Лето
2 декада
Дамхар

*   *   *

Жаркое дамхарское лето. Грозовые ливни, ясные безоблачные дни, тёплая, напоенная травяными и лесными запахами звёздная, а то и лунная темнота, когда ночуешь не в избе или в заведении, а где-то у родника или ручья.
Рейс как рейс. Не длиннее и не короче обычного. И он один, а то повадился хозяин отправлять с ним то Тихоню, то Гарда. Нет, понятно, конечно, что молодых приучать пора, а в одиночку им пока рановато. И в паре их не отправишь. Нет, мешать пацаны не мешают, кое в чём помогают, и даже кое-какие… хм, удовольствия получаются. Правда, ночевать в заведениях и посёлках пацанам пока запрещено, но мы и так устроимся, лето же…
Гаор гнал машину по одному из привычных накатанных чуть ли не до автоматизма маршрутов. Хотя нет, здесь смотри в оба, лес глухой, матёрый, болота старые «хозяйские», а с Болотным Хозяином всегда настороже будь. С норовом старик. Никогда не знаешь, чего он учудит. Немного таких мест в Дамхаре, и без особой нужды в них не суются. Разве только поселковые, кто из криушан, а ещё лучше – дреговичей, рискуют. А остальные по краешку, а то и вовсе в объезд. А он рискнул. С чего бы – самому непонятно, но... Лесу Гаор с недавних пор доверял больше, чем людям. Может, из-за той зимней встречи с необычной старухой, а может, из-за того, что его самого считали криушанином, хоть и принятым. Так что – хочешь, не хочешь, а соответствуй. Да ещё и память о войне. Тогда лес не то, что спасал, но помогал, и не раз. От вражеской авиации так очень даже и весьма.
Проверяя себя, он быстро глянул на карту, заранее – на всякий случай – подыскивая объяснение такому отклонению от маршрута. Хотел спрямить? Нет, не прокатит, лесные тропки и старые гати, может, дорогу и сокращают, да время удлиняют, заставляя сбросить скорость до минимума, а то и медленнее пешехода ползти, да с остановками, чтобы веток нарубить и промоину хоть на раз прикрыть. Хотел к роднику свернуть, чтоб матёрой воды испить и лицо обмыть? Так нету здесь родников, не бывает их в таких местах. Да ещё это смотря кто будет спрашивать. Хозяин если… ну, там пара оплеух, да даже «горячих» велит ввалить за перерасход бензина, но особо спрашивать не будет, и на родник сослаться можно, поверит. Полиция… а с чего она вообще прицепится? Хотя… хотел спрямить, да малость заблудился. Прокатит. Вот и покатим дальше. Просека – не просека, но и не дорога, а … ну, как расступились деревья ровно на ширину его фургона, где прямо, а где и с поворотом, да таким плавным и издали заметным… Ох, точно, ведут его. А куда? Ну так, когда доведут до нужного места, там и посмотрим.
Маленькая поляна на краю тоже небольшого озерца с чёрной водой и ярко-белыми кувшинками, а вокруг мощный матёрый лес. Как раз ему въехать и остановиться перед наполовину вросшей в землю избой.
Гаор остановил фургон, заглушил мотор и вышел. Огляделся. Ну, и куда его привели? И зачем? Вокруг никого. И тихо. Ни свиста, ни цвирканья, ни жужжания. Тишина. Но не мёртвая, а… И изба… странная. Чем-то на дзот смахивает. И… он вдруг понял, нет, вспомнил. Это та самая из его бредового сна, когда он валялся в жару после… продажи, да, Старшая Мать говорила, что та сволочь его продала, а он не верил, потому что из «Орлиного Гнезда» не продают, он и сейчас не верит, не до конца верит… Но под эти заскакавшие в голове, сталкивающиеся и мешающие друг другу мысли он подошёл к… всё-таки избушке-полуземлянке и попробовал дверь. Наружу открывается нежилая. Внутрь – жильё. Эта открылась от толчка. Согнувшись почти пополам он вошёл, спустившись по земляным ступенькам и смог выпрямиться, коснувшись головой потолка.
– Шапку сыми, – не приказала, а посоветовала сидящая у очага спиной к нему женщина.
В очаге горел невысокий, но яркий огонь, и она смотрелась плоским чёрным силуэтом.
Гаор сдёрнул с головы каскетку и привычным движением сунул её в карман куртки.
– Вот огонь, вот вода, – продолжала женщина звонким, но не оглушающим и с каждым словом становящимся старше голосом. – Вставай куда хочешь.
Огонь и вода? Помедлив с мгновение, Гаор не так шагнул – теснота избушки не позволяла – как переступил, оказавшись точно посередине между открытым очагом из крупных неровных камней и высокой, ему почти по пояс, бадьёй, выдолбленной из ствола с даже не ободранной корой. В бадье неподвижно стояла тёмная почти чёрная вода.
– Ну, и чего хочешь? За чем таким особенным пришёл? – с явной, но не злой насмешкой спросила женщина.
За чем пришёл? Ну, если по правде, то не сам пришёл, а привели его, почти что за руку. А чего хочет? Пустоту, что сидит внутри и жить мешает, закрыть. И повторил вслух.
– Пустоту закрыть.
– Закрыть или наполнить? – спросила, по-прежнему не оборачиваясь, женщина.
Вон как?! А что, и в самом деле, разница, скажем так, существенная. А выбор простой.
– Наполнить.
– А сдюжишь? Не по частям да с выбором, а всё сразу возьмёшь. А там много чего такого да этакого.
– Возьму, – кивнул Гаор. И сорвался: – Хочу знать. Всё. Было, не было… не помню. Сказали… а я не помню.
И заторопился, сбиваясь и путаясь, перемешивая нашенские и ургорские слова, а потом и только по-ургорски, впервые вслух проговаривая то, случившееся той страшной новогодней ночью.
Пока он говорил, женщина встала и повернулась к нему.
– Вон оно что, – медленно, как бы разглядывая что-то видимое только ей, протянула она. – Снять, вижу, сняли, а прошлого не поправили.
Её глаза, прятавшиеся до этого в тёмных почти чёрных веках, вдруг блеснули таким ярко-зелёным светом, что Гаор невольно зажмурился и уже не открывал глаз.
– По Воде назови себя, – потребовал строгий голос.
– Горыня Курешанин, – ответил Гаор.
– А теперь по Огню.
– Гаор Юрд, сын Яржанга Юрденала.
Ему вдруг стало душно, и ноги подкосились. Ставшее безвольно мягким тело осело на земляной пол, покрытый плотным слоем сухой травы и хвои…
…Сознание возвращалось медленно и как-то кусками. Где он? Что с ним? Он… он ползёт… на руках, цепляясь пальцами и отталкиваясь локтями… ноги… тащатся за ним… перед глазами… трава… он ползёт… куда? К воде… Зачем? Окунуться. Голова тяжёлая… горит… Он… ранен… контужен… нет, это… это…
Но он уже дополз, дотащил себя до чёрной блестящей глади и окунул не лицо, а голову целиком, по шею, едва не соскользнув с берега в глубину.
Почувствовав, что задыхается, Гаор выдернул сам себя из воды, жадно глотнул воздуха и помотал головой, стряхивая с волос воду. Окунулся ещё раз, уже сознательно, и в третий, шёпотом проговаривая благодарность Мать-Воде.
Тело уже слушалось, и он смог подтянуть ноги и сесть, перевести дыхание и оглядеться. Той странной тишины уже не было, слышались и птичьи голоса, и лёгкий шелест листьев от слабого верхового ветерка, и какие-то шорохи в траве. И чёрная вода уже не была неподвижной, а рябила мелкими неровными волнами от ходящей в глубине рыбы, покачивая белые кувшинки. Лес как лес, ну, почти обычный, старый матёрый, хозяйский, но… лес.
Он ещё раз помотал головой и встал. Поклонился озерку, только сейчас разглядев пузырящееся от бьющего со дна родника пятнышко почти по центру, и пошёл к машине. И уже берясь за дверцу, позволил себе оглянуться на избушку. А нет её! Поросший травой, даже цветочки лесные пестреют, и редкой молодой, не выше травы, порослью, холмик – и всё. Было или не было, привиделось-поблазнилось… как бы да что бы, но ему теперь не один вечер, лёжа в повалуше, перебирать, раскладывать по полочкам, размечать по листам, соотносить, уже не свои, но и не чужие, не совсем чужие воспоминания, кто да что из его, ну да, предков-пращуров видел, да с двух сторон… но это ладно. А самое главное, что мучило его эти уже сколько, да, два года, того, в чём его обвиняла та сволочь, не было того. Не убивал он и не глумился над трупом! А что с ним самим… так, когда враг что с тобой делает, это на нём вина, а не на тебе. Жертва не виновнее палача. А со своим палачом и палачами он ещё посчитается. Хоть до Огненной смертной черты, хоть за ней. А теперь давай, водила, помаленьку задним ходом, да на плавный разворот и ходу. По сторонам пока не смотри, не в себе уже был, когда заезжал, так что по памяти в руках выбирайся на общую, что для всех, дорогу и график навёрстывай.

*   *   *

Лето
9 декада
Дамхар

*   *   *

Летняя страда плавно готовилась перейти в осеннюю припасиху. Что на полях и лугах, что в усадьбах и посёлках муравьиная суета людей, на дорогах шныряющие и ползущие подводы, легковушки, грузовики, фургоны… кто на чём, кому куда…
И стоящее в воздухе тяжёлое – капитан в отставке Ридург Коррант ощущал это именно как предгрозовую тяжесть – ожидание неприятностей. Каких? Да самых разных. И среди них близящуюся войну. Да, Дамхар далёк от границ, но война неминуемо затронет всех. И не он один мучается предчувствиями. Практически все управляющие как с цепи сорвались – пополняют запасы. Да и усадебники предпочитают делать заказы, чтобы самим не мотаться, не оставлять усадьбы без присмотра. А урожай обещается хороший, так надо подготовить всё для засолки, засушки и так далее и тому подобное. А заказы большие, с учётом уже не только осенних, но и зимних потребностей и нормативов. Тоже готовятся? Да, несомненно, потому что с началом войны выдачи неизбежно урежут – бывало уже и не раз, не понаслышке знаем – и лучше выбрать всё положенное заранее. Вполне разумно. Так что Рыжий мотается по усиленному графику, а Тихоню в самостоятельные рейсы ещё рано выпускать. Вот и Гарда пришлось везти на преддипломную практику в малом фургоне, чтобы заодно…
– Папа, можно к тебе?
Коррант вскинул голову, одновременно хмурясь и улыбаясь стоящему в приоткрытой двери Гридангу.
– Срочно?
Гриданг кивнул и вошёл, старательно закрыв за собой дверь.
– Папа, это… это серьёзно.
– Конфетный разговор? – усмехнулся Коррант.
Малышом Гард когда-то так называл конфиденциальные беседы. Так это в семье и прижилось.
– Даже шоколадный, – вздохнул Гриданг, забираясь в кресло у стола.
– Ну-ну, – улыбнулся Коррант. – Я тебя внимательно слушаю.
Гриданг вздохнул и начал.
– Папа, я не стукач, но я думаю, что ты должен это знать. Потому что, если вдруг что, то у тебя могут быть неприятности, – Гриданг снова вздохнул. – С Храмом. Потому что это кощунство. И святотатство.
Однако… Коррант даже на мгновение растерялся. Ну, откуда, вернее, от кого Гриданг подцепил слово «стукач», догадаться нетрудно. Слово нехорошее, но практически общеупотребимое, даже приличнее традиционного «доносчика», но неприятности с Храмом?! Совсем интересно.
Гриданг молча смотрел на него, ожидая… разрешения или запрета.
– Раз шагнул, так иди, – серьёзно, но не строго сказал Коррант и повторил: – Я тебя внимательно слушаю.
– Это было на прошлой декаде, – обстоятельно начал Гриданг явно заранее продуманный, а, может, и отрепетированный рассказ. – Ты был в рейсе, мама со старшими девочками поехала на девичьи посиделки, сама за руль села, Гирр отобрал у меня карандаши и сел рисовать. Я притворился, что обиделся, и ушёл на чердак.
– Стоп, – перебил его Коррант. – Ну-ка подробнее и объясни.
– Ну, – Гриданг вздохнул. – Ну, если Гирр видит, что не обиделись, он продолжает… дразнить… приставать. А если обиделись, то отстаёт.
– Понятно, – кивнул Коррант. – И это он только с тобой так?
– Да нет, со всеми. И в школе. Ну, уже все знают, как отвязаться. Или стукнуть… как следует. А я, – Гриданг снова вздохнул. – Я же не могу стукнуть. Он мой брат. Старший брат. Я должен быть почтителен. Правильно?
– Правильно, – становясь всё более серьёзным, кивнул Коррант. – Огонь справедлив, и старший должен быть заботлив. Насколько заботлив он, настолько почтителен ты. Понял?
– Да, папа, – Гриданг вздохнул. – Я постараюсь.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Коррант, делая себе пометку в памяти, что за Гирра надо браться всерьёз, пока не дошло до…
И как в подтверждение его мыслей Гриданг неожиданно спросил:
– Папа, а Рыжий разве Гирру старший? А он его за шиворот из гаража выкинул. И обругал… странными словами.
– Это как?
– Ну, мы гараже были, Тихоня масла расставлял и нам о них рассказывал, а Рыжий в моторе у легковушки копался. И тут… я уже не помню с чего началось, но заговорили о королях, я стал рассказывать, ну, по истории, про Тёмные века, а Гирр сказал, что если хочешь быть первым, надо стать единственным. И тут Рыжий… как… как выдернул сам себя из-под капота и как заорёт: «В Юрденалы метишь?! А ну пошёл вон!». И выкинул Гирра. Папа, а разве это плохо быть Юрденалом? В учебнике написано, что он создал нашу авиацию. Разве это плохо?
Чем дальше в путь, тем…  Хотя… Нет, от этого уйдём, незачем.
– Ты не отвлекайся. А с Рыжим я сам разберусь. Но в гараже он старший.
– Понятно, – кивнул Гриданг. – Спасибо, папа. Так вот, я пошёл на чердак и стал играть в поиск сокровищ. Ну…
– Понял, – перебил его Коррант. – Пока ничего кощунственного, ни святотатственного, – ему удалось остаться серьёзным, чтобы не обидеть сына насмешкой, – не услышал.
– Да, я сейчас. Ну, я играю и вдруг слышу. Стало тихо во дворе. Очень тихо. Я подошёл к дальнему слуховому и гляжу, – Гриданг перевёл дыхание. – Все наши, – он запнулся, подбирая слово, потому что в школе им всё время напоминали, что рабов теперь нет, а есть опекаемые, но отец понимающе кивнул, и он продолжил: – И тут вдруг, ну, как из-под земли старуха. Высокая, вся в чёрном, но… с клеймом. И все наши ей кланяются. А, – он снова вздохнул, – а Рыжий, и Тихоня следом, они кощунствуют. Или это уже святотатство? Ну, Рыжий перед ней на колено встал. Как… как в Храме перед Огнём. И Тихоня следом. Папа, перед женщиной! Перед… – он запнулся и, всё-таки решившись, не сказал, а выдохнул: – Рабыней! Папа, если узнают…
Коррант заставил себя не улыбнуться.
– По порядку. Она спасла Рыжему жизнь. Он благодарен ей. Это просто благодарность. Понимаешь?
Гриданг, неотрывно глядя на отца, кивнул, и Коррант продолжил:
– У них, – выразительная пауза и новый кивок, – свои обычаи. По тем обычаям Рыжий ничего не нарушил.
– Но Тихоня, – не так возразил, как уточнил Гриданг. – Он же чистокровный.
– Клеймо важнее, – припечатал Коррант. – Всё?
– Нет. Ещё… Там Куконя была, а с ней наши… младшие. Она их за руки держала. Так твоя Нянька Гурга оставила с Куконей, а Гаурху взяла и подвела к… этой. А та взяла её на руки, подняла и своим лицом к её личику прижалась. И подержала так. Папа, – голос Гриданга стал умоляющим, – ведь клеймо так не переходит, правда?
– Ни в коем случае, – решительно сказал Коррант.
– Это тоже… их обычай? Но ведь Гаурха наша. Совсем наша.
– Да, – строго ответил Коррант. – И то, и то правильно. Но говорить об этом…
– Нельзя? – подхватил Гриданг.
– Не надо, – поправил его Коррант. И объяснил: – Это не запретно, но нежелательно.
Гриданг озадаченно кивнул, явно соглашаясь, но не понимая. И Коррант утешил сына:
– Со временем поймёшь.
– Хорошо, – согласился Гриданг. – Я подожду. Но не забуду, правильно?
– Да, – решительно сказал Коррант. – Помни. Думай. Но вслух не говори.
Гриданг решительно кивнул и слез с кресла.
– Спасибо, папа. Я всё понял. Я пойду.
– Иди.
Коррант улыбнулся вслед сыну и вернулся к бумагам, раскидывая заказы по маршрутам и датам. А с Нянькой надо будет поговорить. Объяснить она вряд ли объяснит, но хоть знать, чем это грозит Гаурхе… славная девчушка, и Гург тоже… удачным получился, а его почему к этой Мокошихе не подводили? Хотя… нет, это всё к Няньке. И важно это, пока войны нет, война начнётся – и всё побоку, все в одну топку ляжем, в общий пепел.

*   *   *

Отредактировано Зубатка (18-01-2019 08:09:08)