- Как ваша поездка в Академию? Где вы пропадали? - первый вопрос, вместо приветствия, послышался из ярко освещенной столовой, едва Дашкова вошла и передала накидку, шляпку и перчатки. Конечно же слова принадлежали Никите Ивановичу.

        «Нет, меня все же раздражает это его пристрастие к еде!» - подумалось ей, она быстро прошла в столовую и убедилась — Панин сидел за столом, совершенно не интересуясь ничем, кроме выбора — что наколоть на вилку: хорошо прожаренный кусок окорока или ножку курочки с золотистой корочкой.

          «Действительно дилемма для столь просвещенного ума!» - княгиня, все так же не отвечая, ополоснула пальцы в воде, поданной лакеем и вытерла руки белоснежной салфеткой. Убежденная, что родственника не интересует ее ответ не стала отвечать, занялась ужином, положила себе немного курицы и готова была откусить кусок, но Панин, вдруг, внезапно повторил первый вопрос:

           - Так что там в Академии, дорогая?

           - Наконец-то заговорили на русском, - первое что пришло в голову ответила Дашкова, пообещав, что больше, пока не насытится, не скажет ни слова. Пусть невежливо, но она вот-вот потеряет сознание от голода. Многочисленные визиты к родственникам и знакомым не позволяли остаться у них на обед.

            - Надо же… Все профессора внезапно забыли латынь?..

       Дашкова не отвечала, казалось она стала соревноваться с Паниным в быстроте поглощения пищи, чем вызвала возмущенный взгляд и его негодование — в присутствии Никиты Ивановича относиться так к еде не позволялось.

       - Ммм… Полноте, Екатерина Романовна, не спешите, еды достаточно. При таком механическом поедании вы не уловите удивительно нежный вкус, мой волшебник-повар трудился над соусом  весь день… Нельзя же есть и видеть перед собою только объект, где ваше понимание и уважение к прекрасному?..

          Дашкова продолжала поглощать пищу, но уже медленнее.

         - Благодарю вас, а то можно подумать, что я зря плачу повару такие деньги… Ммм… необыкновенно… Вы так и не ответили.

        - Я пыталась правильно сформулировать сказанное императрицей. И какие выводы следует из этого сделать.

           - Интересно.

           - Вам интересны мои выводы, или вы ничего еще не слышали о выступлении императрицы?

            - Что-то слышал, но был занят другими вопросами. И что же, Екатерина Романовна, вы смогли высказать свое возмущение? Вы гневались, насколько помнится, недавно. Или же две подруги нежно обнялись и позабыли обиды?

          - Никита Иванович, не говорите ерунду. Да, гневалась. Да, сердилась. Но то, что в Академии я услышала русскую речь… примирило меня с государыней… Я не согласна с нею, что все внимание она уделяет техническому образованию. Ведь человек должен уметь не только считать, но и рассуждать! Знать современных философов, понимать гениальную суть их мысли.

           - Словом, государыня вас опять в себя влюбила.

         - Нет, нисколько! Она просто совершенно изменилась. Стала уверенной, собранной. Видно, что понимает чего хочет, это не расплескивается, не облекается в туманные рассуждения, не напоминает волнения моря. Это … звучит жестко и категорично. И мне понравилось. Представляете, Никита Иванович, в конце государыня произнесла: «потом будете стихи и оды слагать»! Как это ново, неожиданно!И смело! Больше всего звонко прозвучало «потом», то есть, как я понимаю, сначала дело, а потом уже оды слагать! Нет, во истину — браво!

        - Вы снова восхищаетесь ею!

         - Если мне будет позволено и оказано высочайшее доверие, я буду служить, там, где смогу принести большую пользу! Я поняла, что готова попросить аудиенцию у Ее величества и изложить план, свои мечты. Убеждена, что они совпадут с ее взглядами на образование! Я смогу убедить ее в своей правоте, в нужности моего служения обществу.

            - Не рано ли, опять можете поссориться.

            - С чего бы это? Раньше существовало всего одно разногласие между нами — эти… графья Орловы. Теперь их нет рядом с нею и…

          - И вы сложили оружие? Так не будьте наивны! Нет Орловых, будут какие-то Гусевы, Канарейкины. В наш век фавора — это неизбежно. А женщина на троне… Всегда будет мужчина, несколько мужчин. До сих пор не понимаю, почему Екатерина Алексеевна отвергла мой проект. Глупость, свойственная только женщинам. Она все равно использует только те сведения, которые даем ей мы — доверенные лица, а чем плох тот совет из мудрых и наделенных властью министров, который предложил я? Просто слава, если все решения правильны, доставались бы не ей! Да и дружба двух женщин — смешно! Она заканчивается, когда в иголке кончается нитка. Не питайте иллюзий, Екатерина Романовна, вас используют, если понадобится, и выкинут.

        Дашкова недолго поспорила с родственником, пространно рассуждая на эту тему, так ничего ему не доказав.

***

          Петр Александрович Румянцев с изумлением покрутил в руках срочный приказ императрицы отправляться в Малороссию и назначение его генерал-губернатором новой провинции. Между бровей пролегла глубокая морщина.

         «Что это? Опала? Повышение? Знак величайшего доверия? Я — солдат, а не чиновник!.. Мне — боевому генералу снопы считать и поросят?! А так ласково общалась, так интересовалась написанием военных трудов! И вот, вниз опустила. Может кого-то желает продвинуть на мое место? Много молодых офицеров появилось. Но тогда бы фаворитов двигала. Только вон Орлова так двинула за Урал, что долго его не увидим. Эх… Все мы слуги государыни, смогу ли я противиться ее решению — нет, конечно же нет. Кого назначить в столь баламутные земли может? Только верного человека. Так что не стоит горячиться. О Разумовском давно ходят слухи, Теплов еще давно замесил интригу. С другой стороны, войны с турками не избежать. Неплохо бы изучить поле будущих сражений подробно, лазутчиков направить, чтобы все описали: крепости, броды, деревеньки. Малороссия  почти рядом с будущим театром военных действий. Собрать полезные данные кровь с носу нужно. Да и казаков пора от хат оторвать, да регулярное войско из них для блага наших границ организовать. Начнись война, а они  больше на разношерстную банду башибузуков похожи. Тьфу! Ни порядку, ни строю не приучены. Скорее всего именно потому государыня и отправляет меня. И называется это высочайшим доверием! Чем раньше начну подготовку, тем больше успеха добьюсь. Еще бы полки дала, совсем хорошо. Дальновидна наша государыня!» 

        Повеселев, Румянцев без сомнения оценил  свои силы и умения, а так же перспективы переезда в Малороссию, прежде всего те, что давала возможность самостоятельно стратегически подготовиться к будущей войне - близость к землям Османов.

     Прикинул, что бы выпросить, кроме нескольких полков для дальнейшей службы. И решил рискнуть. Знавал он одного офицера -про себя называл его «оторви башка», авантюрист, но поцелован в маковку самой Судьбой.  И как нарочно — казаков знает, ходили под ним малыми отрядами. Самый нужный для него в подготовке к войне с турками человек. Вот только сидит сейчас сей молодец в тюрьме и готовится исполнить решение Военного трибунала. Сможет ли он, генерал, найти нужные слова и убедить государыню, не казнить, а позволить использовать человека в трудном деле? Но рискнуть стоило.

          Смущала еще князя неизвестная фигура, что займет его место. Как-то все офицеры, по его мнению, немного не доросли… С другой стороны, в мирное время самое оно — назначить новое лицо: и в армии станет своим, и нужды научится видеть, понимать и решать. Только бы не штатского, не «диванопротирателя-царедворца!

           «И все же, кого мыслит государыня назначить? К себе призвала перед моей отправкой, значит не только секретное напутствие даст, но и обсудит назначение. Иначе бы вместе с документами о моем отбытии, прибыл бы ее ставленник! Получается, на мое мнение станет опираться или хочет убедиться, что я одобрю. Не буду гадать»

***

         В карете без гербов, которую подали Екатерине и Шешковскому, ехали молча. Топот лошадей сопровождающей охраны гулко звучал в темноте. Государыня не могла поверить словам Степана Ивановича, настолько сообщенная им информация не увязывалась в ее понимании. Каждый поворот кареты она вздрагивала, напрягаясь от бурлящих в ней чувств. Мыслей не было. Как она начнет разговор — не знала. Как расценить поступок человека, которому доверяла — не понимала!

        Наконец карета остановилась, Екатерина еще надеялась, что выйдет и не увидит знакомого дома, но ее желания свыше не услышали. Это был дом Михайло Васильевича Ломоносова…

           На стук в дверь выглянул слуга и испуганно, забыв поклониться государыне, умчался вглубь дома. Шешковский вежливо придержал государыню за локоть и махнул своим людям. Те быстро вошли в помещение и с охраной императрицы заняли все комнаты. Только после этого Шешковский провел Екатерину в гостиную, где уже зажгли свечи.

            Ломоносов, абсолютно невозмутимый, вышел из подсобных помещений и сел напротив государыни.

         - Выйдите все, - произнесла Екатерина, с трудом разлепив пересохшие губы. Честно говоря она себя ощущала преступницей, надеялась, молилась как умела, что это ошибка.

           Ломоносов молчал, куда-то внезапно пропал гостеприимный хозяин и друг.

               Охрана вышла, выполнив приказ, но Шешковский заупрямился:

           - Государыня, не положено.

          - Степан Иванович, мне ничего не грозит в этом доме. Я должна поговорить с Михайло Васильевичем наедине.

       Шешковский спокойно выслушал, не показав недовольства, вышел и прикрыл дверь. Повернувшись к ней лицом взялся за ручки, чтобы при малейшем шорохе ворваться и спасти императрицу.

             - Михайло Васильевич, мне сложно начинать разговор, но вижу: вы знаете зачем я здесь, - Екатерина с трудом подбирала слова.

            - Догадываюсь, государыня Екатерина Алексеевна, раз уж господин Шешковский прибыл, да карета его. Арестовать меня решили?

          - С чего вы взяли?

          - Когда в гости или по делу приезжали, Шешковского не брали, - попытался пошутить Ломоносов, но вышло невесело.

          - Михайло Васильевич, документы по фарфору мастера Дмитрия Виноградова, которые мои люди ищут, находятся у вас?

            - Да, у меня.

           - Но как же так?!. Почему?! - вскинулась Екатерина, со слезами на глазах, не веря и не понимая его поступка, - Вы же знаете… Да что там знаете! Вы сами подсказали решение вопроса по печам и температурам для мастеров по оружию, вы знали, как они необходимы! И не признались… Столько времени утеряно! Почему?! Мы же друзья, по крайней мере, я считала вас своим другом и помощником…

          - Вижу и теперь верю, потому сами и приехали, чтобы меня и семью не упек в застенки Шешковский. Дурак я был, не гневайся, государыня Екатерина Алексеевна, боялся я.

                   - Чего?! Вы под защитой государства, вы и вся ваша семья!

           - Боялся, что как Митьку Виноградова, друга моего, упечете куда-нибудь, в застенках буду видеть токмо колбы свои. Боялся, что не увижу жену свою, деток, студентов… людей. Боялся, что не будет споров с оппонентами… Заточения я боялся, государыня. Не хотел повторить горькой судьбы Дмитрия. Он секрет открыл, а его на цепь посадили — хороший урок всем.

          - И это при всем моем уважении к вам и любви, почитании… Не понимаю…

         Ломоносов вздохнул, подошел к камину, отодвинул кирпич, потайной механизм сработал, открыв небольшое углубление. Оттуда ученый достал скрученную и перевязанную тетрадь в потертом кожаном переплете. Подержал в руках, замерев на мгновение, смотря в огонь.

         Екатерина замерла, боясь дышать и шевельнуться — вдруг кинет бумаги в огонь...

           - Вот они, бумаги Дмитрия. Я тоже занимался некоторое время фарфором. Но не так вгрызся в это дело, как он. Бросил, если бы настойчив был, открыл эти формулы сам. Но не интересно стало. Приехал как-то к нему, он тогда еще на цепи не сидел, но к нему никого просто так не пускали. Видел Митька охрану свою, да барона Черкассова. Одичал. Без слова человеческого. Тайно, ночью я рубль серебряный дал часовому, он и допустил меня к другу.  А он старик стариком, в его-то годы! Глянул в глаза его ясные, аж в душе холод пошел. Вроде и радуется, что получилось у него все с фарфором, опыты закончил, формулу вывел… А душа мертва. Говорит: «Хочу домой, хоть куда из этих стен проклятых.  Запах травы почуять. В реку прыгнуть с головой, копоть всю смыть! Людей увидеть, меж торговых рядов пройти… Человеком стать...». Поговорили мы, учебу свою вспомнили, тут он мне эту тетрадку и отдал. Сказал, чтобы сохранил. Видно чувствовал, как с ним дальше судьба поступит. После смерти его я полистал тетрадку, но Дмитрий зашифровал всё. Возьмите документы, государыня Екатерина Алексеевна. Не брошу я в огонь труды своего друга.

         Екатерина взяла записи, что протянул Ломоносов, но открывать не стала. Михайло Васильевич присел на край стула.

          - Что теперь меня ждет?

         - В каком смысле?

           - Я же преступление совершил. Об одном прошу, пусть семья не отвечает за мой грех.

         - Дорогой Михайло Васильевич… - начала Екатерина, замолчала, пытаясь понять саму себя, подобрать правильные слова оказалось непросто, но она их нашла, - Я сердита, но не на вас, а на те устои в которых вы жили, ваш друг Виноградов. Каждый бы опасался за себя и семью, имея перед глазами замученного мастера. Каждый. Не со зла вы так поступили. Не за что мне вас называть преступником и наказывать. Так сложилось. Прошлого нельзя изменить. Мое расположение к вам, моя уверенность, что вы еще много чего изобретете останется неизменной.

***

           - И что, никак не наказала государыня Ломоносова? Ничего ему не сделала?! - глаза у Митьки округлились от удивления, он пожал плечами, - Так разве бывает, Степан Иванович?

           - Бывает, Митька, ешь давай!

            - Получилось так, как вы говорили!

            - Что я говорил? Я иногда много вещаю, ты конкретно повтори, а то опять, по горячности своей, чего не так понял.

            - Все так, Степан Иванович! Государыня наша умеет, нет! Она видит грань между преступлением и ошибкой. Вот, - рот Митьки растянулся от удовольствия. В ожидании похвалы он выпятил грудь колесом и откинулся на спинку деревянного стула, но тут взгляд его упал на тарелку, где призывно лежала квашенная капуста, которой смачно похрустывал начальник. Так и не дождавшись, Митька начал резво работать ложкой, изредка поглядывая на Шешковского.

          Тому надоели эти взгляды, да и мысли о судьбе смышленого парня замучили. Едва насытился, отложил аккуратно приборы, но говорить ничего не стал, подождал пока помощник доест, потом озадачил:

          - Решил я, Митька, что пора тебе идти учиться. Хватит по кабакам да ямам болтаться. Голова у тебя сообразительная, начнешь учебу, глядишь и человеком станешь.

       - А сейчас я что, не человек? Две руки, две ноги, голова, разговариваю!

          - Все это так, но грамоте ты не обучен, читать, считать, писать умеешь?

         - Чтобы под кустом лежать и выслеживать никому грамота не нужна.

          - Ха! Не скажи. Вот едет какой иностранец, замысли он чего плохого, с подельником своим беседует, ты рядом стоишь, а ничегошеньки не поймешь! Плохо?

         - Конечно плохо! Так иностранцами иностранная коллегия пущай занимается! Нам-то они к чему?

         - Говорю же: темный ты человек, Митька!

       - Степан Иванович, по сравнению с вами или тем самым… Ломоносовым, конечно, дурак. Но я же умею то, чего многие не умеют!

           - Митька, мало этого. Вот жалование ты свое не брал у меня уже год. Давай купим тебе дворянство и пойдешь учится?

            - В Академию?

            - Ага, сейчас, в школу, потом в университет. Юристом станешь. Все законы будешь знать… Каждый тебе станет кланяться. Уважаемым человеком станешь.

         - Степан Иванович, а как же сыск? Как же служба государыне и наследнику? Вы меня так хорошо настроили тогда, проняло до глубины души!

          - Государыне всякие слуги нужны, а особенно грамотные. Время такое настало. Много воли дала, возможностей всяких. Ты парень сообразительный, баламут правда, но знания твою голову к земле опустят.

          - Подумать могу?

           - Можешь, до утра. Отказ не приму, так что спи лучше.

Отредактировано Margohechka (22-02-2022 20:46:17)