Прошу рассмотреть очередной фрагмент:
Простреленные парашюты и кирасу со шлемом мы презентовали пехоте. В ответ нам подарили солдатский ремень и пилотку для Бура, поскольку он вылетал на задание без них. А то в своём теперешнем виде он бы дошёл только до первого заградотряда или до первого госпиталя. Вот именно до госпиталя. Когда перед блиндажом мы разоблачились и сняли я - прожжённый комбинезон, а Бур - «защиту», мой стрелок морщился и охал. Конечно, броня кирасы отразила пули, а модифицированная телагрейка смягчила удары, но Устину Борисовичу досталось вполне прилично. Бани у пехоты на переднем крае не наблюдалось, так что для умывания нам просто нагрели ведро воды и выдали какой-то коричневой неприятно пахнущей тестообразной массы, которая оказалась мылом. Это вроде прототипа будущего жидкого мыла. Оно вроде бы ещё от насекомых защищало. С дустом было что ли? Или чем там вшей отпугивали? Мой запрос на нормальное мыло с апельсиновым или ландышевым ароматом был воспринят как уместная шутка.
Я отмывался от копоти и грязи, которой набрался, ползая по переднему краю и сидя в окопе под миномётным обстрелом. Поэтому не видел, как Устин Борисович стянул с себя гимнастёрку. Когда смыл со своей рожицы пену и посмотрел, как умывается мой стрелок, то тут же начал звать Кузьмича. На спине и правом боку у Бура были здоровенные синяки, причём с кровоподтёками. Стрелок ополоснулся, страдальчески поморщился и выпрямился, а потом сам показал на моё левое плечо и содранные локти.
«Ах, Боже мой! Джонни, меня ранили...» Оказывается анекдоты про индейцев и ковбойцев (или индеев и ковбоев) здесь были не в ходу. Когда нас ремонтировали, чтобы не выть и не материться, я травил приколы именно на эту тему. Смеялся даже хмурый Кузьмич. Вот ведь коновал! Всё что только можно и нельзя он лечил йодом. Причём в таких количествах, что нас можно было отправлять в Хиросиму в августе 45-го безо всяких последствий для организма. Ему дай волю, так он бы нас йодом бы ещё и напоил. Но наши повреждения были отмечены и пролечены. У меня, кроме содранных локтей, пострадали от лёгкого ожога подбородок и щека, а из плеча достали какую-то мелкую, но очень противную железку. Осколок от чего-то. Кузьмичу очень не понравился бок у товарища Смирнова. Устина Борисовича туго замотали широким бинтом, как будто майку одели. С меня было взято слово, что как только будем в полку, то обязательно покажемся своим медикам.
Ещё нам подарили вещмешок с буханкой армейского хлеба и куском ливерной колбасы. И не надо «хи-хи». Во-первых, она была довольно вкусной по сравнению с «пищевым картоном» моего времени, во-вторых: «Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки были вечно голодны-дны-дны...».
Кроме того, ещё пожертвовали две списанные плащ-палатки, которые завалялись у интенданта.
На фронте и в прифронтовой полосе путешествовать по ночам было дурным тоном. Обычно это сразу вызывало массу вопросов у местных подразделений, ведущих контрдиверсионную, патрульную и охранную деятельность. Так что переночевали мы на лапнике возле блиндажа гостеприимного комбата. Была ещё одна вещь, которая у меня лежала на совести свинцовой тяжестью. Я ничего не знаю о судьбе двух оставшихся машин и их пилотов. Особенно это было противно, что я потерял своего ведомого. Конечно же, я сделал всё возможное, чтобы защитить Сотника, но... Будем надеяться, что «дюжина» добралась нашего «передка», и Гришка сейчас «в гостях» у нашей «наземки». Но что буду говорить Храмову, Чернову и нашему комиссару, даже не представляю. Вроде бы и не бросал ребят, и невиноват в случившемся, а всё равно в глубине души залёг осадочек.
В штаб пехотного полка, куда должна была отправиться попутная полуторка, мы направились утром, часов в шесть, в сопровождении пожилого бойца. Попрощались с пехотой и пообещали обязательно встретиться в Берлине. На прощание спросил, на всякий случай, про своих соседей по палате в московском госпитале, но здесь про таких ребят не слышали.
Не смотря на то, что Устину Борисовичу в кузове устроили ложе из лапника и наших (подарили же) плащ-палаток, состояние моего верного стрелка внушало мне опасение. За ночь, кажется, ему стало ещё хуже. Бледность, круги под глазами, вероятно, были и у меня, а вот расширившиеся зрачки и учащённое дыхание мне не нравились совершенно. Я, конечно, не медик, но в этом случае и курсов оказания первой помощи вполне достаточно.
Чтобы отвлечь красноармейца Смирнова от созерцания июньского неба с лёгкой кучёвкой, я начал рассказывать про пиратов и петь соответствующие песни. Ну что поделаешь: нет магнитолы в кузове полуторки, а ехать, как минимум, полчаса. Вот я за радио отдувался, вернее за МРЗ проигрыватель. Концерт для бойцов Красной Армии начался со стихотворного произведения про бессмертных пиратов (Не мог же я это петь без панк-группы).
Как-то раз в Карибском море
Захватили мы фрегат.
Он достался нам без боя, -
Ликовал в ту ночь пират.
Через некоторое время Устин Борисович начал слушать с интересом.
Когда испанцы взяли в плен,
То возле крепостных казнили стен.
Потом в овраге среди скал
Свой череп я в кустах искал.
А потом он даже усмехаться начал.
Португальцы вешать нас пытались,
Но убить нас не смогли.
Мы раскачивались и смеялись, -
Круто время провели.
В конце я изобразил зверскую пиратскую физиономию и почти прорычал:
Молись, приятель, чтобы Бог
Скорей уплыть тебе помог.
И этим шкуру твою спас.
В тот день, когда увидишь нас!
Потом была песенка про то, что «лился сумрак голубой в паруса фрегата» и про то, как бабушка собирала на разбой пирата. И ещё вот это:
Ветер воет, море злится, -
Мы, корсары, не сдаем.
Мы - спина к спине - у мачты,
Против тысячи вдвоем!
Нож на помощь пистолету -
Славный выдался денек!
Пушка сломит их упрямство,
Путь расчистит нам клинок.
Мне удалось произвести впечатление на неискушённого Устина Борисовича. Как оказалось, ни чего из исполненного мной репертуара он раньше не слышал.
Конечно, кроме знаменитого:
По морям и океанам
Злая нас ведёт звезда,
Бродим мы по разным странам
И нигде не вьём гнезда.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
