Это да, надо бы его понизить...  может в приказные или паче того подьячие?
К тому же толмач тоже не просто человек
Толмачом у Ртищева был боярский сын Алексей Лопатин, потерявший руку еще во времена Ивана Васильевича и тогда же попавший в плен. В неволе он научился сносно говорить по-польски и даже немного читать, но немецкий для него был ничуть ни доступнее турецкого. Служить в поместной коннице он с тех пор, разумеется, не мог, однако нашел себе дело в посольском приказе.

Хм... ладно будем хамить вежливее ))

Спасибо за отзыв. Уважаемый коллега. В указанное время семейство Ваза немного больше, чем когда отреклась королева Кристина, так что № сына принцессы Катарины Шведской - 8. То что ее сына объявили наследником (тайно!) это интриги Густава Адольфа желающего добиться согласия матери на брак с Эббой Браге. (Это я вам закадровые расклады сдаю:))
В Москве новую жену, это хорошо, но вот христианство к подобным экзерсисам плохо относится. Иван IV, прозванный за живость характера Грозным, и тот сначала жену в монастырь, а только затем новую под венец. Катарина Карловна, как вы понимаете, в монастырь не поедет:))
Атак, да. рассуждения верные.

А чего им оскорбляться:)) Они целое Великое посольство  1611 года в заложники взяли, а там не последние персоны были

Новая версия. не уверен что окончательная
Королевичу Владиславу было уже двадцать два года. Некогда угловатый и нескладный паренек, любящий эпатировать своими выходками приближенных отца, вытянулся и превратился в статного молодца, глядя на которого потеряла сон уже не одна паненка. Поведение его тоже изменилось, хотя и давнишней дружбы с Адамом Казановским, про которую досужие сплетники болтали много глупого, не разрывал. Впрочем, вряд ли эти слухи имели под собой хоть какое-то основание, ибо все знали, что молодой принц без памяти влюблен в дочь бывшего дерптского воеводы прекрасную панну Агнешку. Их бурный роман очень благотворно сказался на делах почтенного пана Карнковского, хотя и стоил репутации его дочери. Однако в последнее время королевич был занят подготовкой к походу на Москву, и на амуры у него оставалось не так много времени.
После того как герцог Мекленбургский сначала решительным штурмом отбил у поляков Смоленск, а затем изгоном взял Ригу и тут же уступил ее Швеции, дела «Избранного Московского царя», как именовал себя королевич, шли все хуже. Сейм был озабочен чем угодно кроме «восстановления справедливости» и свержения «мекленбургского узурпатора». Так что королевичу приходилось удовольствоваться ношением московитской короны и громкого, но ничего не значащего титула. Впрочем, молодой человек был неглуп и умел ждать. Чтобы приобрести необходимый опыт командования войском, он выехал к армии, вот уже который год безуспешно осаждавшей Ригу, в которой постигал трудную науку полководца под присмотром гетмана Яна Кароля Ходкевича. Все шло своим чередом: польско-литовская конница громила мелкие отряды противника в Шведской Ливонии, а те брали реванш при попытке штурма крепостей. Королевич же делил время между войском, балами и прекрасной панной Агнешкой. Внезапно в начале 1617 года все изменилось. Ходкевичу надоели регулярные налеты московитских отрядов на Литву, и он послал с ответным визитом парнавского старосту Яна Кишку. Тому удалось, незаметно проскользнув между русскими заставами, совершить дерзкий рейд по вражеским тылам и, дойдя до Стародуба взять его, уничтожив целиком весь гарнизон. Этот успех настолько воодушевил сейм, что радные паны вновь заговорили о московитской слабости и о том, что надо лишь хорошенько тряхнуть яблоню, чтобы плоды сами упали в польскую корзину. Затем, удалось заключить мир с османами и направить высвободившиеся силы кварцяного войска в Литву. Кроме того, совсем уж неожиданно, пришла помощь из Империи. Будущий император, герцог Штирийский и король Богемии Фердинанд внезапно проникся острой неприязнью к схизматикам и решил оказать финансовую помощь для окончательного решения восточного вопроса. На полученные деньги можно было нанять целую армию, и Владислав собирался сделать это немедленно. Правда, получение денег оговаривалось целым рядом условий, но это ведь будет потом! А когда, ко всему вышеперечисленному, удалось заключить перемирие со шведами, королевич совершенно удостоверился, что дела его пошли на лад и совсем скоро он станет Московским царем не только по титулу. И с этих пор, Владислав, подобно другим коронованным особам, стал говорить о себе: - «мы»!
- Мы не желаем, вести переговоры с герцогом Мекленбургским узурпировавшим принадлежащий нам по праву престол! – заявил он послам, присланным из Москвы. – Томящихся в плену благородных шляхтичей, мы намерены освободить силой нашего победоносного оружия, а что касается русских бояр и патриарха Филарета, то они не пленники, а наши подданные, находящиеся в гостях у своего сюзерена! Так что его королевскому высочеству герцогу Иоганну Альбрехту, нет нужды беспокоиться об их судьбе. Как только мы вступим в Москву, и я коронуюсь, эти знатные господа смогут вернуться.
Старший из послов, думный дьяк Родион Ртищев, внимательно выслушал перевод речи королевича и вздохнул: - «дескать, на нет и суда нет»! Поклонившись, он собрался было уходить, но Владислав еще не закончил:
- Кроме того, мы весьма огорчены лживым обычаем оного герцога, распространять всякого рода небылицы.
- Это, про какие же небылицы толкует королевич, - насторожившись, спросил дьяк у толмача, который немедленно перевел вопрос.
- Мы говорим о лживых публикациях распространяемых герцогом в Европе! – Пояснил Владислав и по его знаку слуги принесли большой лист бумаги и расстелили его на столе.
Повинуясь знаку, Ртищев подошел и внимательно посмотрел на него. Половину листа занимала красочная картинка, изображавшая хмельную компанию, состоящую из шляхтича, ксендза и чёрта, дружно выпивающих. На заднем плане горела церковь, а вокруг лежали трупы женщин и детей. Ниже шел текст, но и без него было ясно, что происходит.
- Чего там написано под лубком? – спросил дьяк, опасливо покосившись на королевича.
- Что ляхи чёрту душу продали, - отвечал ему толмач, - по-немецки, латыни, да еще кажись по-аглицки.
Толмачом у Ртищева служил Алексей Лопатин, происходивший из тульских боярских детей. Лет пятнадцать назад он попал в плен татарам и был продан ими в Турцию. Поговаривали, что в неволе он принял мусульманство и через то вошел в доверие к купившему его аге. Затем его хозяин получил должность в Белградском вилайете и отправился к новому месту службы, прихватив с собой своего русского раба. Война в тех краях никогда не прекращалась, и в одной из стычек боярский сын оглушил османа и перебежал к австрийцам, прихватив его с собой. Затем он какое-то время служил наемником, воевал то в Хорватии, то в Венгрии, а после нескольких компаний его отряд в полном составе оказался в Польше, а затем и в раздираемой смутой России. Тут Лопатин снова поменял сторону и примкнул к ополчению. В столкновении с казаками Заруцкого он потерял руку, долго болел и, разумеется, не мог более служить в поместной коннице. Однако научившись за время скитаний вполне сносно говорить на турецком, немецком и польском языках нашел себе дело в посольском приказе.
- Ну-ка спроси его, с чего королевич решил, что это наших рук дело? – велел Ртищев.
Вообще-то, думный дьяк, как и многие во время смуты, немного научился польской речи и мог бы обойтись без переводчика. Однако одному в таком деле как посольство без товарища трудно, а с боярским сыном можно было хотя бы посоветоваться в затруднительной ситуации.
- Ясновельможный пан посол, - велеречиво начал перетолмачивать Лопатин, - выражает свое несказанное уважение к вашему королевскому высочеству, а только никак не может уразуметь, в чем причина вашей немилости, ибо картинки сии видит впервые и не знает даже что на них написано.
- Врет, каналья! – прошептал Владиславу на ухо стоящий подле Казановский.
- Более того, - продолжал толмач, вероятно смекнувший, что говорит фаворит королевича, - в Москве мало кто знает этот язык, а потому вряд ли могли написать на нем что-либо.
- Зато ваш герцог прекрасно на нем изъясняется, - саркастически воскликнул пан Адам.
- Чего он там лопочет? – тихонько спросил дьяк.
- Говорит, де, что государь наш мог это написать.
- Тьфу ты басурманин, - чуть не сплюнул на глазах королевича Ртищев, - Ивану Федоровичу, что, делать больше нечего как всякую неподобь малевать?
- Ясновельможный пан посол, - снова начал Лопатин, - говорит, что наш государь, превзошел многие науки и всяким языкам разумен, однако в таком неподобном деле, как малевание бесовских картинок, николи замечен не был!
- Ну, это еще ничего не значит, - вкрадчиво промурлыкал на ухо королевичу пан Адам, - у этого герцога столько разных талантов, что обо всех вряд ли знает даже его родная мать!
- Чего он там шипит то? – тихонько переспросил не расслышавший его дьяк, - вот же язык у людей шипят будто, прости господи, полозы!
- Да, хвалит царя нашего, - пояснил толмач, - сказывает, разумен больно.
- Что есть - то есть, - довольно закивал Ртищев, - ты скажи ему, что он еще и миролюбив и хочет решить все полюбовно. Дескать, мы вас не знаем, и вы нас не видели. Вот вам бог, а вот и порог! Пусть только пленных вернут.
- Ясновельможный пан посол, - начал было Лопатин, но Казановский перебил его:
- Послушай, как там тебя, ваша псячая мова не так уж сильно отличается от нашего христианского языка, чтобы вы не могли нас понимать! И если вы с этим напыщенным болваном думаете, что можете безнаказанно морочить нам голову, то сильно заблуждаетесь! Не будет вам ни мира, ни пощады, пока не покоритесь нашему всемилостивейшему господину королевичу Владиславу!
- Чего он там толкует?
- Ругается, - невозмутимо пожал плечами толмач, - сдавайтесь, говорит, либо живота лишитесь!
- Как обычно, значит, - вздохнул дьяк, - ну и ладно, пора и честь знать! Так ему и скажи.
- Государь, - обратился тем временем к Владиславу Казановский, - московитов нельзя выпускать! Они наверняка разнюхали все о наших приготовлениях и непременно донесут герцогу о них.
- Но это же послы, - возмутился, было, королевич, но пан Адам поспешил его успокоить.
- Нет, это ваши подданные, - возразил ему шляхтич, - они почти наверняка присягали вашему величеству вместе со всеми, а потом изменили. К тому же нет никакой нужды заковывать их в кандалы. Достаточно приставить к ним охрану и взять с собой, а перед стенами Москвы отпустим! Пусть сообщат наш ответ узурпатору.
- А ты, оказывается, можешь быть коварным, мой друг, - улыбнулся Владислав.
- Для вашего величества я могу быть, кем угодно! – поклонился фаворит.
- Скажи королевичу, что неладно делает! – воскликнул посол.
- Я же говорил, что ты все понимаешь! – с гаденькой улыбкой отвечал ему Казановкий.
Через несколько минут после того как послов увели, в покои вошел гетман. Владислав сам даровал ему право входить без доклада, но на этот раз немного поморщился от бесцеремонности старого солдата.
- Я слышал, что ваше высочество приказали арестовать посла и его людей? – без предисловий начал Ходкевич.
- Мы полагаем, что они шпионы, - начал, было, Казановский, но гетман прервал его:
- Молодой человек, я разговариваю с королевичем!
- Я совершенно согласен с паном Адамом, - поспешил заступиться тот за своего любимца, - кроме того они не арестованы. Им всего лишь временно отказано в возможности вернуться.
- А какая разница?
- Как только мы окажемся у стен Москвы, я отпущу Ртищева и его людей.
- Если бы речь шла только о московитах, я бы согласился с этой мерой, - задумчиво сказал Ходкевич, - однако герцог Иоганн Альбрехт имперский князь и рыцарь! Такое обхождение с послами может его оскорбить.
- А разве он не убил Чаплинского, посланного к нему королем Сигизмундом?
- Наглая ложь! – отрезал гетман, - Чаплинский погиб во время честного поединка, через полгода после его посольства. К тому же он был дурак и имел неосторожность оскорбить герцога. Поэтому я в очередной раз вынужден предостеречь ваше высочество от столь опрометчивого шага.
- Меня тоже оскорбляют подобные пасквили! – Поджал губы Владислав, и кивнул на продолжавшую лежать на столе прокламацию.
Ходкевич машинально глянул на листок и отметил про себя, что самые скабрёзные картинки королевичу не показывают.
- Ваше королевское высочество, - начал он, - когда то великий предшественник вашего отца, король Стефан Баторий, возил за собой целую типографию и всякий раз одолев войска царя Ивана, а иной раз и потерпев поражение, тут же приказывал отпечатать листок в котором превозносил свою победу и обличал коварство и трусость московитов. Иоганн Альбрехт, хотя и не возит за собой типографии, делает тоже самое. Заняв Ригу, он тут же отправил во все европейские страны бюллетени о том, что взял Белую, Смоленск, Ригу и разбил войска вашего отца. Но все что в них было написано – чистая правда! Включая и то, что Рига сдалась без боя, а каштелян Белой Чаплинский пьян. Не говоря уж о том, что в них не было ни одного оскорбления в адрес святой католической церкви или вас с отцом. Что касается этих пасквилей, то нет никаких основания связывать их с именем герцога! По моему приказу проводили расследование, и теперь я могу с уверенностью утверждать, что послания герцога и эти картинки, напечатаны на разной бумаге и разным шрифтом, не говоря уж о совсем примитивных лубках подписанных от руки. Так что, пока у нас нет никаких оснований связывать их появление с именем Иоганна Альбрехта. Если наш поход закончится удачей, и вам удаться захватить его, то мы, возможно, сможем пролить свет на обстоятельства появления этой мерзости, но пока же заклинаю вас, не упоминать о них ни словом, ни делом!
- Ясновельможный пан гетман, - сухо отвечал ему Владислав, покорно выслушав нотацию. – Мой отец поставил вашу милость во главе войска, и я не вмешиваюсь в вашу компетенцию! Однако посольство это политика и позвольте мне заниматься ей самому. Dixi!
Когда Ходкевич ушел, Казановский сочувственно посмотрел на покрасневшего от злости друга. Гетман напрасно думал, что королевичу не показывают самые скабрезные картинки. Не далее как вчера, какой-то негодяй повесил одну такую прямо на дверях его покоев. На ней были грубо изображены два содомита, один из которых был в короне. А чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу персонажей, над ними были надписи: «Владислав» и «пан Адам». Увидев эту мерзость королевич пришел в ярость и был готов на любое безумие, так что успокоить его стоило немалых сил.
Самое интересное заключалось в том, что в далекой Москве тоже очень удивились бы подобной картинке. Поставленное на поток производство лубков вызвало цепную реакцию. Все бросились делать цветные картинки, расходящиеся как горячие пироги в базарный день и потому приносящие немалую прибыль. Лубки же, обличавшие жадность магнатов и неправедность ксендзов пользовались в Литве особенным спросом, так что сначала их стали копировать, а затем творчески переосмысливать. Иногда очень «творчески». Жанр политической карикатуры родился далеко не вчера и его не раз использовали против своих врагов сами поляки. Теперь же он обернулся против них самих. Правда, пройдет совсем немного времени и появятся лубочные карикатуры на самого русского царя, но пока что он выигрывал. Гравюры с текстами, повествующими о зверствах католиков на русских землях, разошлись по всей Северной Европе и вызвали немалое сочувствие к их противнику, не говоря уж о том, что вывели из равновесия королевича Владислава. Все переживали за новое царство смелого мекленбургского герцога и порицали жестоких и жадных поляков.
***
По Вильно, превратившемуся в переполненный войсками военный лагерь, уже который день ходил весьма приметный монах-василианин* с густой бородой и внимательными глазами. Быть униатом в Речи Посполитой совсем не просто: католики их презирают, православные ненавидят, а протестанты и вовсе не замечают. Мало кто кидал в кружку монаха подаяние, гораздо чаще беднягу прогоняли, а иной раз пытались даже бить. Впрочем, униат был весьма крепок и не всякому давал себя в обиду, отчего скоро сделался довольно популярен. Наемники вообще склонны уважать силу и готовность ее применить и потому нередко выражали ему респект, особенно после того как он здорово отделал задиристых слуг шляхтича Соколинского. К тому же у святого отца нередко находилась мелкая монетка на пару добрых кружек пива или куфель водки и немудреную закуску. Жадным монах не был, а потому его частенько видели выпивающим в солдатских компаниях, причем самых разных. Сегодня он угощает немецких пехотинцев, завтра его видят в компании драгун, а в другой раз с пушкарями французами. Поэтому никто не удивлялся, если встречал василианина в самых неожиданных местах. Когда стража выводила из замка арестованных русских послов, он тоже оказался рядом и кинулся со своей кружкой им наперерез. Ртищев сначала было взялся за кошель, но увидев, кто перед ним, только плюнул и выругался. Лопатин же лишь равнодушно скользнул по униату взглядом и отвернулся. Нимало не смутившись нелюбезным приемом, василианин развернулся и пошел в облюбованный им загородный шинок, где до ночи выпивал в компании недавно прибывших из Империи «Черных рейтар». Поговаривали, что они сопровождали представителя Богемского короля привезшего деньги для похода на Москву. Высокие и плечистые швабы усердно дули пиво и посмеивались над своим новым знакомым:
- Эй, монах, – пьяно кричал униату капрал Курт, - бросай свою кружку и вступай в наш эскадрон! Сразу видно, что ты крепкий парень и видал всякие виды. Не годится такому молодцу прозябать, собирая милостыню для своего аббатства.
- Мне нельзя, - добродушно усмехался на это василианин.
- Вздор! Отчего это тебе нельзя?
- Вы католики, а я униат.
- И что с того? Да, я католик, но вон Франц, он совершенно точно реформат! А что касается Михеля, то я совсем не удивлюсь, если узнаю, что он молится дьяволу!
Сказав это, капрал залпом осушил свой кубок и пьяно захохотал. В общий зал, тем временем, заглянул рейтарский офицер и, неодобрительно посмотрев на капрала, сухо заметил:
- Какого черта ты так набираешься Курт? Завтра твоя очередь в караул!
- Так точно мой лейтенант! – выпучив глаза, гаркнул тот в ответ, - вы всегда можете положиться на старину Курта. Завтра утром я буду трезв, как монашка перед торжественной мессой, тем более что выпил всего ничего!
Офицер ничего не ответил на браваду своего подчиненного и, окинув его мрачным взглядом, вышел.
- Кто это? – спросил монах капрала, кивнув в сторону ушедшего.
- Да так, - неопределенно тряхнул тот головой, - наш лейтенант, та еще свинья!
- Почему же свинья, он что много пьет?
- Совсем не пьет, потому и свинья! – снова захохотал довольный своей шуткой наемник. – Мало того сам не пьет, так еще и другим не дает. А что будет такому бравому военному как я, с одной маленькой кружечки доброго пива? Да я могу пить всю ночь напролет, а утром ни одна скотина не посмеет назвать меня пьяным, кроме лейтенанта фон Гершова конечно!
- Фон Гершова? – переспросил монах.
- Да так зовут, этого чертова померанца!
- Фон Гершов из Померании, - задумчиво повторил его собеседник. – А знаешь, я думаю, что ты врешь!
- Я вру? – изумился Курт, - а в чем именно?
- В том, что можешь пить всю ночь!
- Ах ты, мерзавец!
- Поспорим?
- А кто заплатит за выпивку?
- Тот, кто проиграет.
- Годится, - обрадовался капрал, - эй, шинкарь, или как там тебя, тащи выпивку, его преподобие меня угощает!
Примерно через час, монах с легким недоумением посмотрел на заснувших вокруг него рейтар, и покачал головой. Затем он поднял своего собутыльника и, перекинув его руку себе через плечо, потащил прочь из кабака. Шинкарь вздумал было преградить ему дорогу, но сверкнувшая при тусклом освещении монета мгновенно переменила его планы. Несмотря на то, что пьяный капрал был довольно тяжел, василианин закинул его на плечо как куль и нес без малейшего напряжения. Миновав без приключений патрули, он дошел со своим грузом до рощи, где скинул свою поклажу на землю. Оглянувшись вокруг, он досадливо нахмурился и, сунув пальцы в рот. собрался свистнуть, но появившийся из темноты человек, одетый как средней руки шляхтич, остановил его:
- Не стоит поднимать шум, отец Мелентий.
- Давно бы показался, так и шуметь бы не пришлось, - огрызнулся иеромонах.
- Какие новости?
- Войско королевича готово к походу и скоро выступит.
- И какие же силы удалось собрать Владиславу?
- Много! Одних конных почти восемнадцать тысяч, да еще шесть тысяч венгерской и немецкой пехоты.
- Ого! А много ли гусар?
- Двенадцать хоругвей, да еще рейтары.
- Недурно!
- А сверх того гайдуки, да обозные, да слуги и всяко разные…
- То есть не менее двадцати пяти тысяч бойцов, - задумчиво сказал Михальский, - а этого, зачем притащили?
- Это капрал «Черных рейтар». Они только что прибыли из Империи.
- Хорошо, отойдем подальше в лес и там без помех допросим.
- Нам нужно как можно скорее возвращаться в Москву.
- Вам нужно! Я дам вам несколько человек в сопровождение. Они помогут добраться до места и сообщить государю обо всем, что вы узнали.
- А ты?
- А у меня тут еще дела.
- Но…
- Не беспокойтесь, когда я и мои люди понадобятся, мы будем рядом. А пока военные действия для королевича Владислава начнутся немного раньше, чем он думает. Благословите меня.
Сказав это, Корнилий опустился на колено, и царский духовник осенил его крестным знамением и протянул крест для поцелуя. Михальский истово приложился и, поднявшись, постоял какое-то время рядом. Затем мужчины обнялись и по православному трижды расцеловались.
- Что вы пили, отче, - немного удивленно спросил Михальский, услышав ядреный запах.
- Зачем тебе это знать, сын мой, - добродушно усмехнулся иеромонах, - еще решишь попробовать, да не справишься. Нет уж, эту тяжесть я один понесу.
* Василиане. – Униатский монашеский орден святого Василия.