Шестого января Вирена неожиданно вызвали на "Суворов". На этот раз Рожественский у трапа его не встречал. В салон адмирала Роберта Николаевича проводил вахтенный офицер.
   Командующий встретил контр-адмирала с хмурым видом.
  - Скажите, Роберт Николаевич, - начал Рожественский, когда они разместились в кожаных креслах, - правда ли, что "Севастополь" был потоплен намерянно, а не налетел на японскую мину?
  - Откуда у вас такая информация? - деланно удивился Вирен.
  - Ну такая информация есть, неважно откуда. Вы будете утверждать, что это ложь?
  - Нет, естественно. Просто интересно кто вам её доложил.
  - Надеюсь, вы сами понимаете, что я не могу ответить на ваш вопрос. Итак, это правда?
  - Правда.
  - Вы сами понимаете, что вы сделали? Вы во время войны своими руками утопили эскадренный броненосец! Это же не лезет ни в какие ворота! Это предательство!
  - Ваше превосходительство! - голос Вирена стал ещё более скрипучим, чем обычно, лицо окаменело, - я прошу вас помнить, что я дворянин и офицер флота российского. И никто не смеет говорить мне такие слова, которые только что произнесли вы.
  - Но факт...
  - Чёрт побери! Вы бы предпочли, что бы все броненосцы утопили японцы? - (Вирен крайне редко повышал голос на кого либо, даже на подчинённых), но на этот раз сорвался на крик, - Выйдите на палубу, посмотрите на стоянку... Я вам привёл шесть кораблей первого ранга с экипажами имеющими опыт современной войны, а вы мне ставите в вину, что для этого пришлось пожертвовать практически небоеспособным кораблём?
  - Но если бы пришёл ещё и "Севастополь", то наши силы увеличились бы ещё больше, не так ли?
  - Да не пришёл бы он, он едва двенадцать узлов давал. И не поверили бы японцы в подрывы, если бы ни один корабль не утонул. А экипажи? А пушки? Где бы я их взял, если бы не с "Севастополя"? Вы не забыли, что сотни, если не тысячи моряков в Артуре погибли в сухопутных и морских боях? Что на сухопутный фронт были свезены и там потеряны орудия?
  - Роберт Николаевич, - засомневался Рожественский, - не может быть, чтобы без такой жертвы нельзя было прорваться.
   - Зиновий Петрович! - Вирен, наконец, овладел собой, - При всем моем уважении, отрядом в Артуре командовал именно я, и, если что, за все свои действия я в Петербурге и отвечу! Вы думаете мне легко было принять такое решение? - (о том, что инициатива потопления броненосца принадлежала Эссену, адмирал благоразумно промолчал - молодого каперанга командующий мог просто уничтожить), - И что я не перебрал все возможные варианты? Знаете ли вы, что на "Севастополе" не было никакой возможности закончить ремонт вовремя, и его вывели на рейд просто с деревянным щитом на пробоине? Что мне и без этого пришлось безжалостно ограбить оставшиеся в Артуре корабли, оставив их почти без боевого угля? Что каждый день под обстрелом грозил, что выйти вообще никто не сможет? И моя совесть чиста по крайней мере тем, что все боеспособные корабли здесь, а там, где остался "Севастополь", японцам его не поднять! - резюмировал задетый за живое адмирал.
  - Но я уверен, что в Главном Морском Штабе этого не поймут. И вам придётся долго оправдываться перед нашими бюрократами, когда мы придём в Россию.
  - А давайте сначала придём в Россию, - уже с усмешкой ответил Вирен, - А там уже и об этом подумать можно будет.
   
   
   Второго февраля к эскадре присоединился отряд капитана первого ранга Добротворского: бронепалубные крейсера "Олег" и "Изумруд", вспомогательные "Рион" и "Днепр", а так же миноносцы "Громкий" и "Грозный". Это были последние подкрепления из России. Но они пришли. Пусть усилилась эскадра и незначительно, но, тем не менее, это вызвало подъём духа у экипажей. К тому же в Средиземном море на вспомогательные крейсера были погружены снаряды для отряда Вирена, доставленные с Черноморского флота. Для этого, правда, пришлось почти под метёлку выгрести боезапас "Ростислава" и "Трёх святителей", но им пока не воевать. И Вирен, и командиры кораблей его отряда вздохнули наконец спокойно - теперь им не грозило идти в бой с полупустыми погребами.
   Но самым счстливым на ней был несомненно Соймонов, получивший наконец письмо от любимой. И какое письмо! В первый день по получении Василий перечитывал его по несколько раз в час, несмотря на удивлённые вопросы других офицеров, видевших блаженное и слегка глуповатое выражение его лица, он ничего не мог с собой поделать. Ревизор броненосца, мичман Денисов, с которым лейтенант давно сдружился, не выдержав, даже сказал ему, что так скоро можно и вернуться в Россию на "Малайе", которая на днях уходила в Одессу с ранеными, арестованными и сумасшедшими.
   Однако не только добрые вести пришли с Добротворским. Из доставленных иностранных газет и журналов стало известно о расстреле рабочей демонстрации на Дворцовой площади месяц назад. Сначала об этом узнали офицеры, а потом и матросы. Настроение было подавленным и у тех, и у других. Всё чаще стали обращать внимание члены кают-кампании на злобные взгляды нижних чинов, даже со стороны тех матросов, которые никогда не бывали замечены в нелояльности. Своих начальников, как представителей власти,матросы считали ответственными за действия этой власти. Но большинство офицеров тоже недоумевало: зачем царю потребовалось отдавать приказ стрелять в мирных горожан, которые шли к нему с иконами и его же портретами в руках. Большинство сошлось на мнении, что это была какая то чудовищная провокация. Хотя были и те, кто поддерживал действия Николая.
   Не улучшлии настроения и проведённые через пару дней учения по отбитию минной атаки. Противоминная артиллерия эскадры показала свою несостоятельность. В щиты,имитирующие вражеские миноносцы, попали только корабли артурского отряда, да и у них процент попаданий был невелик. А ведь щиты были, в отличие от настоящих миноносцев, неподвижны.
   Германский транспорт "Вильгельм", который ждали со снарядами для учебных стрельб, привёз вместо них кроме угля ещё и сапоги, двенадцать тысяч пар, что тоже было очень важно, так как тысячи их буквально "сгорели" в бесчисленных угольных погрузках.
   Тем не менее, несмотря на недостаток снарядов, Рожественский разрешил провести учения по стрельбе средним калибром, понимая, что пять разрешённых им выстрелов на орудие, сейчас важнее, чем они же в бою. Результаты оказались лучше, чем при учениях малыми калибрами. Отряд Вирена опять "перестрелял" балтийцев, но самый высокий процент попаданий дал, как ни странно, "Ослябя". Да и "Александр" показал вполне сравнимую с артурцами стрельбу. А вот "Блюдо с музыкой" (так Рожественский называл "Наварин") не попало в цель ни разу, несмотря на приказ израсходовать ещё по пять снарядов на орудие.
   Главным калибром не стреляли - берегли снаряды.
   
   За несколько дней перед уходом с Мадагаскара Эссен вызвал Соймонова к себе.
  - Скоро уходим, но на берег вам съехать ещё пару раз наверное придётся. Вот, по моему представлению, за призование транспортов вам присвоен орден Святого Станислава третьей степени с мечами и бантом. Поздравляю вас, Василий Михайлович, от всей души поздравляю! - Эссен крепко пожал руку молодого человека, - Давайте коньячку по поводу очередного вашего кавалерства и - на берег. Хоть местные ювелиры уже за несколько часов научились наши ордена клепать, но поторопиться всё-таки стоит.
   В шлюпке Василий всё ещё не мог придти в себя: Ещё один орден! Не так давно в письме с тёплой усмешкой переданным ему командиром "Олега" Добротворским ("Олег" привёз весточку от Ольги, пошутил тогда каперанг), Ольга писала, что уже знает о его Георгии, а сейчас ещё один. Невероятно. Уж точно можно будет придти в гости к её семье не пряча глаз и не робея в ожидании сурового взгляда отца любимой, капитана первого ранга Капитонова. Только бы дожить до этого дня, только бы дожить...

Глава 5
   
   Снова в Индийском океане
   
   Тронулись. Пошли.
   "Длинным скорбным листом наших котлов и механизмов" назвал когда-то реальный переход Второй Тихоокеанской кавторанг Семёнов в своей книге "Расплата". Данная реальность ничем не отличалась в этом плане от реальности нашей. Регулярно выходили из строя механизмы на кораблях. Чаще всего это случалось либо на стариках "Сисое Великом" и "Наварине", либо на "Орле", который был наспех доделан, чтобы успеть ввести его в состав эскадры. Зачастую эскадренный ход не превышал пяти узлов, в сутки проходили около ста восьмидесяти миль, то есть средний ход составлял около восьми узлов, и это учитывая попутное течение, добавлявшее пол узла.
   И снова бесконечные угольные погрузки в океане, снова раскалённый ад угольных ям и безжалостная угольная пыль... На госпитальный "Орёл", после каждой погрузки, доставляли десятки людей. Рожественский просто "заболел" углем, говаривали, что даже во сне он метался и бормотал: "Уголь! Уголь! Я приказываю грузить ещё!"
   Очень облегчили работу новые немецкие угольные мешки - квадратной формы, с плоским дном и из очень прочного материала. С ними было значительно удобнее работать как при загрузке угля, так и при перемещении его.
 
 
  Из воспоминаний старшего врача крейсера "Аврора" Кравченко В.С.
 
  ... Ещё на Мадагасеаре, когда мне пришлось оставить свой "Изумруд", чтобы заменить старшего врача с "Авроры", списанного с крейсера по болезни и отправившегося в Россию, я был приятно удивлён прибыв на новое место службы. Радовал порядок на корабле, душевное отношение его командира, капитана первого ранга Евгения Романовича Егорьева, радушие кают-кампании, здоровый вид матросов, среди которых больных было меньше, чем на "Изумруде" при вдвое большем числе экипажа. На второй день после прибытия и вступления в должность я стал проводить медицинский осмотр команды и был несказанно удивлён. Что здесь за молодцы! Здоровые, стройные, весело и бодро подходят, дают бойкие ответы. Заглянул на камбуз, в баню. Хорошо кормят, часто моют - не придраться. Лазарет, правда, превращён в угольный склад. Благо что аптеку ещё не тронули. Ну это всеобщая проблема на эскадре, на всех кораблях уголь, уголь, уголь... Трудно примириться с лазаретом на рундуках, но пока вроде бы обхожусь. Больных, повторяю, очень немного, не то что на "Изумруде", где каждое утро ко мне выстраивалась очередь из шестидесяти человек.
  На крейсере имеется оркестр, содержащийся на деньги офицеров: очень недурён. По моему это не роскошь, а необходимая на больших судах вещь. Музыка чрезвычайно благотворно влияет на настроение, меняет его, вызывает особый подьём. На "Авроре" даже авральные работы исполняются под звуки оркестра: исполняется весёлый "янки дудль" и тяжеленные катера и барказы буквально взмывают в воздух. Лихо работает команда! А под звуки своего аврорского марша (есть такой) аврорцы полезут куда угодно. Жаль что в бою оркестр не может играть - ничего не будет слышно среди звуков выстрелов и взрывов. Впрочем, во время боя, решено инструменты далеко не прятать - почём знать, может и ко дну пойдём с развевающимися флагами и под звуки гимна.
  Перед выходом все набрали страшную уйму угля - на палубах громоздились горы мешков выше человеческого роста, завалена кают-компания, к орудиям оставлены лишь узкие проходы. Это просто какое то угольное сумасшествие!
  Наблюдал как авроровцы грузят уголь. Есть на что посмотреть! Белоручек здесь нет, даже франтоватые офицеры, превратившись в эфиопов, отдают приказания хриплым голосом. И всё под звуки "янки дудль". Ко мне то и дело являются раненые, кто на своих ногах, а кто и на носилках. У некоторых раны на голове, да такие, что просто лоскутья скальпа свисают, черепные кости видны. Вычистить такие ранения очень нелегко - даже лицо отмыть от угольной пыли проблема, а тут... Но "Аврора" регулярно берёт адмиральские призы за погрузку угля. Рожественский нами чрезвычайно доволен. После первой погрузки в океане прибыл к нам на крейсер, благодарил офицеров и матросов. А на следующий день был приказ по эскадре, рекомендующим ознакомиться с нашим распределением угля. На следующий день, в назначенное время, принимали делегации с других судов. Выслушали много лестного.
  В открытом океане заняться особо нечем, решил всё-таки сделать то, что давно намеревался - залезть в бочку сигнальщика, наблюдающего за горизонтом на фок-мачте. Долез до марса - тяжеленько, до саллинга - ещё хуже. Закружилась голова, люди внизу кажутся муравьями, а сам крейсер таким узким и хрупким по сравнению с открывающимся простором океана. Позавидовал я лемурам, которые никакого головокружения не испытывают и прыгают рядом по штагам и реям.
  Лемуры появились у нас, естесственно, на Мадагаскаре. Практически все экипажи покупали для своих кораблей какую то экзотическую живность. Но мы пожалуй переплюнули всех. Не говоря уже о двух собаках, которые плыли с крейсером ещё из России, на борту появилось несколько лемуров, механик принёс с берега пару хамелеонов, самца и самку, и они жили в его каюте. Евгений Романович принёс с охоты приличных размеров питона, которому сам перебил палкой хребет. С тех пор этот тропический змей стал любимцем капитана и моим пациентом. На палубе в чане сидит небольшой крокодил, по палубе днём и ночью ползают две здоровенные черепахи, о которых часто спотыкаются матросы поминая чёрными словами и всю эту живность, и тех, кто притащил её на "Аврору".
 
 
   Ещё на Мадагаскаре в кают-компаниях много спорили о том, какой пролив изберёт для дальнейшего пути командующий. Да что там в кают-компаниях - все газеты кроме русских отводили этому вопросу целые столбцы. Идти Зондским проливом считалось в этих газетах самоубийством, Малаккский даже не обсуждался, наиболее вероятным считался поход вокруг Новой Гвинеи, некоторые вообще советовали обогнуть с юга Австралию.
   Каково же было удивление офицеров эскадры, когда по выходе из Носси-Бэ они узнали, что эскадра пойдёт именно Малаккским проливом. То есть там, где противник ожидает менее всего. Но это было крайне рискованно, стоит японцам расположить там свои миноносцы и, при ночном форсировании достаточно узкого пролива, можно потерять от минных атак несколько кораблей. А за светлое время суток полностью пройти его не реально.
   К тому же постоянно, ещё в открытом океане, нервировали донесения о неопознанных кораблях, а то и конкретно о миноносцах следующих за эскадрой. То "Светлана", то "Олег", то "Камчатка" и другие чуть ли не ежедневно присылали подобные донесения.
   По ночам основная часть эскадры шла с полным освещением и напоминала город в океане, но один из отрядов всегда шёл в отдалении с потушенными огнями, готовясь к ночным переходам вблизи района боевых действий. Впоследствии это дало свои плоды и освещёнными шли уже только транспорты, а боевые корабли по разные стороны от их строя следовали "невидимками".
   Попытки отрабатывать слаженное маневрирование днём особых успехов не принесли, даже несложные перестроения и повороты удавались одновременно хорошо если нескольким кораблям.
   Когда стало ясно, что эскадра пойдёт Малаккским проливом, над палубами всех кораблей повисло напряжение. Очень многие офицеры осуждали Рожественского за столь необдуманный риск. Ещё на Мадагаскаре поступили сведения, что два японских вспомогательных крейсера "Ниппон-Мару" и "Гонконг-Мару", с подводными лодками на борту, отправлены к Индийскому океану. Более удобной позиции для атаки русских кораблей, чем в Малаккском проливе не придумать. Но форсирование пролива прошло неожиданно спокойно. За полтора суток на эскадре даже не было повода волноваться.
   
   Когда проходили мимо Сингапура из порта к эскадре устремился пароходик под флагом русского консула, с него передали на "Бедовый" свежую прессу и он ещё около часа сопровождал эскадру следуя на траверзе "Суворова"
   Известия о течении войны снова были неутешительными: Русская армия, несмотря на численное превосходство, была разбита японцами под Мукденом. Это известие, конечно, не подняло настроение ни офицерам, ни матросам. Пусть и был смещён с должности командующего Куропаткин, а вместо него назначен Линевич - утешало мало. "Снова набили макаки кеоекакам", - незримо витало и в кубриках, и в кают-кампаниях.
  На выходе из пролива произошёл курьёзный и очень обидный случай: Встретили английский крейсер, который просигналил: "Не различаю вашего флага". Ближайший к нему "Изумруд" собирался ответить, что флаг у нас вице-адмиральский, но, по ошибке поднял "ножи и вилки". (В сигнальной книге "вице-адмиральский" и "ножи и вилки" стояло рядом)*. Англичанин ответил "Благодарю" и салютовать не стал.
  Рожественский пришёл в нешуточную ярость и приказал выразить "Изумруду" особенное неудовольствие.
   
 
  * В нескольких источниках упоминается этот инцидент, однако ни мне, ни тем, кто помогал мне в написании книги так и не удалось выяснить, что означает сигнал "ножи и вилки".