Прошу проверить ещё один фрагмент.

    Выписка

Утраченные элементы обмундирования нам выдали на складе. Шинель и часть вещей, как оказалось, приехали вместе со мной, остальное выдали б/у (но чистенькое и заштопанное). Паше досталась почти новая шинель, чему он порадовался. Выданные валенки были без калош, чем поставили меня в тупик – как их носить, если будет слякоть. Кто подготовил на складе всё остальное и даже подшил воротничок к гимнастёрке, я не знал, но попросил неулыбчивого пожилого старшину, который выдавал нам обмундирование, передать им нашу благодарность. На прощание также выдали сухой паёк, а кроме того расщедрились на шоколад и Пашкин любимый «Казбек». Положено это было по нормам довольствия или нет, не знаю. По мнению соседа, нас облагодетельствовал кто-то из местных. С Пашкой  «махнулись не глядя» – плитку шоколада на пачку курева. На всякий случай каждый сохранил чуток из своих запасов – помнили, что шоколад и папиросы стали лучшей меной и лучшим подарком.
Под расписку получили денежное довольствие. У меня тут же появился вопрос, куда девать эти здоровенные простынки, которые играли роль денег. Краем глаза покосился на Пашку, который привычно всё скрутил – скатал и вложил в платочек, и сделал так же.
Оказалось, что после ранения и госпиталя положен краткосрочный отпуск. Паша хмуро сообщил о боях в районе Ленинграда и про то, что ехать ему собственно некуда. Поэтому он собирался пару дней погулять по Москве, а потом отправиться к месту назначения. Его запасной полк был под Горьким. Пока мы не спеша собирали вещи и выписывали все документы, он мимоходом поворчал по поводу того, что комплект формы у нас неполный и что он собрался посетить военторг. Ещё Пашка посетовал, что вещи, которые он оставил в прежнем полку наверняка пропали, или их раздали тем, кому нужнее. В этом мире Паша был моим проводником. Свою нездешность я маскировал как стеснительность и скромность. До военторга мы решили ехать вместе на метро. Ближайшей станцией были «Сокольники».
Итак, - последний завтрак в госпитале. Потом мы спустились по боковой лесенке к каптёру, переоделись, и прощаться в палату поднялись уже как настоящие командиры Красной Армии. Пожали руки оставшимся ребятам, синхронно обняли с двух сторон нашу МедФёдоровну. У неё снова глаза были на мокром месте.
- Смотрите, сынки, больше сюда не попадайте, - медсестра погрозила нам, как непослушным мальчишкам, потом обняла каждого и поцеловала в щёку.
Паша с его основательностью подробно разузнал не только дорогу до метро, но даже где находится лучший военторг. А также где находится ближайший. Я предложил ещё посетить Красную площадь и ГУМ. Но потом, подумав, мы решили отказаться от этой идеи. Время было непростое – нарвёмся на патруль, потом всю душу вытянут и в караулке промаринуют.
Ну, всё, мы попрощались со всеми и пошли по заснеженной дорожке парка по направлению к выходу. Ё-моё, а чего ж так холодно? Мы так не договаривались! После того как прошли КПП и попрощались, мы с Пашей одновременно опустили уши на ушанках. Пусть потом кто угодно рассказывает, а я теперь знаю – уже при минус десять в шинели холодно, чёрт возьми! Это вам не пуховик и не зимняя куртка. Конечно, не конец света, тепло держится кое-как. Но я-то изнеженное дитя цивилизации! Вон - даже суровому воину Пашке тоже несладко. До «Сокольников» мы шли быстрым шагом с переходом на бег.
Станция встретила теплом и асфальтовым покрытием под ногами. В моё время полы заменили плитами под гранит - мрамор. А вот жёлтый кафель на стенах, серые четырёхгранные колонны и решетчатый потолок точно такой же. Народу маловато. Даже как-то непривычно пусто. В вагоне тоже было крайне немноголюдно. Паша был первый раз в метро, и его интересовало буквально всё. Мы даже свою станцию чуть не проехали – он изучал полировку поручней, поверхность стенок вагона и пробовал на пружинистость диванчики. Осторожненько так. Остальные пассажиры были какие-то сумрачные и сосредоточенные. Особого внимания на нас никто не обращал. При встрече с другими людьми в форме ориентировался на Пашку – если он козырял, то и я с ним заодно. Если просто кивал, то и я тоже кивал.
Военторг приветствовал пустотой, тишиной и радушием двух пожилых продавцов и солидной дамы – кассира. Они снабдили нас всем тем, что требовалось Красным Командирам: безопасной бритвой с несколькими пачками лезвий (я взял тоже, может пригодиться), помазком, одеколоном, зубной щёткой (с настоящей щетиной), жестяной коробочкой с видом Спасской башни (там был зубной порошок), подшивным материалом (подворотнички – это для салаг), петличками и прочей фурнитурой, дополнительными ремешками к портупее, пуговицам и много ещё чем. Приобрели планшеты, куда в уголке магазина переложили документы, а то в шинель и в «сидор» лазить было неудобно. То, что обноски, выданные нам в госпитале, не соответствовали высокому званию лейтенантов РККА, было ясно и так. Купили штаны (похожие на галифе) – для меня даже нашлись синие – «лётчицкие». Приобрели и тут уже в примерочной одели тёплое бельё. Ещё обзавелись свитерами, а с Пашкиной подачи ещё и тёплую безрукавку приобрёл. Шинели, несмотря на их поношенность, мы решили не менять, - сэкономили.
И снова я смотрел на Пашку и брал его действия за основу. Лётчики, как оказалось, были богаче, чем пехотные лейтенанты. И ещё мне положено было денежное вознаграждение за боевые вылеты. (Ого! Я, оказывается, успел боевые вылеты сделать…) Жадничать у Красных командиров, воспитанных в духе пролетарского Равенства и Братства, считалось плохим тоном и я, не задумываясь, сунул бывшему соседу по палате целых (а, может, «только») четыреста рублей. Мы договорились, что он мне вернёт после войны в Крыму вином и арбузами. Мою попытку купить ремень со звёздочкой на пряжке (как в кино видел) Паша, как опытный товарищ, не одобрил. С его слов выходило, что будет неудобно застёгивать, и что сильно затянутый ремень мог порваться у шпенька.
- Это же для парадно-выходного. А ты вот с таким на пузе поползай – цепляется за всё, и потом из него траву и землю замучаешься выскребать!
- Да у меня такой раньше был (ну, должен был быть). Я же на пузе не ползаю!
- Оно и видно – пижон! – Пашка никогда не упускал возможности мелкой подколки.
Продавцы, у которых наша пара была почти единственной клиентурой, помогали приодеться и собраться. Советовали, отводили к зеркалу, ориентировали в выборе, подсказывали, что ещё надо взять. Благодаря их заботе мы обзавелись блокнотами, тетрадками, чернилами в пузырьках из толстого стекла, карандашами и ручками – самописками. Я представил себе, что потом придётся писать, каждый раз опуская перо в чернильницу, и купил ещё одну ручку – про запас.
Хромовые сапоги (валенки привязали к вещмешкам) и настоящие кожаные перчатки завершили нашу экипировку.
Паша стоял перед зеркалом время от времени поворачиваюсь то одним, то другим боком.
- Во! Теперь на людей стали похожи. А то после госпиталя в гостинице появиться было стыдно.

Отредактировано CHAK_alchemist (17-06-2019 22:49:32)

Прошу рассмотреть очередной фрагмент:

А потом Пашка проводил меня до трамвая… Нам пришла пора расставаться.
- Может останешься? Вместе по Москве погуляем,  покажешь места, которые знаешь. Ведь ты же тут бывал, а я впервые, - ещё раз напоследок пытался меня уговорить бывший сосед по палате. – И повод у нас есть поднять за содружество родов войск. А потом, через пару дней, вместе поедем. Нам же на один вокзал!
Расставаться совершенно не хотелось. Кроме того, что Пашка был просто классным парнем, для меня он ещё к тому же стал проводником в этом мире. Но оставаться в Москве декабря 1941-го года с её проверками, патрулями и НКВД мне было реально страшно. Я бы засыпался на первом же вопросе, а потом доказывай, что не диверсант. Это спасибо парням в госпитале – хоть ромбы (а не «ромбики») с треугольничкам (а не «треугольниками») не путал. И узнал, что у меня на петличках не квадратики, а «кубари». Паша и Витька прощали мои "косяки", списывая на контузию, а в то, что могли бы подумать другие военные, было нетрудно предугадать.
- Нет, Паш, не останусь. На вокзал-то нам на один, да на разные поезда. Твой скорый в Павлике {Павлик - устоявшееся просторечное наименование его жителями города Павловский Посад} не останавливается, а мой «пригородный» до Горького не идёт. Да и своих стариков я последний раз только прошлым летом видел – обязательно надо проведать.
Звон подходящего трамвая заставил нас обняться на прощание. Потом Пашка хлопнул меня по плечу.
- Ну, давай, авиация! Станешь надо нами пролетать, - крыльями покачай!
- Замётано! Будем жить, пехота! – И я вскочил в последнюю дверь вагона. Трамвай тронулся и, набирая ход, поехал к Земляному валу. Я стоял и махал своему товарищу в заднее окно вагона, пока остановка и пашкин силуэт на ней растаяли в ранних сумерках. Я ещё постоял, всматриваясь в заиндевевшее окно, а потом пошел и присел рядом с кондуктором.
- До Курского сколько остановок? – Спросил я у замёрзшей тётушки в чёрном пальто и сером платке с билетными роликами и потёртой дерматиновой сумкой (или же клеёнчатой?) через плечо.
- Я вам подскажу, - ответила она.
Мне предстояла контрольная проверка – встреча с родными Алексея Журавлёва.

Старый Курский вокзал не впечатлил. Две тумбообразные башенки при главном входе и две такие же «афишные» тумбы на концах крыльев. Здоровенная пустая площадь перед вокзалом. В принципе, на ней можно было бы разместить весь московский автопарк, который на тот момент был крайне невелик. За всё время поездки от госпиталя встретились всего пара грузовичков (трёхтонки? полуторки?). Вот и весь трафик. До знаменитых московских пробок ещё лет 60 будет.
«Атриум», который потом возведут на этой площади, мне никогда не нравился – лучше бы оставили место для таксистов и для автобусов. А вот современный Курский вокзал с его размахом и простором всё-таки лучше.
Расписание поездов повергло в тихий аут. Электрички шли только до остановки «Железнодорожной». До Павловского Посада, где согласно документам должны были жить «мои» родители, можно доехать на поезде (класс! всегда хотел покататься на настоящем паровозе!) за два с половиной часа. Это всё мне объяснила строгая кассирша, выдавшая билет. Поезд был нескоро, и я решил где-нибудь перекусить, тем более что после нашего последнего завтрака в госпитале прошло уже полдня. Где перекусывают все пассажиры?  Особенно если вокзальный ресторан закрыт. Правильно, - в вокзальном буфете. Вот я туда и похромал. С одной стороны зря переобулся в сапоги – ноги мёрзнуть начали, с другой стороны – правильно, - калош на валенках не было – сейчас бы наследил мокрыми лапами.
Ой, старый вокзал, а я тебя знаю! Половина Курского, которая сейчас обращена к поездам дальнего следования – это и есть старый вокзал. Как домой зашел. Вот туалет, вот зал ожидания, вот буфет. Всё на своих местах. Только народу раз – два и обчёлся.
Закон подлости – чего больше всего боишься, то и случается. Я нарвался на патруль. Троих военных с красными повязками заметил слишком поздно, чтобы куда-нибудь свильнуть. Так, спокойно. Небольшое волнение и лёгкое раздражение вполне допустимы – проверки никто не любит. Во всём остальном держимся так – я элита РККА, боевой лётчик (до сих пор не знаю, насколько боевой), фронтовик, а они крысы тыловые.
Мужик с посеревшим усталым лицом и красными глазами – начальник патруля. Чёрные петлицы с алыми кубарями и танчиками. Шинель, портупея (а пряжка со звёздочкой, какую Пашка отсоветовал брать) в отличие от меня с кобурой. И кобура была явно не пустой. О-па, а ребята-то не промах. Скользящим шагом два других «комендача» чуть продвинулись вперед и встали с левого и правого бока. Я оказался почти в коробочке. Ясно, - резкие движения ближайшее время  будут противопоказаны и крайне вредны для здоровья.
Козырнуть у нас получилось синхронно. Спасибо армейской подготовке – научили и форму носить, и выполнять строевые приёмы. Хотя исторически летунам прощалась лёгкая расхлябанность.
- Старший лейтенант Семёнов, комендантский патруль. Прошу предъявить ваши документы.
- Младший лейтенант Ц… Журавлёв. Следую в краткосрочный отпуск после ранения и далее к месту назначения. – Блин! Плохая оговорочка. Эти ребятушки могли вполне и зацепиться. На всякий случай бросил косые взгляды влево и вправо с недовольным видом. Выражать явно своё раздражение не следует, но показать, что мне их манёвры понятны и не очень нравятся, тоже не мешает. Хорошо, что все документы переложил в новенький планшет. Щёлк, - и достал полную пачку.
- Пожалуйста, - сказал, протягивая документы старшому. Геометрия на петлицах благодаря ребятам из нашей палаты потихоньку стала проясняться – уже знаю, что по три «кубаря» на петлицах – это старший лейтенант.
- Из какого вы госпиталя?
- Из **57-го, вон же справка. – Это типа я не понял, что старлей уже начал проверку. То есть на их сленге - "прокачку". Так сказать, просвечивает, как рентгеном.
- Причина госпитализации? – Старший патруля продолжает изображать робота-зануду. (Слово «робот» уже есть в обиходе?)
- Вот, - сдвинул ушанку на затылок и открыл красный рубец шрама, идущий от края лба до уха. – И ещё по ногам досталось.
Тянуло, ну тянуло, ляпнуть: «…что, тоже показать?». Не стоит. Не поймут. И хамить не следует – мужики на работе и дело своё выполняют качественно.
Правый парень с «пилой» на петлицах (я даже знаю, что этот рядок треугольничков называется «пила» и у мужика звание – «старшина») не отрываясь разглядывал меня всё время проверки документов. Левый просто фиксировал мои движения. Поза преувеличено расслабленная, а сам как пружина на боевом взводе.
- Что-то у товарища лётчика ремни больно новые, …и сапоги тоже - не отрывая от меня взгляд, негромко сообщил правый старшему в патруле. Правильно засёк. Сапоги, портупея, перчатки, планшет «не вяжутся с легендой» – новенькие вещи в госпитале обычно не выдают. Что же, остаётся перед развёрнутым строем личного состава объявить благодарность пашкиной Жабе, которая заставила продавцов военторга выписать нам квитанции. Их потом можно учесть по прибытии в свою часть и компенсировать.
Квитанции и чеки из планшета перекочевали к старшему патруля. Он их бегло проверил и вернул.
- Держите, - старший лейтенант протянул остальные документы, оставив себе только удостоверение, которое стал внимательно рассматривать ещё раз. Я убрал всё в планшет и ждал развития ситуации.
Старший патруля вновь просмотрел удостоверение, закрыл книжечку и протянул  мне. При этом он глядел мне в глаза. Когда же я поднял правую руку навстречу, чтобы забрать документ старший лейтенант неуловимым движением отклонил «корочки» вверх, и моя рука повисла в воздухе. Ха, да видели мы такой приём. В моей реальности гаишники любили так «права» «возвращать» после проверки. У наших ещё ловчее получалось –  вообще кистью могли крутануть – вот они твои «права» - а не возьмёшь – оп, их нет. В наше время после этого фокуса обычно предлагалось предъявить страховку и «техосмотр», а потом ещё и огнетушитель, буксировочный трос, знак аварийной остановки, а также аптечку. У нас так «на бабки разводили», а здесь, чувствуется, так диверсантов и дезертиров ловят.
Медленно опускаю руку. Чуть добавим раздражение – а то будет как «не по-настоящему».
- Разрешите осмотреть вещмешок. – Старлей-танкист не просит разрешения, он требует.
Ну, что – давай, встань «в позицию», начни «качать права». Заяви этим мужикам, на которых может быть три часа назад дезертир с ножом прыгнул, что это требование, по моему мнению, несколько превышает их полномочия.
Правда, танкист смягчил ситуацию.
- Пожалуйста, - добавил старлей и чуть улыбнулся. Всё - норма. Рамки приличия соблюдены. Он командир – и я командир. Но обстановка и время обязывают его действовать именно так. Откуда-то всплыло: «Москва на осадном положении». А моё удостоверение, видимо, уже у него в кармане – руки старшего лейтенанта снова свободны. Вот же «фокусник» на мою голову!
Хамить, ругаться, препираться не будем – на это сколько времени уйдет! И нервишек, которые потом если и восстанавливаются, то очень долго и на хороших курортах. Мне вообще-то, скорее от этих мужиков нужно отвязаться и бежать в буфет, а им диверсантов и дезертиров ловить надо, а не проверять направление звёздочек на пуговицах. Три неторопливых шага в сторону и молча ставлю «сидор» на лавку зала ожидания. Петлю ремней – снять и откинуть, теперь раскрутить и распустить завязку, раскрыть верх мешка. Шаг в сторону. Смотрите - чего мне скрывать? Буханку хлеба и три банки тушенки? Видите, - вот обноски из госпиталя, которые в военторге выбросить не дала моя персональная жаба (пашкина тоже упёрлась)? Вот книжка Толстого с его лучшими вещами «Аэлита» и «Гиперболоид». Я её честно стащил в госпитале – она там валялась; а наши бедовые воины могли на самокрутки извести, или на туалет. Тёплые носки, запасной комплект белья, мыльно – бритвенные принадлежности, завёрнутые в новые байковые портянки (ещё раз спасибо военторгу) – составляют весь невеликий скарб молодого лейтёхи. «Всё своё ношу с собой» - не помню, как это будет по латыни.
Левый патрульный, кажется старший сержант, бегло проверил содержание вещмешка. Старлей профессионально фиксирует выражение моего лица, правый патрульный переключился на контроль моего поведение.
Молчим…
У меня начинается лёгкий мандраж (а может и не лёгкий, а может быть и «паника»): Ну чего прицепились? Вот ща начнётся – «…прошу пройти для личного досмотра!» Тогда я точно «спёкся». Если действительно станут крутить по полной программе, то засыплюсь на элементарном незнании текущей реальности. Можно конечно валить на контузию, но о синих штанах придётся забыть. В лучшем случае – пошлют рядовым в пехоту. А могут и в «дурке» запереть, если сразу как диверсанта не хлопнут. Что же я не так делаю? Вот чего они сейчас меня разглядывают как барыги древнюю икону?
Перевожу взгляд на старшого. А-а-а, пока я наблюдал, как мои шмотки проверяют, он моё удостоверение возвращает. На этот раз без подколок.
- До свидания, счастливого пути. – Прямо как гаишник на дороге. Ну, а с другой стороны – мы же на вокзале.
Козырнули.
- Спасибо. Удачи.
Ага, мужики тоже оценили - хмуро улыбнулись.
Ну что, проверка пройдена? И всё? Фу-у-у, пронесло. А может Пашка был прав, и стоило в Москве на пару дней зависнуть. Хотя… Не, ну его на фиг – сердце чуть не выпрыгнуло, и голова разболелась. Прям как пенсионер с давлением. От проверок лучше подальше – спокойнее жизнь будет. И вообще, - меня буфет ждёт.