I. Тевтонский вариант.

«Нет, нет, нет! Этим летом они прорвутся
и под рев духовых оркестров и глокеншпилей
с развевающимися на них волчьими хвостами
пройдут гусиным шагом по парижским бульварам.
Точно так же, как это было в прошлый раз.
Они профессионалы, мистер Верни, и уж что-что,
а военное дело знают, как свои пять пальцев».
Э. Майрер. «Однажды орел».

Залитый ярким летним солнцем город выглядел празднично, и даже траурный перезвон колоколов православных церквей воспринимался как приветствие высокому гостю. Толпы людей, приветственные крики на cербско-хорватском,  - Живео наш добрый герцог! -, блестящая парадная форма стоящих в оцеплении полицейских, нарядные мундиры сидящих в машинах  добавляли мажорные нотки в эту картину. И никто из пришедших восторженных верноподданных, да и сами ехавшие в автомобиле гости совершенно не думали о том, что выбранный для посещения боснийского города Сараево день не совсем подходил для празднества. В этот день, день Святого Вита, он же на сербском - Видовдан, сербские войска были разбиты турками в битве на Косовом поле и на югославянские земли опустилась тяжелая длань турецкого ига. Это был траурный день для большинства сербов. И вот, словно провоцируя их, австрийские войска устроили маневры у самой границы сербского королевства, а наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд решил посетить Сараево  именно 28 июня, в Видовдан.
Именно эти, на первый взгляд не слишком значительные совпадения, стали спусковым крючком для войны, которую с таким тщанием готовили основные европейские страны. Потому что сербские террористы уже стояли на пути кортежа с бомбами и браунингами наготове. И хотя первое покушение кончилось неудачно, бомба, отбитая самим эрцгерцогом, покорежила машину с кортежем и оцарапала осколком шею жены Франц-Фердинанда, то второе завершилось полным успехом.
Гаврило Принцип, серб по национальности и босниец по месту рождения, член организации «Млада Босна», боровшейся против оккупации и аннексии Боснии австрийцами, двумя выстрелами тяжело ранил эрцгерцога и его жену.  Франц-Фердинанд и герцогиня Хотек были перевезены в резиденцию губернатора, где они умерли не более чем через час после ранения.
Так началось то, что впоследствии во многих странах получило название Великая Война.

Вы вернетесь до того, как на деревьях упадут листья

Эта война положит конец всем войнам. И следующая тоже.
        Дэвид Ллойд Джордж.

Кайзер Второго Германского Рейха и король Пруссии Вильгельм Второй был очень импульсивным человеком, что часто приводило к неожиданным и несвоевременным поступкам, вызывавшим негласное осуждение свиты и дипломатические конфликты. Вот и сейчас первая реакция на полученное известие была именно такой – срочно вернуться в Берлин и отправиться на похороны эрцгерцога.
Но при  всех недостатках его характера, он никогда не сворачивал с пути к своей основной цели – сделать из Германской Империи сверхдержаву (употребляя принятый в будущем термин). Двадцатый век в его представлении должен был стать Германским Веком, веком доминирования германской империи, германского народа и германской культуры. Решение этой задачи было, с точки зрения кайзера, простым и очевидным. Его озвучил великий деятель германской нации Бисмарк в своей речи прусскому парламенту : «Великие вопросы времени будут решаться не речами и резолюциями большинства…- но железом и кровью». Так считал человек, ставший одним из основателей государства, и кайзер полностью разделял его взгляды, справедливость которых подтвердилась в 1866 -1871 годах. Именно поэтому основной заботой Вильгельма за время его правления было укрепление инструментов для воплощения решения в жизнь – армии и флота. И если армия досталась ему от деда, то флот был поистине его детищем. И теперь, пока яхта «Гогенцоллерн» неслась по Северному морю к германским берегам, он наконец задумался, а не пора ли наконец применить эти инструменты. Момент для этого был самый благоприятный. Англия, обремененная своими внутренними проблемами, устрашенная мощью его флота, займет ту же позицию невмешательства, что и во время боснийского кризиса, балканских событий и Константинопольского кризиса. Укрепление российской армии только началось, французская армия не сможет сопротивляться его корпусам. Русские и французы должны это понимать, а если нет – тем хуже для них. Германская армия и германский флот готовы наилучшим образом. Кильский канал реконструирован, новейшие орудия получены... Осталось поддержать решимость австрийцев и бросок на Балканы может стать первой ступенькой к будущему величию Германии.
Мысли кайзера история не сохранила, но первыми словами, с которыми он обратился к встречающему его графу Эйленбургу были: «Теперь придется начинать». А на прочтенном перед встречей с канцлером докладе посла Чиршки, собственной его рукой против слов о том, что в Вене желают «раз навсегда основательно свести счеты с сербами» было начертано: «Теперь или никогда. С сербами надо покончить, и именно сейчас». В Вене еще раздумывали над конкретными действиями, а в Берлине уже было все решено. Незаметно, но неотвратимо Европа стала на путь, ведущий к войне, хотя это еще не было видно никому. И если правящие круги еще задумывались о происходящем, то низы продолжали оставаться в блаженном неведении. И когда 5 июля Германия заверила Австро-Венгрию в полной поддержке, и когда прибывший в Санкт-Петербург премьер-министр Франции Пуанкаре наблюдал прохождение русской императорской гвардии, марширующей под «Лотарингский марш », каждый аккорд которого невидимой пощечиной бил по щеке присутствовавшего на параде германского посла,  обыватели продолжали заниматься своими маленькими делами, а военные – жить по привычкам мирного времени.
В офицерском клубе второго уланского фон Кецлера полка в десяти километрах от французской границы собравшаяся компания молодых офицеров спокойно распивала пиво и делилась своим планами на лето. Кто-то собирался в отпуск, другие, оставшись в строю, планировали, к кому из окружающих землевладельцев на этот раз попадут в гости во время летних каникул. Играли в скат по маленькой, большие ставки и азартные карточные игры в клубе запрещались. Никто не думал о войне и появление лейтенанта Веделя, удивленного прибытием своей матери, приехавшей из Померании и, особенно, объяснение им столь внезапного визита, стало для всех большой неожиданностью. Настолько большой, что оторвались от игры самые заядлые картежники.
- Представляете, господа, она решила успеть встретиться со мной до начала войны, - взволнованно рассказывал лейтенант, выпив поднесенный бокал вина, словно воду.
- Какая война? С кем? С чего это она так думает? – раздались пораженные возгласы.
- Господа, господа, спокойнее. Дайте Гуго отдышаться, - прервал расспросы подавший бокал молодой, стройный лейтенант с усами «а-ля кайзер».
- Манфред прав, господа, - поддержал его эскадронный командир, ротмистр … . – Дайте господину Веделю отдышаться, - и обратившись к стояшему неподалеку вестовому, добавил, - Принеси к нам бокал пива для лейтенанта.
Ведель сел и, не дожидаясь, пока принесут пиво, начал рассказывать., что его матушка считает войну неизбежной, потому что об этом уже несколько недель твердят все газеты, все ее знакомые. Австро-Венгрия хочет отомстить сербам за убийство наследника престола, она предъявила им грозный ультиматум, но этих славянских разбойников поддерживает Россия, чей национализм ни за что не потерпит такого унижения, как сейчас. Россию, без всякого сомнения, поддержит и ее союзница, Франция, стремящаяся взять реванш за семьдесят первый год.
- Ерунда, - резюме командира все субалтерн-офицеры встретили напряженным молчанием. – Полная ерунда. Если бы все обстояло так, как считает ваша матушка, мы бы уже занимались не отдыхом здесь, а подготовкой полка к маршу. Вы думаете, наш Генеральный Штаб, или кайзер допустили бы такую беспечность накануне надвигающейся войны? Вот увидите, все кончится так же , как и во всех случаях до этого. Державы сделают вид, обменяются нотами, дипломаты смозолят языки, самое большее - нас заставят несколько раз показательно пройтись вдоль границы с развернутыми знаменами – и на этом все кончиться. Войны не будет, господа.
- Действительно, милый Гуго, твоя мать зря волнуется. Мы совершенно не готовимся к войне. У нас же даже кони не перекованы, - успокоил лейтенанта Манфред.
- Можно подумать, это столь долго сделать, - проворчал Ведель, отхлебнув пива.
- Еще раз скажу вам, господа, нечего забивать голову пустыми страхами. Вот увидите, сербы согласятся на все. Они же не дураки, да и повода для сопротивления у них нет - подумаешь, австрийцы требуют очистить их страну от бандитов, убивающих австрийских высокопоставленных лиц. Все закончится не позднее, чем через месяц к обоюдному согласию сторон,  - повторил ротмистр и отпил вина. – Можете успокоить свою матушку, лейтенант. Еще лучше будет, если вы предложите ей погостить несколько дней, чтобы она убедилась в моих словах.
- Я так  и сделаю, господин ротмистр, - ответил успокоенный лейтенант и допив пиво, попрощался с друзьями.
Пребывание Пуанкаре в столице Российской Империи не затянулось, обстановка накалялась и премьер-министр возвращался на родину. Едва военные корабли, на которых прибыла французская делегация, скрылись за горизонтом, в Санкт-Петербуог прибыло неожиданное известие о врученном австрийцами сербам ультиматуме.
Одновременно  с Пуанкаре, в столицу империи прибыл и русский агент во Франции, полковник граф Игнатьев. Прочитав об ультиматуме, он немедленно отправился на Дворцовую площадь, к начальнику отдела секретной агентуры генералу Монкевицу.
- Вы дорогой Алексей Алексеевич, вечный пессимист. Австрийский ультматум Сербии – это только маааленькое дипломатическое обострение, - в два голоса с оказавшимся в его кабинете заместителем, полковником Энкелем, убеждал начальник полковника не спешить в Париж, а воспользоваться причитающимся ему отпуском. – Все решиться мирно, уверяю вас. Никакой войны не предвидится.
- Не стану утверждать, что это война,  но все же считаю, что в такие тревожные минуты обязанность каждого – быть на своем посту. Там будет видно, - резковато ответил Игнатьев. С вежливой улыбкой на лице, на котором, благодаря природному косоглазию, ничего нельзя было прочесть, Монкевиц принужденно согласился с доводами графа.
Вернувшись в гостиницу, Алексей приказал собрать свой багаж, а сам, нацепив саблю, оправился на извозчике в отделение (кассы) спальных вагонов на Невском проспекте, чтобы купить билет на Северный экспресс, уходивший из Петербурга в тот же день в восемнадцать часов.
В дверях отделения он неожиданно встретил своего коллег, военного агента в Швейцарии, полковника Гурко.
- Здравствуй, Игнатьев. Куда это ты так спешишь?
- Как это - куда? Ты что, не знаешь, что происходит? – Алексей кратко описал ему события вокруг Сербии и свои доводы о необходимости всем агентам вернуться в свои страны.
- Пошел ты к черту! Что я там буду зря коптеть? Я здесь рассчитываю на днях получить получить в командование полк, - ответил ему Гурко. – Да и билетов нет, так что можешь спокойно возвращаться.
Не поверивший своему известному феноменальной рассеянностью коллеге Алексей вошел в помещение отделения и удивился, обнаружив там своего начальника, посла во Франции Извольского, с удрученным видом сообщившего ему, что билетов нет. Не растерявшись, Игнатьев подошел к конторке и начал уговаривать агента устроить ему место на поезд. Все билеты действительно были уже проданы, но упорство и дипломатическое умение полковника принесли свои плоды – в виде исключения ему удалось договориться о местах в купе проводников для него и Извольского. Обрадованный успехом Алексей отправился на том же извозчике к Монкевицу, чтобы доложить о своем отъезде. Не успел полковник войти, как Монкевиц объявил, что его ждет военный министр.
- Он только что телефонировал из Царского, где проходило экстренное заседание под председательством Его Величества, - сказал он. – Узнав, что вы решили вернуться в Париж, он просил вас немедленно съездить в Царское. Ему необходимо видеть вас перед отъездом.
- До поезда мне остается около четырех часов и, чтобы успеть обернуться, надо бы как-нибудь получить машину.
- Ничем не могу помочь. Попробуйте обратиться в автороту сами, полковник Секретев к вам хорошо относится, - беспомощно разведя руками, ответил генерал. Пришлось Игнатьеву самому звонить в роту.
С трудом выбив машину со слегка выпившим по поводу ротного праздника шоффэром, не переодеваясь, в городской форме с яркой черной фуражкой, полковник подъехал прямо к царской палатке. Заметив толпившихся на шоссе и на прилегающей к палатке площадке толпились одетые в полевую форму генералы, царская свита и иностранные военные агенты. Заметив среди них германцев, Алексей решил не попадаться им на глаза, приказал остановить машину и, забежав за ближайший фрейлинский флигель, знаком подозвал к себе знакомого камер-лакея.
- Доложи военному министру, что я здесь и его жду. Только осторожно, чтоб никто не заметил.
Через несколько минут за деревянный павильон торопливой легкой походкой подошел генерал Сухомлинов, в сопровождении начальника Генерального штаба Янушкевича.
- Хорошо, что вы уезжаете. Подбодрите как следует там французов. Предупредите, однако, их, что мы общей мобилизации не объявили, а только частично мобилизуем корпуса, находящиеся на границе Австро-Венгрии. Война не решена, - сказал он.
Война была не решена, но Сухомлинов с таким волнением обнял графа на прощание, а Янушкевич, обычно сдержанный и скрытный, прощался столь сердечно, что Алексей невольно осознал, что они прощаются с ним надолго, словно война уже стоит на пороге…
В далеком от столице империи городе Кольно двадцать третьего июля, в день вручения ультиматума, находящиеся на полевой поездке офицеры Генерального штаба Варшавского военного округа, среди которых был и старший адъютант штаба четырнадцатой кавалерийской дивизии капитан Борис Шапошников, решили проехать за границу, в немецкий город Иоганнесбург. Подъехав верхами до пограничного пункта, через который обычно офицеров пропускали беспрепятственно, они с удивлением обнаружили, что пограничный шлагбаум закрыт. Жандарм, вежливо извинившись, попросил разочарованных неожиданным препятствием офицеров подождать, пока он получит разрешение на их въезд у начальника. Не слезая с коней, группа офицеров ждала, жандарма, звонившего по телефону. Вернувшийся немец взял под козырек и доложил, что начальство не разрешило им пересечение границы. Удивленные офицеры вернулись назад, в Кольно. По пути все недоуменно молчали, пытаясь понять причину столь неожиданного запрета. И хотя никаких намеков на обострение обстановки никто из не заметил, едва полевой выезд закончился, капитан, одной из многочисленных обязанностей которого была разведка сопредельной иностранной территории, проехал в Ченстохов и вызвал туда своего агента с австрийской стороны, из Заверце. Тот доложил, что в штабе первого австрийского корпуса идет лихорадочная работа, офицеры сидят в штабе круглыми сутками, работая над какими-то планами. Эти сведения наводили на определенные мысли и срочно сообщив их в штаб корпуса, Борис вернулся в штаб дивизии. В расположенном в поселке Бабск штабе царило мирное настроение, части дивизии занимались обычной учебой, не подозрвая, что за германской границей офицеры частично уже возвращены из отпусков, а в приграничных городках начаты предусмотренные планом работы. Между тем в дивизии на 29 июля были назначены офицерские скачки и все обсуждали, какие новые кони примут в них участие и кто имеет максимальные шансы на победу. Даже Шапошников ничего необычного не ждал…
А в Берлине, с нетерпением ждали ответа сербского правительства на ультиматум. Между тем, ультиматум был составлен беспрецедентно жестоко, из пунктов, которые затрагивали достоинство Сербии, как государства. От сербов требовали запрещения всех антиавстрийских организаций, увольнения из армии офицеров по представленным австрийцами спискам и допуск австрийских представителей в Сербию для участия в расследовании убийства Франца-Фердинанда. Не зря на его копии кайзер написал: «Браво! Признаться, от венцев подобного уже не ожидали…». Но сербы, объявив мобилизацию и эвакуацию столицы, вручили австрийцам положительный ответ на все пункты, кроме последнего, объяснив, что конституция страны запрещает участие сотрудников иностранной полиции в расследованиях на территории страны.
Именно отклонение этого пункта, даже не смотря на мнение кайзера, стало тем самым предлогом для объявления войны. Посланник австрийского правительства барон Гизль взглянул на поданный ему премьером Пашичем бумагу, увидел, что не принят один пункт и потребовал свои паспорта. Это означало фактическое объявление войны. В шесть часов десять минут вечера двадцать пятого июля австрийского посольство в полном составе отправилось на вокзал, чтобы покинуть Белград. Рубикон был перейден…
В это же время успокоенная заверениями сослуживцев сына мать лейтенанта Веделя заказала для офицеров его эскадрона праздничный обед. 31 июля собравшиеся в клубе офицеры эскадрона, шутили, ели устриц и пили шампанское. Составив партию, все играли для равзвлечения по маленькой. Веселье и шум были в полном разгаре, когда дверь залы внезапно распахнулась и на пороге возник бледный, похожий на привидение, граф Коспот, старый знакомый большинства из офицеров эскадрона. Встреченный веселым шумом и криками «Ура», он вначале недоуменно застыл, потом быстро подошел и поздоровался с командиром эскадрона и поприветсвовал всех присутствоваших. Наконец обратившие внимание на его вид, офицеры замолчали.
- Граф, что случилось. Ваш вид… - недоуменно спросил отказавшегося от шампанского графа ротмистр.
- Я специально прибыл на границу, чтобы лично удостовериться в правдивости слухов о начавшейся войне, - ответил граф, оглядывая собравшихся офицеров. – Меня уверили, что только здесь, у вас, на границе я могу получить самые правдивые известия об этом. И, честно рпризнаюсь, я весьма удивлен, увидев столь беззаботное веселье. Между тем, у нас, в Силезии, мосты и станции охраняются военными, всюду маршируют войска, занимая укрепления и форты.
- Какая война? Что за паника, граф. Как видите, мы здесь совершенно спокойны, - ответил ротмистр и снова предложил шампанского. Все наперебой стали уверять его, что войны не будет, что все закончится благополучно. Успокоенный граф, не только пообедал с офицерами, но и выставил дополнительно еще дюжину шампанского на радостях и вечером уехал домой, совершенно утешенный.
В Англии послы всех заинтересованных стран тщетно пытались выловить из обтекаемых ответом министра иностранных дел Грея, что же собирается предпринять британское правительство. Но Россия уже объявила мобилизацию в ответ на мобилизацию австро-венгерской армии и обстрел Белграда, в ответ на это германский посол передал российскому министру иностранных дел ультиматум с требованием остановить мобилизацию. Срок действия ультиматума истекал 1 августа в полдень. Поскольку положительного ответа на него германское правительство не дождалось, то 1 августа вечером Пурталес передал Сазонову ноту об объявлении войны. При этом он так разволновался, что отдал оба присланных ему экземпляра ноты. Один предусматривал положительный ответ на ультиматум, другой – отрицательный, но каждый из них заканчивался объявлением войны.