Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Алексея Ивакина » Ленинградский ноктюрн


Ленинградский ноктюрн

Сообщений 151 страница 160 из 367

151

Переделка последнего эпизода:

В мешке останки четырех бойцов. Выкладываю большие кости — конечности — так как они должны лежать у человека. Ноги внизу. Руки вверху. Осколки черепа на подушку. Зубы россыпью чуть ниже. Вместе с землей. Ключички выкладываю — как должны быть. Нотной стройкой — ребра. Из одного ребра торчит пуля. Не трогаю ее...
Вдруг, за спиной кто-то говорит полушепотом. Но я слышу:
-Мама, смотри... Скелеты!
Резко, словно вынырнув из какого-то липкого сна, я возвращаюсь в реальность. Оглядываюсь. За спиной стоят две женщины. Старшей — лет сорок. Младшей — на двадцать лет меньше. Обе с каким-то суеверным ужасом смотрят на череп в моих руках. К ним  подходят еще несколько человек — краснолицый мужик и несколько детей. Подойдя, они замирают, словно споткнувшись о невидимую стену и не дойдя до гробов буквально полшага.
Я отворачиваюсь и продолжаю свое дело. Понятно, очередную экскурсию привезли.
-А, так это поисковики! - со знанием дела говорит мужик. В руке его бутылочка пива. Жарко, понятно. Тоже пива хочу. - Вот новых нарыли и хоронят.
Чувствую себя клоуном на арене.
-Тут наши оборону держали...
Меня едва не подбрасывает от этих слов.
-...а немцы атаковали и никак не могли взять Синявинские высоты.
Очень патриотичненькая версия истории. От которой тошнит.
-Папа, а почему они воевали тут?
Раньше мы спрашивали — за что они воевали...
-А это потому что два диктатора — Гитлер и Сталин — не могли поделить Европу и стали из-за этого воевать друг с другом.
У меня в руках бедренная кость. Хочется развернутся и вдарить мужику по морде.
-А они плохие были, да папа?
-Да, дочка. Очень плохие.
Я не выдерживаю и поворачиваюсь:
-Извините, но Вы мешаете.
Мне мешаете. Мужикам мешаете. Всем мешаете.
Я жду типичного наезда - «Да чо, брат, мы посмотрим брат!».
Не брат ты мне...
Мужик хочет сказать что-то подобное. Но у него не получается. Его за руку дергает дочь:
-Папа, пойдем еще погуляем? А то тут страшно...
Я возвращаюсь к костям своих предков. Мне тоже страшно. За будущее.
Зачем мне это все? Что я тут делаю? Меня называли гробокопателем. Меня называли мародером.  А я как тот ныряльщик, знающий цену глотку воздуха. Передо мной... Вокруг меня.. Смерть. Поэтому я ценю жизнь. Ту, которая у меня есть.
Кости стучат по дереву.
Один гроб полон, второй, третий... Накрываем их крышками.
Младшего лейтенанта Уткина в отдельный. Пусть даже это и не он... У него на лобовой кости черепа аккуратная дырка. Снайпер работал. Или случай, что на войне часто равнозначно.
Кости у него черные. А зубы белые, молодые. Сколько ему было в сорок третьем? Двадцать семь всего.
Землю, оставшуюся в мешке, высыпаю в гроб — это земля, которой лейтенант Уткин стал. Да. Он стал быть землей. Быть землей. Быть. Стал. Точка.
Накрываю гроб крышкой. Больше я тебя не увижу, лейтенант Уткин. Или кто ты на самом деле?
И так ли это важно?
Какие-то птички щебечут над кладбищем. У них брачный сезон. И солнце жарит, что есть мочи.
Как-то даже непривычно.
Сажусь на гроб перекурить. На пустой, естественно. Пока в нем нет людей — это просто ящик. Смотрю на часы. Блин... Опять час исчез. Когда берешь в руки кости — время и пространство сжимаются в какую-то сверхплотную точку. И вне этой точки — ничего нет.
Только сейчас я обнаружил, что Рита и мужики сложили уже всех остальных по своим новым постелям.
Да. Для меня гроб — это постель. Последняя. Не крайняя... Именно, последняя.
Ну, вот и все Раскладку закончили. Разложили косточки.
Можно собираться домой. Еще успеем покопать.
Но Мишка просить помощи. Бойцы его отряда работают. Тамбовчане и Северодвинцы все еще со своими найденными разбираются. Казахи из Алматы уже свалили. А ведь надо могилу под сотню гробов копать. Да не в ручную! Не! Экскаватор ждет команды на копку. Администрация Кировского района обеспечила. Чиновники обеспечивают все, что касается их репутации. Представьте себе — журналисты с журналюхами приедут завтра — а могилы нет!
Шутка. Мы и сами бы выкопали.
Но шайтан-машина ждет отмашки.
И Миша отмашку дает. Каждый вывороченный кусок земли мы быстро проверяем рабочими ножами.
Экскаватор рычит и выворачивает для нас все новые и новые порции.
В одной из них — доска. Пока «поисковый терминатор» заносит ковш над постепенно разрастающейся могилой, мы разглядываем ее. На ней ничего нет. Следующая порция приносит обрубок бревна.
Понятно.
Блин.
Блиндаж, в смысле.
Скорее всего, немецкий. Не потому, что бревно арийское, а потому. что здесь гансы оборону держали почти год.
А наши их тут убивали.
Блин, ты даж твою меть... Как же не хочется гансов-то поднимать. Господи! Ну пусть блиндаж пустой окажется!
Господь где-то там ухмыляется в седую бороду и делает блиндаж пустым.
Ничего нет, кроме бревен наката и дощатого пола.

Железяки не в счет.
Когда экскаватор выкапывает здоровенную квадратную яму — мы прыгаем туда. Тщательно просматриваем стенки будущей могилы. Еще осколки. И еще. А тут ключом бьет вода. Грунтовые воды, знаете ли. Пока экскаватор делает вход в могилу — по этому пологому входу мы завтра будем носить гробы - таскаем на дно хвойный лапник. Зачем?
Так красивее.
-Стоооой! Стооой, твою мать! - резкий крик за спиной. Я оборачиваюсь.
Очередным гребком экскаватор зацепил бедренную кость. Человеческую, конечно. Она торчит, словно палец из земли. Мужик за рычагами не видит ее. Он замахивается ковшом на следующий копок. За рычанием мотора он не услышал крик Мурзика.
Гоша кинулся к кости. Из кабины его не видно, он распластался по земле, разглядывая находку. Ковш неторопливо опускается на его спину. Гошке все равно. Потому как нам — похоронной команде, опоздавшей на семь десятков лет — важнее они, чем мы. Как им им когда-то. Им дети Ленинграда были важнее своих жизней. Мы берем пример с них. Как уж получается.
И только наш ор, свист, мат и махание руками остановили увлекшегося экскаваторщика.
Он выпрыгивает из кабины.
Молча подходит к яме.
Заглядывает.
Потом кивает и говорит:
-Я отъеду. Когда подымете — свистни, Миш!
Мишка сдвигает фуражку на затылок, вытирает потный лоб:
-Да нормально все, сейчас бойца поднимем — сами тут спуск сделаем. Отдыхай.
Экскаватор разворачивается, лязгая гусеницами и прочим железом, а потом медленно чапает в гараж. Рокот двигателя постепенно исчезает за березками. Весенняя молодая зелень на них пропитывается запахом сгоревшей соляры.
Но мы этого не замечаем. Нам некогда. Змей бежит за лопатой к ребятам из Питера.
-Замеательно! Значит пока копайте, я позже подойду, - Михаил убегает решать свои дела. У него их море — завтра захоронение.
Я снимаю нож с пояса — протягиваю его Гоше. Кто нашел — тот и поднимает. Это не обязанность. Это привилегия.
Я, в этот раз, сижу и проверяю отвал.
И снова запах земли, запах сырости, запах жизни после смерти.
Пока мы вытаскиваем одну кость за другой солнце неуклонно наступает на запад.
Через два часа мы поднимаем семерых бойцов.
Да. Семерых.
Четырнадцать бедренных. Четырнадцать голеней. Четырнадцать предплечий. Семь черепов. Зубы у всех беленькие-целенькие. Лежали тут друг на друге. Наши. Патроны, пуговицы, ремни — наши.
Вот так бывает — копали могилу. Подняли семь бойцов.
Завтра они лягут рядом — буквально в метре от места подъема.
И снова безымянные.
Змей вытирает нож о штаны. Протягивает мне. Я его сую в ножны. Не зря взял. Как знал.
Тащим мешки к гробам. Потом кости складываем в два гроба. Резервные — оставшиеся пустыми. Как будто там, наверху, все знали заранее. Впрочем, почему «как будто»? Знали. Им сверху видно все.
Подходит Мишка:
-Пойдемте, перекусим, ребята.
Мы идем полдничать. Да просто — жрать.

Отредактировано Годзилко (29-06-2010 20:07:36)

+8

152

Уважаемый Алексей, пользуясь случаем, поздравляю Вас с началом пятой тысячи позитива. Тем более, что волею случая я оказался к данному факту причастным...  http://gardenia.my1.ru/smile/laugh.gif 
По отрывку.
Общее наблюдение - снова передоз тире.

Годзилко написал(а):

Нотной стройкой — ребра.

Строчкой?..

Годзилко написал(а):

К ним  подходят еще несколько человек — краснолицый мужик и несколько детей.

А почему не "к ним подходят краснолицый мужик и несколько детей"?

Годзилко написал(а):

Но Мишка просить помощи.

Просит?

Годзилко написал(а):

Замеательно!

Замечательно?

+1

153

Милая девушка молча наливает нам по паре половников супа. Мишка распоряжается выдать по банке тушенки каждому.
Суп вкусный, но очень горячий. Только что сварился.
Нарезаем сало, которое с собой взяли. Лучок, чесночок.
Жду, когда суп подостынет.
Смотрю на длинный, кажется, бесконечный ряд надгробий, которые начинаются метрах в десяти от стола.
Подними сотни, тысячи мужиков, которые могли бы жить, строить, делать сыновей. Наши деды успели нас родить. А многие из тех, кто тут лежит — не успел. Не успел ничего, кроме как поймать ту пулю, которая не досталась твоему деду. Большинству из них уже восемнадцать-двадцать. Мне, всего лишь, тридцать семь.
Вот памятник от армян, вот от казахов. Вот мусульманский полумесяц. Вот православный крест. А над всем этим, невидимые в белом от жары небе — звезды. 
Мои размышления прерывает миленькая повариха:
-Жуй давай, остынет.
Я извиняюсь:
-Очень горячо, милая барышня. Вкусно, но горячо
-На холодненькой, - протягивает мне кружку Миша.
Ну когда ж мы отказывались от холодненькой?
Без тоста. Здесь, на кладбище, все тосты — третьи.
Впрочем, здесь везде кладбище.
Помянем же.
Передаю кружку по кругу.
-Миш, завтра какие планы?
-За вами машины придут от поибата. Одна точно. К десяти. В одиннадцать начало. Сначала митинг, потом панихида, потом похороним.
Понятно. Все, как обычно.
Сидим, трындим. Всякую хрень собираем. Лишь бы не принимать близко к сердцу то, что вот этими руками, которыми едим сейчас, только что уложили в гробы несколько десятков человек. Что вот тем ножом, которым только что подняли семерых красноармейцев, мы режем хлеб и открываем консервы.
-Ну что, прощаемся? Сейчас ребята подбросят до лагеря вас.
Еще раз прикладываюсь к кружке.
Потом идем к машине. На борту ее смешная надпись — «Бог любит пехоту». Да. Согласен. Бог любит пехоту. Именно ее он забирает, в первую очередь. 
Мы загружаемся в нее. Змей, Рита, Мурзик, я. Тамбовцы — тьфу, тамбовчане — еще остаются тут. Северодвинские закончили раскладку и умчались в магазин.
Так что едем. Белесый, почти альбинос, водитель врубил «Гражданскую Оборону» и мы несемся по асфальту, а потом по грунтовке, подпевая Летову:
-Шла война к тому Берлину.
Да не подпеваем, а орем. Орем, порой так, что не слышно самого Летова. Орем, для того, чтобы выораться, чтобы забыть, хотя бы на минуту, костяной стук о дерево гроба.
Орем так, что не слышно двигателя.
На лобовом стекле у нас бумага. На ней - «Вахта Памяти»
Шла война к тому Берлину.... Господи, да когда же она закончится?
До лагеря добрались, сорвав глотки. Идем от дороги и смеемся друг над другом, над Мишкой, над землей, под небом.
Натужно смеемся, стараясь смеемся. Но смеемся.
При виде своих землянок, меня почему-то оставляют душевные силы. И я, не разговаривая ни с кем, бреду домой. Почитать перед сном. И спать. Завтра очень тяжелый день. Очень.
И только засыпаю, меня дергают за ноги:
-Леха! Нас в Тамбов приглашают!
Матерясь больше для вида, я натягиваю болотники. Почему не берцы? А потому как Тамбов стоит по ту сторону дороги. Во Мгинском районе. Чтобы до них дойти, надо пройти по маленькому болотцу кювета. По разлукам. По горю. По слезам.
Оказывается, к ребятам из Тамбова приехали их земляки — офицеры из бригады ГРУ.
Мы идем втроем — Еж, Ритка и я.
-Еж, как поработали?
-Да никак... Нулевый день...
Бывает.
А потом мы долго знакомимся, пьем, веселимся.
Вот Ритка настраивает гитару.
Вот капитан в полушубке хвастается нам:
-Ботинку сегодня копнул. Немецкие. Качество — супер! Вот надел и не жужжу!
А мы ж вяццкие, мы ж всему верим...
Еж протягивает руку:
-Дай-кось посмотреть, ни разу не видал-от...
-Так-то да...
Рита пристально смотрит на нас. В глазах ее явно читается - «Э... Мужики... Не наглейте!»
А мы и не наглеем. Мы просто хотим копаные ботиники посмотреть, чо...
Еж крутит в руках левый ботинок.
Я капитану:
-Слушай, дай померять, а? Интересно!
Капитан, ничтоже сумняшеся, снимает второй ботинок, отдает его мне и при этом прикрикивает на Ежа:
-Э! Ты на зуб-то не пробуй!
Когда ботинок оказывается у меня в руках, мы с Ежом смотрим друг на друга и...
-Бежим!!! -орем в один голос.
Сначала пауза, а потом Еж протягивает ботинок гереушнику и говорит:
-Хучь ты и капитан, а с вяццкими не связывайсо!
А потом все начинают ржать. Свой ботинок я придерживаю. Когда смех утихает, говорю:
-Слушай... А давай махнемся! Ты нам ботинки, мы тебе Ритку. А?
Теперь Рита возмущается уже в голос:
-Э... Мужики! А вы не это??
-Акчоа? - перебивает ее Еж. - Ты — замуж, ботинки — нам. Всем — хорошо! Вот ты женат?
-Нет... - ошарашенно говорит капитан.
-Ща женим... Да не тяни ты пакши свои к лаптям! Лучше толы на Ритку разуй! Эвона кака баска девко-то!
Капитан аж в ступоре.
Потом я прекращаю шутку, отдавая ботинок. И мы пьем, пьем и пьем, снимая давление реальности на наши души.
А потом мы стреляем из ракетницы в черное небо, потом поем, потом идем домой, по очереди перенося Ритку через лужи на руках...
И ни разу не роняя ее...
Потом все расползаются по спящим землянкам. А я еще долго сижу у костра, гляжу на пламя, подкидываю дрова, пламя двоится, потом оно охватывает все небо и весь мир, я что-то шепчу про себя... А потом я засыпаю.
И снится мне, почему-то зима. И горки. И с этих горок катаются люди и смеются. И только я плачу. Без слез, потому как они замерзли ледышками где-то глубоко внутри...
Но я плачу.
Потому что так легче дышать...

+8

154

Годзилко написал(а):

Подними сотни, тысячи мужиков, которые могли бы жить, строить, делать сыновей.

Под ними

Годзилко написал(а):

Идем от дороги и смеемся друг над другом, над Мишкой, над землей, под небом.

неясно - или над небом, или под сумрачным? (или другое определение) небом.

+1

155

Шестое мая.
Ровно к десяти приходит «Урал». Один. Нас тут всех человек семьдесят. В кузов мы ни разу не входим.
Решение принимаем просто и быстро. Сначала мужики набиваются как сельди и нас везут до трассы. Там мы выгружаемся. Машина возвращается за детьми и женщинами. Мы шагаем в сторону поворота на Синявино. Стоять и ждать автобус — неохота. Хочется идти. Потому как хочется побыс трее закончить этот день. Мы его так ждем — захоронение — и почему-то так ненавидим, одновременно. Солнце щиплет щеки. Мы шагаем по трассе. Время от времени махаем руками.
Странно, но все, у кого есть хотя бы одно место, останавливаются. По одному мы запрыгиваем в «фольксвагены» и «тойоты». Здесь понимают, что такое война и кто мы тут такие, на этой войне.
Останавливается пустая «Газелька». Мы нагло оккупируем ее. За рулем кавказец. И тут мы узнаем его.
Этот парень нам возит продукты с оптовой базы. Ритка считает продукты, звонит в Кировск на базу, делает заказ. Этот парень привозит нам его.
-На захоронение едити, да? - с сильным акцентом спрашивает он нас.
-Туда, брат, туда! - перекрикиваем мы грохот раздолбанного кузова и мотора.
-Я вас до Молодцова подкину, дальше дойдете, да?
На это мы даже не рассчитывали.
Там от Молодцова пара-тройка километров до Синявино. До предчувствия бессмертия.
Парень за рулем извиняется и ругается одновременно. Если бы мы позвонили им заранее, то они чего-нибудь придумали и отвезли бы нас всех.
Я ему верю. Потому как каждый год от этой базы нам привозят бесплатно минералку и какие-нибудь плюшки-печенюшки. И тут же наглею:
-Так мы в четыре будем обратно добираться?
-В четыри?? - протягивает кавказец. - Я передам.
Потом мы едем молча, слушая какой-то азербайджанский рэп, долбящий из колонок.
В Молодцово он нас высаживает. На прощание белозубо улыбается:
-У меня тут дедушка ваивал!
-Тут лежит? - спрашиваю я.
-Нэт! На Родина лэжыт!
Потом машина пылит по дороге в сторону Кировска, а мы идем к мемориалу.
Гастарбайтеры, говорите? Ну-ну...
Прошли буквально метров сто. Остановился «Камаз». За рулем пацан-сержантик. Просто кивает нам. Без разговоров мы забираемся в крытый кузов. Там какие-то мужики в камуфляжах. Наши, похоже.
-Вологда!
-Вятка!
-Земляки!
За пять минут уничтожаем фляжку с разведенным спиртом. И тут же приехали. Чего там ехать-то?

+8

156

Извините, что маленькими кусками. Просто следующий эпизод буду брать и переделывать из "Поисковых рассказов".

0

157

Годзилко написал(а):

Извините, что маленькими кусками.

Да чо... Маленькими тоже хорошо - быстрей вычитывать можно...
Плюсегов поставил...

0

158

Годзилко написал(а):

В кузов мы ни разу не входим.

Может быть изменить фразу, возможно на "В кузов мы все сразу не поместимся"?

+1

159

Уважаемый Алексей, вот небольшая охапка замечаний

Годзилко написал(а):

Подними сотни, тысячи мужиков, которые могли бы жить, строить, делать сыновей.

Только сыновей?

Годзилко написал(а):

Мои размышления прерывает миленькая повариха:-Жуй давай, остынет.

Жуй суп?

Годзилко написал(а):

Сейчас ребята подбросят до лагеря вас.

Алексей, простите великодушно, но так разговоривал Йода из "Звездных войн" - "Эта планета не нужна тебе..."

Годзилко написал(а):

Вот капитан в полушубке хвастается нам:

И до, и после данного эпизода Вы упоминаете про теплую, даже жаркую погоду. Вы уверены, что полушубок тут к месту?

Годзилко написал(а):

потом идем домой, по очереди перенося Ритку через лужи на руках...

Может быть все же "по очереди перенося Ритку на руках через лужи"?

По второму отрывку -

Годзилко написал(а):

Сначала мужики набиваются как сельди и нас везут до трассы.

Сложное предложение без запятой.

И еще - водитель начинает говорить без акцента, потом акцент появляется.

+1

160

За пять минут уничтожаем фляжку с разведенным спиртом. И тут же приехали. Чего тут ехать-то?
Идем по аллее. Справа и слева могильные плиты с именами. С десятками, сотнями имен.
Какие-то работяги в оранжевых жилетах все еще докрашивают белилами бордюры. Из колонок, что около могилы, грохочет какая-то невыносимо траурная музыка. Всюду распорядители, направляющие приехавших людей к месту митинга:
-Какой отряд?
-Киров-Вятка.
-Ваше место там, - нам указывают, где стоять.
Детенышей ставим в строй. Сами сматываемся. Час нам тут делать нечего. Будут речи, будут клятвы, будут стихи.
Мы ушли к роднику — водички попить да ботинки почистить.
Там и сидим. Перебираем всякую фигню. Но думаем все об одном и том же.
-Пару лет назад, - рассказывает Юди, - жара была дикая. Трава в момент высохла. Кто-то окурок кинул — огонь пошел. Мы гробы несем — минометки в логу стали хлопать. Рита-то как орала на Змея...
-А Змей-то тут причем? - удивляюсь я.
-А он спасать всех побежал, огонь тушить.
-Да я просто отлить хотел, - смущается Змей.
Где-то мимо нас несутся казенные фразы:
«...священная земля...»
«...ничто не забыто...»
«...победа...»
«...своею смертью искупили...»
Мы стараемся не вникать в смысл этих слов. Потому как его там нет. Смысл в словах есть только тогда, когда говорящий — верит в них.
На этой священной земле строят мусорный полигон.
Ничто не забыто, потому как нельзя забыть то, что не знаешь.
Праздник Победы, как способ отмыва и отката, а искупление как повод.
Своей смертью они искупили нашу жизнь. Только мы этого не знаем.
Облака плывут, облака...
Под облаками вдруг несется бархатный бас священника. Началась панихида.
Я возвращаюсь к митингу. В жарком воздухе лениво колыхаются наши флаги — флаги поисковых отрядов. Между ними чего-то делает флаг «Молодой Гвардии».
Я возвращаюсь. Потому что «смертию смерть поправ». Потому как «»сущим во гробех — жизнь даровах!»
А если не даровав — работа наша суетна и тщетна. Если бойцы не живы сейчас, если они не стоят сейчас в сторонке и не улыбаются, куря в кулаки по привычке — какой смысл во всем этом? Какая разница — где их кости — на мусорной свалке или на кладбище? Какая разница — кто победил тогда?
А потому:
-Сущим во гробех — жизнь даровав.
Это мы — сущие во гробах. Они из этих гробов уже вышли, когда легли в них. Все. Православные, мусульмане, атеисты. Вот такая вот — неевклидова реальность. 
Они — это не кости.
Они — это души наши. Ангелы наши. Хранители наши. Мы живем ими. Свои души мы еще не заслужили. 
Спаси, Блаже, душа наша...
Есть очень правильная фраза — это нужно не мертвым, это нужно живым. Живым нужно искать своих мертвых. Наши мертвые — давно нашли нас. И смерть их — это наша жизнь.
Когда батюшка отслужил — из строя выходят казахстанцы. Встают на колени перед гробами:
- Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим! Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум! - начинают они свою, исламскую молитву. Молодцы, ребята. И почему мы, православные, так стесняемся стоять на коленях перед своими святынями? А ведь это наши, общие святыни!
Может быть поэтому я вижу, я слышу, я чувствую, что они стоят рядом?
Православные... Мусульмане... Атеисты...
Переминаются в своем невидимом строю с ноги на ногу, подшучивают над нашими девчонками, передают самокрутки друг другу.
-Товарищ лейтенант! А наркомовские?
-После похорон, сержант.
-Ну. товарищ лейтенант...
-Будем приказы обсуждать? В небесную гауптвахту захотели?
-Есть после похорон...
Христос воскресе из мертвых. Иначе нет смысла.
Ну...
Ну вот и все. Ну вот и самое главное.
Поисковики сломали строй, распределяясь по четверо у каждого гроба.
Это — НАШЕ. Только мы имеем право... Да! Именно право! Не обязанность.
Поднимаем гробы на плечи. По очереди несем их в огромную могилу.
Первый, второй, третий, двадцатый...
Гроб необыкновенно легкий. Еще вчера, на раскладке костей, казалось, что они очень тяжелые. А сейчас — как перышко.
Терпеливо ждем очереди.
Рядом рядовой-паибатовец. За спиной двое поисковиков — я их не знаю. За нашим гробом — Еж и Дембель. Где-то еще дальше — Змей,Тимофеич, Антон, Юди, ДядьВова с Буденным, Степка с Васькой, Заяц, Петрович...
Вот и наше отделение начинает спускаться. Шагаем берцами по спуску — вчера здесь мы поднимали семерых. Сегодня они лягут в паре метров от предыдущей постели.
На дне — жижа. Вода набежала за ночь, и даже еловый лапник покрылся водой. Ставим гробы один на другой. Штабелем. Я трижды перекрестился и поклонился. Как на икону. Надо бы встать на колени и поцеловать гроб. Как святые мощи. Но, почему-то не решаюсь.
В могиле Мишка помогает укладывать гробы, сдвинув, как обычно, фуражку на затылок.
-Миш, помочь с укладкой? - шепчу я, проходя.
-Справимся, - так же шепотом отвечает он.
Парни на выходе терпеливо ждут.
Я выбираюсь. Потом иду вокруг могилы, вслед за паибатовцем. Мы бросаем по горсти земли на длинный, двухэтажный ряд гробов. Я иду и шепчу:
-Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!
Меня не слышно. Над нами — над могилой, над гробами — витает мелодия. И только отойдя от костей своих дедов я вдург начинаю узнавать ее.
Штраус. Который Иоганн. Который «Младший». Который - «Сказки Венского леса».
-Парам-парам-парам — пам-пам!
Сквозь Штрауса — певчие:
-Веечная паааамять!
-Парам-парам-парам — пам-пам!
-Веечная паааамять!
Прохожу мимо очереди с гробами.
Идем к столикам, где разливают наркомовские. И чашку гречки еще дают с бутербродом из хлеба и ветчины.
Я прохожу мимо столика. На столике — ноутбук. К нему прицеплены колонки через усилитель. За компом сидит «ди-джей». Раскладывает пасьянс. Рядом с буком коробка от диска - «Сто золотых хитов классической музыки». Жду Вагнера и Мендельсона.
Но все еще Штраус:
-Парапара-пам-пам-пам! Парапара-пам-пам-пам! Пам-парарам! Пам-парарам!
За спиной:
-Веечная паааамять...
И стук гробов в могиле.
Хочется ударить по ноутбуку кулаком, палкой, лопатой — да чем угодно.
Но я этого не делаю. Я — трушу. Я ухожу к столикам. Бросьте в меня камень. Обезболивающая жидкость протекает водой. Еще раз подхожу. Еще раз.
А это уже «Маленькая ночная серенада» Моцарта? Тоже ничего.
Все-таки — я трус. Поэтому, делаю вид, что все так и надо. Подходят тамбовские офицеры. Мы договариваемся на встречу вечером у них в лагере.
Аве, Мария... Грация плена... Мария, грация плена...
Наконец, гробы уложены. Комья земли скинуты. Экскаватор, заглушая «Аве Марию», а потом «Зеленые рукава», рычит ковшами, укладывая могилу аккуратным прямоугольником.
Через несколько минут, под звуки шотландской народной музыки — в исполнении Лондонского симфонического оркестра — могила почти готова.
Почти...
Остается малое.
Поисковики в своих поношенных камуфляжах плотным кольцом окружают могильный холм. Плечом к плечу. Без команды встаем на колени. Чиновничья музыка выключается. За спиной клацают затворы «калашей».  Ладони кладем на холм. Запеваем, после трех выстрелов холостыми...

Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
  
Тихо поем...
Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает. 
  
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
  
Две сигареты бросаю на могилу. Закуренную — втыкаю в могильный холм. Солдатская свеча медленно тлеет над свежей землей...
  
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.

По кругу идут поминальные фляжки. А на следующем куплете кто-то замолкает. Кто-то отворачивается. Кто помнит о том, что из песни слов выкидывать нельзя  и продолжает:

Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,
Всех, кто не сдался живьем,
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем!

-Слава России! - вдруг орет кто-то. Меня словно выдергивают из войны.
-Слава России! Потому что - мы — русские!
Пьяный до потери сознания какой-то поисковый козел начинает орать непотребщину про «жидов и масонов».
Майдан Кусаинов, командир алматинского отряда — тот самый, кто поставил «Журавлей» на повороте — мягко пытается остановить ужравшегося в хлам придурка:
-Слава и Казахстану тоже... Мы же тоже...
Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:
-Россия! Слава! Смерть всем, кто против!
Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.
Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле — неправильно. А не убить я сейчас не могу.
И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь, что было сил. И, двруг, резко понимаю — зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.
Кто-то пытается перекринуть урода:
-Слава СССР!
Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:
-Здесь птицы не поют... Деревья не растут...
Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:
-А значит нам нужна одна Победа!
Одна на всех...
Я не выдерживаю и отхожу в сторону.
Сволочи мы все...
Урод — потому как он урод.
И я — потому как просто трус.
Душу выворачивает наизнанку.
И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в в облака. Потом мы набьемся в два «Урала» паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.
А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя...

+10


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Алексея Ивакина » Ленинградский ноктюрн