15 июня 1941 года. Станция Жешув. Краковский округ генерал-губернаторства Рейха.
   
Генерал-майор Ганс-Валентин Хубе мчался в штаб. Ну как сказать, мчался? Скорее лавировал по узким улочкам Жешува. Городок был архинеприспособлен к размещению в нем танковой дивизии. Слишком узкие улочки, слишком мало места. Командирский «Кюбельваген» то и дело застревал в пробках. Даже водительское искусство верного Майера, его же громкие ругательства и погоны генерал-майора не особо помогали.
Но Хубе отличался особым даром для человека. Он считал, что непреодолимых препятствий не бывает.
Именно эта уверенность помогла ему, потерявшему в боях под Верденом руку, вернуться в строй. Молодой лейтенант был так упрям, что вернулся в строй уже через год после ампутации и принял роту. А потом был батальон, потом штаб седьмой пехотной дивизии, потом газовая атака в апреле восемнадцатого года…
Англичане пустили газ во время своей танковой атаки.
Пока он лечился – закончилась война. А вместе с ней и Второй Рейх.
Удивительно, но однорукий, отравленный газами гауптман Хубе остался в рейхсвере. Вернее, в его стотысячном огрызке.
Зимой двадцатого года, он вызвал на дуэль медкомиссию. Оружие – лыжи. Дуэльная дистанция – пять километров. Если он придет вторым – уволится из армии. После финиша он успел еще выпить чашку горячего чая с лимоном, когда вернулся второй из команды дуэлянтов.
Потом была обычная карьера военного в мирное время. Менялись должности, росли звания. Был написан учебник в двух томах - «Пехотинец».
А после пришел фюрер и Германия оскалила зубы.
Увы, но ни в Польшу, ни во Францию Хубе так и не попал. Его дивизия оставалась в резерве Западного фронта.
Но фортуна улыбается упрямым, а если она поворачивается спиной, то настоящий мужчина овладевает ей сзади.
В августе сорокового года третья пехотная дивизия была переформирована в шестнадцатую танковую.
Хубе не был танкистом по обучению. Впрочем, кто им тогда был? Германия создавала инструмент, которого еще не было ни у кого. И никто еще не знал – как им пользоваться.
Но Ганс-Валентин навсегда запомнил тот апрельский день, когда из клубов зеленого, хлорного дыма выползали английские бронированные чудовища. Это было… Это было впечатляюще.
Словно сухопутные линкоры, словно допотопные драконы они неторопливо ползли по изрытым воронками и траншеями полям, изрыгая огонь во все стороны.
Танки… Исчадия ада…
И вот теперь танки в его подчинении.
Нет, конечно, не только танки.
Во всей дивизии был только один танковый полк.  А еще пехотная бригада, мотоциклетный батальон,  батальон самоходных артиллерийских установок «Штурмпанцер», разведывательный батальон, батальон связи, инженерный батальон и артиллерийский полк.  Все они назывались «Шестнадцатый». Шестнадцатый батальон, шестнадцатый полк, шестнадцатая бригада.
Только танковый полк был под номером «два». Уж под таким номером его перевели из первой танковой дивизии. Традиции!
Большая часть офицеров этого полка были аристократами.
Аристократы… Головная боль любого командира. Вечная фронда и вечно свое мнение. Да, воюют хорошо, не отказать. Но приказы выполняют лишь ворча.
Интересно, как они отреагируют на приказ о комиссарах?
Хубе поморщился, погладив кожаную папку, лежащую на коленях:
«…Политические комиссары инициаторы варварских азиатских методов ведения войны. Поэтому против них следует немедленно и без всяких задержек действовать со всей беспощадностью. Если же они оказывают вооруженное сопротивление, следует немедленно устранять их силой оружия».
Впрочем, это еще понятно…  Но второй приказ…
Второй приказ генерал-майору не нравился категорически.
«…Возбуждение преследования за действия, совершенные военнослужащими и обслуживаюшим персоналом по отношению к враждебным гражданским лицам, не является обязательным даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок»
В приказе совершенно не разъяснялось – кого считать враждебным гражданским лицом. Нет, это понятно, если гражданский будет стрелять из-за угла – его можно убить на месте, защищаясь. А если какая-нибудь русская девчонка влепит пощечину какому-нибудь настырному баварцу? Это враждебное действие? Вполне. Значит…
Фактически это означает полную свободу действий любому солдату.
И никаких военных преступлений. Вермахт преступления не совершает. Он исполняет приказы.
А это плохо, очень плохо…
Нет ничего хуже озверевшего солдата. В какой-то момент даже немецкий солдат может почувствовать безнаказанность и вседозволенность.
Хубе чихнул от пыли, огромными клубами вздымавшейся из-под сотен колес и тысяч ног. Проезжали мимо станции…
Впрочем, приказ есть приказ. Каждый полковой, батальонный, ротный, взводный  командир проблему дисциплины будет решать сам со своими солдатами. Пусть сами решают – расстреливать подозреваемых или нет? В конце концов, в приказе так и сказано… Офицер решает сам.
А солдаты?
А солдаты…
Десятки, если не сотни, солдат сновали по перрону, перелезали под вагонами, бежали куда-то. Жаркое польское солнце заливало их суету пыльным светом.
У одного из опломбированных вагонов стоял солдат. В обычной форме цвета фельдграу, с обычным карабином 'Маузер' на плече, с обычной каской на боку.
Хубе внимательно смотрел на рядового из машины и думал: «Что он будет делать, узнав, что его не обвинят ни в чем? Что он будет делать. Если ему дадут полную свободу и полную власть над гражданскими?»
А солдат в это время думал совершенно о другом. Он рассматривал суету и думал о том, как ему провести два часа увольнительной.
  Солдат попытался прочитать маленькую надпись на здании вокзала - 'Rzeszów'.
  'Какое варварское, невозможное название...' - удивился он, - 'Все-таки фюрер прав. Есть нормальные нации, а есть второсортные. Разве можно так коверкать язык?'
  - Рядовой, смирррна! - рявкнул вдруг голос за спиной.
  Вальтер Бирхофф, рядовой первого класса шестьдесят четвертого мотопехотного полка шестнадцатой мотопехотной бригады шестнадцатой же танковой дивизии, вытянулся в струнку. Фельдфебель Граубе, чтоб его черти забрали, вымуштровал новобранцев - будь здоров! Вальтер вдохнул, замер и постарался не мигать, ожидая только неприятностей от неизвестного офицера.
  Тот почему-то гоготнул и с силой ткнул под ребра.
  От неожиданности Бирхофф подпрыгнул на месте и едва не уронил 'Маузер' с плеча. Обозленный дурацкой шуткой он развернулся, готовя замысловатую фразу в стиле приснопамятного Граубе, однако, осекся на полуслове. Перед ним стоял в черной танкистской форме Макс Штайнер, его одноклассник и друг, и довольно ржал.
  - Макс, чертов дурак, ты?
  - Я, Вальтер, я!
  - Ну, ты и сукин сын!
  И они стали радостно орать друг на друга, обниматься, хлопать по спинам!
  - Ну, надо же! Встретиться в этой польской дыре...
  - Сколько ж мы не виделись?
  - Почти год, сволочь ты такая! Как ты ушел в школу танкистов, так и не виделись!
  - А ты когда призван был?
  - Еще осенью...
  - Ладно, пойдем, последуем твоей фамилии и найдем пивную!
  Бирхофф заволновался:
  - А разве нам можно?
  - Нам можно все! Ведь мы солдаты великого Рейха! - засмеялся Макс.
  - У меня только два часа, Макс, - предупредил осторожный Вальтер. Он и в школе-то не отличался особой смелостью. А тут и вовсе не хотелось получать нагоняй от командира отделения.
  - Вальтер, по какой-то мистической причине у меня тоже два часа. Так что не будем терять ни минуты.
  Через четверть часа они уже сидели в переполненной солдатской пивной, которую нашли в закоулках около станции.
  Польское пиво оказалось кислой гадостью. Из-за чего разговор начался с приятных воспоминаний о домашнем пиве, которое, по давней семейной традиции, варил папаша Вальтера - Карл Бирхофф.
  Как-то с другом, года четыре назад, они забрались вечером в отцовский подвал, натаскали оттуда несколько жбанов пива, потом забрались в кусты на берегу маленького Ампера и, выкурив свои первые сигареты, наклюкались до безобразия. Уснули прямо в кустах.
  Родители нашли их только под утро. За это безобразие Карл Бирхофф влепил сыну десять горячих за воровство, а потом налил ему кружку холодного светлого, буркнув матери: 'Мальчик растет!' Затем он мощной рукой, закатил подзатыльник сыну и отправил его к отцу Густаву Бремеру, католическому священнику, на исповедь.
  Отец Густав долго смеялся, но епитимию все-таки наложил - десять раз 'Патер ностер', десять раз 'Аве, Мария', десять раз 'Глория патри' и так каждый день в течение недели. И это помимо обычного розария. Вальтеру повезло, отец Густав человеком был жизнерадостным и добрым. Ходили слухи, что его контузило во Фландрии, после чего ему явился ангел и велел стать священником. Слухов этих патер не опровергал, но и не подтверждал.
  А вот Максу, вначале, не повезло. Он был из лютеранской семьи, и вредный пастор Краузе заставил его публично краснеть. Он вытащил мальчика перед церковным собранием и стал метать громы и молнии, рассказывая, как страшен грех воровства и пьянства. Женщины всхлипывали, а мужчины старались не улыбаться.
  После чего Макс стал героем в школе. А заодно героем стал и Вальтер. Но девочки почему-то чаще улыбались Максу. На Вальтера же обращали внимание лишь в отраженном свете всенародной славы. Но он не обижался, он не любил лишнего внимания, предпочитая созерцательное одиночество барабанным маршам 'Гитлерюгенда'.
  Макс, наоборот, наслаждался общением, с восторгом и энтузиазмом принимая участия во всех занятиях и мероприятиях. Будь это торжественные шествия, или пропагандистские марши и парады, или военные игры, или спортивные соревнования, или туристические походы, или молодежные слеты.
  Казалось бы, странно, но их тянуло друг к другу. Две противоположности - маленький и юркий черноволосый Макс, с другой стороны - тощий длинный белобрысый Вальтер. Огонь и лед. Север и юг. Практичность и мистика. Словно две стороны самой Германии.
  Их всегда видели вместе. И только призыв на военную службу осенью сорокового года развел. Макс попал в танковую школу в Бергене, а Вальтер в учебный лагерь для новобранцев, в Хёмниц. Как они жалели тогда, что не попали в армию раньше, в тридцать девятом году. Тогда все только начиналось - весь мир напал на Рейх, но вермахт прошел стальным катком по Варшаве, Копенгагену, Осло, Брюсселю, Амстердаму, Парижу, наконец! А они так и учили опостылевшую грамматику.
  И не успели ни в Белград, ни в Афины.
  Но зато впереди была Англия...
  - Я говорю тебе, с Россией у нас договор, - горячился Макс после второй кружки польской кислятины. - Солдаты говорят, что в средине июня фюрер подпишет новый пакт со Сталиным. И мы вместе с большевиками ударим с Кавказа в Индию.
  Вальтер скептически покачал головой:
  - Вряд ли большевики на это пойдут. Я думаю это дезинформация.
  - Какая еще дизи.. дезинформация? - Макс хмельно запнулся, выговаривая хитрое слово.
  - Нас специально сюда пригнали, чтобы англичане подумали, что мы собираемся в Индию. А на самом деле войска готовятся к штурму пролива. Вот увидишь, еще неделя-другая и наши товарищи по оружию будут в Лондоне.
  - То есть мы опять не попадем на войну? - приуныл Макс.
  - Может, оно и к лучшему, патер Густав говорил, что война тяжелая штука...
  - Что эти старики понимают, - отмахнулся Макс. - Война это дело молодых, сильных и отважных, как мы с тобой!
  - Есть тост! - воскликнул захмелевший Вальтер.
  - Ну?
  - За единение танкистов и пехоты!
  - Прозит!
  - Прозит!
- А все-таки, Макс, здорово, что мы с тобой в одну дивизию попали, да?
- Здорово, Вальтер!
  Они с чувством стукнули жестяными кружками, так что пиво плеснулось на столешницу.
  Потом Макс, слегка заплетающимся языком затянул:
  - У меня был товарищ, лучшего ты не найдёшь. Барабан призывал к битве, он шел на моей стороне в ногу со мной...
  Сидящий рядом старик лет тридцати с петлицами связиста, мрачно покосился на девятнадцатилетних поющих пацанов. А потом пробурчал:
  - Идиоты!
  Странно, но в гуле пивной Макс Штайнер услышал его слова:
  - Что? Что ты сказал? Повтори!
  - Что сказал, то сказал, - отвернулся связист, не желая устраивать ссору.
  - Может быть, завтра мы падем в неравной битве, - разошелся Макс. - А ты нам запрещаешь петь?
  - В неравной битве с юными полячками! - заметил кто-то с другой стороны. Макс оглянулся, там сидел грузный артиллерист, и усмехался в густые, заляпанные пивной пеной усы.
  - Ах вы... Сговорились? - танкист попытался приподняться.
  - Макс, тише, а то нам наваляют тут... - Вальтер схватил его за рукав. Но горячий характер Макса требовал вражеской крови.
  - Правильно, сынок, успокойся, здесь полно фельджандармов. И вместо поля постельных подвигов ты загремишь под трибунал, - поднял брови связист. 
  На слово 'фельджандармы' Макс отреагировал правильно. То есть сел обратно на грубо сколоченный табурет. А потом резко допил пиво и сказал Бирхоффу:
  - Пойдем отсюда. У нас еще минут сорок.
  Они вышли на жару из душной пивной. Вальтер оглянулся. Над дверью, плохо замалеванная белой краской, проступала темная надпись 'Корчма Изи Шмулевича'. Прямо над ней было натянуто полотно с красной, впопыхах сделанной, надписью: 'У пана Зарембы'. Настроение, и так не важное, вконец испортилось. Оказывается, они сидели пусть и в бывшем, но все-таки еврейском кабаке.
  Об этом он не сказал Максу. Какой смысл?
  - Слушай, - вдруг осенила Вальтера мысль. - А давай Урсуле письмо напишем! Половину я, половину ты! Время еще есть.
  Макс с удивлением посмотрел на него. Урсула едва не стала камнем преткновения когда-то. Они даже попробовали подраться. Вальтер разбил Максу нос, а тот губу товарищу. Потом этой же кровью написали торжественный договор о том, что больше никогда не подерутся и закопали бутылку с договором под старой вишней во дворе Макса.
  А насчет Урсулы решили так - решили не обращать на нее внимание. Правда она не очень-то и расстроилась. Двенадцатилетним девочкам не интересны ровесники. Ее кумиром был фюрер. Уже гораздо позже они начали дружить втроем. Дружба их началась восемнадцатого марта тридцать восьмого года, когда они, затаив дыхание, голова к голове слушали маленький американский радиоприемник Урсулы. Адольф Гитлер прямо из венского дворца Хофбург торжественно объявил о воссоединении великого германского народа - 'Один народ, одно государство, один вождь!'
  То ли от этих слов, то ли оттого, что Урсула была так близко, что чувствовался жар ее тела, но парни вспотели так, что волосы прилипли ко лбу.
  Вот с того дня они и стали дружить втроем, как-то деликатно обходя тему влюбленности. Дружили до самого призыва.
  Урсула обещала их ждать. Обоих своих рыцарей.
  И вот такая возможность появилась написать ей письмо от обоих!
  Рыцари долго пыхтели, смеялись, толкались, сидя на скамейке у станции, и писали по очереди письмо своей принцессе. Письменным столиком служили, по очереди же, их спины.
  'Дорогая Урсула! Привет тебе из далекого польского городка Rzeszów. Не пытайся прочитать ЭТО слово вслух. Вывихнешь свою маленькую челюсть (зачеркнуто), свой маленький язычок (зачеркнуто и вымарано). Все равно не получится. Ты не представляешь, какое приключение случилось со мной. Я встретил здесь на станции Вальтера...(косая черта поперек всего листа).
  Это я, Вальтер, тут встретил Макса. Он выпал из вагона на полном ходу! (еще одна черта)
  Урс, Вальтер врет, это я, Макс, нашел его заблудившимся среди путей!
  Какая невероятная удача, все-таки, на дорогах войны встретить друга. Не иначе твоими молитвами...
  Мы служим в очень секретных войсках, хотя и в разных частях. Надеемся, что дороги войны не разлучат нас, мы разгромим англичан и скоро вернемся домой...
  В наш уютный маленький Фюрстенфельдбрук и снова будем гулять по берегу Эмса...
  Мы непременно вернемся героями! Иначе и быть не может!
  Навечно твои - панцершютце Макс Штайнер и панцергренадир Вальтер Бирхофф!'
  А потом занесли письмо в почтовое отделение и распрощались на перроне, пообещав обязательно найти друг друга. Впрочем, чего там искать? В одной же дивизии друзья!
Вечером же оба получили по три наряда вне очереди.

Утро 22 июня. Советско-Германская граница. 
Вальтер Бирхофф

В этот день светало рано, вот-вот и солнце взойдет на востоке, неожиданно ставшем кровавым. А пока тишина, и только в ушах все еще звучат слова приказа:
  'Немецкие солдаты! Вы вступаете теперь в жестокую борьбу и на вас лежит тяжелая ответственность, ибо судьба Европы, будущее Германского Рейха, бытие нашего народа лежит отныне только в ваших руках. Да поможет вам в этой борьбе Господь Бог!'
  А жаль, что Урс не жена и даже не невеста...
  Впрочем, ей наверняка больше Макс нравится. Настоящий солдат, сильный, мужественный, храбрый. Не то, что я - лежу и трясусь от страха, даже ладони вспотели. Мой Бог, как же страшно. Как умирать-то не хочется...
  А еще больше Вальтер боялся ранения в живот. От одной мысли кишки сворачивало так, что они начинали урчать, да так громко, что фельдфебель Рашке, командир их отделения, рявкнул:
  - Бирхофф! Потише, а то русских разбудишь!
  Отделение тихо заржало. Вальтер тоже вымучено улыбнулся.
  - И сходи посрать! Мне не улыбается нести твое дерьмо, когда какой-нибудь большевик выстрелит на звук этой канонады!
  - Сейчас пройдет, господин фельдфебель!
  Фельдфебель внимательно посмотрел на Вальтера:
  - Конечно, пройдет. Ведь я приказ тебе дал. А за невыполнение приказа в боевой обстановке я тебя сам могу расстрелять, без помощи противника. Хотя я сегодня добрый в честь праздника - подам рапорт о переводе тебя в хозроту, будешь там сортиры копать и чистить.
  - Так точно, господин фельдфебель!
  - Что так точно? Хочешь, сортиры чистить? Камрады, вы только представьте, как панцергренадир первого класса Вальтер Бирхофф черпаком наше дерьмо будет по украинскому чернозему разбрасывать. Эй, Бирхофф, у тебя невеста есть?
  - Есть, - неожиданно соврал Вальтер.
  - Ну, вот и напишем ей письмецо всем отделением о твоих подвигах. Дай адресок.
  Внезапно Вальтер разозлился на грубияна Рашке.
  И в этот момент земля содрогнулась от залпа гаубиц, минометов и прочих игрушек бога войны, благословлявшего пехоту на подвиги.
  Рашке радостно оскалился и показал большой палец Вальтеру. Земля на противоположном берегу Буга взлетела черно-красными султанами. Вальтер зачарованно смотрел на пляску смерти.
  Что-то страшно взвыло за спиной, словно сами черти выскочили из ада! Дымные стрелы реактивных минометов прочертили утреннее небо. Если бы Вальтер был бы сейчас русским он бы или сошел с ума, или сдался бы перед такой силой.
  В этот момент фельдфебель ткнул его в плечо и показал наверх - разговаривать в этом грохоте было невозможно.
  Вальтер посмотрел в голубеющее небо. А там ровными рядами шли самолеты, один за другим...
  'Вот это силища!' - восторженно подумал рядовой. - 'А ведь где-то Макс сейчас прогревает свой танк!'
  От мысли о Максе, от осознания того факта, что сейчас миллионы солдат лежат наизготовку, что тысячи самолетов несут возмездие коварным азиатам, что десятки тысяч снарядов уничтожают гигантские, по слухам, укрепления русских, что танкисты сдерживают своих панцеров перед решающим броском, что, наконец, вся Европа сомкнулась в едином строю крестового похода против цитадели зла - от всего этого Вальтер неожиданно успокоился и узнал - впервые в жизни - что такое холодная, трезвая ярость.
  Канонада оборвалась так же внезапно, как и началась.
  И резкий свист командира взвода прорезал ватную тишину. В полном молчании солдаты рванулись с резиновыми лодками к реке. Развороченный восточный берег клубился дымом, казалось, там не было никого живого.
  Вода плескалась под веслами, командиры отделений настороженно вглядывались утренние сумерки. Где-то далеко на востоке раздались глухие разрывы, словно кто-то стучал гигантским молотом по земле.
  - Бомбардировщики работают! - шепнул фельдфебель.
  Берег приближался...
  Еще чуть-чуть и...
  И вот солдаты уже выпрыгивают на землю Советской России. По правде говоря, эти земли должны принадлежать Германии! Лемберг в тридцать девятом вермахт взял силой, но политики уступили его. Как оказалось, временно! Немецкие солдаты всегда берут свое по праву!
  Черт побери! Воронка на воронке! Ни одного живого места!
  А вот и русский секрет пограничников - накрыло миной - кишки по всей земле!
  Вальтер сглотнул - неприятная картина!
  - Вперед, вперед, вперед! - орал фельдфебель. - Наша задача - окопаться в трехстах метрах от реки!
  А позади уже стучали топорами саперы, наводя переправу для грузовиков и танков.
Бегом, бегом, бегом! Вальтер выхватил лопатку на бегу. Потом, упав на пузо и громыхнув железом – винтовка ударила по шлему - и начал торопливо копать землю.
- Эй, Бирхофф! – заорал фельдфебель. – Уже сортир нам роешь?
«Свинская собака…» - зло подумал панцергренадир и еще глубже воткнул складную лопатку. Через полчаса позиция была готова. Взвод был готов охранять переправу от контратаки русских.
Однако, русских не было. Над головой гудело небо – самолеты возвращались на свои аэродромы, потом снова летели обратно.
Спать совершенно не хотелось, хотя ночь была бессонной. А вот фельдфебель, проверив отделение, преспокойно уснул в своем окопчике. Рашке вообще ничего и никогда не волновало, кроме выпивки, еды, приказов командира и женщин.
Где-то на севере слышалась стрельба. Видимо, ребята из соседней роты все же нашли русских. Повезло же им. Интересно, что там происходит?
А за спиной загрохотали танки.
Вальтер высунулся из окопа, глядя на дорогу.
Действительно, танки и бронетранспортеры с пехотой. Где-то там несется Макс. Везет же ему…
Бирхофф снова посмотрел на небо – голубое-голубое. В черных оспинках самолетов.
Тоже поспать, что ли?
Второе отделение пока в карауле, а мы тут…
Солнце чуть приподнялось и уже начало припекать.
Вальтер сел на дно траншеи – копать тут было легко, кстати. Хорошая земля, добрая. Как-то новобранцев заставили копать окопы в лесу и рядовой умудрился сломать лопатку, пытаясь перерубить здоровенный корень не то бука, не то вяза. Чертов же фельдфебель наступил ему на каску, заставляя окапываться руками, не поднимая головы.  А потом были шесть часов по стойке «смирно» за порчу снаряжения. Пока стоял – наступил «Подъем!» и снова бегом на учебу…
- Подъем! – Вальтер встрепенулся. Оказывается, он задремал незаметно для себя.
Он высунулся из траншеи. Вдоль нее бежал лейтенант Краузе и старательно орал:
- Взвод! К бою!
Бирхоффа судорожно завертел головой. Никакого боя вроде бы и не намечалось – танки, грузовики, бронетранспортеры продолжали переправляться через Буг, бомбардировщики так же продолжали медленно ползти по безоблачному небу.
Оказалось, что до боя надо пробежать пару километров.
Русские пограничники на своей заставе сдерживали продвижение второй роты и соседям срочно требовалась помощь.
Роту Вальтера срочно перекидывали на помощь камрадам.
- Быстро, быстро, быстро! – подгонял их фельдфебель Рашке, когда они мчались по лесу. Бирхофф едва успевал уворачиваться от ветвей. Раз по лицу все-таки прилетело – щеку обожгло колючей веткой. Стрельба становилась все ближе и ближе.
Краузе вдруг остановился, поднял руку и упал на землю. Его примеру последовал весь взвод, загремев котелками.
Потом поползли, переругиваясь полушепотом.
- Бирхофф! – окликнул парня фельдфебель.
- Я! – пересохшим от пыли и жары голосом ответил Вальтер.
- Задницу не отклячивай, демаскируешь, - и хохотнул.
Вальтер не ответил, прижавшись к земле еще сильнее:
«Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum…»
Звуки боя приближались. Стало отчетливы слышны лающие звуки немецкого пулемета «MG-34», и ответное татакание русского. В привычные хлопки «маузеров» время от времени вплетались гулкие щелчки русских винтовок. Хлопали ротные минометы.
«Словно кнутом…» - машинально подумал Бирхофф.
Были и еще какие-то странные звуки, которые он распознать не смог.
Зато старый вояка Рашке догадался:
- Это что, у русских автоматическое оружие в ходу? Да так много?
Действительно, короткие очереди густо разрывали июньский день.
Ползти было трудно. На пути оказывался то куст, то дерево, а то и муравейник. Гадские русские муравьи немедленно нашли щелки в амуниции и стали нещадно щекотать и кусать тело Вальтера. Какой-то гад даже между ног забрался.
Внезапно лес кончился, рядовой поднял голову, опять стер пот со лба и…
И густая очередь русского пулемета жарко обожгла воздух. Пули противным визгом воткнулись в деревья, скалывая щепу. Одна из таких белых щепочек упала в траву прямо перед носом.
Немцы немедленно сдали назад, скрывшись в зарослях.
Вот и вышли к заставе с фланга.
Русские пограничники оказались не дураками. Прикрыли пулеметами свои бока.
А до домиков, уютно устроившихся между сосен – метров сто по открытому пространству.
И забор. Благодаря забору пулеметчик не смог никого зацепить, хоть и сидел на чердаке дома. Если бы выждал несколько минут, стерпев, когда немцы побегут вперед, на средине этого небольшого поля положил бы всех. Не утерпел, слава фюреру.
Но теперь все просто. Минометчики роты немедленно открыли огонь по домам пограничной заставы. Пятидесятимиллиметровые мины, конечно, смешные, на первый взгляд. И воронки от них – словно карлик лопаткой ковырнул. Как-то в Хёмнице рядом с Вальтером хлопнула такая минка. Оглох потом на полдня и все. Но если правильно попадет…
Вот под прикрытием минометов и пошли в атаку.
Одно отделение бежит что есть сил, второе что есть сил лупит из всех стволов в сторону противника. Потом меняются местами.
Падал Вальтер навзничь, отшибая требуху. Несколько раз пыльные фонтанчики взвизгивали прямо перед носом. Потом он стрелял куда-то, потом снова бежал.
Кто-то вскрикнул рядом, потом еще раз…
Оглядываться было некогда. Чертов пулеметчик лупил практически без перерыва.
Отделение, в конце концов, добежало до канавы, заросшей травой. Дальше был забор, по которому русский немедленно дал очередь. Минометчики никак не могли накрыть его. Они уже засекли дом, с чердака которого вел огонь пограничник, но мины рвались на крыше, а внутрь не пробивали.
- Гранаты! – хрипло крикнул Рашке.
Вальтер перевернулся на спину, мельком глянув назад, рота медленными перебежками приближалась к забору. Впрочем, несколько серо-зеленых кучек уже лежали не шевелясь. У некоторых возились санитары.
Русский бил и по санитарам. Вот упал один, другой, третий…
- Сволочь! - заорал Рашке. – Лично его придушу! Какого черта он по раненым стреляет?
Вальтеру вдруг стало страшно.
- Гранаты!
Три колотушки практически одновременно полетели в сторону…
- Есть пролом!
- Вперед!
Немцы ворвались на территорию заставы, стараясь как можно быстрее прорваться к дому с пулеметчиком.
Русский сообразить не успел или не сумел, но отделение Рашке практически моментально ворвалось в дом.
Двери в комнаты вышибали ногами, стреляя без раздумья.
В одной из комнат Вальтер наткнулся на труп какого-то русского в одних подштанниках и гимнастерке. У русского не было головы.
- Первый чисто!
Сапоги громко забухали по узкой лестнице. Впереди бежал фельдфебель с «МП-38».
А с чердака по-прежнему бил русский пулеметчик по камрадам в поле.
Минометчики прекратили огонь, боясь попасть по своим.
На чердак вела узкая и крутая лестница.
Рашке первый начал карабкаться по ней.
Не успел он поднять стволом своего автомата крышку люка, раздался выстрел.
Русский заметил, что немцы уже в доме.
Выстрел был одиночный.
- Гранату! – взревел фельдфебель. – Отставить! Живым возьмем!
Он снял шлем, надел его на ствол пистолета-пулемета и с усилием снова приподнял крышку.
Еще выстрел, еще. Потом еще один. Что-то гулко упало… 
А потом тишина, если не считать глухой стрельбы за домом..
Фельдфебель нажал на крышку…
Ничего.
Рашке откинул люк.
Тихо.
Быстро перекрестившись, он словно моментально вскарабкался по лестнице и исчез в темноте чердака.
Через несколько секунд вернулся бледным, молча спустился и сел в углу. Трясущимися руками достал сигарету, закурил…
- Что там? – не выдержал Бирхофф.
Фельдфебель кивнул на чердак, нервно пыхая сиреневым дымом.
Сапоги солдат застучали подковками по лестнице.
На чердаке…
На чердаке густо пахло порохом.
В лучах солнца, косо падавших из дыр на крыше, плясали золотистые пылинки.
Смешно перекосившись, тупым дулом ткнулся в круглое окно пулемет. Рядом валялись коробки с патронными лентами. 
В луже крови лежала женщина. Рядом с ней лежал револьвер, выпавший из руки.
У женщины не было ног, только красно-черно-белое месиво ниже пояса.
Вальтер сухо сглотнул.
Она была в ночнушке, одна бретелька сползла с плеча, обнажив небольшую аккуратную, нежную грудь.
Бессильные глаза безмолвно смотрели в издырявленную осколками крышу.
- Дерьмо… - кто-то шепнул. – Вот дерьмо, они баб заставили воевать.
- Уходим отсюда, - сказал Бирхофф и попятился, едва не упав в люк.
Фельдфебель уже пришел в себя, и когда солдаты его отделения спустились, зло приказал:
- Еще раз проверить все комнаты!
Везде было пусто.
Перевернутые кровати, россыпи книг, покосившиеся рамки фотографий на стенах, разбросанная одежда – не в счет.
Только в одной из комнат нашли еще двоих мертвых.
Девочку и мальчика примерно одного возраста. Дошкольники – еще младенческая пухлость в складках рук и на лицах. Вернее, на лице. На одном. У девочки. Лицо это было изрезано осколками оконного стекла. От мальчика осталось только туловище, протягивающее руки к небу…
С приходом второй роты все было закончено быстро.
Немцы зашли в тыл обороняющейся заставе и обрушились на пограничников.
Пленных не было.
Даже безоружными русские фанатики шли с лопатками на пулеметы. Один, правда, руки поднял. Но когда немецкие солдаты осторожно подошли к нему – выкинул под ноги им гранату.
После этого обозленные панцергренадиры добили даже раненых.

Вечер 22 июня 1941 года. Штаб 2 танкового полка 16 танковой дивизии.

Вопреки всем ожиданиям, дивизия не пошла на прорыв в день начала Великого похода на Восток.
Вперед пошли друзья-соперники – 11 танковая дивизия. Ну, если не считать панцергренадеров шетснадцатой, засевших на флангах мощного удара.
Аристократы же остались в тылу. Почему аристократы?
Дивизия Хубе имела славные традиции.
2 танковый полк – основа дивизии, ее костяк, ее ударная сила – был сформирован из бывшего, лейб-гвардии кирасирского полка. Практически все офицеры были аристократами. Здесь даже по званию друг другу обращались редко, чаще «Ваше сиятельство» и «Ваша светлость». Настоящий рыцарский орден. Например, батареей самоходных орудий командовал  легендарный «танкист от кавалерии» граф фон Штрахвитц – в Первую Мировую именно его подразделение подошло ближе всего к Парижу, так что граф видел столицу противника невооруженным взглядом.
Ему уже было 49 лет, но усы его были черны и густы, словно у кайзера.
Они были опытными вояками, и потому совершенно не расстроились, когда узнали, что дивизия аристократов пойдет в бой вторым эшелоном. Дивизия понесла минимальные потери в Польскую и Французскую кампании, что ж… Минимальные потери понесут и в Восточной. Это несомненно.
Потому они пока весело пили мозельское и закусывали его жареным мясом, ведя весьма либеральные разговоры.
Аристократы не боялись гестапо. Честь рода превыше. И если не фрондировать – чем заниматься?
Больше всего обсуждали весьма занятные приказы о поведении войск.
С одной стороны, генерал Хубе прав – полная безнаказанность по отношению к мирному населению может привести к падению дисциплины в войсках. Привыкший к безнаказанности солдат может повернуть оружие против командира. Офицеры, прошедшие хаос восемнадцатого года, прекрасно это знали.
С другой стороны, приказ это приказ. И его необходимо выполнять. Фронда хороша за столом, но не на войне.
И есть еще третья сторона.
Восток есть традиционная земля для колонизации. Славянин лишь раб, обслуживающий персонал для германского аристократа. И кровь Грюнвальда и Кунесдорфа требует отмщения. Нет ничего более страшного для Европы, нежели объединенные орды славян.
- Господа! Разрешите тост? – поднялся барон Бернд фон Фрайтаг-Лоригофен, держа в руке хрустальный бокал.
Разговоры немного утихли.
- Господа! Я предлагаю выпить за Германию, за победу немецкого оружия! Как бы мы не относились к ефрейтору…
Раздался легкий смешок, волной прокатившийся вдоль длинного деревянного стола, накрытого белоснежной скатертью.
Барон слегка повысил голос:
- Да, господа, к ефрейтору, но, ефрейтору, поднявшему Германию до невиданных высот… Вы знаете меня, я никогда не назову его вождем, но определенное уважение к нему я испытываю. Как никогда мы сильны, благодаря ему. Сегодня мы начали поход против большевиков. И мы закончим его в Берлине, вернувшись с триумфом! Нас будут забрасывать цветами! Выпьем же за это! Дойчланд, дойчланд, юбер аллес!
- Юбер аллес ин дер вельт! - подхватил гауптмана могучий хор рвущихся к небу голосов. Ибо:
- Немецкие женщины, немецкая верность, немецкое вино, немецкая песня!
Франц-Йозеф Гайдн несся над польскими просторами  «Песнью немцев».
Гимн, естественно, пели стоя.
Германия! Германия превыше всего! Все остальное – пыль на сапогах солдат.
И бросок бокалов под ноги.
Большая часть не разбилась – польская земля оказалась слишком мягка.
Война прекрасна в такие моменты. Синее до белизны небо нежно обнимает июньскую землю. Легкий полог над летним столом. Послушные денщики, вовремя и бесшумно меняющие фарфор.
Прекрасно!
Когда спели гимн, встал полковой капеллан, пастор Дитрих Мюллер, один из немногих недворян дивизии. Он, стерев пот со лба, поднял свой тост:
- И сбудется древнее пророчество: «Иисус же сказал им: видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено»! Мы выступаем на антихристианское, на противоречащее роду людскому сатанинское общество. Помните! Они Христа распяли – распяли жиды и римляне. А кто себя называл Третьим Римом? Москау! Никогда мы, европейцы, не называли себя преемником палачей нашего Господа, нашего Спасителя, - пастор немедленно осенил крестным знамением свое покачивающееся тощее тело. – Благословляю. Благословляю Христово Воинство, Германию, фюрера и нас с вами и… Господи! Покарай руками нашими еретиков!
- Прозит! – уже нестройно откликнулся хор голосов.
С каждым тостом солнце все ближе клонилось к горизонту и все больше пьянели от вина и будущих побед офицеры полка.
В четверть девятого, когда кители уже были небрежно расстегнуты, кому-то из молодых вдруг вспомнилась та самая песенка «Тру-ля-ля!». Обычно ее пели на своих выпусках молодые кандидаты в офицеры. Песня была непристойна, но… Но сегодня такой день…
К чести сказать, старшие офицеры немедленно удалились под благовидными предлогами – кто-то покурить, кто-то по другим неотложным делам. За столом остались лишь гауптманы и ниже.
Младшие офицеры встали, перешагнув длинные лавки. Один из них. зацепившись сапогом, упал на спину под дружелюбный хохот коллег. Ему немедленно подали руку и он, покачиваясь встал в строй.
- Тру-ля-ля! – первый шаг на лавку.
- Тру-ля-ля-ля! – второй шаг на лавку.
Теперь главное не упасть. Но так же смело:
- Тру-ля-ля! – первый шаг на стол.
- Тру-ля-ля-ля! – второй шаг на стол.
Теперь разворот и расстегнуть штаны. 
Невдалеке от стола стоял седой оберст и с улыбкой смотрел на веселящихся товарищей. К нему осторожно подошел молоденький лейтенант и тронул оберста за локоть:
- Господин оберст…
Полковник обернулся и улыбнулся еще шире:
- Лейтенант фон Везер? А почему вы не веселитесь?
Лейтенант пожал плечами. Может быть, в силу возраста, а, может быть, в силу непреодолимого и неназываемого чувства, лейтенант фон Везер не мог сказать о странных движениях души, всколыхнувшихся в сердце вчера ночью.
Не важно – понимаешь или не понимаешь, что с тобой происходит. Важно, можешь ли ты об этом сказать. Слово дано человеку оформлять мир. Нет слова – есть боль.
- Папа… - на французский манер, с ударением на последний слог, тяжело вымолвил лейтенант.
- Да? – удивленно повернулся к сыну оберст фон Везер.
- Тебе не кажется, что…
- Нет, сын. Это наше, мужское. Зря ты не там.
- Тру-ля-ля! – младший офицерский состав дружно стянул штаны, повернувшись спинами друг к другу.
- Тру-ля-ля-ля! – и нагнулись.
- Я про другое, герр оберст. Сегодня плохой день… Наполеоновский.
- Я знаю, герр лейтенант! Эй, рядовой! Вина нам с господином лейтенантом!
Дождавшись, когда один из денщиков услужливо наполнит бокалы, оберст фон Везер, не глядя на сына, сказал в тускнеющее сиреневым небо:
- Ты просто выполняй приказы, сын. Ты офицер Рейха. А офицер Рейха ничего не боится. Просто верь своим идеалам, сынок.
Его волосатый кадык дернулся, сглатывая рубиновую жидкость.
- Отец, мы вернемся?
И молчание. И только «Тру-ля-ля-ля!»
Кто-то не удержал равновесия и упал со стола, содрав кожу со лба о белую скамейку – это было первое ранение в 16 танковой дивизии на Восточной кампании.
- Выполняйте приказы, герр лейтенант. Как это делаю я.
Щека полковника дрогнула, а лейтенант фон Везер вдруг резким движением допил бокал, бросил его под ноги и, безжалостно раздавив сапогом, прыгнул на стол, лихорадочно стаскивая брюки.
- Тру-ля-ля-ля! Господа! Фон Везер с нами! Ваша светлость! Тру-ля-ля!
Когда же солнце село, пришел Хубе и разогнал всех спать.
А на востоке гремела канонада.

Пост 2

Или хозяевами, или рады

танках

Армию

как

Только восхищенный мат. Я так никогда не смогу.

Сразу вопрос для форумчан - пронемецкий текст или антинемецкий? Мне очень сложно судить изнутри.