Прошу рассмотреть очередной фрагмент:

Про «ход конём» знали только трое «заговорщиков» - Андрей, Толик и я. Когда уже ближе к отбою мы собрались возле КП покурить и обсудить это дело, то пришли к выводу, что когда всё раскроется, то по голове нас никто, конечно, не погладит. Но и чего-то монументально преступного мы тоже не совершили. Мы же не корову из чужого стойла увели. В конце концов, всё равно придётся предстать пред «светлыми очами» своего руководства и объяснить свои мотивы и действия. А там, пока время пройдёт, пока суд да дело, может всё и так прокатит. Андрей покурил, мы все дружно помолчали и комэск дал отмашку на начало операции «Трансвааль».
- Товарищ майор, вот акт передачи техники. В трёх экземплярах, - третий для дивизии. Я его сюда положу. - Я показал верхнюю бумагу из принесённой стопки. - Завтра придут соседи, и вы его вместе подпишите.
Начштаба и Чернов сидели в плотном окружении бумаг. Генератор уже вырубили и отцы - командиры продолжали работу при свете коптилок и «летучих мышей». Между столами суетливыми тенями мелькала пара самодеятельных писарей с плодами своего творчества. По помещению плавал слоями табачный дым, лениво вытягиваясь в завешенные сеткам окошки и открытую настежь дверь. А чего такого? «Фумитокс» ещё не придумали, - хоть так от комарья защищаться.
Лучшей обстановки для нашей «диверсии» и придумать сложно.
- Товарищ майор, - разрешите? - Я вопросительно посмотрел на своего комполка.
- Что там у тебя ещё, Журавлёв? - Чувствуется, что Матвеич уже порядком устал, что раненая рука и здоровенная ссадина на голове ему здорово мешают и отвлекают от внимательного рассмотрения документов, и что он хотел бы уже на сегодня всё закончить и идти спать.
- Товарищ майор, ещё по вашему указанию выписал представление на красноармейца Смирнова.
- Хорошо.
- Подпишите, пожалуйста. Вот здесь. Да, плохо видно, темно тут у вас. - Я подсунул на подпись несколько листов с одинаковым окончанием. Но немножко разным текстом. Храмов быстро пробежал глазами верхний лист, одобрительно кивнул, и подписал представление.
- Товарищ майор, распишитесь, пожалуйста, ещё в этих экземплярах - для командира БАО и его канцелярии. Они там просили.
Храмов, не глядя, подписал и остальные листы. Потом он снова закурил и принялся красным карандашом править текст какого-то документа. При этом он как-то усмехнулся. Интересно, чего же это ему такого там нарисовали, что так смешно стало?
Начштаба сверял приход - расход топлива (кажется). Без калькулятора, прошу заметить, и даже без «Феликса», а только на древних бухгалтерских счётах. При этом он заглядывал в какие-то свои тетрадки и сверялся с записями в них. Свою закорючку он поставил ниже подписи Храмова, даже не прочитав.
Дальнейшее было уже делом техники. Писарь, вида подписи командиров шлёпнул печать полка. На основании приказа о зачисление в штат полка пилота-стажёра Смирнова и присвоения ему звания младшего сержанта, были выписаны и остальные документы. В том числе и предписание после прохождения лечения прибыть в распоряжение *** ШАП, направленного в ЗАБ, в город Куйбышев, аэродром Кряж. Бородулин обещал, что нашего Бура через месяц - полтора отпустят. Вот в середине августа он нас и найдёт в Куйбышеве.
Оставалось самое малое - экипировать нашего «пилота» и снабдить его финансами на предстоящую дорогу.
Операция по трансформации нашего товарища в пилоты прошла успешно. Будем так считать, скрестив пальцы. Командование полка в спешке вроде бы не заметило, что теперь у нас появился ещё один лётчик. Или же всё-таки заметило? Храмов, подписывая листы, как-то странно усмехнулся. Может быть своим мыслям, может быть что-то прикольное нашёл в тексте, а может быть чему-то ещё. Заметил и не сказал, чтобы не раздувать дело.
Вечером тёплого дня в конце июня мы с Андреем не спеша шли по направлению к нашей санчасти. Надо было проведать ребят, которых завтра обещали отправить в сопровождении Бородулина и парней из комендантского взвода в эвакуационный госпиталь. Наши сослуживцы должны будут отправиться на лечение, чтобы потом встретиться с нами в Куйбышеве. На пригорках ещё поднимались струйки тёплого воздуха, но из низин и с лесных опушек наползала ночная прохлада. Над дальним болотцем даже появилась туманная дымка. Заходящее солнце погасило свой дневной режущий блеск и светило мягко и ласково, как домашняя лампа. Комарьё выходило на смену донимавшим нас днём слепням, и принялось донимать с не меньшей старательностью. Прямо как Пушкин писал:

Ох, лето красное! Любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ладно, всё равно мне лето нравится больше. По крайней мере - тепло. Прошедшая зима оставила у меня только одно воспоминание - постоянное желание согреться. Причём особых морозов под тридцать не наблюдалось, но такое ощущение, что холодно было везде. В скудно отапливаемых домах, в казармах и учебных классах, в машинах и поездах. И, конечно же, на продуваемых всеми ветрами аэродромах. Согреться было негде - казалось, выстудилась вся планета, и холод стал естественным приложением войны. Как будто всей этой жути и без того было мало.
Подопечные военврача второго ранга Бородулина устроили вечерние посиделки, разместившись на самодельной скамейке и на траве возле неё. Ребята покуривали и лениво переговаривались. Направления получены, предписания выписаны - сам же принимал участие в их заполнении. Якименко с осколочным ранением поедет в госпиталь. У меня было аналогичная «дырочка», только ранка небольшая и неглубокая - как от занозы. Поэтому мне просто залепили пластырем и разрешили остаться. Колосов и Смирнов тоже поедут лечить побитые бока. Сашку Пятыгина Бородулин милостиво разрешил не отправлять. Как уже упоминал, Храмов, после того, как два дня перекопал кипу документов, решил, что несколько переоценил свои силы и согласился на лечение в госпитале и на подмосковный санаторий ВВС. Компанию ему составят ребята из первой эскадрильи, которые тоже "загорали" у Бородулина. Один «поймал» пулю, а второй со свёрнутой стопой - неудачно приземлился после того как прыгал с парашютом из подбитой машины.
Весь народ был "ходячий". С серьёзными ранами ребят у нас тут же отправляли в тыл. Я тоже как-то разок съездил в качестве сопровождающего. День тогда выдался дождливый, и полётов не было. Зато дорога превратилась во что-то среднее между глинистым месивом и болотом. Я же ещё потом свои синие штаны отстирывал - пришлось помогать вытаскивать застрявшую полуторку. Мои штаны - моё богатство. И ничего смешного. За такими же новыми надо в московский военторг ехать, и не факт, что они бы там нашлись.
Мы присели на траву с ребятами и присоединились к созерцанию идиллической картины летнего вечера. Когда Ковалёв затянулся своим "Беломором", я постарался вползти в клубы дыма - всё-таки какая - никакая защита от комарья. Ребята переговаривались на тему предстоящего отвода на пополнение. Обсуждали, какие машины мы получим, прикидывали, как распределится пополнение. Полк будет формироваться из трёх эскадрилий, а у нас только два комэска, и лейтенантов - командиров будущих звеньев можно по пальцам пересчитать. Но мы пришли не для того, чтобы расстраиваться и печалиться. Мы пришли для того, чтобы порадовать одного нашего товарища, который сидит, пригорюнившись,  и задумчиво рассматривает траву под ногами. Муравьев что ли выискивает?
- Эй, младший сержант Смирнов, а почему Вас такое упадническое настроение посетило?
- Дак это, товарищ лейтенант. Завтра уеду, а куда после госпиталя направят... С вами точно уже не придётся...
- А кто Вам, товарищ младший сержант, это сказал?
- Ну, ведь и так понятно... А как вы сказали?
Комэск вместо ответа усмехнулся и посмотрел на меня. Что же, - этот экспромт подготовлен. Заветные голубые петлицы из моего запаса и четыре алых треугольничка (по два на каждую) из запасов Саньки Якименко. Такая мелочь, - почти ничего не чувствуется в моей ладони, которую я протянул Устину Борисовичу.
Но это так много для моего стрелка. Даже гораздо больше, чем, если бы эти кусочки материи были из золотой канители, а треугольнички были бы бриллиантами самой чистой воды. И на сопроводительном документе о выдаче из государственного хранилища стояла подпись самого дедушки Калинина.
- Голубые, - зачаровано прошептал Устин Борисович.
- Товарищ младший сержант, ты не сомлей тут часом, - с преувеличенной строгостью проговорил наш суровый комэск. Вот чувствуется у человека тяга к театральным эффектам. Поддержим его тягу к искусству.
- Летать, иль не летать, - вот в чём вопрос? Правда, брат Горацио? - В ответ я был удостоен прищуренного взгляда, которым меня наградил Ковалёв.
- Я полагаю, что вопрос с дальнейшим местом прохождения службы у Вас, товарищ младший сержант, решен.
Вот не зря Матвеич назвал Бура анархистом. Вновь испечённый младший сержант тут же нарушил такое основополагающее положение воинского устава как субординация. Он попытался нас обнять, но в его положении это было несколько затруднительно и болезненно. Устин Борисович стал жать нам руки, приговаривая «Спасибо, ребята, спасибо».