29 июня 1941 года. 10 километров южнее Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
Спали прямо на дней траншей. И спали недолго. Уже в четыре утра свистки взводных и ругань унтер-офицеров подняли ворчащую пехоту. И даже пожрать не дали толком, перекусывали уже на ходу сухим пайком. Кашевары опять куда-то пропали.
Вальтер ожидал, что они сейчас пойдут в атаку на юг, добивать обескровленных русских. Однако, неисповедимы мозги начальства. Часть пехоты и артиллерии оставили на позициях «ежа». БольшАя же часть развернулась на север. Все танки, батарея «ахт-ахтов», батарея 2-см зениток ну и многострадальный второй батальон широким фронтом пошли сквозь утренний туман.
- Куда идем на этот раз?
- В Дубно, - ответил Ковальски. – Ты по сторонам поглядывай.
«Мда, весьма забавное наступление», - огляделся Бирхофф.
Впереди медленной цепью шла пехота. Время от времени ее догоняли БТР и грузовики с зенитками. Зенитчики моментально разворачивались, стараясь занять позиции в складках местности. Времени на маскировку и окапывание практически не было. За ними уже рывками шли танки.
Догонят пехоту, тормознут, опасливо ворочают башнями: как есть слоны. Слона Бирхофф видел в зоопарке Мюнстера еще ребенком. Тогда зверь так поразил малыша, что Вальтер изрисовал им всю стену около кровати, за что получил нагоняй от матери. А вот отец подивился схожести рисунка с живым элефантом, после чего долго и задумчиво пыхтел трубкой. На следующий день купил несколько банок разных красок, подвел сына к сараю и велел рисовать. Что? А что угодно. Вальтер, широко брызгая синим, красным, желтым, первым делом нарисовал маму, папу и между ними себя. Вышло очень похоже, мама даже не стала ругаться за испачканные волосы… Как там они?
- Эй! Спишь на ходу? – грубо окликнул Ковальски Бирхоффа.
- Взводный!
- Что?
- Взводный, а тебя как зовут?
Ковальски аж споткнулся:
- Тебе зачем?
- Да как-то все Ковальски, Ковальски, а как твое имя и не знаю.
- Зови меня просто: «герр унтер-офицер». И будет тебе простое солдатское счастье.
Через несколько минут Ковальски буркнул:
- Мартин мое имя. Папаша в честь Лютера назвал.
- О! Твой папа пастор?
- Нет, мой папа был придурок. Утонул в канаве, представляешь? Нажрался на ярмарке, шел домой и лег поспать. А ночью дождь пошел. Ну и утонул как свинья.
- Ни чего себе! – потрясенно сказал Бирхофф.
- Это был самый счастливый день в моей жизни.
- Почему?
- Видишь ли, когда он был пьян, то бил мать, меня, брата, сестру. Всех бил. А пьян он был всегда. Собаку мою как-то повесил… Повезло ему, что мы с братом не успели вырасти до его смерти.
- Убил бы? – помолчав, спросил Бирхофф.
- Нет. Искалечил бы. И сдал бы в приют католический.
- Почему в католический?
- Для протестанта это был бы дополнительный круг ада. Ты под ноги смотри!
Шютце едва не споткнулся о труп какого-то русского. За разговорами даже запах не учуял. Или это он просто привык уже? Перешагнув через вздувшееся на жаре тело, пошел дальше.
Тем временем, туман постепенно рассеивался под жаркими лучами украинского солнца. Пехотинцы тревожно поглядывали в небо. Того и гляди, русские опять налетят. А без укрытий – это плохо. Еще и местность открытая. Рощицы попадаются, но какие-то жалкие. Впрочем, наличие зенитного прикрытия утешало. А еще утешало то, что если самолеты большевиков появятся, то, несомненно, целью выберут танки.
А вот на земле русских не было. Живых. Мертвых полным-полно. Вдоль петляющей дороги особенно много. Похоже, немецкая авиация накрыла тут колонну. Грузовики, танки, люди, кони… Мертвая колонна и мертвая тишина над ней.
- Как бы самим так не попасть, - тревожно сказал Ковальски.
И как в воду глядел.
- Алярм! Алярм! Воздух!
С востока приближались черные точки самолетов. На этот раз это была не девятка. Похоже, русские бросили на кампфгруппу всю мощь своего воздушного флота. По крайней мере того, который располагался на Украине.
Солдаты забегали в поисках укрытий, кто-то стал лихорадочно окапываться. Зенитчики немедленно остановились и забегали вокруг своих пушек. Наводчики быстро закрутили маховики, поднимая стволы в небо. Танки прыснули в разные стороны.
Бирхофф вдруг понял, что больше всего на свете боится бомбежки. От всего другого можно спрятаться, укрыться, перехитрить как-то. А тут гибель лишь статистическая вероятность. Как укрыться от полутонной бомбы, если ты в чистом поле? Только и ждать, что она упадет не на тебя и даже не рядом.
Вальтер бросился на землю и стал прицеливаться в самолеты, полого снижавшиеся над полем. Его взвод рассредоточился редкой цепью. Приготовились пулеметчики, приготовились стрелки. Прибившегося к взводу огнеметчика из саперного батальона руганью и пинками отогнали подальше: этому хватит малюсенького осколка, чтобы залить огнем свою же пехоту.
Если бы кто-то смотрел со стороны на солдат, словно кино, то удивился бы их мужеству и храбрости. Бледные лица без тени страха смотрели на планирующую с неба смерть. Без тени страха? У одного щека дергается, другой мгновенно вспотел, у третьего трясутся пальцы – это тень страха или отблеск мужества? Нет, это просто отчаяние, помноженное на понимание бессмысленности любых действий. Это фатализм солдата, не имеющий отношения ни к храбрости, ни к трусости. И пусть потом говорят, что хотят. А солдаты просто хотели жить.
Бахнула одна зенитка, потом другая, потом затрещали легкие зенитки. В небе появились облака разрывов. Но русские самолеты шли спокойно и ровно, как на параде. Ни один из них не шелохнулся, не сбил строй.
Бирхофф вдруг подумал: так шли когда-то в атаки медногрудые кирасиры Наполеона , тяжелые катафракты Цимисхия, раскрашенные слоны Ганнибала… Вот она, война, вот он, ее девятый вал.
- Огонь! – заорал Ковальски.
Нестройным залпом откликнулся взвод. Бирхофф стрелял и стрелял по приближающемуся головному самолету противника. Солнце отражалось на плексигласе его кабины. Из брюха его вдруг понеслись черные точки бомб, целая струя точек, нет, уже не точек, а продолговатых карандашиков. Самолет чуть подпрыгнул, освобождаясь от тяжелого груза. За ним открыли бомболюки ведомые.
Земля вздрогнула и вспухла черными кудрявыми пузырями дыма. Грохот ударил по ушам. Жуткая аллея смертоносных фонтанов понеслась к Бирхоффу. Как завороженный, он смотрел на приближающуюся вакханалию ужаса.
Один из самолетов, наконец, получил осколочным снарядом в бок, неуклюже перевернулся и, загоревшись, рухнул в созданный им же ад.
Но Вальтер этого даже не заметил. Он лежал и смотрел на падающие в него, уже в него, бомбы. И тут солдат не выдержал. Он вскочил и побежал, заорав что-то нечленораздельное. За ним побежал второй номер пулеметного расчета, а потом кто-то еще из стрелков. Через мгновение взвода и роты превратились в объятую паникой толпу. Они метались сквозь пыльный дым, на лицах их оседала сажа горящей травы. Мелькавшие над головами самолеты, поливали мечущихся солдат пулеметными очередями.
- Газы! Русские пустили газы! – истеричный тонкий крик превратился в гулкий вой.
Машинально, совершенно не думая, Вальтер открыл продолговатую коробку и вытащил противогаз. Несколько секунд он, задержав дыхание, пытался надеть его, но никак не мог. Вовремя сообразил, что надо бы снять каску. Ужас перед разорванными легкими пересилил страх металла сверху.
И тут до него дошло: русские сами наделали укрытий. Воронки! Воронки же! Ямы в земле были неглубоки. Но и это хорошо. Тяжело и хрипло дыша сквозь фильтр, Вальтер плашмя бросился в воронку и, улегшись на дно калачиком, закрыл голову руками. Лучше без руки, но живым. И черт с ним, с рисованием!
Тем временем пошла вторая волна русских самолетов. Эти накрыли позиции зенитной артиллерии. А потом пошла третья волна, затем четвертая. И не осталось на земле ничего живого…
29 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер.
«И, все же, Бог с нами!» - подумал Штайнер, когда русская авиация нанесла мощный бомбовый удар. « С нами, это с нашим экипажем». Хитромудрый, словно еврей, Мюллер умудрился вовремя увести танк с линии удара. Мало того, на ровном, как стол, поле еще и нашел небольшую балку, густо заросшую кустарником. Не Бог весть что, но и это хорошо. Буквально за несколько секунд натянули над машиной камуфлированную сеть. Полезная, оказалось, штука.
Чуть позже в балку еще набились и ошалевшие пехотинцы. Прибежал и обалдевший до изумления полуголый зенитчик. Совершенно целый, только китель на нем сгорел: остались одни рукава. Уселся на дно балки и начал хохотать, пока молоденький лейтенант не вырубил его прикладом по башке.
Казалось, боезапас у русских бесконечен. Однако, даже ад имеет свой конец. В конце концов, русские, довольно покачивая крыльями, улетели.
И вот тут Штайнер понял одну и очень простую вещь. Когда заканчивается плохое, начинается ужасное.
Немецкие солдаты еще не успели прийти в себя, когда вдруг раздались выстрелы орудий и в атаку пошла советская пехота.
- Тойфель! Откуда они взялись? Осколочный! – заорал Кёллер, запрыгивая в машину. Руки Штайнера уже подавали снаряд.
На этот раз танков не было. Вернее, они были. Но русские вкопали их в землю, соорудив за сутки прочнейшую оборону.
«Тройка» сдала назад, выбираясь из балки. Выстрел, еще один. Кёллер вдруг прекратил стрельбу. Пулемет Зингера тоже замолчал. Штайнер приоткрыл свой люк. Да, стрелять было некуда. Светло-зеленая масса русской пехоты смешалась с фельдграу немцев. Началась рукопашная. Стрелять было совершенно невозможно.
- Бронебойный! – заорал Кёллер. Через несколько секунд пушка рявкнула. Наводчик попытался попасть по одному из закопанных танков. Толку-то… Болванка только взрыхлила землю. Еще один выстрел! Мимо. Еще! Рикошет? Да…
Кёллер немедленно запросил приказа от командира роты. Тот ответил быстро и коротко. Вести бой, цели выбирать на свое усмотрение.
Это было плохо. очень плохо. Немцы не привыкли к таким боям, больше походившим на свалку. К боям, в которых нет правил и где каждый сам за себя.
Кёллер высунулся из командирской башенки, разглядывая поле боя, на котором русский мат смешался с немецкими ругательствами. Рядом шальной снаряд разорвался. Осколки застучали по броне. Кёллер невозмутимо продолжил разглядывать поле в свой бинокль.
- Не хрен тут нам делать, - буркнул он сам себе под нос. – Разве что по флангу в тыл русским ПТО зайти. А толку?
Прибившиеся к танку пехотинцы залегли вокруг, совершенно не горя желанием вмешиваться в рукопашный бой. А тот, тем временем, постепенно сдвигался в сторону под мощным давлением русских. Шлюшье отродье… Если сейчас русские ударят крупнокалиберной артиллерией…
Наконец, командир принял решение:
- Отходим!
Пехотный офицер, успокоивший контуженного зенитчика, посмотрел на мрачного Кёллера, возвышавшегося над танком как памятник Фридриху Великому, и согласно кивнул. Оспаривать решение младшего по званию он не собирался. И бежать в самоубийственную атаку тоже без поддержки танка тоже.
- Эй, пехтура! Раненых на танк, кто ходить не может. Остальные, прикрывайте по бокам.
На этот раз лейтенант продублировал приказ.
Через пару минут двинулись в тыл. Не, а что? Начальство приказало самостоятельно действовать, вот и действуем. Танк буквально крался по балке. По краям ее бежали, пригнувшись пехотинцы. Примерно через двести метров дно овражка начало подниматься. Еще через сотню группа вышла на грунтовую дорогу, петлявшую между желтыми пшеничными полями. Дальше двинулись по дороге. Несмотря на яростную ругань Кёллера и пинки лейтенанта, пехотинцы жались к машине, остерегаясь идти по густой пшенице, вымахавшей в человеческий рост.
Это и подвело немцев. На что не решился Кёллер, на то решились русские.
После очередного поворота из желтых волн по солдатам ударили пулеметы. Они косили человеческие тела, на которые тут же падали скошенные колосья. Макс едва успел закрыть люк, как по танку прошлись очередью. Он высунул в амбразуру ствол своего «МП» и открыл ответный огонь. После длинной очереди пистолет-пулемет заклинило. Впопыхах, Штайнер уронил асбестовую перчатку на пол: пришлось держать машинку за магазин. А на него чуть надавишь, и все. Перекос патрона. Как не вовремя…
Из горящей пшеницы время от времени выскакивали силуэты в круглых касках и вели прицельный винтовочный огонь по пехоте. Мюллер ударил по газам, пытаясь уйти от гранатометчиков врага. От рывка с моторного отделения упало тело тяжелораненого солдата. А, может быть, уже и убитого.
Мехводу не хватило буквально нескольких секунд, чтобы уйти из опасной зоны. Звонко ударила бутылка, разбившись о броню. Затем еще одна и еще.
Макс выглянул в амбразуру, лихорадочно пытаясь исправить перекос. В качающейся вверх-вниз пшенице он вдруг увидал злую улыбку усатого русского бойца. Тот держал в руках длинную трубку, с конца которой капало пламя. Макс отпрянул и вовремя. По танку ударил огнемет.
Пылающая стальная коробка проехала еще несколько метров, затем остановилась. Высунувшегося было из башни Кёллера тут же сняла пуля русского снайпера. Мюллер и Штайнер высочили через люки противоположного борта. Они бросились было в пшеницу, но тут же, переглянувшись, побежали обратно. Зингер! Он висел из своего люка, спина его горела.
- Быстрее, Макс!
Цепляясь голыми руками о горящую броню, они вытащили радиста из танка и потащили в сторону, одновременно сбивая с него огонь. И опять вовремя. Упав на землю, услышали мощный взрыв. Макс оглянулся. Все. Танка больше нет. Только густой жирный дым.
И ползком обратно в стан «ежа»… Ползком… Осторожно прислушиваясь к победным крикам русских и зажимая рот стонущему Зингеру.
К своим вышли в восемь вечера. Так и не пришедшего в сознание Зингера сдали санитарам. Сами же молча и бездумно уселись спиной к огромной сосне. Мюллер вдруг хохотнул:
- Вот и побрился.
Штайнер молча провел рукой по лицу. Бровей с ресницами нет. Кожа горит… Надо у санитаров противоожоговой мази попросить. Он молча встал и, пошатываясь, пошел к палатке с большим красным крестом. Возле нее увидел Вальтера Бирхоффа.
- Вечер…
- Добрый… - машинально ответил пехотинец. Глаза его были тусклы и безжизненны. Подрагивала рука с зажатой сигаретой. Голова забинтована.
- Ранен?
- Царапина. Половину уха лопаткой срубили. Ты как?
- Погорел немного.
- Курить будешь?
- Буду.
Два старых товарища, глядя в закат, молча курили одну сигарету на двоих.
Начал накрапывать долгожданный дождик.
Заканчивался еще один день Восточной кампании.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
