Прошу рассмотреть очередной отрывок:

Простреленные парашюты и кирасу со шлемом мы презентовали пехоте. В ответ нам подарили солдатский ремень и пилотку для Бура, поскольку он вылетал на задание без них. А то в своём теперешнем виде стрелок бы дошёл только до первого патруля или до первого госпиталя. Вот именно до госпиталя. Когда перед блиндажом мы разоблачились и сняли я, - прожжённый комбинезон, а Бур - «защиту», мой стрелок морщился и охал. Конечно, броня кирасы отразила пули, а модифицированная телогрейка смягчила удары, но Устину Борисовичу досталось вполне прилично. Бани у пехоты на переднем крае не наблюдалось, так что для умывания нам просто нагрели ведро воды и выдали какой-то коричневой неприятно пахнущей тестообразной массы, которая оказалась мылом. Это типа прототипа будущего жидкого мыла. Оно вроде бы ещё от насекомых защищало. С дустом было, что ли? Или чем там вшей отпугивали? Мой запрос на нормальное мыло с апельсиновым или ландышевым ароматом был воспринят как уместная шутка.
Я отмывался от копоти и грязи, которой набрался, ползая по переднему краю и сидя в окопе под миномётным обстрелом. Поэтому не видел, как Устин Борисович стянул с себя гимнастёрку. Когда смыл со своей рожицы пену и посмотрел, как умывается мой стрелок, то тут же начал звать Кузьмича. На спине и правом боку у Бура были здоровенные синяки, причём с кровоподтёками. Стрелок ополоснулся, страдальчески поморщился и выпрямился, а потом сам показал на моё левое плечо и содранные локти.
«Ах, Боже мой! Джонни, меня ранили...» Оказывается, анекдоты про индейцев и ковбойцев (или индеев и ковбоев) здесь были не в ходу. Когда нас ремонтировали, чтобы не выть и не материться, я травил приколы именно на эту тему. Смеялся даже хмурый Кузьмич. Вот ведь коновал! Всё что только можно и нельзя он лечил йодом. Причём в таких количествах, что нам впору было отправлять в Хиросиму в августе 45-го безо всяких последствий для организма. Ему дай волю, так он бы нас йодом ещё и напоил. Но наши повреждения были отмечены и пролечены. У меня, кроме содранных локтей, пострадали от лёгкого ожога подбородок и щека, а из плеча достали какую-то мелкую, но весьма противную железку. Осколок от чего-то. Кузьмичу очень не понравился бок у товарища Смирнова. Устина Борисовича туго замотали широким бинтом, как будто майку одели. С меня было взято слово, что как только будем в полку, то обязательно покажемся своим медикам.
Ещё нам подарили вещмешок с буханкой армейского хлеба и куском копчёной колбасы (надо же, кто-то оказался до крайности запасливым товарищем). И не надо завидовать. Во-первых, её количество было довольно скромным, во-вторых: «Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки были вечно голодны-дны-дны...»
Кроме того, ещё пожертвовали две списанные плащ-палатки, которые завалялись у интенданта.
На фронте и в прифронтовой полосе путешествовать по ночам было дурным тоном. Обычно это сразу вызывало массу вопросов у местных подразделений, ведущих контрдиверсионную, патрульную и охранную деятельность. Так что переночевали мы на лапнике возле блиндажа гостеприимного комбата. Была ещё одна вещь, которая у меня лежала на совести свинцовой тяжестью. Я ничего не знаю о судьбе двух оставшихся машин и их пилотов. Особенно это было противно, что я потерял своего ведомого. Конечно же, я сделал всё возможное, чтобы защитить Сотника, но... Будем надеяться, что «дюжина» добралась до «передка», и Гришка сейчас «в гостях» у нашей «наземки». Но что буду говорить Храмову, Чернову и комиссару, даже не представляю. Вроде бы и не бросал ребят, и невиноват в случившемся, а всё равно в глубине души залёг осадочек.
В штаб пехотного полка, куда должна была отправиться попутная полуторка, мы выдвинулись утром, часов в шесть, в сопровождении пожилого бойца.  Попрощались с пехотой и взяли зарок обязательно встретиться в Берлине. При расставании спросил, на всякий случай, про своих соседей по палате в московском госпитале, но здесь про таких ребят не слышали.
Несмотря на то, что Устину Борисовичу в кузове устроили ложе из лапника и наших (подарили же) плащ-палаток, состояние моего верного стрелка внушало мне опасение. За ночь, кажется, ему стало ещё хуже. Бледность, круги под глазами, вероятно, были и у меня, а вот расширившиеся зрачки и учащённое дыхание мне не нравились совершенно. Я, конечно, не медик, но в этом случае и курсов оказания первой помощи вполне достаточно.

По дороге я развлекал красноармейца Смирнова. Ну что поделаешь: нет магнитолы в кузове полуторки, а ехать, как минимум, полчаса. Пришлось травить анекдоты. А чем ещё отвлечь товарища от созерцания июньского неба с лёгкой кучёвкой. Он же его не просто так разглядывает, а потому, что ему сидеть лихо. Впрочем, и лежать тоже. Среди прочего прочёл ему стишок:
Ветер воет, море злится, -
Мы, корсары, не сдаём.
Мы - спина к спине - у мачты.
Против тысячи вдвоём!
- Х-м, - задумчиво сообщил Устин Борисович, - почти как про нас - мы тоже спина к спине. А корсары, — это кто такие будут?
- Пираты с патентом. Англичанцы и французы, чтобы деньги экономить, не обычные военные корабли посылали в колонии, а набирали всех кого попало. Давали патент - что они как бы служат в их флоте, - и вперёд: грабьте тех, с кем мы сейчас воюем. Только добычей делитесь. Грабили, в основном, испанцев, а те, в свою очередь, вовсю грабили индейцев.
- Вот же народ подлый! - Возмутился Бур.
- И не говори, сплошные гуманисты и демократы, мать его ети. Евроинтеграторы хреновы. А те, у кого от выпивки и вседозволенности башка совсем с направляющих слетела, вообще начинали грабить и топить всех подряд. «Вольные пираты» - называется. Отпетый народ.
- Умеешь ты, командир, научные такие загибы делать, - с лёгкой завистью отметил стрелок. - Вроде и не материшься, а уж очень неприлично получается. А стишок мне понравился. Надо будет запомнить. Это из книжки?
- Ага, «Сердца трёх», Джек Лондон написал. Люблю я, понимаешь, про приключения всякие читать. А вот по школьной программе - хоть убей не могу. Мне за сочинение про Платона Каратаева двойку влепили по литературе.
- А что так?
- Так я написал, что он был мямля, дурак и хлюпик. Попал в плен - не фига о высоких материях рассуждать. Возьми чего потяжелее и конвоиру по башке, когда он ворон начнёт считать, а сам ноги-в-руки и ходу. Или оружие у него перехвати и в другого врага стреляй. Ребят таких же подговори, чтоб вместе навалиться - тогда точно справились бы. А то прибили его ни за понюх табаку, и чего толку-то?
- Ха, вот это по-нашему.
- А то. А вот учительница говорит, что надо внимательно было читать. И понимать философию Толстого «о непротивлении злу насилием».
- Мы этого не проходили. Я после восьмого класса в Свердловск на завод учеником токаря пошёл. А вечером - ФЗО.
- А по выходным, небось, футбол и танцы до упаду. Мог бы вместо этого книжки читать.
- Нет, товарищ лейтенант, - проговорил стрелок с некоторой обидой. - Я по выходным в ОСОАВИАХИМ ходил. Там и винтовку, и «Максима» освоил. И в аэроклуб направление дали, только закончить не успел - повестку прислали.
- Не шутишь, Устин Борисович?
- Да какие же тут шутки. В начале июня мы сдали все зачёты и допуски. Выполнил несколько полётов с инструктором. Эх, - вздохнул стрелок и сразу поморщился от боли.
- Не повезло вашему потоку.
- Всем не повезло. Аэроклуб расформировали. Матчасть, и всё что можно, - в лётные училища отправили. У нас потом многие, кто не попал в первую волну призыва, подали заявления в лётные училища. Я потом с пулемётных курсов тоже заявление подавал, но его отклонили. Вот такие у меня дела.
- Не горюй, товарищ Смирнов. Жизнь вещь интересная. Ещё неизвестно как всё обернётся.
Но для себя я уже сделал некоторые вывод о необходимости корректировки текущей реальности. Если получится.