стрелки взявшись за сабли и бердыши, подрубали ноги гусарским коням, пытались стаскивать седоков из седел или заколоть ударом кинжала под кирасу. Отчаянная схватка кипела и у орудий. Поскольку у пушкарей не было ни пик, ни мушкетов, они дрались банниками, гандшпугами и вообще всем, что подвернулось под руку. Большая часть из них была тут же вырублена, однако они дорого продали свои жизни. Тем временем отступившие назад мушкетеры успели перезарядить свое оружие и, не дожидаясь команды, принялись ссаживать гусар и панцирных одного за другим выстрелами в упор. К такой подлости паны-братья явно оказались не готовы и напор их несколько стих.
Бедственное положение пехоты не осталось незамеченным. Со стен Можайского кремля ударили пушки, а из русского лагеря к ним на помощь вышли рейтары. Быстро развернувшись, первая шеренга взялась за карабины и, дав залп по ближайшим к ним противникам, бросилась в атаку. Хотя кони русских рейтар и уступали чистокровным скакунам поляков, они были свежими и в мгновение ока донесли своих седоков до места битвы. Кроме того, как не приучал я подчиненных Никиты к сложным перестроениям и слаженной стрельбе из пистолетов, любимым видом боя для них оставалась сабельная рубка. С диким ревом налетели они на панцирную хоругвь и тут же продемонстрировали, что слухи о тотальном превосходстве польской фехтовальной школы сильны преувеличены. Но даже если кто-то из шляхтичей и впрямь оказывался виртуозом, то совладать с выстрелом в упор все равно не получалось. Вырубив панцирников, ратники Вельяминова оказались в тылу крылатых гусар увлеченно избивающих русскую пехоту. Казалось, что победа уже близка и московиты вот-вот обратятся в бегство, как роли переменились. Теперь рейтары, яростно вклинившись в гусарские ряды, смяли их и заставили отступить, дав краткую передышку погибающим пехотинцам. Правда, шляхтичи и тут не дрогнули, бросив, у кого остались, ставшие бесполезными пики, они взялись за корабелы и чеканы и оказали ожесточенное сопротивление. Клинок против клинка, чекан против шестопера, боевой задор против ярости… закованные в латы всадники ничем не уступавшие друг другу рубили, кололи, стреляли из пистолетов и даже их благородные кони, поддавшись всеобщему безумию, кусались и топтали копытами выпавших из седла.
Как оказалось, только что погибавшую русскую пехоту тоже рано было списывать со счетом. Избавившись от верной гибели и переведя дух, солдаты, повинуясь приказам немногих уцелевших начальных людей, сомкнули ряды и медведями поперли на ненавистного противника. Орудуя длинными пиками как рогатинами, они принялись разить своих противников одного за другим. Те же, у кого не было пик, кидались на врага с бердышами и саблями или стреляли из мушкетов. Зажатые между пехотами и рейтарами гусары оказались в ловушке. Первыми бросать оружие и сдаваться на милость победителя стали почтовые. Однако их противникам, озверевшим от пролитой крови, было не до милосердия. Бросивших сабли слуг рубили так же, как и продолжавших отчаянно сопротивляться шляхтичей, и лишь немногим удалось спасти свою жизнь бегством.
Однако поляки ввели в бой еще далеко не все силы. Быстро сообразивший, что гусары попали в беду, Казановский двинул в бой еще по две хоругви панцирных и казаков. Судьба сражения опять заколебалась на тонкой ниточке. Я в этот момент стоял на стене, наблюдая за ходом сражения и время от времени давая указания пушкарям. Впрочем, стрельба их была не слишком результативной, хотя несколько ядер весьма изрядно проредили польские ряды. Сначала я не собирался лезть в драку лично, по крайней мере, не на этом участке. Но болезнь, так некстати сразившая Пожарского, спутала мои планы. В тесноте Можайского кремля стояли наготове три сотни поместной конницы, которые должен был повести в бой прославленный воевода. Вообще, это был его бой, а я, убедившись, что все идет по плану, собирался вернуться в лагерь и руководить сражением оттуда. Но оставшиеся без начальства командиры сотен увлеченно собачились на тему у кого род древнее и борода гуще. И надо же было князю Дмитрию Михайловичу захворать!
- Эй, служивые, - крикнул я сотникам, спускаясь по лестнице, - есть среди вас такие что знатнее меня?
- Государь… - пробежал шепот по рядам поместных
Надо сказать, что сегодня я против обыкновения нарядился не в обычные свои рейтарские латы, а в парадный доспех, подаренный мне на коронацию датским королем Кристианом. Обильно украшенные золотой насечкой, они прямо говорят, что перед вами ни кто попало, а целый герцог. Ну, да, корона на шлеме – герцогская, с зубцами и земляничными листьями. Как-то вот не озаботился переделкой, да и как? Королевская теперь вроде не по чину, я же как-никак царь, а каким образом на нее шапку Мономаха пристроить… кстати, о шапке или точнее венце. Он по идее сейчас у Владислава, вместе с другими регалиями, взятыми для венчания на царство. Я, конечно, наговорил перед боем Модзалевскому всякого вздора, типа нет мне до титулов никакого дела. Оно вроде так, а только пусть царскую регалию вернет. Историческая реликвия как-никак! Но это все дела будущего, а сейчас главное что в этих доспехах меня хорошо видно, а в тонкостях европейской геральдики мои подданные не слишком-то разбираются.
- Коня мне!
Повинуясь приказу, рынды с податнями тут же подвели мне Алмаза и помогли взобраться в седло. Застоявшийся конь, радостно забил копытом и сверкнул огненным глазом в сторону остальных представителей конского племени.
- Вот что, разлюбезные мои подданные. В бой вас поведу я. Бронь мою издалека видно, так что следите. Кто не оплошает - того пожалую, кто отстанет – не взыщите!
Не ожидавшие такого поворота поместные ошеломленно молчат, и только какой-то совсем молодой парень, в немного съехавшем набок шлёме, срываясь на дискант восторженно орет:
- Веди, царь батюшка, не подведем!
Его порыв тут же поддерживают остальные и дружно кричат не то ура, не то многая лета. Рынды и податни после последнего моего приключения в редуте стараются не спускать с царя глаз, тут же прыгают в седла и занимают места следом за мной. Снаряжены они как кирасиры, собственно они и являются  первой ротой кирасирского полка. Правда, сейчас со мной всего два десятка человек, но ребята храбрые хоть и молодые. В крайнем справа узнаю Петьку Пожарского. Надо бы спросить как отец, но раз оставил, значит жив. Велеть вернуться к нему, все равно что нанести кровную обиду.
- Ну и вы не отставайте, - хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза.
Петровские ворота открываются с неприятным скрипом и я, успев подумать, что на смазке воротники экономят, вихрем проношусь мимо них.
Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух, и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозжённые кости, и враги валятся из седел, как подкошенные.
Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение рассыпаемся в лаву, и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвётся вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель, сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня в изумлении останавливается.
- Ты как здесь? - хрипит он.
- Стреляли, - усмехаюсь я в ответ и вкладываю шпагу в ножны.
- А Пожарский где?
- Живой, - машу я рукой, дескать, не спрашивай, не до того сейчас.
- Как же тебя Корнилий отпустил одного?
- А он не знает, - улыбаюсь в ответ своему ближнику, и чешу латной перчаткой нестерпимо зудящую переносицу, измазав все лицо кровью.
- Я думал, ты сейчас с войсками уже польский лагерь штурмуешь?
- Как видишь – нет! Впрочем, там все готово и необходимые распоряжения отданы. Так что давай поторопимся.
- Ага, вот ты и поторопись, тем более что тебя есть, кому проводить. А я тут немного занят, вон видишь, ляхи разворачиваются.
Поляки и впрямь, приведя в порядок свои ряды, готовились в очередной раз обрушиться на нас. Однако не успели они исполнить свое намерение, как в их шеренгах начались рваться бомбы, выпущенные из подтянутой к месту боя батареи. Опытным жолнежам пушечный обстрел был совершенно не в диковинку и будь это обычные ядра, они бы выстояли. Но вот к тому, что вражеские снаряды будут с грохотом разрываться, убивая и калеча осколками всех вокруг и к тому же пугая лошадей, воины оказались не готовы.
- Черт бы побрал мекленбургского герцога и его вездесущую артиллерию! – зарычал Казановский.
- Надо отводить наши хоругви, пока у нас есть что отводить, - хмуро отозвался один из ротмистров. – Эдак они нас всех перебьют!
- И отдать им победу?
- Полноте, ваша милость, они и так уже победили. И ваше упорство приведет лишь к еще большим потерям.
- Но мы уничтожили их пехоту!
- Нет, мы разменяли две гусарские и две панцирные хоругви, на пару их пеших. И герцог Ян с удовольствием повторит размен, благо пехоты у него много.
- Но мы не дали им прийти на помощь крепости!
- Помилуйте, ясновельможный пан, да это из Можайска к ним на помощь подошла кавалерия. Вы и впрямь до сих пор думаете, что там идет бой? Да мекленбургский дьявол смеется над нами и устроил одну из своих ловушек!
- Но что делать?
- Возвращаться, пока московиты и этот треклятый герцог не сообразили, что у вашей милости нет больше войск, и не уничтожили нас совсем!
- Но что я скажу королевичу и гетману?
- Вы скажете, что пришли им на помощь, потому что если я хоть что-то понимаю в военном деле, то московиты сейчас штурмуют наш лагерь!
- Матка Бозка!
Запели трубы и уцелевшие польские хоругви, четко развернувшись, двинулись прочь. Наши пушки послали им вдогонку еще пару бомб, но они лишь пришпорили своих коней и вышли из-под обстрела.
- Догнать! – Загорелся взгляд у Вельминова.
- Никита стой! – осадил его я. – Успеешь еще своей дубиной помахать.
- Так это же не дубина, государь, - изумился тот.
- А что?
- Шестопер! Ты же сам мне его подарил…
- Ну, вот видишь, раз я подарил, стало быть, мне виднее! Сказано тебе дубина, значит дубина. Распорядись лучше, чтобы пехота уцелевшая, в Можайск шла, да раненых пусть не забудут. Бог не без милости, кто-нибудь да выживет. А поместных с собой возьмем, пригодятся я чаю.
Выжившие в схватке солдаты тем временем приводили себя в порядок, перевязывали раны и собирали оружие. При этом многие поглядывали на меня и лица их светлели. «Царь» - шептались они, - «сам на выручку пришел, не бросил!» Не выдержав их взглядов, я отвернулся.
- Ты чего, - встревожился Вельяминов, - али вспомнил что?
- Ага, вспомнил, - мрачно пробурчал я в ответ, - вспомнил, что я их на верную смерть послал. А они на меня как Спасителя смотрят!
- Ты царь, - пожал плечами, не понявший моих переживаний Никита, - на тебя так и положено смотреть. А что смерть принимать, так дело служивое.
Тем временем солдаты собрались и пошагали в сторону петровских ворот. Мало кто из них был одет, как положено в кафтан и сапоги. Большинство, включая начальных людей, были в зипунах и поршнях. На пикинерах вместо кирас и морионов были одеты в лучшем случае кольчуги и шишаки. Вместо протазанов – бердыши, вместо шпаг – сабли, да и те не слишком казистые. Лишь мушкеты у стрелков были новые, купленные в Европе. Мощные и дальнобойные сегодня они многим из них спасли жизнь. Набирались в этот полк даточные люди из царских вотчин по жребию. Большинство из них и обучить толком не успели. Только начальные люди назначались из отслуживших в немецких полках фон Гершова и Гротте. Но, не смотря ни что, они, встретившись с опытным врагом, не дрогнули, а дрались отчаянно и бесстрашно. Мне захотелось сказать им что-нибудь ободряющее. Но против обыкновения не нашлось слов, и я, молча развернув Алмаза, поскакал к мосту через Можайку.
Говоря, что раздал все необходимые распоряжения для боя, я совершенно не кривил душой. Чем хорош мой старый приятель Хайнц Гротте, так это тем, что умеет беспрекословно выполнять приказы. Сказано ему, чтобы оба немецких пехотных полка на рассвете построились и были готовы к наступлению, значит, они построятся и будут готовы. Вышедшие за линии редутов пехотные баталии ощетинились пиками, в промежутках между ними встали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина.
- Что это значит? – Встревоженно спросил королевич у гетмана.
- Это значит, что ваш кузен желает боя.
- Но, почему он не идет на выручку Пожарскому?
- А вы не догадываетесь?
- Но судя по всему, диверсия удалась и в Можайске идет бой!
- Судя по чему?
- Как почему? Был взрыв, проход свободен, внутри кремля звуки боя…
- Да? – Голос Ходкевича звучал издевательски. – Посмотрите внимательнее, мой принц. Проход действительно открыт, но ворота целы! Значит, московиты сами их открыли.
- Но хоругвь Ржевутского…
- Украшает собой склоны рва. Московиты знали, что они идут и просто смели их с дороги залпами пушек.
- Но неужели всех…
- И еще ту хоругвь, что вы изволили послать на помощь первой.
- Но звучал сигнал!
- Он и сейчас звучит. Когда только охрипнет этот проклятый трубач!
- Не понимаю, чем ясновельможный пан гетман недоволен? – Вмешался пришедший в себя Казановский младший. – Затевая эту диверсию, мы хотели, чтобы герцог вышел из лагеря. Так он вышел!
- А я смотрю, вашей милости совсем не стыдно?
- Да помилуй бог, чего же мне стыдиться? Я придумал прекрасный план, и он полностью увенчался успехом! Дело за вами, пан Ходкевич, атакуйте неприятеля…
- Еще поучи меня, щенок! – Взорвался гетман.
- Тише, панове, тише, - принялся успокаивать их не на шутку встревоженный Владислав. - Никому кроме герцога Иоганна наша распря радости не принесет! В самом деле, пан гетман, отчего бы нам их не атаковать?
- Если бы они шли к воротам кремля, я бы отдал приказ немедля. Однако они стоят совсем рядом с укреплениями и своей чертовой артиллерией. Ничего хорошего эта атака не принесет!
- Но ведь действительно, как будто слышаться звуки боя?
- Держу пари, что это герцог прихватил пана Мартина за шиворот и крепко держит!
- Вы думаете? – Встревожился Адам, но обозленный Ходкевич оставил его вопрос без внимания.
- Что же делать? – Повторил вопрос королевич.
- Ничего, - хмуро отозвался гетман, - если вашему кузену это угодно, так пусть атакует! Вот когда мы отобьем его приступ, тогда можно будет вывести конницу в поле. А до той поры, я и пальцем не пошевелю. Хватит с нас авантюр!
Едва я вернулся в лагерь, как меня обступили командиры полков, бояре и прочие начальные люди и принялись поздравлять с «великим одолением  супостата», благо о результатах боя у Петровских ворот всем было известно.
- Почему войско до сих пор не построено? – остановил я их восторги вопросом.
- Что, надежа?
- Я спрашиваю, отчего, не смотря на мой приказ, почему не построено войско?
- Да как же не построено, кормилец! Немцы твои вышли и Федька Панин с ними.
- А вы?
- А что мы! Тебя-то нет, царь батюшка, а вдруг ты передумал или еще какая напасть!
- То есть, если бы ляхи налетели, покуда меня нет, так они бы всех порубили?
- Господь с тобой надежа! Да неужто попустил бы господь эдакому несчастью приключиться…
- Где Пушкарев? Ван Дейк?
- Известно где, немец твой пушкарями командует, а Аниська со стремянными вслед за Гротовым встал. Из острожков, правда, не вышел…
- Все, не могу больше! Никита пошли вперед, а то я убью кого-нибудь ненароком!
- Иди, батюшка, иди! И мы за тобой следом… сейчас на конь сядем и как один!
На наше счастье, поляки, наученные предыдущими сюрпризами, и не подумали атаковать вышедшую из лагеря пехоту. К тому же полковник Хайнц, предусмотрительно не стал далеко отходить от линии наших укреплений, чем, очевидно, и вызвал их подозрения.

Отредактировано Старший матрос (27-05-2018 20:05:13)

Прода с небольшим перекрытием прошлой
Едва я вернулся в лагерь, как меня обступили командиры полков, бояре и прочие начальные люди и принялись поздравлять с «великим одолением  супостата», благо о результатах боя у Петровских ворот всем было известно.
- Войска построены? – остановил я их восторги вопросом.
- Конечно построены, государь! Все как ты велел.
- Я еще и атаковать велел при случае…
- Конечно велел, кормилец! Сказывал, что как сигнал дашь, так сразу и в бой.
Крыть было нечем. Я, действительно рассчитывал вернуться вовремя и действовать по обстановке, а вместо этого полетел впереди поместных на лихом коне.
- А что мы? - Продолжали они хором, - тебя-то нет, царь батюшка, а вдруг ты передумал или еще какая напасть!
- То есть, если бы ляхи налетели, покуда меня нет, так они бы всех порубили?
- Господь с тобой, надежа! Если бы они налетели, так уж мы бы им всыпали!
- Ага, кабы они нас догнали, так мы бы им дали… Ладно, чего уж там, пойдем, посмотрим.
Идти впрочем, далеко было не нужно. С холма нашу линию было видно как на ладони. Впереди стояли готовые к бою баталии немецких пехотинцев, в промежутках между которыми стали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина. Следом за ними встали стремянные стрельцы, а в промежутках между редутами – рейтары из числа не участвовавших в стычке у Петровских ворот. Кирасиры и пришедшие со мной поместные сотни оказались в резерве, а позиции в редутах заняли стрельцы из Московских приказов. Поляки, если не считать нескольких небольших отрядов гарцующих перед стенами Можайска, активности не проявляли.
- Вперед, - махнул я рукой и полки пришли в движение.
Немецкая пехота, слажено маршируя, пошла вперед. В такт их движению, мерно колыхались пики, слабо затрепыхались знамена, и потянуло дымком от фитилей мушкетов. Пройдя пару сотен шагов, они остановились и выровняли ряды. Пушкари, воспользовавшись остановкой, подтянули артиллерию. А рейтары Вельяминова вместе с присоединившимися к ним поместными перешли на левый фланг и встали перед стенами Можайского кремля. Владислав с Ходкевичем хранили олимпийское спокойствие и если бы за линией возов не дымились многочисленные дымки, можно было подумать, что они вовсе игнорируют мою армию. Похоже, что теперь поляки решили сыграть от обороны.
Новый раунд начали мои артиллеристы. Не опасаясь больше противодействия со стороны противника, они выкатили вперед свои орудия и принялись деловито расстреливать польско-литовский лагерь. Хотя пока огонь вели всего полтора десятка пушек, но натасканные Ван Дейком расчеты заряжали их с удивительной быстротой. К тому же, не менее четверти посылаемых ими снарядов было бомбами, производившими в укреплениях противника страшные разрушения. Разбив один из возов, наши пушкари тут же переносили огонь на соседние и вскоре в польской обороне появились довольно изрядные бреши.
Со стен Можайска за всеми этими событиями наблюдали трое французов. Еще совсем недавно они служили в войске королевича Владислава, но волею судьбы были вынуждены перейти на другую сторону и теперь, не без интереса, наблюдали за ходом сражения.
- Что скажете, месье де Мар, - обратился к товарищу по несчастью Безе, - похоже, артиллерия герцога Мекленбургского скоро сметет польский лагерь с лица земли!
Пикардиец в ответ лишь тяжело вздохнул. В отличие от петардистов он был взят в плен, а не перешел на сторону Иоганна Альбрехта добровольно, и его судьба была менее определенной. Узнав, что вместе с батареей захвачен командир всей польской артиллерии, герцог похвалил пленившего его командира русских драгун, сказал пару вежливых слов де Мару, дескать, весьма горд знакомством с таким искусным противником, и был бы рад видеть его на своей службе, но так пока ничего и не предложил. Правда, в темнице его подобно польским пленникам не держали, но несколько охранников во главе с молодым человеком, носившим странное имя – «Первак», постоянно наблюдали за всеми тремя французами.
- Это не так просто, - немного сердито возразил толстяку де Бессон, - вон показалась польская кавалерия, и она явно угрожает московитскому флангу.
- Ничего страшного, Жорж, - остался невозмутимым Безе, - у его царского величества достаточно пушек, чтобы атака превратилась в самоубийство.
- Ты уже говоришь как московит! – Раздраженно фыркнул в ответ Бессон, которого слегка бесил тот факт, что его товарищ не поделился с ним своим замыслом о переходе на другую сторону. – «Царское величество». Тьфу!
- Я говорю разумно и тебе рекомендую делать тоже самое. Если бы не я, то мы бы наверняка погибли при штурме этих проклятых ворот, чем сэкономили кучу денег этим польским свиньям!
- А если эти свиньи победят?
- Не волнуйтесь, месье, - не без сарказма в голосе поспешил успокоить спорщиков де Мар, - если что я подтвержу, что вы были захвачены в плен и отчаянно сопротивлялись. Но, по совести говоря, надежды на такой расклад немного. Ваш друг прав, у Мекленбургского герцога прекрасная артиллерия и его люди умеют ей пользоваться. Даже не знаю, кто бы мог их этому научить?
- Говорят, что это сделал сам Иоганн Альбрехт.
- А кто научил его? Если он сам все это придумал, то он – гений!
- Кстати, господа, а что это делает командир наших охранников?
- Кажется, он ведет записи, вероятно, описывает ход сражения.
- Я смотрю, они не теряют времени.
- О, его царское величество, славится своей стремительностью! Пять лет назад, он стремительным ударом овладел Ригой, а на следующий же день, повелел напечатать об этом прокламацию и разослать ее по всей Европе!
- Жак, слушая вас, можно подумать, что вы участвовали в этом походе!
Между тем, что-то увлеченно записывающий Анциферов, толи почувствовал не себе взгляд, толи еще почему, отвлекся и, сообразив, что говорят о нем, спросил:
- Чего вы?
Французы в ответ церемонно поклонились, и новоиспеченный царский секретарь неловко ответил им тем же.
- Гляди, как Первуху корежит, - засмеялись стоявшие в карауле стрельцы, - не иначе сглазили его басурмане!
Тот в ответ лишь пожал плечами и, конфузливо улыбнувшись, вернулся к своему занятию.

С другой стороны за ходом боя, кусая губы, наблюдал ксендз Калиновский. Святой отец достаточно разбирался в военном деле, чтобы понимать, что поскольку от всей польской артиллерии осталось только несколько мелких пушек, то дуэль со столь многочисленным и хорошо обученным противником вряд ли получится. Наконец, оказавшись не в силах что-либо предпринять, он с досадой отвернулся и его взгляд упал на непонятно откуда взявшегося Криницкого.
- Любезный, а разве вы не должны были пойти на приступ с господами Бессоном и Безе? – Удивленно спросил он толстяка.
- Увы, ваше преподобие, скорее всего наши друзья пали в бою.
- Что вы говорите!
- У ворот крепости нас ждала засада.
- Но, как это возможно?
- Откуда мне знать, - развел руками шляхтич, - впрочем, про герцога Яна давно болтают, что он знается с нечистой силой.
- Что за вздор,  – поморщился ксендз, - скорее, что кто-то просто распустил язык раньше времени и эти вести дошли до противника.
- Да как же вздор, - оскорбился толстяк и тут же с горячностью стал отстаивать версию с дьявольским вмешательством. – Разве без нечистого, эти московитские пушкари смогли бы справиться с артиллерией такого ученого пана как де Мар? А где, позвольте спросить, герцог взял столько пороха, чтобы палить по нашим храбрым жолнежам без остановки? Точно вам говорю, сам князь тьмы поставляет этому еретику серу, прямо из преисподней!
Калиновский только усмехнулся, слушая эти разговоры, однако вовремя сообразив, что «происки нечистой силы» скорее находятся в его компетенции, спорить не стал и перевел разговор на другую тему.
- А где ваш друг, как его, месье Корбут, кажется… он что, тоже погиб?
- Да господь с вами, святой отец! Слава создателю, мой Янек жив и здоров.
- И где же он?
- Где-где, - нахмурился поляк, - утешает панну Агнешку, не иначе.
- А что случилось с панной?
- Да с ней-то ничего, а вот ее папаша совсем занемог.
- Он ранен?
- Нет, говорят, что его хватил удар после разговора с нашим добрым королевичем и его приятелем Казановским. Уж не знаю, что они там ему наговорили, а только пан Теодор вернулся от них сам не свой, после чего упал и более не поднимался. Лекарь, осмотревший его, велел звать ксендза, а пришедший на зов отец Кшиштоф  начал говорить про страшный суд и про грех прелюбодеяния, так что пан Карнковский лежит без движения, и скорее всего уже не встанет, а панна Агнешка плачет и молится, и Янек утешает ее как может.
- Да смилостивится над ним Господь, и простит ему прегрешения, вольные и невольные! – Осенил себя крестным знамением, вспомнивший о своем священстве Калиновский, но тут же отвлекся. – Да что же это такое делается! Скоро ведь от первой линии возов совсем ничего не останется.
- Кажется, наши не собираются больше терпеть это безобразие! – Обрадованно воскликнул шляхтич и указал готовящихся к выходу гусар. – Сейчас они покажут герцогу Яну, как знаться с нечистой силой…
- Дай то бог, - задумчиво протянул ксендз, очевидно, имея на этот счет свои соображения.
Хотя Ходкевич и ожидал, что русские начнут обстреливать лагерь из своей многочисленной артиллерии, подобная концентрация огня оказалась для него неожиданной. Вражеские ядра и бомбы буквально сметали все на своем пути, и если дело дальше пойдет таким же образом, то к вечеру от польских позиций останется лишь кучка головешек. Впрочем, если все пушки герцога Мекленбургского сейчас ведут огонь по лагерю, то… Крылатые гусары не без поспешности вышли в поле и стали строиться для атаки. Конечно, таких бравых военных было довольно трудно удивить пушечной канонадой, однако несколько московитских бомб залетевших в середину лагеря, со всей ясностью показали им, что надо поторапливаться. Королевич Владислав со своими приближенными также счел за благо выйти в поле, тем более что один из взрывов прогремел совсем недалеко от его шатра.
Однако, как оказалось, пушек у русских было куда больше, чем могли подумать гетман с королевичем. Едва гусары закончили построение, раздался пронзительный свист, и очередная бомба разорвалась прямо посреди строя.
- Пся крев, - выругался гетман, глядя как совсем рядом развернулась вражеская батарея и немедленно принялась обстреливать его воинство.
Махнув булавой, он приказал было одной из хоругвей атаковать обнаглевших московитов, но те, обстреляв поляков, тут же подцепили свои пушки к конским упряжкам и немедленно отошли под защиту своей пехоты. В этот момент, к Ходкевичу с Владиславом подскакал Казановский старший со своей свитой и, приложив руку к сердцу, изобразил поклон.
- Что хорошего расскажете, пан Мартин? – обратился к нему королевич.
- Увы, мне нечем обрадовать ваше высочество, с вашего позволения, я совершенно разбит!
- Что вы говорите!
- Как и предполагалось, как только в Можайске начался бой, из русского лагеря выдвинулась пехота. Однако стоило мне ее атаковать, на нас со всех сторон накинулась московитская конница!
- Со всех сторон? – удивленно переспросил гетман.
- Именно так, пан гетман, даже из Можайска вышло несколько сотен во главе с самим герцогом.
- Из Можайска? Ну-ну, что и говорить, прекрасный был план. И чем же все кончилось?
- Мы успели порубить всю их пехоту и даже захватили полдюжины пушек, но схизматиков было слишком много! По меньшей мере, втрое больше чем нас.
- И после тяжелого боя, вы бросили захваченные вами пушки и вынуждены были отступить?
- Уж не хочет ли пан гетман, сказать мне что-то обидное? – Подобрался Казановский.
- Ну что вы пан Мартин, - криво усмехнулся Ходкевич, - слава богу, что вы вернулись и у вас остались еще жолнежи. Вон видите этих рейтар? Сейчас вы их атакуете…
- Но мои люди устали и понесли потери, - попробовал было возразить Казановский, однако гетман прервал его.
- Неужели вы не слышите этой канонады? Это пушки Мекленбргского герцога громят наш лагерь. Вам и вашим людям негде отдыхать, пан Мартин. По крайней мере, пока мы не победим. Я дам вам еще две гусарские хоругви, но вы, во чтобы это ни встало, должны сдержать этих чертовых рейтар!
- Ваша милость желает атаковать их пехоту? – Понимающе спросил старший Казановский, - что же, если господь будет на нашей стороне, вы ударите им прямо во фланг.
- Московиты в таких случаях говорят: «на бога надейся, а сам не плошай!» - Криво усмехнулся гетман. – Отправляйтесь к своим людям, пан Мартин, у вас много дел.
- Не беспокойтесь, ясновельможный пан гетман, у нас накопился изрядный счет к русским рейтарам, и я думаю, самое время его предъявить.

Сказав это, Казановский хлестнул коня и рысью поскакал к своим людям. Поначалу известие о том, что нужно снова идти в атаку не вызвало у польских жолнежей ни малейшего энтузиазма. Слишком уж чувствительные потери они понесли в утреннем бою у Петровских ворот. Один из шляхтичей - Максым Стшеледский, даже кричал, что если их предводитель с гетманом такие умные, то пусть сами идут хоть в атаку, хоть сразу к дьяволу! Однако, вид двух гусарских хоругвей присланных им на помощь, а также известия о том, что московиты ведут обстрел лагеря, укрепили их решимость. Пан Мартин в очередной раз взмахнул своей булавой и повел свое воинство в бой. Первыми, держа идеальное равнение и показывая пример, двинулись гусары. За ними, выравнивая на ходу ряды, потянулись уже потрепанные, но еще сохранившие бодрость духа всадники Казановского. Постепенно разгоняясь, конница Речи Посполитой перешла сначала с шага на рысь, а когда до врага оставалось не более ста шагов пустились в галоп. Снова появившаяся зловредная русская батарея обстреляла их ядрами, но не смогла остановить яростного порыва.
Увидев кто их атакует, русские рейтары разделились. Основная часть во главе Вельяминовым рысью двинуись навстречу противнику, а один небольшой отряд попытался зайти во фланг полякам и обстрелять их из карабинов. Впрочем, едва они начали стрелять, на них налетела легкоконная хоругвь и связала боем. Первый удар крылатых гусар был страшен! Несущиеся стремя к стремени латные всадники буквально смели первые шеренги рейтар. Длинные пики в умелых руках показали себя страшным оружием. Мало какие латы могли устоять перед таранным ударом гусарского товарища. А если и случалось такое, то «счастливчик» все равно вылетал из седла от силы удара. Однако их противники тоже не зевали, и прежде чем дело дошло до сабель, перестреляли многих атакующих. Уцелевшие же набросились друг на друга с удвоенной яростью. Поначалу полякам удалось потеснить ряды русских, однако вскоре сражение разбилось на множество мелких стычек, в которых преимущество оказалось на стороне рейтар. В избытке снабженные огнестрельным оружием, они быстро выбили закованных в латы гусар и принялись рубить их почтовых. На помощь последним тут же пришли шляхтичи из панцирных хоругвей, и закрутилась ожесточенная карусель, в которой было уже не разобрать где ляхи, где русские, а звон оружия и грохот выстрелов заглушал крики умирающих и стоны раненых.
Пока отряд Казановского сдерживал русских рейтар, Ходкевич со своими главными силами обрушился на вражескую пехоту. Впервые за все время с тех пор как они оказались у Можайска, герцог подставил под удар свой фланг и гетман не мог не воспользоваться этой удачей. Пыль поднятая гусарскими и панцирными хоругвями на время закрыла солнце, топот копыт заглушил пушечные залпы, а от воплей атакующих и ржания их коней, казалось рухнут на землю небеса. Стоявшие на фланге две немецкие баталии успели развернуться к атакующим лицом и выставить перед собой пики. Мушкетеры, прежде чем уйти под их защиту дали залп, и всех их тут же захлестнула волна польской кавалерии. Треск ломающихся копий, крики дерущихся, команды офицеров и проклятия умирающих слились в один непрерывный гул. Немцы, многие из которых были набраны еще в Мекленбурге и Померании, стали непрошибаемой стеной. Стоило кому-нибудь пасть, и его место тут же из глубины строя занимал другой. Если ломалась пика, то он бросался вперед, обнажив шпагу, а то и просто нож, стараясь при этом поразить вражеского конника. Успевшие укрыться за строем товарищей мушкетеры торопливо перезаряжали свое оружие готовясь к продолжению схватки.
Однако главные силы ударили вовсе не по ним, а поскакали дальше надеясь пробиться вперед в самое сердце московитской армии и в яростной схватке решить судьбу сражения. В какой-то момент показалось, что им сопутствует удача. Дорогу им преграждала лишь тонкая линия драгун и небольшой отряд пехоты. Пехотинцы перед собой успели поставить рогатки, но их было слишком мало, чтобы надежно преградить путь польской кавалерии. Кроме того Ходкевич успел заметить, что кое-кто из вражеской пехоты что-то бросает перед собой. «Чеснок», - мелькнула в голове гетмана догадка. – «Что же, вряд ли вы успели накидать их слишком много» - криво усмехнувшись, подумал он. Однако, как оказалось, главная опасность исходила не от рогаток и не от железных шипов. Едва гусары и панцирные оказались перед вражеским строем, те расступились или отошли назад, и перед изумленными ляхами предстало почти полтора десятка готовых к выстрелу орудий. Гетман успел заметить, как лица пушкарей искажают злобные ухмылки, а может быть, ему это просто показалось, но фитили практически одновременно вжались в затравки. Вспыхнул порох, и пушечные жерла с грохотом выплюнули картечь в самую гущу противника. Рой чугунных пуль врезался в летящую вперед кавалерийскую массу и буквально разодрал ее на части. На мгновение наступила пронзительная тишина. Какие-то неясные тени кружились вокруг, мельтешили непонятные фигуры, кто-то размахивал руками, как будто стараясь привлечь к себе внимание. Удивленно оглядев окружающую его вакханалию, Ходкевич судорожно сглотнул, и в его уши немедленно ворвался невообразимый шум. Жалобно ржали лошади, громко кричали умирающие и на чем свет стоит ругались уцелевшие. «Почему я без лошади?» - попытался спросить он у окружающих, но не услышал своего голоса. «Чтобы вам всем пусто было!» - успел подумать он напоследок, и сознание его погрузилось в непроглядную, невозможно черную темноту.
Командовавший драгунами Панин, перед пушечным залпом успел зажать уши руками и потому сохранил способность слышать. Окутавший поле боя пороховой дым постепенно рассеивался и открывал глазам ужасающую картину. Его подчинённые так же с изумлением разглядывали, что натворила картечь. Они и раньше проделывали на учениях такой кунштюк, пряча за конным строем изготовившиеся к стрельбе пушки, но одно дело тренировка, а совсем другое настоящий бой! Впрочем, он был еще не окончен. Отхлынувшие ляхи, хотя и понесли ужасающие потери, не растеряли еще боевой дух и торопливо строились для новой атаки. Русские пушкари тоже не зевали и споро запихивали в жерла своих пушек мешочки с порохом и поддоны с картечью
- Готовсь! – Заорал Федор своим драгунам и те, повинуясь вбитым за время муштры инстинктам, схватились за ружья и принялись подсыпать порох на полки.
- Прикладывайся! – раздался новый крик, и приклады уперлись в плечи стрелков, а большие пальцы почти одновременно взвели курки.
- Пали, - почти сладострастно выдохнул Федька и взмахнул шпагой.
Дружный залп свинцовым роем влетел в пытающихся построиться поляков, выбивая из седел одних и заставляя смешать ряды других. Поле опять на несколько мгновений заволокло дымом, а когда он рассеялся, пушкари успели зарядить свои орудия. Панин и его драгуны снова посторонились и второй залп, может быть лишь немного более смертоносный, чем первый, отправил чугунные гостинцы в противника.
- Драгунство, вперед марш-марш! – Снова подал голос Федор, и его подчиненные тронули шпорами бока своих коней.
Пока на другом конце поля, грудь в грудь дралась конница и немецкая пехота, русская артиллерия продолжала громить польский лагерь. Густо летящие ядра разбили один за другим три линии возов раз за разом заставляя их защитников отступать в тщетной попытке спастись от неминуемой смерти. Наконец, проклятые пушки замолчали, дав им небольшую передышку. Однако наступившая тишина оказалась обманчивой ибо из клубов дыма затянувших окрестности, в проделанные артиллерией проходы ринулась русская пехота. Первыми в бой пошли гренадеры, держа в руках свое страшное оружие. Чугунные гранаты с дымящимися фитилями, или как их еще называют «чертовы яблоки», полетели во вражеский лагерь. Польские жолнежи после их взрывов подумали, что снова начался обстрел, и бросились было в укрытия, а воспользовавшиеся этим стрельцы и солдаты с ревом ворвались внутрь. Размахивая саблями и бердышами, они перепрыгивали через остатки разбитых ядрами возов, и с яростью обрушились на своих врагов.
Как это часто бывало, пока самые храбрые и достойные воины отчаянно дрались подставляя грудь под вражеские сабли и пули, остававшиеся внутри укреплений вояки отнюдь не отличались ни отвагою, ни дисциплиной. «Московиты ворвались внутрь лагеря!» - Подобно молнии пролетел среди них слух, поразивший нестойкие сердца. Одни в панике кинулись к своим коням, надеясь, что их резвость спасет владельцев от гибели или плена. Другие, кому не хватило храбрости даже на это, забились в страхе под уцелевшие еще возы и принялись ожидать своей участи.
Ян Корбут и Агнешка Карнковска провели все это время у тела ее умиравшего отца. Еще ночью у пана Теодора отнялся язык и все что он мог, это только во все глаза смотреть, как убивается над ним красавица дочь и ронять скупые слезы. Впрочем, мало кто бы теперь назвал панну Агнешку красавицей. С почерневшим от горя лицом и растрепанными волосами, она мало теперь напоминала ту легкомысленную девчонку вскружившую голову королевичу. Наконец, под утро Карковский затих. Взявший его за руку Корбут сразу понял, что пульса нет и хотел было перекрестится, но взглянув в воспаленные глаза девушки, не решился открыть ей страшную правду.
- Пан Теодор заснул, - еле слышно сказал он ей.
- Хвала Иисусу, ему легче, - отозвалась Агнешка и в изнеможении откинула голову.
- Да, ему сейчас хорошо, - пробормотал юноша и с жалостью посмотрел на измученное лицо своей возлюбленной.
Кто знает, сколько они так просидели, пока к ним в шатер не ворвался толстяк Криницкий.
- Что вы сидите, - закричал он с порога, - или ждете, пока вас снова возьмут в плен?
- Что случилось, пан Адам?
- Да уж ничего хорошего! Немедленно седлайте коней, и бегите что есть мочи прочь отсюда, если конечно не соскучились по мекленбургскому дьяволу!
- Неужели наше войско разбито?
- Уж не знаю, как войско, а вот лагерь наш совершенно разбит, и московиты вот-вот ворвутся внутрь. И если мы не хотим чтобы они продали нас татарам, то нужно бежать.
- Что ты говоришь, пан Адам, герцог Иоганн Альбрехт может и еретик, но он рыцарь и никогда не продаст христиан в мусульманское рабство!
- За такого славного рыцаря как герцог Ян, я и слова плохого не скажу! Ты ведь помнишь, что я всегда о нем хорошо отзывался? Но вот за его московитских поданных я не уверен, а проверять мне страсть как неохота. Так что седлай коней и не мешкай!
Корбут быстро сообразил что для споров и впрямь нет времени и бросился седлать лошадей, для себя, Агнешки и папа Адама. Криницкий тем временем быстро покидал в найденные им чересседельные сумки все самое ценное, уделив особенное внимание съестным припасам. Панна Карковска все это время сидела с безучастным видом подле своего отца. Наконец вбежавший внутрь Янек сообщил, что все готово.
- Я не брошу отца! – Твердо и с немного отсутствующим видом заявила им девушка.
- Прости, Агнешка, - повинился перед ней парень, - я не решился тебе сразу сказать, но пан Теодор отдал богу душу и теперь в лучшем из миров.
- Что?!! – взвилась панна Карнковска и схватив тело отца за руку убедилась, что она холодна как лед. – Как ты мог, почему ты мне сразу не сказал? Негодяй! Подлец!
Какое-то время она продолжала выкрикивать оскорбления Корбуту в лицо, но затем, видимо окончательно исчерпав запас душевных сил, бессильно опустилась на ковер и упала в обморок.
- Пану Теодору уже не помочь, а мы еще живы! – С сокрушенным видом проговорил Криницкий, - хоть и пустая она девка, а только не годится бросать ее здесь одну. Давай-ка, Янек, бери ее за плечи и понесем к коню. Господь не без милости, может и сможем уйти от этой напасти.