Рысью, шагом, рысью, шагом, рысью, шагом.
     Монотонность движения убаюкивала, притупляла внимание, тем более, что от передового отряда пока ничего тревожного не исходило. Лесная дорога, хоть и была изрядно попорчена ночным ливнем, но все же хранила полусмытые следы лошадиных и коровьих копыт. Однако неприятеля, чей путь все больше отклонялся к закату, настичь все не удавалось. Виной тому была размокшая дорога, да многочисленные ручейки и речушки, вздувшиеся от обилия дождевой влаги.
    Но следы становились все свежее, и Мишка видел, как ехавших рядом ратников охватывает возбужденно-нетерпеливое предвкушение встречи с ударившим в спину врагом.
    Дорога выскочила из лесной тесноты на простор. Очередная разлившаяся речушка преградила путь всадникам, за ней примерно на полверсты протянулась сырая, поросшая высокой травой луговина. Отчетливо видимые следы копыт уходили по ней еще дальше, туда где виднелась темно-зеленая стена матерого ельника. Наверное, у Луки еще была свежа в памяти предыдущая засада, потому он и придержал своих, поджидая основные силы.
- Что, Стерв,- подъехавший Корней в первую очередь хотел знать мнение охотника,- давно ли прошли они тут? А то гляди, день уже почти на исходе – сможем ли до темноты догнать?
- Я бы сказал, что здесь они скотину поили, да привал делали – вон как земля вся по берегу изрыта. А дальше – вон к тому лесу - тронулись часа три назад, не больше.
- Не нравится мне эта дорога, Корней Агеич! – Лука не приминул встрять в разговор.
- Думаешь для засады, там подальше, место подходящее?
- Один раз им в таком же месте удача была, не хочу чтоб и сейчас повторилось.
- Тогда вся надежда на твоего пса, Стерв,- воевода кивком указал на собаку, жавшуюся к ногам хозяина. – Сможет он чужого издалека учуять?
- Должен смочь. Как в лес въедем я его вперед пущу, чтобы предупредил. Но вы все же невдалеке будьте, чтобы в случае чего на выручку ударить.
- А мои все с луками да самострелами наготове будут,- добавил Лука.
- Добро. Так и порешим…

       Узкая лесная дорожка позволяла двигаться только двум всадникам в ряд, поэтому комонные растянулись по луговине длинной вереницей. Не успели еще последние втянуться в лес, как послышался отчаянный лай пса. Ехавшие в середине отряда Корней с Алексеем переглянулись и воевода, призывно махнув рукой, пришпорил коня. Старший же наставник чуть приотстал, обернулся к Михайле и негромко распорядившись :
- Самострелы к бою! – помчался вдогонку.
Ратники двух оставшихся десятков устремились за ними, а Мишка, сдержав первый естественный порыв своих опричников лететь следом, скомандовал:
- Самострелы наизготовку. Рысью за мной, да глядеть в оба, чтобы по своим невзначай не вдарить! Пошел!
     Однако вскоре, когда весь отряд собрался на большой прогалине, выяснилось, что никакого неприятеля поблизости не наблюдается. Пес не ошибся, он действительно издали почуял человека, но такой картины никто увидеть не ожидал!
     Стоявшая чуть в стороне от дороги старая сухая береза приютила у своих корней огромный, когда-то достигавший высоты человеческого роста, муравейник. Обиталище маленьких лесных тружеников было наполовину разворошено, а в центре этого погрома угадывалась человеческая фигура, привязанная к дереву. Кто этот человек различить было совершенно невозможно – он весь с головы до ног был покрыт сплошным рыже-черным муравьиным ковром. Нескольких опричников от подобного зрелища вывернуло наизнанку, да и Мишка с трудом сдерживал позывы рвоты, подъезжая к застывшим на прогалине ратникам. Тем временем Петька Складень со Стервом остервенело полосовали ножами кожаные ремни, которые удерживали несчастного в стоячем положении. При этом ратники яростно стряхивали атакующих со всех сторон насекомых и уже почти в полный голос матерились. Наконец, ремни поддались, безжизненное тело было выдернуто из муравейника на край поляны и Алексей быстро смахнул муравьев с лица.
- Не наш! – с облегчением выдохнул он, закрывая вытаращенные в предсмертной муке глаза покойника.
- Постой, - подошедший Егор вгляделся в черты мертвеца.- Вроде я такого под Яругой видал. Михайла, иди сюда, глянь!
     Спешившийся Мишка с трудом заставил себя подойти к трупу.
- Похож, - согласился он. – Вроде как из тех христиан, что мы отпустили тогда. Так, выходит, его за это приговорили?
- Бог весть! – десятнику совсем не хотелось задумываться о причинах. – Только он уж пару дней как здесь. Вон, в некоторых местах аж до костей съедено.
- Глядите, глядите, на елке доска с буквицами,- донесся мальчишеский крик с другого конца поляны. – Сейчас я ее сниму…
- Не трог…- бросившийся на голос Стерв, не добежал всего каких-то два шага. Хитроумная ловушка сработала – потянутая доска освободила спуск настороженного самострела. Спас опричника Фому только низкий рост – вместо того, чтобы вонзиться в грудь, тяжелый болт пробороздил щеку и, зацепив ухо, полетел дальше. Стерв же, бросившийся к пацану, получил намного более серьезное ранение и теперь только скрипел зубами от боли, зажимая ладонью пробитое плечо.
- Матюху сюда, - спешившийся Корней подковылял к раненому охотнику и заглянул в глаза. – Ты как, живой? Ехать сможешь?
-  Не знаю, сначала бы стрелу вытащить, - прохрипел тот, не отрывая руки от раны,- да перетянуть покрепче.
     Подошедший Матвей тем временем что-то торопливо разыскивал в своей лекарской сумке. На помощь ему пришел Лука:
- Давай, малой, я стрелу выдерну, а ты сразу тряпицу с травой наготове держи, чтобы кровь из раны останавить. Готов? Раз-два, терпи!
     Последний возглас относился к Стерву, который аж побелел от боли во время этой не шибко гуманной «операции». К счастью узкий граненый наконечник болта, предназначавшийся против окольчуженных воинов, легко вышел из тела. И хоть кровь, прекратившая было течь, хлынула с новой силой, но Матвей, сноровисто перетягивающий повязками плечо, заверил, что особой опасности нет, ни кость, ни важные жилы не задеты.
- Господин сотник, разреши обратиться? – все сгрудившиеся вокруг Стерва обернулись на сбивающийся мальчишеский голос.
- Тебя что, поганец, не учили команды старших слушать, едрена-матрена? – Корней собирался уж было наградить Фому увесистой оплеухой и только жалкий вид отрока, зажимающего одной рукой разодранную щеку, не дал совершиться экзекуции. – После похода явишься к старшему наставнику Алексею, чтобы он тебе десять плетей всыпал. Впредь наука будет. А сейчас говори, чего там?
- Есть, после похода явиться к старшему наставнику! – судя по виду Фомы, он ожидал для себя куда большего наказания. – Вот та самая доска с буквицами.
- Михайла! – Дед дальнозорко отодвинул ее от себя, силясь прочесть процарапанные острым писалом письмена. – Михайла, у тебя глаза поострее, погляди, что здесь такого написано.
     Подошедший Мишка с недоумением посмотрел на распахнувшего крылья журавля, бьющего острым клювом залезшую в кувшин лисицу, перевернул доску и медленно, с трудом осмысливая каждое слово, прочитал вслух:
- И запомни, падла, с тобой то же самое будет!

Только в третьем по счету селище нашлось, кому сказать слово против облыжных обвинений. В первом, самом большом из них – Уньцевом Увозе, где большаком был хитрющий, вечно себе на уме, Треска, все прошло совсем гладко. Поглядев на окольчуженных ратников и понимая, что слова бессильны, там где говорят мечи, он почти сразу согласился платить княжую дань через боярина Корзня и самому свозить ее в Ратное. А уж после назначения старшим данщиком и вовсе пообещал давать людей в воеводскую дружину да уговорить остальные селища заложиться за новоявленного воеводу. Заминка вышла только с определением полагающейся ему доли от собранных кормов и даней. Вполне осознав свою нужность Корнею Треска торговался как заправский купец на восточном базаре. Сидя за столом в хозяйской хоромине стороны спорили до хрипоты, приводя каждый свои примеры того, как это полагается быть по старине и обычаям, не по раз стукались кубками с медом в знак согласия, чтобы буквально через минуту разойтись в какой-нибудь новой мелочи. Наконец, почти через час торговли, когда скромно сидевший в уголке Мишка уже совсем перестал что-либо понимать, ударили по рукам.
     Довольный Треска, велев младшему сыну седлать коня, отправился собираться в поездку, а Корней, допив налитый в кубок мед, ударил пустой посудиной по столешнице:
- Кхе, силен лесовик торговаться! Семь потов согнал! Нашего Никифора с Осьмой вместе переторгует и не почешется!
- А что такое, деда?
- По обычаю даньщик берет себе двадцатую часть от прибытков. Чтобы его рвение подстегнуть я хотел ему пятнадцатую предложить. А он ни в какую. Понимает, поганец, что сильно он нужен – десятину запросил. Уж так торговались и этак – сошлись на двенадцатой части. Но зато и людей в войско он почти вдвое больше обещал – не пятнадцать, а два с половиной десятка, да другие селища помочь уговорить.
- Пусть его пока. Нам бы сейчас побольше людей к себе привлечь, чтобы власть воеводскую признали, а выгоду мы и по-другому поимеем.- Михайла хитро подмигнул деду.- Если здесь наша власть будет, то всю торговлю под себя подгребем. Кроме как в лавке Осьмы торга поблизости нет. С этого нам намного больший прибыток получится.
- Кхе-кхе, ладно, рано пока еще прибытки делить, пошли, еще дел невпроворот.