А в лагере ждал сюрприз. Даже два сюрприза. Во-первых, сегодня — совет командиров. А во-вторых...
Васька со Степаном приехали.
Парни сидели за столом, закидывая в себя топливо — гречку с тушенкой. Ну а потом мы начали обниматься, хлопать друг друга по спинам и жать руки — обычные мужские ритуалы, выражающие радость после годовой разлуки. 
Мужчины не любят «выражать эмоции» - мужчины живут. Если мы рады друг другу — мы обнимаемся.  Если не рады — оскаливаемся в якобы приветливой улыбке. Впрочем, о чем это я?
Васька достает канистру из-под стола. Пятилитровую:
-По маленькой, мужики?
Еж хмыкает:
-А большая у тебя какая?
-Вот такая! - Степка достает уже десятилитровую. В одной коньяк, в другой водка. В третьей — тоже «маленькой» - наливка для девчонок.
-Идите-ка к палаткам, мужики, сейчас совет командиров тут б-будет. Миша п-приедет, - а вот и наш главнокомандующий — Юра Тимофеевич Семененко. Мужик строгий, серьезный, справедливый и.... Непьющий. И к этому делу относящийся сугубо отрицательно. И в этом он абсолютно прав.  Пьяные дебоши, ор у костра и кидание патронов в костер — дело весьма неприятное. Самое смешное, что мы — вятские водкохлебы — пьем совершенно по-другому.
Для тепла, расслабления и разговора. А вот пьяных дебошей у нас не бывает. Впрочем, вру. Бывают. Иногда. После таких истерий — виновник просто выгоняется из отряда. Навсегда. И безоговорочно. Без права апелляции.
Да и пьем мы не классически — наливается кружка и по кругу пускаем. Хочешь — пей. Не хочешь — пропусти. И никаких тостов. Кроме третьего. Устал пить? Ушел спать.
-Думаешь, всё выжрут? - с сомнением смотрит Еж на спиртное. - Надо тогда перепрятать.
-Да неудобно просто. Давай, сначала дела все решим, а п-потом уже сидите тут.
-На самом деле, мужики, идите-ка в лес!
-Рита, мы только что оттуда, - это Змей подал голос.
-Ладно, мужики, пойдем, правда, посидим у нашей палатки, - Степан — серьезный такой мужик — вставляет свое веское слово.
Парни набирают еды-закуски в свои котелки и отправляются к палатке Васьки и Степки.
Это питерские поисковики. Они не входят ни в какой отряд. Они — сами по себе. Прямо как я. Рассказывать я про них не буду. Потому что не знаю про них ничего. Не потому что, они такие все из себя «черные» — а потому что мне это не надо. Мы встречаемся на Вахте, на Вахте и расстаемся.
Мы просто работаем вместе. Работаем... Воюем. Только у нас вместо автоматов — лопаты в руках. Похоронные команды...
Парни поднимаются на обрыв и  исчезают за поворотом. Я и Еж — остаемся. Еж — потому что он все-таки командир. А мне просто интересно.
Ах да... Я так и не объяснил. Официально меня тут нет. Меня нет ни в одном списке ни одного из отрядов. Я не написал, в двадцатый уже раз, заявление о вступлении в поисковый отряд. Я не расписываюсь в журнале техники безопасности. Я не подписался под распиской «О существовании статьи двести двадцать второй — предупрежден!» У меня нет справки из областного УВД - «По статье два-два-два не привлекался». Да, да... Для того, чтобы искать бойцов -  сейчас необходимо доказательство того, что ты не привлекался за хранение боеприпасов и огнестрельного оружия. А если тебе нет восемнадцати — еще и разрешение от родителей, заверенное нотариусом. Я просто приехал и копаю. Меня нет. Я вне закона. Это местные власти придумали, что я вне закона. А мне пофигу. Не для них я работаю. Для себя. Для своей совести.
А вот и Тамбов пришел. Почти одновременно с ними — Архангельск-Северодвинск. Еще Тула, Рязань, Пермь, Питер...
Наших командиров аж шесть штук:
Юра — командир кировского отряда. Ритка — командир слободского «Возвращения», Ежик — Котельнич. Гоша Култышев — Фаленки. Леха Зыкин — Нолинск. Зуевский еще отряд. Командира не знаю как зовут. Еще толком не познакомился с ним.
А что вы хотели? У нас шестнадцать поисковых отрядов из Кировской области. Из сорока двух районов. Здесь шесть — остальные в Новгородской области.
А я из какого отряда? А не из какого. Я сам по себе. Семнадцатый я.
А вот и Мишка — командир всей синявинской поисковой экспедиции. Наши вятские отряды — все — подчиняются Юре Семененко. Юра за нас за всех перед Мишкой отвечает. Все просто. Как в армии.
Садимся за стол. Мы заводим генератор — лампочка над столом немедленно загорается. Так-то светло еще. Но — пусть будет еще светлее.
-Значит так, - начинает Мишка, сдвигая фуражку военного образца на затылок. - Есть две новости. Одна плохая...
-А вторая, соответственно, еще хуже... начиная с ху... С очень плохой, - встревает Еж.
-Чтобы просто плохая — хорошей показалась? - засмеялся Юрка.
Хороших новостей от начальства не бывает. Даже в день зарплаты. А тут у нас зарплат нет. Тут мы платим.
Мишка пожимает плечами:
-Как скажете, товарищи командиры. Просто плохая новость — транспорта на захоронение не будет. Добираться будете сами. Я, конечно, попытаюсь...
Потом Мишка рассказывает, где он может достать транспорт, для того, чтобы поисковики добрались до похорон. Все ржут. Я улыбаюсь — новость как новость, ничего плохого. Первый раз, что ли? От нашей стоянки до кладбища — всего семь километров по прямой. В прошлом году ходили, в позапрошлом. Сейчас что, не доберемся, что ли?
-Новость очень плохая, - Миша держит паузу как хороший актер, дожидаясь, пока утихнут смешки за столом.
-Захоронение будет шестого числа...
Отлично. Замолкли все. Тишина мертвая.
Обычно, захоронения весной всегда восьмого мая. Перед Днем Победы. Вахта заканчивается в этот день.
-А с-смысл в чем? - Юра первым озвучил общий вопрос.
-смысл, Юрий Тимофеевич, в том, что восьмого числа на торжественные мероприятия, посвященные Дню Победы приедет кто-то из на наших снусмумриков, - и Миша ткнул пальцем в тент.
-В смысле, Матвиенко, что ли? - не понял Еж.
-Нет. Кто-то из президентов. Этот или тот — не знаю. Захоронение переносится на шестое — в целях безопасности. Поисковикам просили передать, чтобы носа не показывали из своих палатко. Иначе будут проблемы. Большие.
-Понятно. Как обычно — мы тут лишние, - это командир из Архангельска-Северодвинска голос подал. -Мы значит тут в грязи, сырые, голодные копаем, а эти. Это же нельзя так оставить, он же, они же...
И завел речь на тему, что кто-то предал Россию.
Это он любит.
Зато не любит Миша. И я тоже не люблю эти глупые разговоры. Если тебе не нравится что-то — иди и делай. Что  делать? А я откуда знаю? Я тоже не знаю. Но сидеть и возмущаться на нетрезвую голову — более чем глупо. Или и закладывай фугас направленного действия. Одного сегодняшнего склада хватит на весь кортеж, вне зависимости от бронированности лимузинов.
И тут меня осеняет.
Они же нас боятся.
Нет, не только Снусмумрики. И не только поисковиков. Все они всех нас боятся. Не мы их — они нас. И мне вдруг становится приятно.
Меня — уставшего, грязного, мокрого, - они - довольные, сытые, толстые — они меня боятся. Потому что мне уже нечего терять. Почти нечего. Кроме своей семьи. И мне становится понятно, почему унижая свой народ правой рукой, левой они поощряют культ семьи — материнский капитал и все такое. Потому что человек, любящий свою семью будет держаться за нее. Это последний якорь в государстве, которое относится тебе как к рабу. Они не понимают одного. Того, что мы когда-нибудь снимем и этот якорь — зажмуримся и пойдем отвовевывать для своих сыновей нормальную жизнь.
Жизнь, в которой их внуки не будут их искать брошенных на мусорных свалках. Жизнь, в которой можно работать, а не зарабатывать. Где не нужно быть эффективным, а можно быть полезным. Где можно уметь, а не иметь.
Чего это меня на философствование-то потянуло?
-Машина за останками придет пятого в обед, - продолжает Миша. Мне его жалко. Потому что он сам понимает маразм происходящего, но ничего сделать не может.
-А дальше?
-А дальше оставаться в лагерях..
-Миш, работать-то можно?
Мать твою... Можно ли хоронить людей?
-Разрешения до какого числа?
Администрация Кировского района Ленинградской области выдает разрешения на «земляные работы».
-Пятнадцатое.
-Шестнадцатое.
-Четырнадцатое.
Голоса вразнобой. Командиры сообщают — до какого числа они получили разрешение на поиск. Кто как просил — все, на всякий случай, «напопозже».
-А с найденными что делать?
-Как обычно, времянки.
Времянка... Нашли. Похоронить их не имеем права. Складываем останки в полиэтиленовый мешок. И снова закапываем около стоянки. На следующий год похороним. Когда можно будет. Когда чиновники разрешат.
Теперь понимаете, почему я все «чернею» и «чернею»?
Я не могу, не имею морального права хоронить только тогда, когда мне разрешат. Я имею право похоронить ребят тогда, когда когда я их нашел. Вернее, не так. Ребята имеют право лечь в домовины в любое время года и суток. Когда ОНИ захотят. А никак не хемули со снусмумриками. Потому что если бы не ребята — хемули и снусмумрики сейчас работали бы оскопленными евнухами на заводах Тысячелетнего Рейха. Если бы вообще родились... Не помнящие родства и помнить не желающие...А ведь у одного из наших Главных деда нашли пару лет назад. Именно здесь. Под Синявино. Но ему, похоже, все равно.
А потом разговор идет об обычном — кто, где и как работает. Нормально работаем. Кто-то десять бойцов поднял. Кто-то еще ни одного. Миша подбивает итоги — на второе мая всей экспедицией подняли уже сто двенадцать бойцов. Опознанных мало. Очень мало. Один.
Грустно от этого. С другой стороны — это же не грибы. Они не растут снова и снова. И то, что каждый год их становится все меньше — это наша работа. Я мечтаю о том дне, когда мы приедем сюда и... Ничего не найдем.
Только я не представляю — как мы будем жить после этого Дня? Это как с солдатами. Воюешь, мечтаешь вернуться домой, дожить до Победы. Доживаешь. Возвращаешься. А дальше-то что?
А дальше надо жить тихой мирной жизнью. Где места для подвига гораздо больше. Где подвиг — не одноразовый рывок на амбразуру, а нудный и рутинный — ежедневный! - труд. Причем, как правило, никем неоцениваемый.
А ведь многие, из тех, кто вернулись — таки не смогли перестроиться. Может быть, потому что ничего не умели, кроме того, как убивать.
Так-то это страшно. Двадцатилетний пацан, который только и умеет — как правильно убивать. А ведь в мирной жизни нужно совершенно другое... И некому тебя научить этой самой мирной жизни.
У нас всех попроще. На войну мы ездим как в отпуск. Кто-то раз в год, кто-то два. Это здесь мы — Змей, Еж, Буденный, Белоснежка, Мать...
А дома мы — юрист, инженер, журналист, спасатель, педагог...
Так что все нормально с нами будет. Наверное.
Собственно говоря, на этом совет и заканчивается. Командиры разбредаются по своим отрядам, с привычной злобой ругая все и вся.
Мишка остается ночевать у нас. В землянке места достаточно.
И мы идем к Ваське со Степой.
Там как раз решают — куда идти завтра.
Питерские предлагают идти на поле за дорогу. У них минаки классные — до пяти метров в глубину берут. А поле это — перепахано было после войны. Вместе со всем железом и людьми.
После первой же вспашки трактористы местного колхоза отказались там работать. После нескольких подрывов.
Если выстроиться цепочкой — можно пройти по этому полю — пять километров в длину, пять в ширину — и просто пособирать кости с земли. В прошлом году прошли через него наискосок. Набрали два десятилитровых мешка костей. Где-то берцовая кость. Где-то лучевая. Где-то нижняя челюсть. Где-то ребро.
Как их всех хоронить? Как учитывать?
Никак.
Это доборы.
Есть такой термин — добор. От слова «добрали». Ну, например. Идешь по лесу — старый раскоп. Прошлогодний. А в отвале земли косточка сереет. Просто вот не заметили в прошлом году. Бывает такое — неаккуратно сработали. Наша вина, я знаю. А бывает, что прямое попадание — и кости по лесу разбросало. Или ногу-руку оторвало-выкинуло. Или перепахали — как на том поле... Вот это все и есть доборы. За бойца мы их не считаем. Просто вместе со всеми и хороним останочки.
-Мы на поле не можем идти, разрешения на него нет, - говорит Еж.
-Мга разрешения не дала, что ли, - удивляется Степан.
-А мы там и не спрашивали ни разу за семь лет.
Поле — в другом районе. Чтобы там поработать надо получить разрешение уже не в Кировском районе, а в Мгинском. Граница идет прямо по дороге. Все время представляю себе, что вдруг граница бы шла по лесу. И нашли бы мы бойца, ноги которого в Кировском, а голова во Мгинском. И не имеешь права подымать то, что лежит в другой административной единице. А я не шучу. Начальник Мгинского РОВД за этим следит как за своим огородом. Караулит. Да не шучу я! Два года назад его архаровцы остановили нашего парня, только из леса вышедшего и решившего сократить путь через это проклятое поле.
Наряд его там и цепанул.
Особых страстей не было. Отделался часом в «бобике» и заполнением протокола. Слава Богу, патронов в карманах не было. Три патрона — основание для задержания. А ежели эти патроны рабочие — основание для пяти лет лишения свободы. Это как экспертиза покажет.
Это мы все прекрасно знаем.
Но решаем идти, все же, на поле. Почему? Да потому как там мало кто копает. Потрудиться там надо. Не. Не как в лесу. Труднее. В лесу легче работать. И не из-за Этих, которые в серых мундирах фасона вермахта. На Этих нам наплевать. Там...
-Может траншею завтра проверим? - подаю я голос, садясь у костра.
-А качать ее как? Там же задница.
-Как-то надо, - пожимаю плечами.
-Траншея? Какая траншея? - Мишка берет из моих рук кружку с водкой.
-Не доходя мелиоративной канавы метров триста. Перпендикулярно к речке выходит.
Мишка хлебает глоток, передает кружку дальше. Отблески костра на лицах. Дым идет вверх. Если бы не питерская природа — я бы сказал, что день завтра будет солнечный.
-А что там?
-В прошлом году двух бойцов на брустверах подняли, гильз куча, как обычно, Дед фляжку немецкую оттуда поднял. Мы тогда пытались ее перекрыть и воду отчерпать ведрами, но там ключи из дна бьют.   Она наполняется, зараза, на глазах. Только сел перекурить — снова полная, - это Артем-Буденный голос подал.
-Помпа нужна. Без помпы там делать нехрен, Белоснежка скажи!
-Нехрен! - соглашаюсь я с Юдинцевым. - Там воды мне почти до средины бедра. Вот странное дело — река ниже. Траншея на холме. А вода в реку не уходит.
-Здесь везде так, - Мишка опять сдвигает фуражку на затылок и открывает свой планшет.
-Копаный? - немедленно прищуривается Еж.
-Нет. Но аутентичный. От деда остался с войны. Руки убери, потом покажу! - Мишка достает блокнот и делает какую-то запись в нем.
-Блокнот тоже аутентичный? - немедленно язвит Еж, слегка обиженный тем, что планшетку в руки не дали.
-Блокнот как раз копаный... - флегматично отвечает Мишка. А потом сразу переходит к делу. - Помпу могу послезавтра привезти. Только с условием — бензин ваш.
-Да у нас дядя на бензиновой фабрике работает. Жрать нечего - один бензин в доме. А он все шлет и шлет, сволочь такая! - Дембель это все говорит так серьезно, что я бы ему поверил бы. Если бы не знал его. Вот точно так он и девок охмуряет.
Миша нас уже знает, а потому на провокации не поддается.
-Значит с вас бензин, с меня помпа. Откачаем траншею — покопаемся там. Леха, а ты петь сегодня будешь?
Это уже мне.
Вот блин... Не люблю я петь.  Хот я и умею. Ну ладно... Все равно от вас не отвязаться. И я беру гитару в руки. Смотрю на костер. На лица моих друзей. На лес. И...

Roter Sand und zwei Patronen:
Eine stirbt in Pulverkuß.
Die zweite soll ihr Ziel nicht schonen,
Steckt jetzt tief in meiner Brust...
 
-Бля... - потрясенно говорит Еж. - Это вот что ты сейчас сделал?
-Ууу... Немчура проклятая... - протрубил Юдинцев, прикуривая от обугленной веточки из костра.
-Будете смеяться, но это «Раммштайн», - эту песню я выучил на языке предков еще пару месяцев назад.
-Белоснежка, ты бы еще «Хорст Весселя» спел!
Я закрываю глаза и повторяю припев. Теперь уже на русском.

Красный песок и два патрона:
Один умрёт в поцелуе пороха,
Второй же цель не пощадит,
И глубоко мне грудь пронзит...

А потом, без перерыва:

Если я в болотах от поноса не умру,
Если русский мне снайпер не сделает дыру,
Если я сам не сдамся в плен,
То будем вновь
Крутить любовь
С тобой, Лили Марлен,
С тобой, Лили Марлен.

А потом мы все ржем. Над чем ржем? А Бог его знает. Над звездами, наверное, которые, внезапно, высыпали веснушками на ночном лице неба. Днем эти веснушки исчезают...
-Значит, завтра на поле, послезавтра на траншею?
-Вы бы, мужики, не ходили бы туда... - советует Миша.
-Да хрен с имя, - по-вятски отвечает Еж.
-Отбрехаемся, как-нибудь.
-Ну, как хотите... Мое дело предупредить.
Мы допиваем последнюю кружку. А потом разбредаемся по землянкам и палаткам. Я захожу последним. Пока все заползают в спальники — я забиваю печку дровами. В землянке, вроде, и так тепло. Но под утро это тепло уйдет. Так что пусть она гудит — наша печечка, которую мы притащили за тысячу двести километров из далекого Кирова. Второй раз, причем. Первую кто-то стыбздил. То ли на чермет сдал, то ли домой утащил. Еще стыбздят — еще привезем.
Люди, все таки, уроды. Это моя последняя мысль на сегодняшний день. После этого я залезаю в свой спальник. Под голову кладу пуховик, вывернутый наизнанку. Я лежу крайний у выхода. Оттуда слегка поддувает. Но мне пофиг. Потому как печка — работает, водка - греет, а спальник сшит из термофайбера.
Ах, ек-макарек! Носки забыл сменить на ночные, вязанные... Так в обычных хебешных и уснул...

Отредактировано Годзилко (08-06-2010 00:21:59)

Уважаемый Альберт!
Вы, наверное, не поверите, но я очень рад такому критику как Вы. Если мне когда-нибудь удастся до Вас добраться - то я с огромным удовольствием разопью с Вами бутылочку-другую чего-нибудь под долгий разговор обо всем.
С меня ОБЯЗАТЕЛЬНО автограф Вам - как минимум.
Как максимум я скажу вам вот что - вы соавтор этой книги.

Так получилось. Исправлю.

Исправлю.

Попытался усилить эмоциональный эффект. Буду думать над исправлением фразы.

Исправлю.

Абсолютно правы. очень громоздко. Исправлю.

Ага.