Да, будет вам стебаться, коллега

4.
"На спасибо водки не купишь…" 
В управление он поехал кружным путем. Заскочил на "пост три" – следовало поднять по тревоге "внешних" оперативников, то есть тех сотрудников, кто никогда не светился в главном здании, и на конспиративную квартиру в Сивцевом Вражке - Кравцову позарез нужны были сейчас Виктор Колядный и его "Группа Ноль". Но тревогу, как выяснилось, успели объявить и без него. Юревич, чудом оказавшийся ночью в Управлении, дал отмашку своей властью, решив – и тут он был абсолютно прав – что береженого и бог бережет. Ну, а "общая тревога" еще в двадцать втором году разрабатывалась именно на такие чрезвычайные ситуации.  В Федоровском подворье усилили охрану, оповестили делегатами связи и телефонограммами сотрудников, и сделали еще тысячу и одно дело, если, разумеется, оно – это дело - было прописано в положении о "Тревоге Первой категории".  Поэтому и Виктор Стецько, звавшийся по нынешним временам Николаем Колядным, уже покуривал за стаканом крепкого чая в ожидании то ли "последнего и решительного", то ли "всем отбой!".
- Чай будете? – пожав Кравцову руку, спросил Виктор.
- Нет, извини!
- Не за что. Какие будут приказания?
- Никаких. – Макс посмотрел на Стецько, прокатывая в голове, свой вполне самоубийственный план, но ничего лучше, чем "дурная провокация" в усталую башку не шло. А время поджимало, и какое-то решение все равно следовало принять.
- Прогуляемся. – Сказал Кравцов.
- Как скажете.
Они вышли из квартиры, спустились на три этажа пои темной вонючей лестнице и вышли на улицу. Было тихо и удивительно хорошо. Безветрие, прохлада, запах каких-то цветов.
- Планы меняются. – Макс посмотрел на светлеющее небо. – Времени мало, а сделать надо еще много чего, поэтому слухай сюда, товарищ Колядный, и не говори потом, что не расслышал или не понял…
"Ну, вот и все, - подумал он, садясь в машину десять минут спустя. – Теперь все в руце Божьей… Или в руке Стецько, или еще в чьей…"
Сколько раз за свою жизнь отдавал Кравцов приказы, ставившие его самого и доверившихся или доверенных ему людей на грань жизни и смерти? Уж всяко-разно не раз и не два. У военных людей, да еще и на войне только так и получается, если не отсиживаешься, а дело робишь. И все-таки так скверно, как сейчас, он чувствовал себя только однажды, в 1921 году…

- Давай, определимся. – Манцев отложил папку с документами в сторону и прямо посмотрел на Макса. – Сажать, как я понимаю, ты его не собираешься, иначе, зачем бы тебе идти с этим ко мне? У тебя у самого прав поболее моего, и компетенция на сто процентов твоя. Значит, что?
- Я хотел бы, чтобы ты поговорил с ним тет-а-тет и объяснил, что ему лучше уйти в отставку… тихо и по-хорошему …
- Лучше чем что? Чем предлагаешь его пугать? Ты полагаешь, кто-нибудь решится отдать замнаркома под трибунал?
-  Думаю, что до трибунала не дойдет… - Усмехнулся Кравцов, прекрасно понимавший, куда клонит собеседник. - Но ведь замнаркома всегда может застрелиться из личного оружия, ведь так?
- Случается. – Кивнул Манцев и задумался.
- Нет, - сказал он через секунду. – Не сходится. Это не то, что ты пытаешься мне продать. Ну, ворует, допустим. – Манцев простучал длинными узловатыми пальцами какой-то быстрый, но неразборчивый ритм. – Устроил в Приднестровье удельное княжество. Пьет, гуляет… Разложение, финансовые нарушения. Плохо, конечно, но… Предполагаю, что в этом случае, ты бы с ним сам поговорил. Если хочешь, чтобы я вмешался, говори на чистоту: где он тебе дорогу перешел, и в чем? В чем загвоздка? Хочешь Лашевича в наркомы продвинуть?
- Лашевича наркомом не назначат. – Покачал головой Макс. – Он мужик неплохой, и на своем месте цены ему нет, но…
- Потом не назначат, - согласился Манцев. – А сейчас? Кто будет временно исполнять обязанности? Котовский или Лашевич? Есть разница?
- Есть, - не стал спорить Кравцов. – Ты, Василий, в ВСНХ сколько времени работаешь?
- Вопрос понял. – Кивнул Манцев. – Со Львом не просто, но интересно. Работает хорошо, голова варит, соображает быстро и большей частью, по-моему, верно. Но я не уверен, что мы делали революцию для того, чтобы в шалманах на Тверской нэпманы французским шампанским черную икру заедали.
- Не буду спорить, но по факту экономика восстанавливается, и голода нет.
- Нам еще индустриализацию проводить.
- Так ведь проводим, разве нет? Я в Питере видел…
-  Что ты там видел! – Махнул длинной кистью Манцев. – Я здесь в ВСНХ много больше вижу и, поверь, до сих пор не знаю, кто прав, а кто – нет. Не складывается пока мозаика.
- Хорошо. – Кравцов достал трубку. – Не возражаешь?
- Дыми!
- Троцкий… - Макс задержал руку над развязанным кисетом и поднял взгляд на Манцева. – Ему весь этот капитализм самому – нож острый, и не ему одному! Мне, думаешь, нравится? А выбор? Начнем приказами экономику строить, так при нашем уровне образования, дисциплины и связанности территории только тюрьму построить можно. А я в Коммуне еще пожить хочу!
- В коммуне! Ишь ты! – Усмехнулся Манцев. – Вот этим ты меня и купил, товарищ Максим.
- Чем это? – нахмурился Кравцов.
- Коммуной своей. – Усмешка превратилась в улыбку вполне добродушного свойства. – В девятнадцатом на тебя целое дело завели. Не знал? Ну, так знай. Писали. Писателей у тебя в дивизии да и реввоенсовете армии много оказалось. Строчили доносы только так. А ты, между прочим, бывший эсер, из офицеров, буржуазного происхождения. С комиссаром опять же полаялся, Подвойского обматерил, чекистам маузером угрожал…
- Было дело. – Кравцов и это, и другие дела помнил, что называется, "в лицах", и прекрасно понимал, что любое из них могло закончиться для него плохо, хотя у кого тогда не случалось ничего подобного? Только у ленивых и ущербных духом! Все не без греха, но в то же время, многое зависит от ситуации и, черт знает, от чего еще. На самом деле, как удача повернется, так и будет. Захочет – пронесет, не захочет – получишь так, что мало не покажется. Думенко и Миронова не за большие преступления расстреляли, а Котовский за троих накуролесил, а все равно – замнаркома. Судьба.
- Ну, вот, а один порядочный человек, приставленный к тебе Особым отделом фронта…
- Это кто же? – нахмурился Кравцов, припоминая в лицах свое тогдашнее окружение.
- Оставим благодетеля безымянным. – Манцев не даром столько лет прослужил в ЧК, знал правила, хоть и не делал из них догмы. – Он главное сказал. Донес, что ты часто говоришь о Коммуне, и не на митинге или там на партячейке. А ночью у костра, за стаканом самогона…
"Резник, значит… Ну-ну…"
- … И вот прочел я тот рапорт, Макс, и дело твое прикрыл. Очень мне эта черта в тебе понравилась. Мне, понимаешь ли, революционная романтика тоже не чужда, даже при том, каким делом приходится заниматься. А может быть, именно поэтому… Но мы не закончили. По поводу связности территории, дураков и дорог, хотелось бы заметить, что и капитализм у нас дурной выходит. Впрочем, он и везде-то не сахар, ты же знаешь! А в период первоначального накопления, и вовсе, от жадности с ума сходит и готов на любую подлость. Про триста процентов помнишь?
- Я Маркса еще в гимназии читал. – Обиженно ответил Кравцов и процитировал по памяти, - "Если обеспечить капиталу 10 % прибыли, он будет согласен на всякое применение. При 100 % он попирает все человеческие законы, при 300 % нет такого преступления, на которое он не рискнул бы хоть под страхом виселицы..."
- Ишь ты, какой! – Почти восхищенно воскликнул Манцев.

6.
Похороны наркома назначили на двадцать второе. Открытие конференции решено было в этой связи отложить на два дня, но напряжение от этого не спало, а напротив возросло. Казалось, назревающая гроза пронизала своим опасным электричеством и воздух, и город. Люди выглядели больными и взвинченными, небо куталось в темную завесу туч.
- Феликс Эдмундович, - обратился Кравцов к Дзержинскому. – Вы вполне уверены, что проход по улицам безопасен?
- Предлагаете ввести в город войска? – холодно и как бы свысока откликнулся председатель ОГПУ. В его прозрачных глазах посверкивали молнии, или это солнце играло в ледниках?
- Войска предлагал ввести не я, а Муралов. – Макс тоже умел проецировать чувства вовне. Раздражение, например. – Я лишь спросил, контролируете ли вы ситуацию?
- Не беспокойтесь, товарищ Кравцов, - словно ругательство сквозь зубы, тихо, но внятно произнес Дзержинский. – Вам ничего не угрожает.
- Полагаюсь на ваше слово.
- Хватит, товарищи! – Вмешался в назревающий скандал Сталин.
Он, как и другие члены Политбюро, уже не первый раз за день оказывался свидетелем перманентно тлеющего конфликта между руководителями двух конкурирующих служб. 
- Извините, товарищ Сталин! – Макс отошел в сторону, ему предстояло нести гроб с телом Фрунзе в третьей очереди.
- Начинаем, товарищи! – Послышался оклик, и все головы повернулись к входным дверям. Распоряжался похоронами от имени Центрального Комитета Иосиф Станиславович Уншлихт.
- Зря вы с ним задираетесь, - тихо посетовал Кравцову Склянский, вздохнул, покачал головой. – Феликс Эдмундович только кажется железным. Психует он ни чуть не меньше остальных, вы уж мне поверьте. Во время эсеровского мятежа, в восемнадцатом, говорят, и вовсе едва в разнос не пошел.
- Мне его нервы ни к чему. – Сухо отозвался Макс. – Меня беспокоит безопасность руководителей страны!
В горле было сухо, во рту ощущалась горечь. И опять давило виски. То ли, и в самом деле, дело к грозе, то ли внутреннее напряжение дает себя знать.
"Ведь на подлость иду, разве нет?"
Но что тогда, следовало сказать о том же Дзержинском? Разве не он – со товарищи - затевал все эти антиэсеровские провокации и суды? И Володарский на его совести, и покушение на Ленина… А анархистов в восемнадцатом как гнобили? И Краснощекова в двадцать третьем… Никто не без греха… Впрочем…