Над златоглавой Москвой плыл густой, просто обволакивающий, колокольный звон. В дни праздничные его называли «малиновым», но сегодня жителей стольного града он совсем не радовал. Во всех соборах, церквях и монастырях денно и нощно служили литургии об одолении супостата, но привычные молитвословия не приносили успокоения душам верующих. Откуда-то взялось огромное количество юродивых, бродячих монахов и просто кликуш, сулящих разные беды москвичам. Те с тоской вспоминали смутное разорение и торопливо крестились. Один из юродивых даже кричал, что все беды посланы господом от того, что москвичи отказались от крестного целования королевичу Владиславу и выбрали безбожного немца. Случившиеся неподалеку стрельцы, недолго думая стали вязать крамольника. Правда толпящимся вокруг простым людям не больно-то понравилось, что пришлые ратники хотят имать божьего человека, и они встали на его защиту.
- Чего творите, окаянные, – кричали они, - как воевать, так вас нету!
Стрельцы поначалу смутились, но затем повинуясь приказу десятника все же попытались оттеснить местных и схватить юродивого, но того уже и след простыл.
За всем этим с тревогой наблюдали пришедшие в Новодевичий монастырь женщины. Старшая из них – Авдотья Пушкарева, торопливо перекрестилась и с тревогой сказала дочерям:
- Гляньте, что делается! И чего я вас послушалась да пошла сюда. В слободской церкви бы и помолились.
- Полно тебе, маменька, - возразила Мария, - кругом караулы крепкие - стрельцы да дворяне, никакой татьбы не допустят.
- Да что же ты матери перечишь, оглашенная! – Возмутилась стрельчиха и повернулась еще к одной участнице похода, - хоть вы ей скажите боярышня!
Алена Вельяминова, к которой она обращалась, в ответ лишь вздохнула и кротко ответила:
- Ничто, поставим свечи к чудотворной иконе и пойдем. Оно и вправду тревожно в городе.
Сестра всесильного окольничего, по своему обыкновению, была одета как простая зажиточная горожанка и ничем не выделялась на фоне семейства Пушкаревых. Пожалуй, что Глаша с Марьюшкой были и понаряднее. С отъездом брата на войну присмотр за ней стал не таким строгим, однако помня обещание данное Никите, одна она больше не ходила. Разве что в церковь. Отстояв службу, женщины собрались было уходить, но тут им путь преградила монастырская служительница.
- Вам со мной надобно пройти, - тихо промолвила она глядя в пол.
- Нам? – Удивились девушки, и переглянусь со смертельно побледневшей матерью.
Делать было нечего, и они последовали за скользившей, словно черная тень послушницей. Та привела и в просторную палату и, поклонившись тут же удалилась. Девушки снова встревоженно переглянулись, но тут к ним из ниши вышла женщина одетая по-монашески, но при этом богато и даже с некоторым изяществом. Ряса и апостольник ее были из тонкого заморского сукна, а немного сволакивающая сзади мантия из бархата. Висевшие на поясе агатовые четки были единственным украшением, но и без того таинственная монахиня выглядела просто по царски.
Увидев ее, Авдотья страшно побледнела и повалилась в ноги, но та не дала ей пасть ниц и помогла подняться.
- Прости меня матушка… - пролепетала стрельчиха, но та снова прервала ее.
- Не за что тебе передо мной виниться, а за прочее Бог простит!
Оставив Пушкареву, монахиня подошла к склонившимся в поклоне девушкам и внимательно их оглядела.
- Выросли уж, - бесстрастным голосом промолвила она, - красавицами стали. Женихи есть? Погодите, не говорите. Я сама скажу.
Девушки растерялись от такого поворота событий и только хлопали глазами, а таинственная инокиня пристально взглянув каждой в глаза, продолжила говорить:
- Ты, - обратилась она к старшей, - скоро замуж выйдешь. Отдаст тебя Анисим за суженого твоего. Будет у вас все хорошо, семья, дом, дети.
- Спасибо, матушка, - поклонилась ей, зардевшись, черноволосая красавица Глаша, но та не стала ее слушать и обратилась к Марьюшке.
- Красавицей ты растешь, - строго, будто осуждая, заявила инокиня, - и многие тебя любить будут.
- А я любить буду? – Вдруг воскликнула Марьюшка и сама испугалась своей дерзости.
- Голосок звонкий, ровно колокольчик, - покачала головой монахиня, - и язык удержу не знает. Другая бы много горя через то приняла, но тебя сия чаша может и миновать. Ты о заморском принце мечтаешь, а того не знаешь, что и у принцесс хлеб горек бывает.
- Отчего так, матушка?
- Матушка… - словно со стоном повторила таинственная незнакомка, но справившись с собой, продолжала, - оттого, милая, что они слезами своими его поливают.
- И что же делать?
- Ничего. Своей судьбы никто не минует. От горестей тебя спаситель твой защитит, он же и о счастье твоем позаботится. Повезло тебе.
- А любить я буду? – повторила вопрос Машка.
- Как же девице не любить, конечно, будешь, и не раз. И замужем будешь… всему свое время.
Договорив, монахиня решительно отвернулась от младшей Пушкаревой и внимательно оглядела Алену.
- А мне что скажешь, Ксения Борисовна? – Тихо спросила Вельяминова, выдержав ее пронзительный взгляд.
- Догадалась, - покривила губы настоятельница Новодевичьего монастыря, - хотя не мудрено сие. Была когда-то Ксенией, а теперь инокиня Ольга перед тобой. Ты мне вот что скажи, боярышня, по себе ли ты сук рубишь?
- Сама сказала, что своей судьбы не минуешь.
- Верно, а ОН тебе разве не говорил, что всякий сам кузнец своей судьбы?
- Говорил. А только я для себя иной судьбы не желаю!
- А не боишься, что сама в этих стенах окажешься, знаешь ведь, поди, для чего сия обитель поставлена?
- Не боюсь!
- И если за каждый день с ним, придется годом здесь заплатить?
- Пусть так, но хоть один день да мой!
- Будь, по-твоему, получишь что хочешь. Только потом не жалуйся.
Выйдя из ворот монастыря женщины, двинулись было к ожидавшему их возку, но дорогу им преградила толпа народа собравшегося вокруг расхристанного ратника без шапки истошно вопящего: - Измена!
- Что случилось то? – встревоженно спрашивали его собравшиеся.
- Побили войско наше под Можайском, - выдохнул тот.
- Как?
- Немцы изменили! Государь погиб! Войско все наше полегло!
- Врешь!
- Я сам там был! – Продолжал отрывисто выкрикивать ратник. - В полку князя Пронского. Мы по ляхам ударили, а немцы нас не поддержали!
Ответом на эти слова была лишь гробовая тишина. Казалось, даже вездесущие воробьи перестали чирикать, узнав о постигшем горожан несчастии. Тем временем, к ратнику присоединился давешний юродивый и заорал что было мочи:
- Немцы в Кукуе колдовством занимаются! Лизка Лямкина на войско наше порчу навела!
Услышав обвинения, толпа покачнулась. Многие горожане и без того косо глядели на сильно разросшуюся в последнее время иноземную слободу, а уж имя Елизаветы Лямке и вовсе у всех было на слуху. Сказывали, что под ней ходили все московские ростовщики, благодаря которым она наживала баснословные барыши. Еще был слух, что она околдовала самого государя, отчего собственно государыня с царевичем отказывались приезжать из немецкой земли в Москву. Конечно, вслух такое не говорили, потому как на съезжую никому не охота, да разве шило в мешке утаишь? Так что слова юродивого пали на хорошо подготовленную почву.
- Бить немцев! – Закричали одни.
- Пожечь Кукуй, - Вторили им вторые.
- Лизку Лямкину на кол! – Надрывались третьи.
Женщины тем временем обогнули толпу и добрались, наконец, до своего возка. Начавший было уже беспокоиться приказчик, взятый вместо кучера, помог им устроиться и взмахнул кнутом.
- Но, мертвая! - прикрикнул он на кобылу и немудренный экипаж тронулся.
- Мыслимое ли дело, что в Москве творится, - озабочено продолжил приказчик, обернувшись к Авдотье, - дал бы бог благополучно до дому добраться.
- Уж и не говори, Платон, - согласилась с ним хозяйка. – И чего мы только сюда поехали, в слободе бы в церковь сходили…
- Истинная правда, хозяюшка, - закивал головой слуга.
- Надо Лизку предупредить, - вдруг выпалила Машка.
- О чем это?
- А то сами не слышали, что бунтовщики кричали? Чего доброго разорят Кукуй и Лямкиных спалят.
- Тебе то какая печаль?
- Да как ты можешь так говорить? – Возмутилась девушка, - я чаю Ваня не обрадуется, узнав что с маленькой Мартой несчастье приключилось!
- Ты опять государя Ваней зовешь, - разозлилась мать, - да и слышала, поди, что про него толкуют?
- А врут они все. Не могли ляхи Ваню побить. Пронского того может и побили, вот они и кричат со страху!
- Больно умная стала.
- Аленушка, а ты что же молчишь? – Машка с надеждой обернулась к боярышне.
- Я тоже так думаю, - ровным голосом ответила та, - все хорошо с государем будет. А Лямкину предупредим, вот вернемся домой, так я сразу холопа туда пошлю. От нас-то до  Иноземной слободы всяко ближе чем от монастыря.
- И то верно, - с готовностью поддержала Вельяминову Авдотья.

Отредактировано Старший матрос (14-06-2018 16:52:06)