Блин! Братцы! Достали вы меня с усами! Запоминайте все: Николай был бритый!!!! БРИТЫЙ!!!! Взойдет на престол - вааще под Котовского ходить будет! Не люблю я растительность на лице (и на голове тоже!) Мой Николай! Захочу - он еще и на нудизм моду введет!!! 

Боря, жжошш!!!         

Кусочек проды от Бориса.
(Усы еще не проросли...    )

Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)

Она сидела на диване из всех сил стараясь не разреветься. Только что от нее вышла ее мать, Виктория –Александрина, новая императрица Германской Империи. Мама, мама, как же ты можешь?! Она закусила губу, снова вспоминая жестокие слова матери:
-... Я понимаю твои чувства, Моретта, но и ты должна понять: как принцесса Гогенцоллерн, ты не имеешь права жертвовать политическими интересами Империи в угоду чувствам. Твой брак с этим русским, – боже, какое брезгливое выражение на ее лице! – противоречит интересам твоей Родины. И потому я настаиваю на том, чтобы ты, именно ты, написала ему письмо, в котором сообщишь о расторжении помолвки!..
Когда мать первый раз сказала ей об этом, в тот страшный день – день кончины дедушки, она бросилась было к брату. Вилли всегда помогал ей, он нежно любит Ники как брата и друга. Но у покоев стояли гренадеры, скрестившие штыки, когда она попыталась пройти к брату. Вечером за ужином мать заявила, что Вилли – под домашним арестом. Все что удалось сделать – это послать через фрейлину записку с криком о помощи в русское посольство...
А теперь и ее свобода передвижения сильно ограничена. Конечно, дюжие гренадеры не стоят под ее дверьми, но маменька приставила к ней своих фрейлину и камеристку – чопорную англичанку леди Челси и громадную, прямо-таки нечеловеческого роста шотландку Элизабет Дьюл. Они следят за каждым ее шагом, роются в ее бумагах, допрашивают ее камердам и горничных. Ведь предлагал же ей Ники взять двух-трех девиц из России. Тогда она отказалась, а теперь... Слезы поползли по ее щекам: сейчас русские, верные и преданные как kazak’и ее любимого, были бы ее главными союзниками и помощниками... Она даже представила себе, что сейчас могла бы слышать русскую речь и...
... В первую минуту она не поверила своим ушам. Она услышала характерные, протяжные русские слова, перебиваемые шепелявой английской речью. Говоривший по-русски энергично выругался. Она слегка покраснела – однажды, еще в Гатчине, она уговорила подвыпившего Ники перевести ей несколько наиболее часто слышимых фраз, и вот теперь одна из них, наиболее непристойная ,прозвучала в Городском Дворце. Если верить тому, что она только что услышала, некто совершенно не верит в благородное происхождение леди Челси. Напротив, выходит, что этот некто – отец надменной британки, вот только совершенно не рад встрече с дочерью, которая не просто кокотка, а и вовсе: не человек, а собака ...
Только что не отшвырнув пытавшуюся загородить дорогу мисс Дьюл, в комнату ворвался kazak, которого Вильгельм выпросил у Ники в тот памятный приезд в Россию. Увидев Моретту, он вытянулся во фрунт и нещадно коверкая немецкие слова громогласно отрапортовал:
- Ваше Императорский Высокость! Я послать от ваш брат! Приказ – передать Вам в рука. Лично.
Он протягивает сложенный вчетверо лист, извлеченный из-за обшлага мундира. Она схватила его стакой поспешностью, словно это был глоток воды, предлагаемый жаждущему в пустыне. Мелкий, твердый почерк брата. «Любезная сестра, дорогая моя малышка Моретта. Мне сообщили, что твое письмо доставлено адресату. Он принял живейшее участие в наших непростых обстоятельствах. Зная характер нашего друга и кузена, я полагаю, что тебе не долго осталось ждать встречи с предметом твоей любви. Я благословляю тебя. Твой брат, кронпринц Вильгельм. P.S. Сожги записку. Не стоит волновать матушку»...

Рассказывает старший урядник атаманского полка Степан Шелехов

...Так что вот, обретаюся я в городе Берлине. Город ничего себе, но супротив Питера пожиже будет. Служу при принце Вильгельме, донскому бою его обучаю. Ужо два года, на третий пошел. Это меня наш цесаревич определил. А вернее сказать: не цесаревич, а брат мой молодший, Егорка. Теперь, правда, уже не Егорка – подымай, брат, выше! Ординарец Его Императорского Высочества Наследника Престола Всероссийского, подхорунжий Егор Шелехов, а не абы кто!
Наш-то цесаревич вовсе прост да душевен. С атамнцами – запросто, иной раз из одного котла кулеш хлебал, лозу рубил, пластунскому делу обучался. За удаль да за воинскую сноровку, он брата Егора к себе и приблизил. Теперича братан мой – ого! рукой не достанешь!
Правда, толку нам с братьями не много стало. Егор лишнего ничего у цесаревича не попросит. Если б батюшка наш, Николай Александрович, пошли ему господь многия лета, сам не интересовался, как, мол, Егор, там твои поживают? – вовсе б ничего и не было нам с того, что брательник в свите. А так: брат Николай – полусотней командует, брат Фрол – урядник, отцу с матерью в станицу почитай чуть не каженный месяц  подарки, а я – при Вильгельме, будущем ерманском императоре. И тож человек не последний...
Вот, к примеру, вчера – после того, как господин Вильгельм со мною в фехтовальной зале косточки друг дружке помяли, велел он мне в город идтить, да кой-какие письма поразнести. Письма я поразнес, а на обратной дороге подходит ко мне человек. Наш, рассейский, ежели по мундиру судить – советник титулярный.
- Не скажешь ли, братец, час который? Часы вот позабыл...
Сунулся я было за часами, да чувствую: в руку мне бумажка тычется. Пока соображал: что за оказия такая, глядь – ан человек-то тот уж и дале пошел. Обронил только так небрежно: в пять часов, мол, завтра, на Александрплатц, в вокзале.
Только ушел он, я в кондитерскую завернул. Кофею там спросил, сижу, будто пью, а сам бумажку осторожно развернул – мати господи! Письмецо от брата моего, Егора! «Здорово, братан – Степан-великан (так он меня в детстве звал). Тому, кто весточку сию передаст, доверяй как батьке родному. Что велит – делай. А за то выйдет тебе великая слава и государю нашему (так они про меж собой цесаревича именуют) большую службу сослужишь. За сим, брат твой, хорунжий Атаманского полку, Егор».
Перечитал я еще раз. Рука братня, евойные буковицы завсегда кривоваты. Ох, как взлетел – хорунжий! А про то, чтоб тому, титулярному, подчинится – ясен вопрос! Видать, тут дело государево..
...Вот  и стою я, стал быть, у входа на платформу. Народищу – тьма. Одни куда-то спешат, по делам своим. Другие – просто глазеют, интересуются .Ну и я, вроде как со вторыми вместе...
- Здравствуй, братец. Что ж это ты здесь стоишь, а не в ресторацию зашел? 
Оглянулся я. Тот самый, титулярный. Только сегодня не в мундире, а в партикулярном. Принял меня за локоток и в ресторацию. Себе чаю спросил, мне – стопку очищенной. Пока сидели, он мне все и обсказал: зачем прибыл, какой от меня службы ждет, и для Вильгельма  письмо от цесаревича передал. Да еще пакет такой, увесистый. За ним велел следить пуще глаза. Честно обсказал: деньги там для принца германского от нашего цесаревича. Мол, как он сейчас под арестом сидит, пригодятся.Обговорили мы, как он мне весточки передавать будет, что, да где, и пошел он дале, а я еще посидел, до только что не наметом – к Вильгельму.
Письмо он прочел, пакет с деньгами вскрыл – аж прослезился. Своим двум ближним офицерам: Ойлибурху (граф Филипп цу Ойленбург – друг детства Вильгельма II) и этому... фамилия у него смешная... Вальдурзею (Альфред фон Вальдерзее – офицер для поручений при Вильгельме I, дружил с Вильгельмом II в дальнейшем начальник Генерального Штаба) показывает, вот мол, какой у меня друг и брат в России. И меня, по плечу хлопает: быть тебе, Штефан (эдак он меня, на ерманский манер зовет), быть говорит тебе у меня дворянином и офицером в гвардейских уланах. А потом написал записку да велел срочно отнесть ее сестре своей, нашего цесаревича нареченной, принцессе Виктории...

Рассказывает кронпринц Вильгельм.

...Идея, предложденная подполковником Васильчиковым, крайне взбудоражила не только меня. Даже моя доброетельная Дона (Авгу́ста Викто́рия, Августа Виктория Фредерика Луиза Феодора Дженни – супруга Вильгельма II, императрица германская) и та пришла в нервное состояние, узнав, правда без подробностей, план дерзкого побега Моретты. Друг и доверенное лицо Ники прибыл в Берлин инкогнито, но я сразу узнал его по описанию своего kazak’а. Prince Serge предложил организовать исчезновение Моретты из оперы. Это единственное место, куда Моретта может выежать не привлекая подозрений, где присутствует множество людей, проследить и проверить которых невозможно. Абсолютно.
За  дело мы взялись уверенно и, я бы, наверное, определил, радостно. И помочь Ники, следуя заветам незабвенного дедушки, и насолить матушке, которая просто помешалась от своей англофилии и руссофобии. Конечно, на нее слишком сильно повлияла болезнь папеньки, но все же нельзя так забываться!
Дона сообщила maman о своем намерении посетить оперу. «Тангейзер» не слишком любим матушкой, но, однако ж, она не стала противиться,полагая, что мрачная и торжественная музыка его соответствует моменту и общему настроению, а мораль оперы возможно наставит сестренку «на путь истиный». Ее согласие простерлось настолько, что она даже сама пригласила Моретту, избавив тем самым моего верного Штефана от необходимости вновь прорываться с боями в ее апартаменты.
Вечером Дона и Моретта отправились в театр. Я не поехал с ними. Не только из-за того, что вместе со мной в театр отправилась бы целая толпа маменькиных шпионов и соглядатаев, а и потому что был рад провести вечер с моими любезными Вильгельмом и Фридрихом (Вильгельм и Эйтель-Фридрих – старшие сыновья Вильгельма II. В описываемый момент им 6 и 5 лет соответственно), с которыми я до ночи играл в лошадки и солдатиков, изображая взятие Седана.

Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)

Когда maman предложила ей поехать в оперу, она не поверила своим ушам. Ей не только разрешат выехать из дворца, но и даже повидаться с милой Доной, супругой Вилли. И пусть вместе с ней поедут эти противные леди Челси и мисс Дьюл! Пусть она будет слушать совсем неправильного Вагнера (в глубине души она была согласна с Тангейзером). Зато как приятно снова оказаться там, где она была вместе со своим Ники, там, где они шептали друг другу божественные признания под божественную музыку...
В ложе она сидела с лева. Конечно, ей очень хотелось сесть рядом с Доной, но мерзкая леди Челси нагло влезла между ними. И вот теперь, вместо того, чтобы держать за руку свою невестку, он вынуждена нервно теребить свой  жалобно похрустывающий веер, лишь бы чем-то занять руки...
- Моретта, здесь сегодня так жарко, – громко прошептала Дона, повернувшись к ней и ласково глядя ей прямо в глаза. – Я позабыла веер в карете, ты не будешь столь любезна, не одолжишь мне на минутку свой?
Она передала веер. Показалось, или нет? Дона чуть заметно кивнула головой и немножечко скосила глаза, словно указывая... Куда? На дверь?
- Что с вами, ваше высочество? Вы совсем не смотрите на сцену, – леди Челси (Будь она проклята!) вперила свои свои светлые глаза в нее, словно воткнула раскаленные иголки. Внезапно она подумала, что давешний kazak был прав!
Послушно повернувшись, уставилась на сцену. Но действие не зданимало ее. Отец болен, и если... Она гнала от себя эти мысли, но они снова и снова возвращались к ней. Ведь после отца на престол взойдет Вилли, а он не собирается противится ее счастью. Боже вой, мама, что же ты наделала?..
- Моретта, благодарю, – снова жаркий шепеот Доны. Что? А, невестка протягивает ей обратно веер. И снова этот непонятный взгляд. А это что такое?..
Из сложенного веера торчит уголок бумажки. Она чуть отвернулась, загораживая веер от маменькиных соглядатаев, вытащила листок, развернула... «После песни о вечерней звезде, выйди в туалетную комнату. Тебя ждут.»
По телу пробежала судорога, словно от гальванизма. Сердце застучало часто-часто, жаркая кровь прилила к лицу.  Вот: он, он пришел за ней, он не забыл, он примчался на помощь, как рыцарь из древних баллад, по первому же зову своей возлюбленной!  На сцене запел хор рыцарей, и теперь он показался ей гимном торжества любви...
В третьем акте, как только смолк Вольфрам, она поднялась, и неслышно прошмыгнула к выходу. Теперь туалетная комната... Вот она...
- Государыня, прошу вас, – негромкий, удивительно занакомый голос. – Прошу вас проследовать за мной.
Она обернулась. Перед ней склонился в изящном поклоне человек в офицерском мундире прусского гвардейца.
- Prince Serge! – прошептала она и повторила уже громче произнесла по-русски – Ya rata vas vid’et .
- Государыня, сейчас не время для церемоний, прошу меня извинить – Васильчиков крепко взял ее под локоть. – Нам нужно торопиться...
- К Ники? – спросила она, замирая от сладкого ужаса.
Васильчиков чуть усмехнулся:
- В конечном итоге, – разумеется, к государю. Ну, а сейчас, – он протянул ей длинный подбитый мехом плащ с капюшоном, – Сейчас я прошу вас, государыня, дайте мне вашу шляпу и наденьте вот это.
Внезапно на нее накатила какая-то апатия. Ноги стали ватными,руки плохо слушались. Бегство! Это слишком серьезный шаг, хотя... Не понимая что происходит, она сняла шляпу и протянула ее Васильчикову. Тот немедленно закутал ее в длинный плащ, скрыв капюшоном лицо почти целиком. Она успела заметить, как князь Сергей протянул ее шляпу какой-то молодой женщине. Она вяло удивилась тому, что незнакомка, надев ее шляпу, стала удивительно похожа на нее.
Васильчиков влек ее вниз по лестнице, на ходу давая короткие приказзания еще нескольким людям, торопившимся рядом:
- Владимир Семенович, вы – на вокзал. С актриссами рассчитаетесь не ранее, чем отъедете от Берлина на сорок верст. Лубенцов! Постарайтесь по дороге в Гамбург наделать побольше шума! Федор!
- Карета готова, ваш-ство.
- Давай!
Только оказавшись в карете, она снова стала приходить в себя и воспринимать окружающее. Скосив глаза, она наблюдала за тем, как Васильчиков, серьезный и нахмуренный что-то быстро написал в блокноте, вырвал листок и передал куда-то вперед, на козлы:
- Передать немедля!
Она взохнула:
- Ах, любезный князь, как все же жаль, что... – она запнулась, – что цесаревич сам не смог приехать...
Губы князя вновь тронула легкая ухмылка:
- Ох, государыня, если бы вы только знали, каких трудов стоило уговорить государя не ехать за вами лично...
Через два часа они были в Потсдаме. Вихрем пронеслись по ночным улицам, остановились у вокзала:
- Прошу вас, государыня. Нам надо поторопиться. Поезд на Копенгаген отходит через четыре минуты...
Она несколько испугалась, когда поезд ввез их снова в Берлин, но усталость и нервное напряжение взяли свое. Уютно свернувшись калачиком, она замерла в своем плаще, точно мышка в норке. Мерный перестук колес убаюкивал ее...
- Государыня, – негромкий голос вторгся в царство Морфея.
Она с трудом оторвалась от видения милого Ники, открыла глаза. Перед ней стояли на вытяжку рrince Serge и еще двое, в штатском платье, с выправкой офицеров русской гвардии:
- Государыня, мы миновали границу Рейха и теперь находимся на территории Дании. Вашей аудиенции просит принц Вольдемар...

тока мааааленькая...