В трактире принадлежащей чете Лямке царило затишье. Большинство жителей Кукуя составляли наёмные солдаты и офицеры царских полков и большинство из них ушли в поход. Постояльцы разъехались, посетителей было немного, и толстуха Ирма справлялась с ними одна. Впрочем, эти проблемы мало беспокоили хозяйку заведения. Уже очень давно главным источником прибыли для нее были деньги, которые она давала в рост. Среди ее клиентов случались купцы, которым не хватало оборотного капитала, дворяне, не имевшие средств на покупку снаряжения и множество другого народа нуждавшегося в звонкой монете. Обычно ее клиенты старались вовремя расплатиться со своим заимодавцем, что неудивительно помня о покровительстве, оказываемом ей государем. Но с тех пор как он ушел в новый поход, денежный ручеек стал слабеть. К тому же, как раз сегодня миновала неделя, как истекал срок погашения кредита выданного одному весьма знатному боярину и госпожа Элизабет Лямке начала не на шутку беспокоиться. Поэтому убедившись с утра в отсутствии срочных дел, она приказала закладывать карету. Надо сказать, что экипаж, принадлежащий Лизхен, служил источником зависти для многих представителей имущего класса столицы. Выписан он был из Бремена для торжественной встречи государыни, которая так и не состоялась. Иван Федорович тогда сильно разозлился и в сердцах подарил карету своей любовнице. Правда ездила она в ней не часто, но на сей раз повод казался весьма достойным. Принарядившись, женщина придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Оно было невелико и держащей его Ирме пришлось обходить хозяйку с разных сторон, чтобы она могла полюбоваться своим отражением. Наконец фрау Лямке осталась довольной увиденным и кивком поблагодарила служанку.
- Сегодня ваша милость выглядит особенно хорошо, - попыталась подольстится к ней толстуха, - жаль вас не видит наш добрый кайзер!
Упоминание об Иоганне Альбрехте не доставило Лизхен удовольствия и она с досадой посмотрела на служанку, стараясь по-быстрому придумать какую-нибудь грязную и неприятную работу для нее.
- Мамочка ты куда? – Отвлекла ее внимание от кровожадных мыслей дочь.
- Мне нужно отлучиться по делам, дитя мое, - фрау Лямке постаралась сказать это как можно мягче, но у нее плохо получилось.
- Можно мне с тобой? - неожиданно спросила Марта.
Вопрос девочки сбил ее с толку. Дело в том, что Лизхен, недолюбливала дочь, хотя и старалась всячески это скрывать. Когда она забеременела, ей страстно хотелось родить герцогу-страннику сына, чтобы привязать его к себе. Увы, но родилась девочка, которую он к тому же велел против ее воли наречь Мартой. Юная маркитантка не знала, что это имя для него значит, а все непонятное ее злило. Но хуже всего то, что несносное дитя с самого рождения проявляло совершенно неуместное упрямство. Стоило государю взять маленькую Марта на руки, как она тут же начинала надрывно плакать, заставляя его вернуть ребенка матери или Фридриху. В общем, госпожа Лямке была уверена, что именно поведение дочери послужило причиной охлаждения их отношений и, хотя девочка всячески тянулась к матери, та ее частенько, причем совершенно непроизвольно, отталкивала.
- Не стоит брать девочку в эту поездку, - пробурчал Курт, пришедший сказать, что экипаж готов.
- Кажется, я не спрашивала вашего мнения! – неожиданно резко ответила ему Лизхен, обычно не грубившая мужу. – Хорошо, дитя мое, если вы обещаете вести себя пристойно, я возьму вас.
Маленькая Марта захлопала в ладоши от радости и, скача на одной ножке, бросилась обнимать мать, а та, досадуя на себя, что повинуясь минутному раздражению согласилась, строго сдвинула брови. Старый Фриц, увидев что Лизхен берет с собой в поездку дочь, ни слова не говоря пристегнул к поясу шпагу и, прихватив с собой пистолет, устроился на козлах. Курт, поглядев на это, только хмыкнул в ответ и принялся помогать жене и Марте садится в карету. Затем тоже вооружился и сел рядом со стариком.
- Ты думаешь, это понадобится? – буркнул он, берясь за вожжи.
- Кто знает, - пожал тот плечами Фридрих, - лучше истекать потом, чем кровью.
<i>
Щелкнул кнут, и карета увлекаемая парой крепких лошадок тронулась со двора. Толстуха Ирма помахала рукой хозяевам и, не успев их проводить, бросилась запирать трактир, благословляя про себя хозяйку, взявшую с собой дочь и освободившую таким образом служанку. Соседский конюх давно кидал в ее сторону масленые взоры, и служанка не собиралась упускать удобный момент. Стражники охранявшие ворота без проволочек выпустили экипаж госпожи Лямке и скоро его колеса загремели по бревенчатым мостовым Москвы. Кареты, тем более такие, редко встречались в столице. Даже самые знатные бояре передвигались по ее улицам верхом в сопровождении конной челяди. Поэтому всякому встречному поперечному было ясно кто именно едет. Одни просто сторонились, некоторые глухо бранились, но большинство просто провожали экипаж недобрыми взглядами и шли дальше по своим делам. Остановились они перед двором князя Лыкова, и спрыгнувший с козел Курт постучал в ворота рукоятью кнута. Выглянувшему холопу было заявлено, что госпожа Лямке желает видеть боярина. Тот помялся и бросился докладывать хозяину о нежданном визите.
Для Бориса Михайловича визит фрау Лямке оказался полной неожиданностью. Дело в том, что у него были гости, которых он предпочел бы никому не показывать, а двор полон вооруженными людьми. Однако царская фаворитка не тот человек, перед которым можно просто закрыть ворота и боярину волей-неволей пришлось идти ее встречать.
- Гут морген, ваше сиятельство, - проворковала Лизхен, обворожительно улыбаясь, - рада видеть вас в добром здравии.
- И тебе здоровья, госпожа Лямкина, - пробурчал в ответ Лыков.
- Не правда ли, любезный князь, погода нынче стоит великолепная!
- Грех жаловаться, Лизавета Федоровна, дает Господь погожих денечков.
- Как здоровье, светлейшей княгини?
- Премного благодарны за участие, а Анастасия Никитична в добром здравии.
Борис Михайлович еще некоторое время обменивался любезностями с фрау Лямке, пока она, наконец, не перешла к делу.
- Любезный князь, мне право же очень неловко беспокоить вас по такому пустяку, но я с прискорбием хотела бы напомнить вашей милости, что срок выплат истек…
- Да помню я, Елизавета Федоровна, и переживаю безмерно, что таковая оказия случилась, только и ты меня пойми. Пора то военная, поиздержался я, ратных людей снаряжая-то. Уж не взыщи, а только я сам к тебе собирался отсрочки просить.
- О, прекрасно понимаю вас князь, и со своей стороны готова на любую отсрочку, чтобы только быть полезной такому важному господину, как ваше сиятельство. Однако хочу заметить, что деньги одолженные вашей милости принадлежат не только мне…
- Ничего, подождут твои немцы.
- Вы несомненно правы, князь… точнее были бы правы, если бы эти средства действительно принадлежали жителям Кукуя. Увы, но боюсь, что вы ошибаетесь в этом вопросе, и я, как бы мне это ни было неприятно, должна повторить нижайшую просьбу о погашении кредита. Поскольку особы являющиеся собственниками этих средств совершенно не отличаются терпением.
- Это, какие же такие особы? - хмыкнул боярин.
- Увы, мой господин, не все имена прилично называть вслух, особенно в таком низменном деле, как ростовщичество. Однако неужели вы и впрямь думаете, что скромная трактирщица могла одолжить такую сумму из своих средств? Наш добрый кайзер скоро вернется, и вряд ли ему будет приятно узнать о случившемся между нами недоразумении.
- Оно так, - не стал перечить Лыков, - да только когда еще он вернется то? Глядишь к тому времени я денег и раздобуду. Из вотчин моих вести вполне благоприятные, овсы вот уродились на славу.
- Недобрые вести? – Спросила Лизхен.
- Недобрые, - подтвердил Борис Михайлович, - прибыли ратники из-под Можайска, сказывают - побили нас там.
- Сильно побили?
- Да пес их разберет! Одни сказывают, что совсем погибель царскому войску пришла, другие все и вовсе молчат и богу моляться…
- До Можайска всего сто верст, - задумчиво заметила маркитантка, - если бы поражение было настолько велико, это было бы уже известно…
- Да и так известно, просто до вашей слободы не дошло еще. Конечно, про то, что все войско погибло, князь Пронский врет. Не может такого быть! Однако видать, что урон понесли не малый.
- Князь Петр Пронский?
- Ага, он самый. А что он тебе и той персоне многозначительной тоже задолжать успел?
- Нет, ваше сиятельство, с князем Пронским мне вести дела не доводилось.
- Ну и славно, а то ненадежный он человек.
- Благодарю за совет.
- Не за что, Елизавета Федоровна! И это, ты бы голубушка, сидела бы пока в Кукуе… народишко в последнее время какой-то злой в Москве, далеко ли до греха. Уж мы в Думе велели стрелецкому голове Максимову караулы перед вашей слободой усилить. Там безопасно будет.
- Вы думаете, может дойти до…
- Береженного бог бережет, госпожа Лямкина.
- И то верно. Что же загостилась я тут у вас, любезный князь. По здравому рассуждению, я подумала что деньгам лучше пока побыть у вашей милости. А как успокоиться…
- Тогда и рассчитаемся, - закончил за нее боярин.
Проводив Лизхен к карете, Борис Михайлович вернулся в терем и едва не налетел на притаившегося за дверью Телятевского.
- Ишь ты, царскую суку, ровно царицу во дворе встречаешь, - почти прошипел он.
- Для того чтобы тебя или кого из твоих людей ненароком не увидели, - парировал боярин.
- Хитер ты князь, - продолжал, не слушая его дворянин, - у Лизки Лямкиной денег занять, на то чтобы ее же и…
- Молчи дурень! – строго прервал его Лыков.
- Я-то может и дурень, а только и ты того и гляди сам себя перехитришь!
- О чем ты?
- Сам поди знаешь… Сколько еще ждать можно?
- Сколько скажу, столько и будешь ждать!
- Мочи нет уже, ждать! Того и гляди либо Романовские ищейки схватят, либо Мелентий сыщет.
- Либо Михальский, - подлил масла в огонь боярин.
- Что ты с меня жилы тянешь, – взвыл Телятевский, - бунтовать надо! Королевичу Владиславу царством Московским поклониться…
- А если Ванька Мекленбургский верх возьмет?
- Как возьмет?
- Эх, кулема! Кабы ты больше в походы ходил, а не по Костромским лесам разбойничал, так знал бы, что с Петьки Пронского воевода, как с дерьма пуля! То, что его ляхи побили, так в этом ничего удивительного и нет, а вот то, что они государя так же одолели… ой врет, князенька.
- Ишь ты как заговорил, - изменившимся тоном прошептал опальный дворянин, - только что Ванька был, а то вдруг государем стал!
- А ты донеси на меня, - насмешливо посоветовал ему Лыков.
- Если поймают молчать не стану! – Огрызнулся тот.
- Ну и дурень, меня ты все одно не потопишь, а я тебя выручить тогда уж точно не смогу.
- А что, коли молчать буду, выручишь?
- Выручу! – твердо пообещал боярин. – В самом худом случае в Сибирь поедешь. Повоеводствуешь в городках тамошних. Людишек там мало и все тати как на подбор не хуже тебя.
- Не простят меня, - замотал головой Телятевский, - точно знаю.
- Мелентия боишься? Правильно делаешь, только хвор он, не сегодня, так завтра Господь приберет, а без него кто подтвердит, что ты на него напал?
- Ладно, - махнул рукой дворянин и, сгорбившись, пошел к выходу.
У дверей он обернулся и, изобразив поклон в сторону хозяина дома, тут же вышел вон. Но едва оставшись один, выпрямился и в глазах его сверкнул неукротимый огонь.
- Хитришь князь, - прошипел он, - и вашим и нашим хочешь хорошим быть. Да только не бывает эдак. Попомнишь меня ужо!
Боярин, проводив взглядом своего гостя и ответив легким кивком на поклон, тут же встал и направился в горницу племянника Дмитрия. Княжич в последнее время ходил мрачный, на вопросы отвечал односложно и постоянно о чем-то напряженно думал. При виде дяди он вскочил, почтительно поклонился, но хмурое выражение лица его не изменилось.
- Ты, Митя, я чаю засиделся без дела? – Ласково обратился к нему Лыков.
- Готов служить тебе, дядюшка, - тусклым голосом отвечал тот.
- Да службишка-то невелика. Возьми коня и пяток холопов и поезжай в Кукуй. Только что туда карета поехала с особой одной, так боюсь кабы худа не случилась.
- Какое худо?
- Да мало ли, может колесо сломается, а может тати нападут… Особа сия у меня была, так не хорошо будет если до места не доберется. Ты парень хваткий, если что и приключится, так справишься. Только не мешкай.
- Как повелишь, - поклонился Щербатов и двинулся выполнять поручение.
На душе у молодого человека и впрямь было не спокойно. Довольно быстро разобравшись, что дядя его занят делами, которые трудно назвать иначе, чем измена, Дмитрий задумался. С одной стороны, не все перемены произошедшие в последнее время на Руси ему нравились. С другой, многое  менялось к лучшему. Служба в драгунах, показавшаяся ему в первое время невыносимой, постепенно пришлась по нраву, появились приятели. Только вот сейчас они добывают славу в походе, а он занят непонятно чем. А ведь мог бы при удаче вернуть семье честь и положение. А выслужившись, можно было подумать и о сватовстве к Алене Вельяминовой. Конечно, брат ее в чести у государя, однако же и Щербатовы род не из последних. Неужто не отдаст? Эх, мечты-мечты!
Борис Михайлович, как оказалось, словно в воду глядел. Карета, о которой он говорил, и впрямь попала в беду. Колеса на ней, правда были целыми, вот только лежала она на боку, а вокруг собралась целая толпа народа и явно не для того чтобы помочь. Правда два довольно рослых немца умело орудуя шпагами ухитрялись держать ее на расстоянии. Один из них – старик с развевающимися седыми волосами, ловко махая клинком заставил всех отступить, а второй тем временем помогал женщине выбраться наружу. «Так вот какая особа» - успел подумать Дмитрий, как прозвучал выстрел и высокий старик упал.
- Бей колдунов, - раздался истошный крик и толпа тут же захлестнула второго немца и его спутницу.
Похолодев внутри от мысли, что не успеет, Щербатов ударил шпорами своего коня и громко гикая, налетел на творивших разбой. Вместе с не отстававшими от него холопами они на полном скаку влетели в людскую массу и разогнали их плетями. Увы, было уже поздно. Оба немца лежали бездыханными, а в красивой немке едва теплилась жизнь. Впрочем, теперь было трудно понять, была ли она прежде красивой. Все лицо ее было в кровоподтеках, один глаз заплыл, а рот разорван. Дмитрий в отчаянии наклонился к ней и услышал, как она прошептала ему:
- Ретте майне тохтер.*
Не поняв ни слова, но, каким то звериным чутьем сообразив, что она сказала, княжич заглянул в карету и увидел на дне ее съежившуюся от страха девочку лет пяти. Схватив ребенка на руки и прижав ее голову так, чтобы она не видела, что случилось с ее матерью, Щербатов вылез наружу и наткнулся на горящие безумием глаза Телятевского. Лыковские холопы хорошо его знавшие позволили ему и его людям приблизиться.
- Отдай мне ее, - прошипел дворянин.
- Не отдам, - решительно отказался Дмитрий и вдруг нашелся, - князь Борис Михайлович велел ее привезти!
- Врешь!
- Пойди, спроси у него.
Глаза бунтовщика на мгновение потухли, но затем на лице проснулось понимание, и безумный взгляд снова ожил.
- Бей немчуру! – заорал он своим спутникам и побежал в сторону иноземной слободы.
Сообщники с радостными криками последовали за ним, а следом потянулись и остальные. В Москве разгорался бунт.
-------------------
*Спаси мою дочь. (нем.)
Немного отъехав от места происшествия, Дмитрий велел холопам возвращаться назад, а сам погнал коня прочь. Поначалу он не разбирал дороги, но опомнившись, сообразил, что дорога привела его на знакомую улицу в стрелецкой слободе. То, что девочку нельзя отдавать в руки дядюшки, молодой драгун прекрасно понимал. Но вот что с ней делать самому? Пропустив в нерешительности тарахтевший по бревенчатой мостовой колесами возок, княжич вдруг услышал знакомый насмешливый голос:
- Ой, гляньте-ка, какой кавалер, – звонко воскликнула Машка, заметившая Щербатова. – Не иначе опять что-то потерял!
Тот обернулся и обомлел, на возке сидели горожанки, в одной из которой он с изумлением узнал лишившую его сна боярышню Вельяминову. Правивший повозкой мужик, подозрительно косясь на драгуна понукал лошадку и они непременно проехали бы мимо, но молодой человек стряхнул оцепенение и неожиданно хриплым голосом выдавил из себя: - помогите!
- Чего тебе? – Строго спросила Алена, также узнавшая незадачливого ухажера.
- Помогите, - повторил Дмитрий, и распахнул полу плаща, открыв доверчиво прижавшуюся к нему девочку.
- Что это? – Воскликнула Авдотья и велела вознице остановиться.
- Девочка, - выдавил из себя княжич.
- Да уж вижу, что не кошка, непутевый, взял то ее где?
- Спрятать ее надо.
- Это еще зачем? – Нахмурилась стрельчиха, - неужто украл дитя, да еще в немецкой одеже…
- Да господь с вами, напали на ее родных тати, еле отбил. Опасаюсь теперь, как бы не нашли…
- Да это же Марта! - Закричала Машка.
- Какая такая Марта?
- Как какая, - изумилась девочка глупому вопросу, - Лизки Лямкиной дочка!
- А ты почем знаешь?
- А вот знаю!
- Это точно она? – Строго спросила Алена у Щербатова.
- Она, - наклонил голову княжич.
- А мать ее где?
- Говорю же - тати напали…
- А сам ты там, как оказался?
- Случайно…
- Ну-ка давай ее сюда!
Драгун не прекословя отдал девочку боярышне. Та, бог знает что себе вообразив, громко заплакала, но Алена тут же обняла ее и принялась успокаивать.
- Что в городе то творится? – встревожено спросила Авдотья.
- Бунт, - коротко ответил Дмитрий, - кто-то народ баламутит. Кричат что немцы государя предали и пошли Кукуй громить.
- Охти! Да это же близко совсем…
- Иноземную слободу хорошо охраняют, - рассудительно заметила Алена, продолжая качать девочку, - как бунтовщиков отобьют, так они в разные стороны кинутся – грабить. Могут и до нас дойти.
- Спаси и сохрани Царица небесная! Да неужто нас не защитят?
- Кабы здесь батюшка был, - снова подала голос Машка, - так он бы враз всех татей разогнал, а так…
- Надо в дом быстрее возвращаться, там и стены помогут, - прервала их боярышня и обернулась к княжичу, - а тебе, добрый молодец, спасибо, что дитя уберег. А теперь скройся и никому об том ни говори, даже под пыткой. А когда государь вернется, тогда и откроешься. Но только самому государю, или брату моему. Михальскому еще можно, или Пушкареву, а больше ни-ни! Даже если на съезжую угодишь!
- Все сделаю, как скажешь, Алена Ивановна, - поклонился тот.
- Ступай с богом!
- А ты почему думаешь, что он на съезжую угодить может? – Удивленно спросила Авдотья, проводив глазами ускакавшего драгуна.
- Да потому что полк его в войске государевом, а сам он за чем-то в Москве оказался, - пожала плечами девушка. – Да еще и рядом с Лямкиной, когда на нее напали.
- Так может по службе…
- Вот там и спросят, что за служба такая.
- Это что же, Лизку убили? – Снова влезла в разговор Марьюшка.
- Ой, а ведь и верно, горюшко то какое, - запричитала стрельчиха, но затем резко остановилась и накинулась на дочку: - а ну говори, откуда ты знаешь, как Лизкина дочка выглядит?
- Мне Ваня показывал, - независимо ответила ей она, но на всякий случай отодвинулась ближе к Алене.
- Сколь раз тебе говорено, окаянная, - начала выговаривать ей мать, - не зови эдак государя…
- А он мне разрешил!
- Выпорю!
***
У деревни Ярцево в шестидесяти верстах от Смоленска наши войска снова повстречались с поляками. Ну, как повстречались, Корнилий со своим отрядом гонял их днем и ночью, не давая ни минуты передыха. Озлобившиеся ляхи даже несколько раз пытались устроить ему засаду, но всегда с одним и тем же результатом. Всякий раз, когда мучимая жаждой мести польская кавалерия шла в атаку, ее встречали картечные залпы и ряды спешенных драгун, а по флангам били рейтары и поместная конница. Так мы разгромили уже три небольших вражеских отряда, но королевичу пока что удавалось избегать встречи с нами.
Наконец, в один прекрасный день, нам повстречались не беглецы, ускользнувшие из-под Можайска, а хорошо организованное, хоть и небольшое войско. Как оказалось это были подкрепления, возглавляемые великим литовским канцлером Львом Сапегой и рефендарием Александром Гонсевским. В какой-то момент показалось, что вот-вот разгорится новая битва, но канцер и едущие с ним сенаторы уже знали о поражении своей армии и потому были настроены весьма миролюбиво. Посланные ими парламентеры сообщили, что паны комиссары желали бы приступить к обсуждению мирного договора. Как говорят в народе: «худой мир лучше доброй ссоры» и я, покобенившись для виду, немедля дал свое царственное согласие. Надо сказать, что мир мне нужен был ничуть не меньше чем ляхам, правда, на мое счастье, они об этом не знали. Тревожные известия из Москвы, где творилось что-то непонятное и с юга, откуда огненным валом катилась армия Сагайдачного, заставляли меня торопиться. К тому же авангард моего воинства был совсем не велик, впрочем на мое счастье они об этом не знали. Как бы то ни было, переговоры начались. Заседать в избе, освобожденной от хозяев, высокие договаривающиеся стороны не пожелали, так что посреди деревни был устроены большой навес, где и происходили переговоры. По обеим сторонам его были поставлены наскоро сколоченные столы для членов делегаций. Охрану осуществляли спешенные кирасиры и гусары, напряжённо поглядывающие друг на друга.
От Речи Посполитой переговорщиками выступили сам канцлер Сапега, каменецкий епископ Новодворский, сохаческий каштелян Плихта, ну и начальник Московского гарнизона во время оккупации пан Гонсевский, куда же без него. Руководителем нашей делегации выступил ваш покорный слуга.То есть, я с недовольным видом сидел в кресле и поглядывал на господ сенаторов, как будто собирался их съесть, но в последний момент мне помешали. Сами переговоры вел окольничий Вельяминов и освобожденный из плена думный дьяк Ртищев, Первушка ради такого дела утвержденный в должности секретаря вел протокол, а толмачом служил однорукий Лопатин. Как водится во время подобных переговоров,  польская сторона для начала выкатила мне целую бочку претензий. Тут было все: и узурпация московского трона, и «незаконный» захват Смоленска, и «разбойничий» набег на Ригу, и крайне неблагородная расправа с Чаплинским и вообще негуманное отношение к пленным. Терпеливо выслушав весь список обид нанесенных гордой шляхетской республике, я зевнул и громко сказал Вельяминову:
- Никита, как до дела дойдут, разбуди меня.
- Его царское величество и королевское высочество, великий государь, царь и великий князь, а так же великий герцог Мекленбурга, желает выслушать мирные предложения от своего брата короля Сигизмунда! – Велеречиво перевел мою речь Лопатин.
Поляки, разумеется, прекрасно поняли, что именно я сказал, но сделали вид, будто все идет как надо. Как и ожидалось, умеренностью их первое предложение не отличалось. Моему герцогскому и королевскому высочеству предлагалось по доброй воле уступить трон королевичу Владиславу, вернуть Речи Посполитой Смоленск, Белую и еще с полдесятка захваченных у них городов и крепостей. Кроме того выплатить контрибуцию и вернуть всех пленных. За это мне обещали свободный проход в Мекленбург.
- Никита, - воскликнул я, ухмыльнувшись от подобной наглости, - спроси у господ сенаторов, где это меня так сильно разбили, что высказывают такие претензии?
- Ясновельможный пан герцог, - воскликнул Сапега, - именно такие инструкции дал мне наш всемилостивейший и христианнейший король.
- Ну, то, что наш брат Сигизмунд головой скорбен не новость, - сочувственно покачав головой, отвечал ему я, - но вы господа-сенаторы до сих пор считались людьми не глупыми. А если это так, то к чему этот балаган?
- А какие бы условия посчитали бы справедливыми ваше королевское высочество?
- Мое царское величество, - подчеркнул я свой титул, - было бы совершенно удовлетворено следующими условиями. Все что мое – мое! То есть все земли, города и крепости, которые я взял на шпагу, включая Смоленск, Чернигов, Белую и так далее, остаются в составе русского царства отныне и навсегда. Равно, это касается Риги и земель в Ливонии занятых моим братом королем Густавом Адольфом. Пленные обмениваются по формуле всех на всех, за исключением тех, кто пожелает остаться на службе в своем новом отечестве. Если Речь Посполитая в вашем лице, согласится заключить с моим царством оборонительный союз против татар и осман, то я согласен отказаться от контрибуции. В противном случае, я полагаю справедливой сумму не менее чем в пятьдесят тысяч талеров единовременно и еще столько же частями в течение пяти ближайших лет.

Услышав мои требования, особенно в части касающейся выплат, сенаторы поперхнулись и только епископ Адам Новодворский ошеломленно выдохнул:
- Вы требуете контрибуции в сто тысяч злотых?!
- Вы тоже думаете, что это мало? Вы правы, ваше преподобие, обычно я оперирую несколько большими суммами, но снисходя к бедственному положению Речи Посполитой, склонен проявить милосердие.
Пока господа комиссары переглядывались, Гонсевский заинтересовано спросил, что я понимаю под оборонительным союзом от турок?
- Это означает, - любезно пояснил я, - что если на наши пределы нападут подданные османского султана, то храброе воинство Речи Посполитой должно прийти к нам на помощь.
- А если на наши?
- Вот тут, в зависимости от обстоятельств.
- Что вы имеете в виду?
- Ну, если извечные враги христианского мира – османы, нападут на вас желая искоренить истинную веру, то мы непременно придем на помощь к своим братьям полякам. А вот если война будет спровоцирована неуемными аппетитами некоторых магнатов, вмешивающихся в дела подвластных султану государств, то мы умываем руки.
- То есть, мы вам помогать обязаны, а вы нам нет?
- Ну, не хотите же вы, чтобы я воевал за интересы Потоцких, пытающихся посадить на трон в Яссах своих ставленников – Могил?
- Боюсь, это предложение неприемлемо.
- Ну, нет, так нет. Давайте вернемся к обсуждению размеров контрибуции.
- Это неслыханно! Мы находимся на вашей земле, а не вы на нашей!!! Кроме того, вы упомянули Чернигов, а он, слава Создателю, занят польскими войсками.
- То, что вы признаете ту землю моей, уже хорошо. Что касается второго пункта, то это недолго исправить.
- Вы угрожаете нам?
- Предупреждаю, пан Гонсевский. Пока, только предупреждаю. Право же, я никогда не хотел этой войны, и ее ход не доставляет мне не малейшего удовольствия. С тех пор, как меня избрали царем, я всего лишь обороняюсь и возвращаю земли, незаконно отторгнутые у моего царства. Сам же я совершенно не желаю чужих территорий ибо дарованная мне божьим провидением страна и без того обширна и богата.
- Ваш набег на Ригу не выглядел обороной, - прищурился рефендарий.
- А разве я получил хоть пядь земли в Ливонии?
- Вы получили миллион злотых!
- Гнусная клевета! Эти мерзкие бюргеры обманули меня и заплатили едва ли половину этой суммы. К тому же большая ее часть была выплачена настолько некачественной монетой, что мне даже неудобно признаваться в своем промахе. Поэтому предупреждаю сразу, если мы договоримся о контрибуции, то я буду настаивать на тщательнейшей проверке, как веса монет, так и содержания в них драгоценного металла.
- О, могу успокоить ваше королевское высочество, в этой проверке не будет необходимости.
- Мы заключим союз?
- Нет конечно, просто вы в любом случае не получите ни гроша!
- Вы не поверите, но именно так мне сказал рижский бургомистр при нашей первой встрече.
- Тот, который обманул вас при расчете?
- Да, именно он. К сожалению, он теперь подданный моего брата короля Густава Адольфа и я не могу его повесить. Все-таки мы союзники.
- Я смотрю, - усмехнулся Сапега, - союзники не поспешили вам на помощь.
- Вы правы, ясновельможный пан, однако с подобного рода договорами частенько происходит странная вещь. Пока союзник терпит поражения, об них никто не вспоминает. Но стоит ему одержать победу, как все сразу же вспоминают о своих обязательствах. Особенно если от их выполнения ожидаются некие преференции.
- Вы надеетесь на помощь короля Швеции?
- Я надеюсь на ваше благоразумие, господин канцлер. Король Сигизмунд считает себя еще и королем свевов, готов и вендов* и это заблуждение уже стоило Речи Посполитой Риги и значительной части польской Лифляндии. Ваш королевич Владислав с чего-то вбил себе в голову, что он еще и русский царь. И из-за этого множество храбрых шляхтичей осталось в поле под Можайском. Поэтому я спрашиваю вас, не слишком ли дорого вам обходятся амбиции этой семейки?
- Но Владислав действительно имеет законные права на Московский трон.
- Ухо от селедки имеет ваш королевич, а не права на престол и вы это знаете. А еще вы знаете, что он не просто так поспешил в этот поход, не дождавшись вас. Он хотел стать царем без вашей помощи и получить абсолютную власть. И если бы ему это удалось, то когда он стал бы еще и вашим королем, я бы и ломаного гроша не поставил за шляхетные вольности.
- Вы очень откровенны, ваше королевское высочество, и мне это нравится. Я тоже буду с вами откровенен. Вы одержали одну из самых выдающихся своих побед, признаю это. Но Речь Посполитая может выставить в поле еще не одну такую армию. И даже сейчас к Москве движется войско Сагайдачного, так что, вполне возможно, это была последняя ваша победа.
- Большая часть этого войска – сброд, умеющий только грабить. Они могут доставить немало неприятностей, это верно, но они не принесут вам победы. Казаки пройдутся по моим землям подобно саранче, я в ответ направлю к вам подвластных мне татар. Это может продолжаться довольно долго, но будет ли в этом хоть какой-нибудь прок? Давайте просто заключим мир и покончим с этим. Я вернусь в Москву, вы к себе…
-------------------------
*Титул шведского короля.
<i>
- Вы так торопитесь вернуться в Москву? – Громко спросил неожиданно подошедший  Калиновский.
Ксендз был одет как мирянин, и выглядел довольно при этом довольно непрезентабельно, но все равно, его появление было для меня крайне неприятным сюрпризом, поскольку я был уверен, что он находится при Владиславе и им не удалось еще соединиться с сенаторами. Впрочем, неожиданности только начинались. Вслед за Калиновским показались несколько рослых гайдуков, тащивших носилки на которых восседал королевич. Костюм его в отличие от священника, был в порядке, но лицо сильно бледным и, похоже, что он сильно страдал от раны.
- Видите ли, святой отец, - отвечал я с немного натянутой улыбкой, - все дело в том, что я никогда не видел слона.
- Слона?! – Не смог сдержать удивления священник, но я уже приветствовал польского принца.
- Рад видеть вас живым, кузен. Надеюсь, вы не слишком пострадали?
- Благодарю, - сухо отвечал он, - как вижу, вы падение с лошади пережили лучше, чем я.
- Вы правы, ваше высочество, уже через несколько минут после падения, я вел своих солдат к победе.
- Да, в тот раз вы божьим попущением одолели нас, - с горечью  промолвил принц и поморщился от боли.
- Вы все же не здоровы, кузен, у вас есть лекарь?
- Пустяки, - отмахнулся он, - у меня достаточно сил, чтобы принимать участие в переговорах. Кстати, о каком слоне вы вели речь?
- Видите ли, ваше высочество, я ожидаю, прибытия персидских послов, которые в числе прочего везут мне в подарок от шаха несколько диковинных зверей. Им пора бы уже прибыть, а тут вы со своим глупым походом…
- Понимаю-понимаю, - сочувственно вздохнул ставший рядом с королевичем ксендз, - слон это действительно важно. Он ведь может чего доброго пострадать во время бунта.
- Бунта? – широко поднял брови Сапега.
Не знаю, откуда этот проклятый священник получал вести, но судя по всему, его информаторы не даром ели свой хлеб. Услышав о них, сенаторы приободрились и стали поглядывать на меня с нескрываемым злорадством.
- Боюсь, вас неверно информировали, - с деланным равнодушием отозвался я, - в Москве действительно были некоторые беспорядки, но они уже закончились.
- Вы уверены?
- Ну, конечно, я отправил в столицу вызволенных мною из плена русских воевод. Шеина, князя Трубецкого и других важных персон и волнения сразу же успокоились. Они кстати и были вызваны ложными известиями о том, что вы расправились с нашими пленными. Узнав об этом, москвичи страшно возбудились и потребовали ответить такими же мерами. Они отчего-то немного недолюбливают поляков. Впрочем, я полагаю, пан рефендарий помнит об этом. Не так ли?
- Надеюсь с нашими пленными все благополучно? – напряженно спросил Владислав, вскинув на меня глаза.
- Разумеется, - пожал я плечами, - они ведь не в Москве, а в совершенно других городах нашего царства. И пока им ничего не угрожает.
- Слава Езусу, - откинулся тот на спину и закрыл глаза. Похоже, ему и впрямь было нехорошо.
- Господа сенаторы, - обратился я к переговорщикам, - ваш сюрприз удался, но он может стоить здоровья или даже жизни вашему королевичу, посему я полагаю, для первого дня достаточно. Предлагаю продолжить завтра. Впереди ночь и у вас есть время обдумать ситуацию и привести ваши желания в соответствие с вашими возможностями, но хочу сказать сразу, есть один пункт, в котором я не уступлю. Я настоятельно требую возвращения царских и церковных реликвий украденных и вывезенных вами из Московского кремля!
С этими словами я решительно встал и, коротко кивнув в сторону носилок принца, двинулся к выходу. Сенаторы тоже поднялись и, поклонившись мне в вслед, озадачено переглянулись.
- Я говорил вам, что его высочеству стоит поберечь себя, - со сдержанным гневом стал выговаривать Калиновскому Сапега.
- Это было желание королевича, - парировал тот, - к тому же, нам явно удалось вывести из себя мекленбургского дьявола. Он определенно не ожидал нас тут увидеть!
- Это точно, - усмехнулся подошедший к ним епископ Новодворский, - он даже перестал разыгрывать этот глупый фарс.
- О чем вы?
- Я о поведении герцога. Он только что разбил наши войска, а ведет себя будто… я даже не знаю с кем его сравнить! Пожаловался на то, что его обманули рижане, и тут же сказал, что ожидает помощь шведов. А закончил требованием вернуть какие-то сокровища. Ей богу, я решительно ничего не понимаю!
- Все очень просто, - с улыбкой отвечал ему Калиновский, - герцог оказался в крайне сложной ситуации и, растерявшись, делает одну ошибку за другой.
- Или тянет время, ожидая прибытия подкреплений, - хмыкнул Гонсевский.
- Вы думаете? – Встрепенулся Сапега.
- Я почти уверен, что он что-то задумал и потому ломает перед нами комедию.
- Имперский князь ломает комедию?
- Именно, только смеяться будем не мы с вами.
Вскочив в седло и двинувшись прочь из деревни, я на минуту остановился и подозвав к себе свитских, с раздражением спросил.
- Где Михальский?
- Не ведаю, государь, - отозвался Вельяминов, - второй день от него вестей нет.
- Плохо, без него тут шляется кто хочет, как у себя дома.
- Господь с тобой, все пути перекрыли, мышь не проскочит, птица не пролетит…
- Ага, а Владислав этот, откуда взялся?
- Да пес его знает, латинянина этого. Может они давно тут?
- Нет, он с войсками был… ладно, разберемся. И это, передайте О´Конору, чтобы навестил болящего.
- А может господь его и без врачебной помощи приберет?
- Да кабы… тьфу, пропасть! Я хотел сказать, полегче на поворотах, он мне родня все же, через жену. Надо куртуазность проявить, сиречь – вежество! Ты мне лучше вот что скажи, откуда этот чертов Калиновский, про бунт в Москве ведает?
- Вестимо откуда, от соглядатаев…
- Каких еще соглядатаев?
- Да мало ли у тебя латинских выкормышей в академии…
- Подожди, ты про Игнатия что ли?
- А про кого еще, природный иезуит, а ты его к обучению юношества приставил.
- Но-но, ты опять царской воле перечишь?
- Прости, государь, ты спросил, а я ответил.
Я некоторое время молчал, старательно сдерживая раздражение. Неприязнь Никиты к проректору Славяно-Греко-Латинской академии новостью для меня не была. Но пока что укорить бывшего падре Игнасио было абсолютно не в чем. Преподавал он на совесть, в подозрительных связях замечен не был, да и заменить его по большому счету было пока не кем. Ученые греки, приезжавшие время от времени в Москву, больше чаяли серебра, а не просвещения. Да и фанариоты,* по моему мнению, были ничуть не лучше иезуитов.
------------------------
Фанар. – Греческий квартал в Стамбуле. Резиденция Константинопольского патриарха.
- Государь-надежа, не вели казнить, вели слово молвить, - отвлек меня от размышлений чей то крик.
Обернувшись я увидел человека одетого в причудливую смесь польского и русского костюмов, пытающегося миновать охрану. Это у него плохо получалось, потому что кирасиры из моей свиты встали на его пути стеной.
- Кто таков?
- Помещик здешний, - сорвал он с головы шапку, - Тимошка Шушерин. Нижайше прошу у вашего величества милости!
- Ну, говори, - позволил я.
- Пресветлый и ясновельможный государь, - начал тот, путая польские и русские обороты. – На одну только вашу справедливость уповаю…
- Дело говори!
- Конечно-конечно, ваше царское и королевское величество, не во гнев вам будь сказано, но я действительно здешний законный пан, а дьяки вашей милости, не хотят этого признавать и я вынужден влачить жалкое существование и не имею возможности услужить вашему величеству, так как мне этого бы хотелось!
- Ты чего-нибудь понял? – удивленно спросил я Вельяминова.
- Да понять-то немудрено, - усмехнулся окольничий. – Дворянин сей, в войске королевича был, а теперь, значит, амнистию получил, и поместье свое назад желает.
- Да как это было обещано в грамоте, - с готовностью подтвердил помещик, к которому на мгновение вернулась способность понятно выражаться.
- Раз обещал - значит вернут.
- Это если тут никого другого не испоместили.
- Как можно, - заверещал Шушерин, - это есть моя вотчина! У меня и грамоты на сей счет имеются.
- Ну-ка, покажи, что у тебя за грамоты.
Дворянин помялся и, вытащив из висевшей на боку сумы берестяной футляр, достал оттуда пергамент и с опаской подал Вельяминову. Тот не стал изображать из себя грамотного и тут же передал документ Ртищеву. Дьяк мельком глянул в документ и ухмыльнулся.
- Что там смешного?
- Да как же, государь, ты только погляди, кем сия грамотка выдана.
- И кем же?
- Королем Жигимонтом, в лето 1610 от Рождества Христова.
- Теперь понятно, почему ее дьяки не признают, - засмеялся Никита.
- Так что с того, - округлил глаза Шушерин, - разве государь не обещал признать все пожалования прежних государей?
- Ты говори, да не заговаривайся! – Строго прикрикнул на него Вельяминов, - когда это Жигимонт нашим законным государем стал?
- Но польский круль то он законный…
Это заявление показалось нам таким забавным, что мы дружно рассмеялись над насупившимся владельцем села.
-А скажи мне, любезный, - спросил я, отсмеявшись, - не знаешь ли ты, как сюда проник королевич со свитой?
- Знаю, - пожал плечами тот, - я сам их сюда провел.
- Как это?
- Да так, пан Калиновский попросил и даже заплатил немного пенензов, а я знаю здесь каждую кочку, не то что тропинку.
- И ты после этого не постеснялся ко мне прийти?
- Конечно, ведь пан ксендз сказывал, что ему скоро надо будет обратно…
- Хм, а скажи мне, дружок, хочешь ли ты снова получить эту чудную деревню в свое владение, уже по моей грамоте?
- Хочу, ваше величество!
- Тогда ты знаешь, что делать.
- Да уж, сказано, что простота хуже воровства, - со смешком сказал Никита, когда я закончил переговоры с Шушериным.
- Не скажи, Никита Иванович, не прост сей помещик. Ой, не прост!
Небольшие отряды поляков и литвин, оставшиеся для блокады Смоленска, не могли контролировать все пути ведущие в город, а поэтому тамошний воевода Прозоровский, хоть и с опозданием, но получал все необходимые известия. Узнав, что войско королевича разбито, князь ненадолго задумался. В общем, его было не в чем упрекнуть. Город он удержал, на польские посулы не поддался, а то, что они на приступ не пошли… так на все воля Божья! Что же до того, что он до сих пор не сделал ни одной вылазки… так это недолго и исправить. Впрочем вышедшие ранним утром из Смоленска ратники не нашли рядом с городом противника. Враги тоже узнали о поражении своей армии и не стали искушать судьбу. Князь-воевода, отрядив гонца к царю с известием об одолении супостата, тут же двинулся в погоню.
Немногочисленные польско-литовские отряды, уцелевшие после можайского сражения, уходили в сторону Литвы. Еще совсем недавно бравые шляхтичи ехали по этим местам в составе большого и сильного войска. Каждый вечер после тяжелого ратного труда, они отдыхали в богатых шатрах. Устраивали пиры, во время которых кичились друг перед другом своим богатством и знатностью. Многочисленная челядь только и думала как бы угодить своим хозяевам и ловила каждое слово, каждый жест, исходивший от господ. А теперь они возвращались домой как бесприютные странники, прячась от погони. Проклятые московиты постоянно преследовавшие их, налетали то с одной стороны, то с другой, и польские ряды таяли как снег по весне. Несколько попыток контратак кончились плачевно. Многие шляхтичи, решив что в одиночку пробраться домой будет проще, бежали, бросив своего предводителя. Войска Прозоровского, Валуева и Михальского, казалось, были со всех сторон, а отряд королевича как в воду канул.
В густой чаще леса остановились трое таких беглецов. Один из них – довольно толстый шляхтич, пошарил по сумкам и, достав небольшой сверток, предложил содержимое своим товарищам.
- Возьми, Янек.
Корбут с благодарностью принял у него пищу и обратился к третьему спутнику, в котором довольно трудно было признать теперь первую красавицу при дворе королевича Владислава – панну Агнешку Карнковску.
- Вам надо поесть, - тихо промолвил он, обращаясь к девушке.
- Спасибо, - так же тихо ответила она, - но я так устала, что не могу есть.
- Вам нужно подкрепить свои силы.
- Зачем?
- Чтобы жить.
- Зачем мне теперь жить? Я навеки опозорена, Владислав меня бросил, а отец умер, да еще и остался без достойного погребения. Мне теперь одна дорога – в монастырь! Да еще и найдется ли среди них хоть один, чтобы принять такую как я грешницу.
- Не говорите так!
- Но ведь это же, правда. Моя жизнь кончена и лучше бы мне умереть прямо здесь…
- Если вы умрете, то и мне незачем жить.
- Почему?
- Потому что я… - замялся молодой человек, - потому что…
- Что, Янек?
- Прошу простить меня, что я лезу не в свое дело, - не выдержал пан Криницкий, - да только разве вы не видите, что бедный Ян сохнет по вашей милости! Конечно, вы привыкли общаться с королевичем и его придворными, где уж вам заметить любовь простого шляхтича, служащего у вашего отца. Но только мне он как сын, а потому я не могу спокойно смотреть, как он мучается.
- Это правда? – широко распахнула глаза девушка.
Покрасневший как вареный рак Корбут смог только обреченно кивнуть, а пан Адам продолжал свою речь.
- Да, конечно же, правда! Говоря по совести, я совершенно не одобряю эту его сердечную склонность и надеялся, что она со временем пройдет, да только видать судьба у него такая. Конечно, он бедный сирота и не пара для вашей милости, однако и у него есть сердце, и оно скоро разорвется глядя на вашу холодность. И если есть в вас хоть капля христианского сострадания, так прогоните его прочь от себя, чтобы он не видел вас более и не мучился.
- Что ты такое говоришь, пан Адам! – Вскричал парень, ошарашенный его речами, - да я жизнь готов отдать, чтобы только быть рядом с панной Агнешкой и дышать с ней одним воздухом. Видеть ее, знать, что она жива и не надо мне в жизни большего счастья.
Разгорячившийся молодой человек вскочил перед своим пожилым приятелем, и принялся высказывать ему все что думает, переходя иной раз на крик. Наконец, выговорившись, он обернулся к девушке и застыл как громом пораженный. Панна Агнешка закрыв лицо руками горько плакала.
- Езус Мария, - воскликнул Янек, - неужто вашу милость так оскорбили мои слова?
- Нет, что ты, просто я думала, что после всего того что со мной случилось, на меня ни один шляхтич не посмотрит иначе как с презрением.
- Что вы такое говорите, да разве найдется на всем белом свете такой человек, которому пришло бы в голову презирать вас!
- Ты просто очень добр, Янек, на самом деле моя жизнь кончена. Я дурная женщина и никому не нужна. Надеюсь, я смогу вымолить у Господа прощение.
- Простите, панна Агнешка, - снова вмешался в разговор Криницкий, - а только теперь вы говорите глупости. Оно, конечно, нехорошо, что с вами приключилась такая беда, да только вы еще молоды и рано вам себя хоронить. К тому же, не в укор будь сказано вашей милости, но покойный пан Теодор был человеком практичным и оставил вам изрядное наследство. Так что бедствовать вы уж точно не будете, а если вздумалось бы вам выйти замуж, так охотников нашлось бы столько, что едва уместились бы от этой поляны, до самого Вильно. Конечно, женихи эти будут не первый сорт, да и вряд ли станут любить вашу милость как мой бедный Янек, но уж устроить свою жизнь вы точно сможете.
Спешное бегство и полное лишений путешествие оставили свои следы на прекрасном лице панны Карнковской. Волосы ее были грязны и спутаны, румянец на щеках сменила болезненная бледность, а текущие из глаз слезы оставили на давно не мытом лице грязные полосы. Но глаза… глаза ее оставались прежними. Они умели быть лучистыми как утреннее солнышко и колючими как льдинки, теплыми как погожий летний денек и холодными как февральская вьюга. Но теперь эти глаза были полны необычайной горечи, и всякого взглянувшего в них непременно защемило бы сердце.
- Вы не понимаете, - глухо сказала она, отвернувшись, - я ношу под сердцем ребенка. Я беременна от …
- Молчите, - прервал ее Корбут и, опустившись рядом на колени, снял шапку. – Одно ваше слово, и нас обвенчают в первом же встреченном нами костеле. Клянусь вам, кого бы ни послал вам Господь, я воспитаю этого ребенка как своего собственного. Клянусь вам также пресвятой девой Марией, что ни словом, ни помыслом никогда не упрекну вас ни в чем.
Девушка с изумлением посмотрела на стоящего перед ней на коленях молодого человека и, как видно, не знала, что ему ответить на эти слова. Неизвестно сколько бы они так молчали глядя друг на друга, но их снова прервал пан Адам. Вероятно, старого циника так растрогали эти слова, что он отвернулся, чтобы скрыть заблестевшую в глазах слезу, а заодно не видеть шапки Янека и не прикидывать какие ветвистые рога могут украсить ее в будущем, но через минуту он встревоженным голосом сказал своим спутникам.
- Янек, дружок, и вы - прекрасная панна, уж простите, что я мешаю вам, а только мы здесь не одни. Если мы немедля вскочим в седла и поскачем прочь, то может Господь и смилуется над нами.
Молодые люди послушались Криницкого и вовремя. Едва они оказались в седлах, с другой рядом раздался треск сучьев и на поляну начали выезжать московские ратники. Троим беглецам, не оставалось ничего иного, как ударить шпорами бока своих измученных долгим путешествием коней и попытаться спастись, поминутно рискуя быть выброшенными из седел хлестким ударом ветки. Впрочем, лошади их преследователей тоже были не свежими, и какое-то время погоня шла на равных. Однако лес скоро стал редеть и преследователи, которых было человек двадцать, стали догонять их, окружая при этом и улюлюкая. Отчаявшаяся Агнешка уже готова была просить Янека, чтобы он лишил ее жизни, избавив тем самым от нового плена, но бешенная скачка не давала ей вымолвить и слова. Погоня была уже совсем рядом и, казалось, ничто не сможет спасти беглецов, как вдруг перед ними оказалась немаленькая речка. Не колеблясь, бросились они в ее воды, решившись, что лучше утонуть, чем попасться своим врагам. Но на их удивление, преследователи и не подумали лезть в воду, а развернулись и, нахлестывая коней, поскакали назад. Это странное поведение объяснялось просто, на другом берегу уже строились гайдуки в одинаковых жупанах, раздувая на ходу фитили своих ружей. За ними были видны горячащие коней панцирные казаки, а также несколько пышно одетых шляхтичей.
- Само провидение послало вас нам на помощь, ясновельможные паны, - воскликнул Криницкий, выбравшись на берег. – Скажите мне ваши имена, чтобы я до конца жизни поминал их в своих молитвах!
- Я ольшанский староста(?)  Якуб Храповицкий, - отозвался их предводитель. – Сердечно рад, что вам удалось спастись, панове. А как вас прикажете называть?
- Меня зовут Адам Криницкий, шляхтич герба Вовк (?), а это мой юный друг Ян Корбут и…
- И его невеста, - закончила за него тяжело дышащая панна Агнешка.
- Невеста? – Удивился польский военачальник.  – Неподходящее тут место, чтобы гулять с невестами.
- Покажите нам где тут ближайший костел, - воскликнул счастливым голосом Янек, и мы тут же исправимся!
Из кустов на другом берегу, за ними пристально наблюдали два русских ратника. Один из них – добрый молодец, косая сажень в плечах, в рейтарских доспехах, кусая губы, смотрел на поляков, как будто стремясь разобрать их лица. Второй постарше, в стеганном тягиляе, бегло окинув взглядом готовых с боем гайдуков с досадой сказал своему товарищу:
- Савушка, какого нечистого мы с тобой тут высматриваем? Неровен час, латиняне решат таки на наш берег перейти, что тогда делать будем!
- Ничто, дядюшка, - пробасил в ответ рейтар, - бог не выдаст, свинья не съест! Должен я ее найти, сердцем чую рядом она.
- Прокляну, - не слишком уверенным тоном посулил ему дядюшка.
- Все одно не отступлюсь, - набычился в ответ племянник.
- Да что ты будешь делать! Господь ведь от тебя раз за разом беду отводит, а ты за ней сам, будто телок за титькой…
- Протасовы от своего никогда не отступались!
- Ладно, поглядим. А сейчас айда к Михальскому, расскажем про ляшский отряд.
На следующий день, сенаторы явились на переговоры без королевича. О´Конор ходивший к нему, сообщил мне, что у Владислава воспалилась нога, и он плохо себя чувствует, иногда погружаясь в забытье. Поляки, убедившись, что он иноземец, разрешили ему осмотреть высокопоставленного пациента и оставить для него снадобья. Давали они их королевичу или нет неизвестно, но мой лейб-медик собирался навестить его сегодня же вечером. На сей раз, был мой черед удивлять противника. Едва мы уселись на свои места, я сделал знак и шестеро поддатней в черных расшитых серебром кафтанах сквозь расступившуюся толпу охраны внесли гроб с телом Ходкевича. Сразу после сражения, едва его опознали, я приказал принять меры к сохранению тела. Пьер сразу заявил, что средств для бальзамирования у него при себе нет, поэтому останки прославленного полководца просто залили медом. Едва сенаторы поняли, что именно им принесли, они тут же поднялись со своих мест и обступили со всех сторон гроб.
- Какой выкуп вы хотите? – Хрипло спросил Гонсевский.
- Ян Кароль Ходкевич, был храбрым воином и достойным противником, - покачал я в ответ головой, -  я хочу лишь, чтобы его тело было предано земле, со всеми причитающимися почестями.
- Весьма достойные намерения, - покивал епископ Новодворский, - я сам отслужу заупокойную мессу по пану гетману.
- Тогда мы можем быть спокойными за его душу.
- Ваше королевское высочество, - начал епископ, видимо приободренный моими словами, - под Можайском, очевидно, пало много храбрых воинов, чьи души также нуждаются в напутствии служителя истинной церкви. Нельзя ли организовать их отпевание по обряду Римско-Католической церкви?
- Нет ничего проще, ваше преподобие, как только мы закончим переговоры, вы сразу же сможете вернуться к исправлению обязанностей пастыря. Обещаю, что вам не будут чинить препятствий.
- Да, это очень похвально, но когда мы их закончим?
- Все в ваших руках, святой отец. Я свои условия вам озвучил. Вы производите впечатление неглупого человека, а потому не можете не понимать, что они очень умерены. Видит бог, я не желаю продолжения этой войны и хотел бы ее как можно скорее прекратить.
- Но мы не обсудили множество важных вопросов, - возразил внимательно прислушивавшийся к нашим словам Сапега.
- Какие именно?
- Э… вопрос принадлежности титула московского царя.
- Не вижу, что тут можно обсуждать. Есть только один законный царь и это я.
- Но королевич Владислав…
- Лежит при смерти, - перебил я его. – Этот титул оказался неподъемной ношей для юного принца. Неужели вы хотите смерти вашего королевича?
- Нет, но…
- Тогда что мы обсуждаем?
- Но мы не можем отказаться от титула за Владислава.
- Ну и не отказывайтесь. Так и напишите на его могиле – «здесь лежит несостоявшийся русский царь, умерший из-за упрямства своих сенаторов».
- Вы невозможны, ваше высочество…
- Правильно говорить: «ваш величество», - перебил я канцлера.
- Мы не признаем вас царем!
- Послушайте, ясновельможный пан канцлер, ваш королевич привел сюда двадцать тысяч войска. Половина из них погибла или попала в плен, а другая разбежалась. Не далее как вчера вечером, я получил известия, что Прозоровский рассеял отряды блокирующие Смоленск, а Валуев окружил и посек больше тысячи  беглецов из-под Можайска. Ваше упрямство лишь увеличивает число жертв этой никому не нужной войны. Заметьте ваших жертв. Вы можете признавать меня царем, можете не признавать. Суть от этого не меняется. Именно я являюсь единственным законным русским монархом и вы ничего не можете с этим сделать. Если вы не желаете вести переговоры, что же, ничего не поделаешь – будем воевать. Можем начать прямо завтра.
- Но мы послы!
- Да ладно! И где же, позвольте спросить, ваши верительные грамоты? Почему вы пришли вместе с армией вторжения? Ей богу, я не вижу ни малейших оснований полагать, что на ваши милости распространяется дипломатическая неприкосновенность. Пока идут переговоры, вас, разумеется не тронут. В случае заключения мира – тоже. А просто так, уж не обессудьте.
Господа сенаторы оказались в крайне неудобном положении. Дело в том, что пока они столпились у гроба покойного гетмана, мне принесли кресло, в которое я уселся. Они же продолжали стоять у гроба, а вернуться на свои места им было неудобно. Я же и не думал приглашать их сесть, откровенно забавляясь их неудобством.