Прошу проверить ещё один фрагмент.

Этот вылет обошёлся нашей эскадрильи в одну потерянную машину - Сашка, ведомый Колосова при приземлении не сумел спасти свою машину. Хорошо, что хоть сам успел выскочить и отделался только опальными ресницами и бровями. После возвращения от подобравших нашего парня танкистов, Пятыгина срочно забрал к себе Бородулин. У танкачей ему намазали рожицу каким-то коричневатым вонючим составом. Вонял он камфарой. Бородулин одобрил действия броне-фельдшера и сказал, что "стальные" мужики знают толк в ожогах и их лечении.
Десяточку Якименко ещё оставалась надежда отремонтировать. Сам Санька получил сквозное осколком в плечо и множество ссадин при посадке. А вот его стрелок - ефрейтор, так навсегда остался в том вылете. Наша самодельная кираса не смогла удержать 20-мм снаряд "мессера". Огневую точку "десятки" разбило, ШКАС навсегда вышел из строя. Машина до хвоста была залита кровью стрелка. Как будто кто-то макнул в кровь полотенце и щедро провёл им от кабины до хвостового дутика.
Повреждения моей «шестёрочки» оказались приличными, но не фатальными. Мишка, исполнив очередной скетч в стиле Равшана и Джамшуда, пообещал всё привести в порядок за пару дней. Толик вернулся из санчасти и продолжил работать в составе экипажа. Полагаете, что тот памятный вылет убавил его желание выполнять обязанности стрелка? Ничуть не бывало. Только теперь, когда проходило обсуждение полётов или стычек его лицо становилось злым, а прищуренные глаза как будто смотрели в прицел.
Узнав, что в налёт на аэродром я специально взял зелёного пацана, чтобы не подставить «своих», Мишка, отведя меня подальше ото всех, обложил матюками на двух языках и потом почти двое суток не разговаривал. Если я к нему обращался, он надевал маску Всевластного и Блистательного Эмира и в лучшем случае только шевелил одной из бровей – левой или правой в зависимости от стороны, с которой я подходил. Ну, и ладно, тоже мне, красна девица, – обиделся он, видите ли! Но в глубине души я чувствовал свою вину, что не сказал ему всё с самого начала.
Наш доблестный Бур решил после полёта, что уже состоялся его перевод в состав ШАПа. После того, как его взводный объяснил ему ошибочность данного предположения, Устин Борисович начал доставать Храмова, Чернова, комиссара нашего полка и своё командование требованиями перемещения в лётный состав. Чернов, сбагрил проблему нашему нач.штаба. Пожилой майор, командовавший до Войны аэроклубом, которого и так замучили все со всех сторон, объявил Устину Борисовичу, что речь о переводе можно будет вести только после выполнения десяти прыжков с парашютом и сдачи зачёта по стрельбе в движении. Представляете, что испытал наш штабник (в смысле пилот штабного - связного самолётика), когда при попытке выполнить срочное поручение обнаружил во второй кабине своего «У-2» Бура с парашютом, который он увёл с места стрелка «шестёрочи», твёрдо считая вверенным ему имуществом. При этом Устин Борисович с лёгким раздражением отметил, что пилоту всё равно надо дальше лететь,  а он выпрыгнет над полем и потом вернётся в расположение. В результате Буру устроили «лёгкий товарищеский втык»  объяснив, что самодеятельность хороша только для клуба и в качестве «художественной».  Пилот штабной «ушки» в конце «разборок» высказал разумное замечание, что отругать парня надо, но идея летать со стрелком ему понравилась.
Устину Борисовичу, в конце концов, дали совершить учебный прыжок с крыла «У-2», который он забронировал под свою персону. Приземлился Бур немножко неудачно – случайный порыв у земли протащил его по поляне. В результате это немого остудило его пыл спортсмена–парашютиста и послужило поводом провести неделю под присмотром Бородулина, откуда он иногда прибегал к нам для того, чтобы поучиться у Толика собирать – разбирать и чистить ШКАС. При этом втихаря он высказал всё, что думает об оставшихся девяти прыжках, о садисте Чернове, о зануде нач.штаба и о том, что он будет садиться в машину не для того, чтобы выпрыгивать из самолёта при первой же опасности. В смысле, что если правильно отбивать вражеские атаки, то надобность в парашютной подготовке отпадёт. В ответ Мишка хотел принести ему с кухни самую здоровую сковороду, чтобы Бур продемонстрировал отбив осколков зенитных снарядов, летящих в машину.
Ну, а у Мишки и его команды появилась ещё одна головная боль – как поставить пулемёт, снятый с разбитого «Ила» на штабной самолёт.

Состав нашей боевой эскадрильи сильно поредел. Ремонтировать надо было все машины. Но если на моей «шестёрочке», «семёрке» Андрея и Юркиной «одиннадцатой» требовался небольшой ремонт, то у Сотника и Колосова аппараты надо «латать» капитально. Машину Якименко ещё предстояло забрать с поляны, расположенной в паре километрах у передовой.
Бородулин забрал к себе «в поликлинику для опытов»  Якименко со «сквозняком» в плече и Колосова. Серёга при аварийной посадке весьма чувствительно получил в правый бок топливным агрегатом и ручкой аварийного сброса. Черноглазый и подвижный как ртуть Сашка Пятыгин, пилот двадцать третьего «грача»  (ведомый Колосова), поселился в их компании после возвращения в полк от подобравших его танкистов. За опаленные ресницы и брови он заработал прозвище «Палёный». Ребята хотели его прозвать «Копчёный», но своим белобрысым видом и покрасневшей рожицей он на «Копчёного» явно не тянул в виду отсутствия признаков копоти как таковой.