Высокая чёрная фигура внезапно возникла из-за снега, загородив дорогу. Он остановился, оторопело вглядываясь в... а ведь он уже видел это жёлтое, как у аггра, лицо с чертами дуггура.
– Куда спешишь, раб? – с ленивой издёвкой спросили его.
– А ты кто такой? – ответил он вопросом.
После пережитого за Огнём и встречи с матерью ему было уже на всё наплевать, а драка... да что он, с этим мозгляком не справится? Да запросто. Переломит хребет, и пусть тот плывёт... от водопада до Стикса и дальше до Коцита.
– Я твой хозяин, – ответил желтолицый.

– Вот оно! – ахнула Нянька.
– Оно и есть, – сразу став спокойной и собранной, ответила Мокошиха. – Он порчу навёл.
– Наведённое снимем, – твёрдо ответила Нянька.
– Давай ты, – согласилась Мокошиха. – Здесь ты сильнее.
Дрожал и метался, прижимаясь к чёрной жидкости, огонёк в плошке, чуть заметно колыхалась, будто решая, закипеть или нет, вода в чашке.
Нянька выпрямилась, и достала из-под платка деревянную глубокую плошку и маленький кожаный мешочек. Высыпала из него в плошку уголёк, серебряный кругляш и красновато-ржавый камушек. Достала маленькую бутылку и налила в плошку воды. Покачала, чтобы вода омыла, плотно покрыла собой уголёк, кругляш и камушек. Мокошиха кивнула.
– Вода с угля, вода с серебра, вода с руда-камня, – негромко нараспев заговорила Нянька.

Хозяин?! Ну, нет.
– А пошёл ты... – ответил он, длинно и подробно охарактеризовав адрес, по которому следует отправиться Желтолицему.
Желтолицый кивнул и повторил.
– Я твой хозяин, – и улыбнулся, показав белые и острые, как у того прозрачного в Коците, зубы. – Ты в моей власти.
– Нет, – твёрдо ответил он.
– Хозяину не говорят «нет», – улыбнулся Желтолицый. – Но если ты так против, то знай: тебе я выше Огня.
– Нет! – крикнул он, безуспешно пытаясь вскинуть для удара ставшие вдруг неподъёмно-тяжёлые руки.
– Да! – засмеялся Желтолицый, – Я скажу, и ты убьёшь и предашь. Любого. По первому моему слову. Ты...
Желтолицый не договорил. Внезапно налетевшее снежное облако накрыло их, не дав желтолицему закончить фразу. И он выкрикнул прямо в снежную завесу.
– Мать-вода, ты льдом крепка...
– Лёд? – засмеялся, выступая из снежного облака, Желтолицый. – Тебе мало Коцита? Вот лёд! Смотри сюда, раб!
В руке Желтолицего возник большой прозрачный шар с пылающим внутри пронзительно-белым огнём. И он невольно отшатнулся, отступил.

– Ах ты, погань голозадая, – выдохнула сквозь зубы Мокошиха, – чего удумал. Ну, нет, тут наша власть и сила. Ты давай, – строго сказала она Няньке, склонившейся над неподвижно застывшим телом, – отчитывай его, а я туда.
– Сам должен, – возразила Нянька. – Я подмогну, а ты лучше за поганцем следи, куда побежит.
– И то, – помедлив, кивнула Мокошиха, – два дела за раз не делают. Сейчас его вытащим, а этого и потом найдём.
Нянька молча кивнула, продолжая шептать заклинания.

Белый холодный огонь в шаре приближался, шар рос, закрывая собой весь мир. Сейчас шар станет совсем большим и поглотит его, он уже не может шевельнуться, и пронзительная мёртвая белизна вокруг. Взметнулась снежная завеса, осыпала его и заколыхалась живым занавесом между ним и шаром.
Он обрадовано перевёл дыхание. Но Желтолицый засмеялся, снег опал, и... это уже не снег, а белый кафельный пол, и стены. Он в белом кафельном коридоре, и рук не поднять, и перед ним хрустальный шар, за которым, как за льдом Коцита, гримасничает жёлтое страшное лицо.
– Ты в моей власти, раб! – торжествующе хохотал желтолицый.
– Нет, – беззвучно шевельнул он одеревеневшими губами.
– Тебе нравится убивать.
– Нет...
– Ты убил ту девчонку на допросе. Молчишь? Ты убил мальчишку-спецовика. Ты убивал в питомнике. Ты убил эту девчонку, шлюшку малолетнюю...
Белый шар всё ближе, и нет сил поднять руки и ударить, даже ответить.

Нянька окунула пальцы в плошку и стряхнула с них воду на его потемневшее, налитое кровью лицо. Он шумно выдохнул сквозь зубы. Напрягся, как перед прыжком.

– Нет! – хриплым натужным рыком выдохнул он. – Нет!
Шаг, ещё шаг, сцепить пальцы в замок, поднять руки и коротким замахом, помогая себе всем телом, ударить...

– Вода с угля, вода с серебра, вода с руда-камня...
– Давай, парень, ты гридень...

Шаг, ещё, сцепленные в замок кулаки вскинуты над головой.
– Стой! Стой, раб! Ты не посмеешь!
– Посмею! Вот тебе! – выдохнул он, падая вслед за руками в «мечевом» ударе.

Вскипает, мгновенно успокаивается и снова вскипает в плошке на столе вода, мечется, словно пытаясь оторваться и улететь, огонёк, налитое кровью побагровевшее до черноты лицо, рвущийся из горла хриплый надсадный рык.
– А хоть и перекинется, – сказала спокойно Мокошиха, – пускай. Потом выведем.
Нянька кивнула, безостановочно брызгая в это страшное лицо водой из своей плошки.

Он не устоял на ногах, упал, повалив Желтолицего и выбив из его рук шар. Страшное оцепенение прошло, и на ноги он вскочил первым, схватил обеими руками шар, ожёгший его ледяным холодом, и с силой опустил на голову визжавшего, как Ардинайл, Желтолицего. Шар не разбился, но Желтолицый заткнулся, и он выпрямился, по-прежнему сжимая в руках ставший большим, как баскетбольный мяч, тяжёлый шар. Быстро, затравленно огляделся в поисках двери. Дверей не было, не коридор, а камера, без окон, без дверей, белый кафель под ногами, по стенам, на потолке. Заперли? Замуровали? Не вмёрз в лёд, так здесь... нет! Он поднял шар над головой и с силой бросил в стену. Шар ударился о кафель и разлетелся множеством мелких осколков, больно ударивших его в живот и грудь, полыхнуло, слепя глаза, белое пламя, но стена... стена исчезла. Разломилась и рассыпалась, а за ней... заснеженный ночной лес, голубой от лунного света, как... как туман над рекой, ведущей в Ирий-сад, как платок матери. Лес был живым и не страшным, и даже холод... приятным. И он бегом, пока Желтолицый не очухался и не вызвал охрану, побежал туда, в этот лес, домой...

Нянька с Мокошихой переглянулись и кивнули друг другу.
– С голозадыми пусть хоть что творит, – сурово сказала Нянька, – а с нашими не смеет.
– Не учи, – так же строго ответила Мокошиха. – Ты его до места доведи, а я поганца отважу.
– Дорогу ему закрой, – попросила Нянька, – а укорот потом уж дадим.
– Не учи, – уже чуть сердито повторила Мокошиха и зашептала что-то неразборчивое.
Нянька прижала к его губам край плошки с заговорной водой, дала выпить и выпрямилась. Вгляделась в ещё тёмное, но уже спокойное лицо и кивнула.
– Чист ты теперь, – торжественно сказала она и убрала плошку с угольком, кругляшом и камушком под платок. – Иди, парень, совсем ничего осталось.

Снег под деревьями был мягким и пушистым, он проваливался в него по колени, а местами чуть не по пояс. Отчаянно мёрзли руки и ноги, горела обожжённая у Огня и израненная обломками шара грудь, временами кружилась голова, но он упрямо брёл вперёд, без дороги, ничего уже не понимая и не помня, последним осколком сознания удерживая, что ложиться нельзя, что он должен дойти, но куда и зачем... неважно, надо идти. Холодно, как же холодно.

– Сделала, – выдохнула Мокошиха.
Она выпрямилась и сняла височные кольца с ажурными слабо звякнувшими шариками. Зажглась лампочка под потолком и Мокошиха коротким выдохом погасила огонёк в плошке. Стало видно, что чёрная жидкость выгорела до конца, в бутылку слить нечего, и вода в деревянной чашке тоже вся выкипела, только на дне пара капель, которые сразу высохли. Мокошиха забрала обе плошки со стола и отошла к своему узлу, повозилась, укладывая, и вернулась на своё место.
– Крепкий парень.
– Да уж, – согласилась Нянька. – Таких бы нам...
– Цыц, – строго остановила её Мокошиха, – он ещё до места не дошёл.

Лес внезапно расступился перед ним, открывая маленькую поляну и... что это? Изба? Нет, избы другие, а это... дзот? Но почему крыша углом, и амбразур не видно? Он ещё удивлялся и думал, а ноги его, как сами по себе, уже несли через поляну к жилью. Да, что бы там ни было, это жильё, человеческое жильё.
На остатках сил и сознания он добрёл, а может, и дополз до вросшей до половины в землю избы, всем телом навалился на дверь. Она поддалась, и он ввалился внутрь, скатился по нескольким ступеням к печке с жарко пылавшим в топке красно-жёлтым пламенем над потрескивающими дровами.
– Вот и дошёл, – сказал над ним женский голос.
– Пить, – попросил он.
Какая-то женщина склонилась над ним и прижала к губам край... вроде как рюмки. Он ещё успел удивиться, откуда здесь в лесной чащобе рюмка, жадно глотая приятно жгучую жидкость и окончательно проваливаясь в черноту забытья.

Краском
Сегодня специально расспрашивала у кого есть или были дома в, так сказать, сельской местности. Практически все в один голос. Нежилые помешения: сараи, отдельные погреба и т.п. - дверь наружу. Жилые - дверь внутрь. Но если есть веранда, терраса, крытое крыльцо, тогда может быть и внутрь, и наружу.