Прошу рассмотреть продолжение:

    Дорога домой и знакомство с самим собой

Гастрономическое разнообразие буфета (пирожки, бутерброды, сосиски, котлеты) грозило нанести непоправимый урон моему бюджету. Позабавило, что пиво стоило почти три рубля, а чай с сахаром и лимоном – почти десять. Зубоскалить и спрашивать лате, капучино или эспрессо с американо не стоит – буфетчица хотя и пыталась профессионально натянуто улыбаться, но уж как-то не очень весело. И вообще, - ну и цены. Хотя в аэропортах и на вокзалах всегда всё в два – три раза дороже. Ограничился чаем с пирожком на месте и двумя пирожка с бутылкой пива – в дорогу. Ну нет у них ни «кока-колы», ни «Аква-минерале», а пить захочется – что делать буду?
Поезд и свою платформу искал полчаса – никаких табло, никаких объявлений. Хорошо, хоть люди добрые подсказали. Паровоз так и не увидел – состав уже стоял у перрона когда я зашёл в полупустой заиндевелый вагон. Похоже на старую электричку, только места поменьше и как-то теснее. Блин, мне в этом холодильнике два часа ехать! С ума спрыгнуть! РЖД (или как их там сейчас) совсем опупели со своей оптимизацией расходов, – никакой заботы о пассажирах! Монополисты хреновы! Нет на вас свободного рынка с человеческим лицом доброго упыря!
Минут через десять я решил, что возвращаться в госпиталь с воспалением лёгких – это дурной прикол и сменил сапоги на валенки. Свитер и безрукавка усилили теплозащитные свойства шинели. Что ещё можно делать для согревания? – только поднять воротник и опустить уши у шапки. Хорошо ещё, что в госпитале ушанку дали. А то выдали бы будёновку – и что тогда делать? Пришлось бы разоряться в военторге на новый головной убор. В качестве дальнейших мероприятий по согреванию предусматривались физические упражнения. Купленное пойло надо использовать  скорее: тёплое пиво – гадость, но замёрзшее пиво – гадость в кубе: грызть можно, а вытряхнуть из бутылки – нельзя.
Что будем делать ближайшие два часа?  Будем продолжать углублённо знакомиться с личностью меня самого – Лёхи Журавлёва. Документы, ещё документы, письма… Три фотографии… Что есть невеста? Нет?
Фото с картонной подложкой изображало предвоенное семейство – стоящий серьёзный и основательный мужчина средних лет с усами и в пиджаке, рядом сидит на стуле приятная чуть полноватая женщина в кофточке и беретике с девочкой на руках. Под девчушкой можно было бы подписать – шалунья, кокетка, непоседа и общая любимица. По бокам два паренька. В том, что постарше узнал своё ещё более молодое изображение. На обороте надпись «Москва. Июнь. 1938 год». Предположу, что по случаю хорошего выходного дня или отпуска семейство приехало в столицу погулять. Заодно и зашли в фотоателье. Потом одну из карточек молодой курсант, видимо, забрал с собой на память о доме. Начал рассматривать второй фотоснимок (любительский), который изображал небольшую группу парней в военной форме возле какого-то дома с колоннами. Во втором ряду с левого края нашёл свою улыбающуюся физиономию. На обороте: «Клуб нашего военного городка. Август 1940». На третьем снимке (весьма-весьма любительском – резкость поплыла не только по краям, но и ближе к центру) рассмотрел обнявшихся ребят в большой светлой комнате с кроватями в ряд. У двоих из них были очки. Это точно не военные… Для пионерского лагеря ребята слишком взрослые. Отгадка нашлась на обороте: «Студенты – химики в общежитии «имени монаха-химика Бертольда Шварца» первый курс. Сентябрь 1938 г.». У писавшего с чувством юмора и знанием советской литературы было всё в порядке. А чья это примечательная рожица? Так выходит, я ещё и в химическом институте успел проучиться. И в этой реальности тоже… А как же я стал лётчиком? Что-то по срокам не вяжется. В институте даже тогда учились не менее лет пяти. Наверно Алексей Журавлёв буквально воспринял лозунг «Комсомолец – на самолёт!» и не стал инженером-химиком – переквалифицировался в авиаторы.  Нечего, после войны станет. Может быть… Если повезёт.
Документы… Лётная книжка… Выписка из личного дела… Аттестат продовольственный… Комсомольский билет. Хоть что-то похожее на то, что было и у меня. Э! А почему в билете только два ордена на первой страничке? Боевое и Трудовое Знамя. А, вспомнил… Остальные будут потом, а орден Октябрьской Революции, вообще, только в 70 м году. Фотка в комсомольском билете была как копия из другой реальности. Вот ведь бывает же!
Письма…
Несколько писем от «матери». Для Журавлёва без кавычек. Беспокоится о здоровье, просит не рисковать (где же я слышал – «летай пониже»?), вопросы о быте, про кормёжку в столовой. Потихонечку сообщает о делах дома. Глава семейства просился в армию, а потом в ополчение, но его не отпустили. Он продолжает работать на фабрике. Младший брат присылал письма из училища, что у него всё в порядке. (Это хорошо, что пацан не попал в мясорубку 41-го. Если ускоренным выпуском не бросят на фронт, то, может, минуют его Крым, Харьков и Сталинград. Дай Бог этому пареньку…) Ниночка учится в школе и по вечерам помогает матери в госпитале. Судя по письмам, жизнь в тылу весьма несахарная, хотя впрямую об это не говорится. Весточек от «Любимой» не наблюдается. Думается, за отсутствием таковой.
Подводим итоги жизни того парня – Алексея Журавлёва, с точки зрения этого парня - Алексея Цаплина.
Уроженец Московской области, города Павловский Посад.
Семья: отец (Журавлёв Иван Прохорович), мать (Дарья Никитична) и младшая сестрёнка (Ниночка) живут там же. Младший брат (Александр) – курсант военного училища где-то в районе Ярославля.
После окончания школы поступил в московский институт на инженера химика. (Явно не МГУ, а вот какой? Неужели тоже родная Менделеевка?) В институте начал заниматься в аэроклубе Дзержинского района. Овладел пилотированием У-2. После окончания первого курса в 1939-м зачислен в Оренбургское лётное училище. Освоил Р-5, Р-z и И-15. После выпуска в мае 1940-го года направлен в смешанную авиадивизию. Принимал участие в боевых действиях с июля 1941 года. Сделал несколько вылетов на Р-5 на штурмовку войск противника. ( Ага, самоубийца). Переподготовка. Три боевых вылета на Ил-2. ** октября 1941 года при возвращении с задания атакован и подбит истребителями противника. Совершил аварийную посадку на аэродроме ****. Направлен в госпиталь. Находился на излечении в госпитале № **57. Предоставлен краткосрочный отпуск на Родину. Предписание № *** ***** от ** декабря 1941: прибыть в расположение 1-й учебно-тренировочной эскадрильи запасной авиационной бригады. Слава Богу, это на Щелчке! Добраться от Павлика до Щёлкова – пара часов. Правда, в моё время и на машине, если трасса будет без пробок. Стоп, а в этой реальности как?
Ладно, что имеем? Собственную «длиннющую» биографию молодого парня возраста двадцати лет примерно осмыслил ещё в госпитале. Не понял тогда только отдельных деталей, что же произошло тем чёрным днём в конце октября 41-го? Я-то в ноябре на своей «шестёрочке» столкнулся «в лобовую» с каким-то придурком, а этот парень получил «железок» от «мессера» и потом ещё приложился головой при аварийной посадке. И высшие силы зачем-то решили меня закинуть сюда. Взамен Лёхи Журавлёва, которой, видимо, не смог вытянуть свой последний бой…
Что в дальнейшем выдающегося должен был сотворить этот парень, я не знал. Может, только он смог бы «накрыть» что-то важное, (например, залепить РС в какую-то «шишку» типа Манштейна или Гудериана) и это могло изменить течение событий. И вот теперь я должен сделать то, что он не сумел… «За себя и за того парня».
Но ведь я, - это я; я же – не он. Я никогда не жил в Павлике. У меня не было сестрёнки и брата. И эти люди – не мои родители. Мне, вообще, надо на наш корпус новое «железо» у начальства выбить! А потом… Да мы с Василичем… Наши мужики тоже впрягутся, - чай не пальцем деланы! Мы точно к Новому году объём вала подняли бы и «провал» по выпуску компенсировали! А ещё я обещал Красотуле на антресолях разобраться, и зимние вещи уже можно доставать… И на «шахе» антифриз из радиатора начал подкапывать – надо будет на выходных покопаться... Отцу шарф мохеровый в Универмаге присмотрел… У меня же всё там... ТАМ – дела, завод, семья! Там моя Машенька уже с ума сошла. И как Лизке объяснить, куда я пропал. А что там родители… Мрак. От безнадёги выть хочется.
Прекратить! Всё! Я сказал «Всё»! Хватит.
Пробегись взглядом по промёрзшему вагону, еле-еле освещённому синеватым светом. Что, тут у всех весёлый жизнерадостный вид? Они что, все сытые - пьяные, им тепло и комфортно? Вон на соседней лавочке-скамеечке тётушка и девчоночка друг к другу прижались, но всё равно дрожат. Вон мужик в окошко смотрит – воротник драпового пальтишка повыше поднял. Лицо у него серовато-белое, только нос красный. В глазах, пялящихся вслепую в замёрзшее окно, такая тоска, что… Лучше и не спрашивать, что у него случилось. Эти люди уже знают, что такое «похоронка». Знают, что значит «отоварить карточки» и что будет, если с этими карточками что-нибудь случится. Они уже знают, что Война кончится не завтра и не следующим летом. Они знают, что такое работать по двенадцать часов без выходных и праздников.
Выходит, что я должен стать таким же, как они. Даже лучше. Чтобы через пару месяцев вылететь на фронт. И там можно хоть сдохнуть в тесной кабинке «Ила», но я просто обязан сделать то, что не смог реальный Лёшка Журавлёв... И совсем необязательно, чтобы потом его или моим именем можно будет назвать улочку или кораблик. Надо просто честно воевать. Мне. И за себя, и за него.
Ну, что за чёртик саркастически поёт в моей больной головушке: «Ага, лётчик – налётчик! А ты самолётом-то управлять умеешь?». Блин, надо будет – сумею! Вон, у меня ещё время в запасной учебной эскадрильи будет! А ещё я на самолёте в Адлер и Геленджик летал. Даже слово самолётное знаю – «рулёжка». И, вообще, у меня даже джойстик дома на столике стоял – я в «Ил-2 Штурмовик» играть умею!