Вкус черешни на губах

Посвящается Анжеле Мазуренко (Бандуковой) – Ноэле Анхеле,
снайперу национальной гвардии
Приднестровской Молдавской Республики. 
Имена, клички и место действия слегка изменены

Солнечный луч пробежался по лицу, щекотнул скулу и уперся в сомкнутые веки. Все стало красным и страшным. Я не выдержала и открыла глаза…
Надо мной, в такт шагам моих «носильщиков» ритмично колыхалось глубокое синее небо. Если судить по ритму колыханий – тащили меня быстро. Вот интересно только – кто? И куда? Вот бы взглянуть… Ой, мамочки! В-в-в-в!..
Я попыталась повернуть голову и… словно взорвалась от боли! В глазах потемнело. На мгновение показалось, что у меня нет ни рук, ни ног, ни головы – меня вообще нет. Вместо меня – одна сплошная боль. Река боли. Море боли. Океан боли. И я в нем плаваю…
… В двенадцать лет я решила заняться спортом. Любым. Лучше бы, конечно – фигурным катанием, хотя больше всего мне нравилось бегать. С фигурным катанием ничего не вышло: наш городок Дубоссары – маленький… был… сейчас-то его и вовсе – почти нет. Но даже тогда, в далеком восемьдесят втором, о катке у нас можно было мечтать. Это потом я узнала, что начинать карьеру фигуристки в двенадцать лет не то, что поздно, а вообще – бессмысленно, а  тогда я очень жалела, что мы не в Кишиневе живем. Там-то все было… тогда…
Семен Михайлович – учитель физкультуры в нашей школе имени Склифосовского (как же – знаменитый земляк!)  предложил заняться легкой атлетикой. Бегом то есть. Ну и занялась. Стало получаться. Хорошо так получаться. Даже очень хорошо. Я как-то очень быстро набегала на разряд, потом – на следующий. А потом… потом вдруг стало скучно. Надоело. Каждый день одно и то же. Утром - пять кругов по стадиону, вечером – семь. Утром – пять, вечером – семь. И снова, и снова, и без конца – по кругу, по кругу…
Может быть, я бы и не бросила спорт оттого, что он стал скучным, но успехов бы уже точно не добилась. В смысле – серьезных. Нельзя ничего добиться, когда скучно. Но тут, спасибо, Семен Михайлович опять выручил. При городском военкомате была секция ДОСААФ. Военно-прикладное многоборье. Кто не знает, это как биатлон, только без лыж. И даже еще интереснее. Мы и кросс бегали, и гранату метали, и стрельба. Между прочим, не стоя и лежа, как в биатлоне,  а «дуэлка». Перекрестная стрельба. Я больше всего «дуэлку» любила. Кто первый поразит мишень соперника? А судья-секундант у тебя за спиной стоит: опустил винтовку – все, «убит» …
Вот так я нашла свою дорожку в спорте. И на «республику» ездила, и на Спартакиаду. Сначала – от школы, потом – от техникума, а дальше…
Не было дальше. Страны не стало. СССР. Стала независимая республика Молдова. Пока независимая. Потому что очень хочет в Румынию. Только вот мы, русские и украинцы, туда не хотим…
…Эти пришли как-то сразу. Молдавские карабинеры. И вся наша обычная жизнь кончилась. Выходить на улицу было страшно, а дома сидеть – еще  страшнее. Там – обыск, тут – арест. Утром на работу идешь – стоят. Вечером, с работы – стоят. Морды наглые, скалятся, в спину такое говорят… За что?! Что я им сделала?! Вон, у нас в классе половина были молдаване. Не меньше! И все же нормально, все же хорошо: дружили, уроки вместе делали, спортом вместе занимались, на танцы и в кино вместе бегали. Уроки сообща прогуливали… Михай Чугуряну за мной с восьмого класса ухаживал, цветы носил. Может, и поженились бы, да он потом в институт учиться уехал…
А эти… Однажды вечером остановили, обступили и давай руками… «Обыск» - говорят! Я так испугалась, что ни крикнуть, ни пошевелиться не могла. До сих пор эти грязные, потные лапы забыть не могу. Хорошо, наши ребята с винзавода мимо шли. Увидели, подскочили, отбили… А вот подружку мою, Наташку Загоруйко, на следующий день – нет… Она не рассказывала, что с ней сделали, только потом  руки на себя  наложить пыталась. Еле откачали…
Вот после этого я и решила: в гвардию пойду. Пришла, так там меня, мастера спорта по военно-прикладному многоборью, с распростертыми объятиями встретили. Два месяца – обучение снайперскому делу, а тут и девяносто второй настал. И началось…
…- Еще промедол, живо! – грубый голос врывается в мое сознание.
Я чувствую, как что-то утыкается в бедро, а потом словно растекается теплой волной. Внутри меня.
С трудом приоткрываю глаза и чуть-чуть поворачиваю голову. Надо мной склонилось человек шесть парней. Слава богу: судя по одежде – наши. Не гвардейцы, правда. Казаки. Один из них держит в руках пустой шприц-тюбик, двое других протягивают ему такие же, но полные. Тот, с пустым тюбиком, пристально смотрит на меня, затем кладет руку на шею, проверяет пульс:
- Бл…ин, красавица! Ну, ты нас и напугала. Ты чего творишь-то, а? – голос, охрипший, но приятный. – Ты не вздумай помирать, ладно? А то мы тебе так и долги не отдадим…
- Какие долги?
Я-то думала, что спрошу уверенно, четко, звонко. А получается только что-то еле слышное и слабое. Как будто котенок мяучит. Мама, неужели это я так говорю?..
Парень отбрасывает в сторону пустой тюбик:
- Да если б не ты – нас бы там всех положили. Они ж с «крупняка» прижали и – минометами, минометами… Мы теперь все твои должники…
Мне легче. Наверное, укол подействовал и заставил боль отступить. Вот знать бы еще, когда она вернется? Но, так или иначе в голове прояснилось,  и я вспомнила. Да уж, недолго им быть моими должниками. Потому что мне самой быть уже недолго…
… «Лежку» в этом доме я сама выбирала. С нее хорошо тот берег видно.. И карабинеры – как на ладошке.
Слева наши сидят. Казаки. Это их так называют – «казаки», а на самом деле там кого только нет! Две недели тому назад гвардейцы к ним в гости ходили, вином угощали. Так рассказывали потом, что из тридцати «казаков», настоящих – ни одного! Но ребята воюют. За нас, за дома наши, за то, чтобы по улицам спокойно ходить и ночью без страха спать. И хорошо воюют. Вот только тем, что слева были – не повезло. То ли от большого ума, то ли по чьему-то приказу они заняли дворик, выходивший одной стороной к реке. Аккуратненько пришли, тихонечко перетащили откуда-то мешки с землей, и за ночь оборудовали себе позицию.
Только ребята не знали, что эта местность и этот дворик с того берега давно пристреляны . Из крупнокалиберного пулемета. И утром началось…
…Я увидела, как уже третий казак ткнулся лицом в землю и больше не шевелится. «Лежку» раскрывать нельзя, особенно днем, но я не выдержала. Тут, как на соревнованиях: даже если тебя «убили», команда может победить. Должна победить...
Как на тренировке, разминая, несколько раз согнула и разогнула палец, прильнула к окуляру прицела. В перекрестии появилась фигура. Приклад толкнулся в плечо, фигура сломилась, упала. Я поймала в прицел еще одну. Потом еще, еще, еще…
Что-то с силой ударило меня по голове, в глазах вспыхнул свет, залив и затопив весь мир. Последней мыслью было: «Вот и все»…
...Наверное, уже полдень, потому что небо над головой стало белесым. И качается, качается. Рядом небритое лицо:
- Очнулась, красавица? – И куда-то в сторону, – Так, мужики, нежно положили и быстро сообразили: чем спасительницу кормить будем?
С трудом разлепляю губы:
- Не хочу…
- А никто и не спрашивает: хочешь или нет! У тебя кровопотеря – ого! Мужику не всякому пережить. А ты выпендриваешься…
Возле лица вскрытая банка. Старший шебуршит в ней ножом, противно скребет железом по железу.  Затем в губы тычется ложка. Пробую. Фу, тушенка холодная…
- Ешь, не выплевывай! – хрипит старший грозно. Потом смягчается, – Вот будешь умницей, все съешь – дам на закладку шоколадку.
От мысли о шоколаде во рту становится кисло и противно.
- Не хочу…
- Но, девочка… у нас ничего больше нет, – хриплый голос  становится виноватым. – Сахару хочешь?
- Не…
- Москва, может ей черешенки? – голос моложе и приятнее. – Мы тут видели, по дороге. Уцелела еще…
- Сдурели? Мне и так уже о троих писать! Четвертой двухсоткой стать хочешь?
А мне вдруг так захотелось черешни! С того большого старого дерева, что росло у нас во дворе. Девчонкой я залезала на развилку нижней ветки и ела ягоды, срывая их губами… И этого больше не будет?..
Невольно наворачиваются слезы. Парни заметили их, но истолковали по-своему. Минуту помолчав, тот, у которого кличка Москва, приказывает:
- Так: Цыпа, Насос, Мурмаш и Валент – за мной. Урожай собирать. Лесник, остаешься с ней. Вот, – он передает что-то невидимому Леснику, – вколешь, если опять накатит. Пошли, пошли, пошли!..
Парни исчезают, а тот, который Лесник интересуется густым басом:
- Те удобно? Мож, водички?
Нахожу горлышко открытой фляги, захватываю его зубами. В рот льется противная теплая вода. Но мне кажется, что она чистая и прохладная. И удивительно вкусная – как молодое вино, которое мы тайком выносили с винзавода…
Грохот автоматов точно рвет окружающий мир на куски. Мне кажется,  я слышу хриплый рев Москвы: «А, гад! Н-на! Н-на!»
Стрельба обрывается также внезапно, как и началась. Господи, только бы у них все было хорошо! Ну, пожалуйста! Зачем, зачем я захотела эту дурацкую черешню!..
Я пытаюсь приподняться и сказать Леснику: не надо мне ничего! Пусть ребята вернутся! Но голоса нет, а от неловкого движения снова весь мир затопляет боль. Такая, что я невольно кричу. Наверное громко…
-… Лесник, ты идиот? – хриплый голос Москвы звучит грозно. – Тебе кто сказал, что одного тюбика мало?
- Москва, ты ж сам дал два – густой бас звучит виновато. – Я думал…
- Да хреново ты думал! – Москва бросает бранное слово.
- Ты бы хоть посмотрел, сколько в ней весу, – тот голос, что предлагал черешню. – Дебил!
- Цыпа! Тебя забыли спросить! Проверь лучше пульс.
По груди шарит чья-то рука, но я не стесняюсь. Как будто это не моя грудь…
- Ты чего творишь! – грозный рык Москвы. – Чего там потерял?!
- Пульс…
Мне становится так смешно – так смешно, что я не выдерживаю и хихикаю. Пульс на груди, ага…
Смех совсем тихий, но парни его услышали. Они кидаются ко мне:
- Дева, ты что?
- Красавица, ты это кончай!
- А мы тут тебе черешенок принесли…
Черешню? Принесли? Хочу!
Возле лица появляются ягоды… вместе с ветками! Я изумленно смотрю на них, потом перевожу взгляд на ребят. Цыпа смущенно бормочет:
- Понимаешь, там снизу все уже обобрали… или сбили … надо наверх, а туда… там пулемет, понимаешь… ну, я вместе с ветками… Но ты не думай: она - хорошая, спелая…
- Ага, – серьезно замечает Москва. – А если б мы его не остановили – он бы тебе все дерево притащил…
Но я не слушаю их -  я ем черешню. Кислую, недозрелую. Дома мы такую даже на компот не собирали. Цыпа осторожно отрывает ягодки, пальцами выдирает косточки и кладет раздавленную мякоть мне в рот. По губам течет черешневый сок. Он замечает это и начинает заботливо вытирать мне лицо. Ладони грубые, шершавые, как наждак, но мне все равно – приятно… Цыпа… Ничего себе цыпленок! Настоящий динозавр!
- Цыпа, а как тебя зовут?
- Сашка. А тебя?
- Анжела. А ты откуда?
Сашка собирается ответить, но Москва прерывает нас:
- Красавица, ты извини, но вы после доворкуете. Взяли! Валент, вперед, Насос – сзади. Пошли!
Они снова несут меня, и я вижу, как на фоне неба качаются ветки черешни. Сашка-Цыпа не бросил их, и упрямо тащит с собой. Для меня. Мне хочется приподняться и получше рассмотреть его лицо, а то ведь и не узнаю, если встречу. Но боль не дает этого сделать. Боль. Боль! БОЛЬ!..
…- Лепила, я тебя не спрашиваю: трудно это или нет! – рычит кому-то Москва. – Я тебе по-человечески объясняю: эта девочка – нам сестра! А ему – невеста, понятно?! Она должна выжить! Мы ее что, даром из-под кирпичей выкапывали?! Даром сюда тащили?! Должна, понял, нет?!
Тот, на кого он рычал, начинает что-то бубнить. Наверное, оправдывается. Москва снова рычит, что он сейчас… и  что если только, то еще как… причем моментально! А я чувствую на губах недозрелую черешню. Сладко-кислую, пахнущую домом, детством, счастьем…
- Парни! Взяли! Осторожно, осторожно!
Надо мной склоняется Москва:
- Анжел, ты, это… не переживай, в общем… Если что – у нас долечим. В Москве… Мы тебе жизни задолжали, девочка…
Он касается моей руки, и тут же надо мной появляется Цыпа. Сашка…
- Анжела. Ты смотри, ты не вздумай! Я тебя  обязательно… Ты жди...
Он осторожно касается губами моей щеки. Остальные кричат: «Бывай, сеструха!» А меня уже куда-то везут. Перед глазами все расплывается. Нет неба, нет земли, нет меня… Только вкус черешни на губах…

От автора. Я часто встречаю ее. Она живет совсем рядом, и хотя бы раз в неделю я вижу их вместе с мужем. Он – высокий, огромный, очень сильный. Она – маленькая, худенькая, с короткой стрижкой. Немного прихрамывает, поэтому если им далеко идти, она опирается и на руку мужа и на палочку и старательно шагает, упрямо игнорируя робкие предложения мужа присесть и отдохнуть.
Муж не чает в ней души, и готов исполнить любую просьбу, любое пожелание, любой каприз. А если он не сможет – мало ли как бывает – ей стоит только позвать нас, и еще четверо человек, бросив все дела, бросятся к ней на помощь. Потому что мы – должники. И будем платить этот долг, пока живы…
Только Санька Тихонов – Цыпа – не прибежит. Но не подумайте о нем плохо. Просто ему не встать из братской могилы под Бендерами…

Отредактировано Серб (14-06-2010 11:28:22)