Алексей Ивакин.
       
      На правах рукописи.
       
      ТОМ ВТОРОЙ. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. "КИЕВСКАЯ ПОХЛЕБКА"
       
      "Первыми погибают трусы и герои"
       
      Из письма неизвестного немецкого солдата
       
      Пролог
       
      Конец лета сорок первого выдался теплым. После проливных июльских дождей земля начала подсыхать, воздух остро пах полынью, а море водорослями. Солдатам танковой группы фон Клейста казалось, что они попали в рай. После бесконечных боев под Дубно и Уманью, после раскисших дорог и полей, после бесконечного рытья окопов и ночных дежурств пляжи Николаева действительно были раем.
       
      Все. Война закончилась. Все? Да, там в тылу союзники-румыны пытаются взять еще обороняющуюся Одессу, но дни ее, несомненно, сочтены. Еще держится Киев, но это уже проблемы пехоты, а не парней в черных пилотках. Конечно уже все. Взят Минск, группа армий "Центр" уже в Смоленске. Ребята фон Лееба вот-вот возьмут Ленинград. Все идет по плану. Так казалось отдыхающим танкистам на берегу Черного моря.
       
      Но то, что кажется солдату, то кажется лишь солдату. Его окопная правда не истинна. Нет, она несомненно искренна и честна. Она честнее любых офицерских докладов и генеральских мемуаров. Но она ограничена. Бруствером или смотровой щелью, не важно. Для солдата война это то, что он видит перед собой.
       
      Тот же, кто видит дальше, он и сидит выше.
       
      А выше... Пожалуй, начиная от обер-лейтенантов, заканчивая Ефрейтором... Да, да! Ефрейтором. В те дни один Ефрейтор смотрел дальше любого фельдмаршала. Он смотрел и еще видел. Придут дни, когда он видеть перестанет, устремив взгляд в собственные фантазии и передвигая нарисованную армию Венка по осыпанной штукатуркой карте. До тех дней еще далеко. Но уже сейчас, в теплые августовские дни он и его обер-лейтенанты уже прячут в глубинах души тихую панику.
       
      Барбаросса опять утонул. На этот раз в Буге. Еще два месяца назад. Да, германские войска рвались вперед, не считая потери. Но что толку от километров, если перед тобой, словно пироги из печки, возникают новые и новые русские дивизии? Откуда Сталин их берет? Ведь в каждом котле немцы уничтожали десятки, а то и сотни тысяч русских. В Минске исчезла их мощная группировка генерала Павлова. Говорят, но это лишь слухи, что Сталин лично расстрелял его. А в Дубно? Клейст перемолол крупнейшие танковые соединения большевиков, но они появляются снова и снова. Под Уманью исчезли еще две советские армии. И все равно они появляются снова и снова. Неужели Ефрейтор посеял зубы дракона?
       
      И самое печальное, что русские не сдавались. Паровой каток блицкрига застрял в немецком мясе. Да, именно в немецком. Саксонцы, баварцы, вестфальцы, пруссаки выстилали своими телами мостовую для Барбароссы. А он утонул.
       
      Но еще тлели угли надежды. Угли, на которых еще можно сделать баварские сосиски из русских шашлыков.
       
      И пусть шампурами будут танковые орудия.
       
      И пусть Бог будет с нами.
       
      Битте шён, майн либер Херр!
       
      Что тебе стоит?
       
      Вальтера разбудил удар по заднице:
       
      - Вставай, лежебока. Есть хорошие новости.
       
      Бирхофф поднял голову, приоткрыв левый глаз и прохрипел:
       
      - Ковальски, чертов поляк, чего тебе?
       
      - Ты как с командиром разговариваешь? - ухмыльнулся унтер-офицер и сел на кровать, сколоченную из досок.
       
      - По-честному, - буркнул Вальтер и отвернул заспанную физиономию к брезентовой стенке палатки. - Если выпить нечего, в глаз дам.
       
      - Есть чего выпить. Я тут на сапоги выменял литр отличного вермута. Местного. Хочешь?
       
      - Давай.
       
      Вальтер жадно приложился к стеклянной темной бутыли.
       
      - Э! Все не вылакай.
       
      Бирхофф оторвался от бутылки:
       
      - Ковальски! Самое святое для солдата - это сон. Он спасает от голода и смерти.
       
      - Ты прав. Но не время для сна.
       
      - Почта? - встрепенулся стрелок.
       
      - Письма для онанистов, сынок. А для нормальных мужиков приехал военно-полевой бордель.
       
      Вальтер с разочарованным вздохом плюхнулся на доски:
       
      - Зачем мне бордель, свинья?
       
      - Сам ты свинья. Да еще и ферфлюхнутая, - усмехнулся Ковальски. - Бабы, Вальтер! Бабы приехали!
       
      - Мне что с того? У меня девушка есть. Дома.
       
      Унтер-офицер вдруг перестал улыбаться и внимательно посмотрел на Бирхоффа:
       
      - Парень...
       
      - Чего тебе?
       
      - Бери от жизни все, что она подсовывает сейчас. Завтра тебя встретит святой Петр, и что ты ему скажешь? Я убит за Германию, но не пробовал девок? Я точно знаю, что он тебе ответит. Вальтер, ты дурак. Где я тебе тут девок возьму? На небесах борделей нет. А все разговоры только о бабах.
       
      - Откуда ты знаешь?
       
      - Немецкий унтер-офицер обязан знать все.
       
      - Ковальски, знаешь...
       
      - Я приказал Гельмуту занять очередь.
       
      - Да я не пойду никуда. Дай поспать!
       
      - Вальтер...
       
      - Да чего тебе?
       
      - Пятнадцать минут, Вальтер. Каждому дается только пятнадцать минут. Если ты откажешься... Откажись в мою пользу. А?
       
      - Скотина ты, Ковальски.
       
      - Скотина и солдат - это равнозначные слова.
       
      - Это синонимы.
       
      - Чего?
       
      - Ничего. Где мои сапоги?
       
      А на улице жарило солнце. Вальтер аж пригнулся, получив по макушке удар теплом.
       
      - Искупнемся?
       
      - Потом, потом, - поторопил друга унтер-офицер. - Очередь же идет.
       
      -Хорошо, идем, - Вальтер застегнул верхнюю пуговицу и, щурясь, посмотрел на небо. Белое-белое небо от жары. Нарисовать бы такое...
       
      - Да идем же! - Ковальски аж подпрыгивал от нетерпения.
       
      - Идем, идем... - и Бирхофф с тоской посмотрел в сторону моря.
       
      Перед входом в бордель волновалась и гудела толпа солдат. Веселые девочки заняли какой-то двухэтажный особняк, под окнами которого валялись школьные парты. По началу унтер-офицера не пропускали вперед: перед смертью и сексом все равны. Однако криком, кулаками и унтер-офицерскими нашивками Ковальски все же пробился вперед, крича:
       
      - Эй, солдат! Я все равно сегодня кого-нибудь трахну! Молись, чтобы не тебя!
       
      - Заведи себе унтер-офицерский матрас, ублюдок! - взревел кто-то из толпы.
       
      Ковальски остановился, выглядывая наглого рядового, но не нашел. Потому рявкнул безадресно в ответ:
       
      - Был уже один! Я после него в рыцарский замок загремел. Здесь девки чище!
       
      Толпа заржала.
       
      Пропустили.
       
      Гельмут Оллерберг, по прозвищу Викинг, был в двух шагах от входа:
       
      - Ну, наконец-то! Я задолбался вас ждать. Еще чуть-чуть и ушел бы один.
       
      - Заткнись, Викинг. Во-первых, это был приказ. А во-вторых, тебя ждет добрая бутылка отличного местного пойла.
       
      Вальтер приподнял брови:
       
      - У тебя две, что ли, было?
       
      - Три! - ухмыльнулся Ковальски. - Сапоги невинно убиенного Гюнтера вышли нам в три литра. Хорошее вино?
       
      - Нормальное. Но я больше пиво предпочитаю.
       
      - Ни хрена вы, северные варвары, в благородных напитках не понимаете, - ответил Ковальски и сытно рыгнул вермутом. - Третью выпьем после того, как.
       
      - А что такое "рыцарский замок"? - поинтересовался Вальтер.
       
      - Место, где лечат благородные французские болезни.
       
      - Триппер, что ли?
       
      - И его тоже.
       
      - Следующие! - внезапно заорал фельджандарм у двери. - По трое! Проходим!
       
      Толпа взревела, встречая счастливчиков, выходивших из борделя с блаженными улыбками на лицах.
       
      Викинг, Ковальски и Бирхофф вошли в полутемный холл борделя.
       
      В алькове их встретил здоровенный фельдфебель:
       
      - Ваши презервативы? Предъявите, - грозно рыкнул он. Взгляд его был суров и безжалостен.
       
      - Что? - не понял Вальтер.
       
      Свой последний презерватив он потратил в лесах Умани, пряча от проливного дождя спички.
       
      Викинг и Ковальски предъявили свои резиновые изделия.
       
      Фельдфебель покачал головой:
       
      - Сынок! Оружие нельзя держать голым. Держи, - и протянул бумажный толстый квадратик. - Вермахт кончает безопасно. С тебя тридцать пфеннингов. И с каждого еще по "хейерману"[1].
       
      - По пять марок? Дешево у вас, - довольно ухмыльнулся Ковальски.
       
      - А вам, унтер-офицер, в свой бордель надо. Не для рядового состава. Там девочки не такие уставшие, - заметил фельдфебель.
       
      - Не хочу. Там расходы большие. И с ними там поговорить надо, шампанским угостить. Нет. Здесь честнее. Пришел, увидел, трахнул. Война как она есть.
       
      Фельдфебель пожал плечами:
       
      - Тоже позиция. Деньги давайте.
       
      Выложили по пять марок. Вальтер с выражением посмотрел на Ковальски. Унтер-офицер подмигнул: потом, мол, отдам.
       
      - Пятая, шестая, седьмая! - рассчитал фельдфебель солдат.
       
      - Отлично! - обрадовался Ковальски. Его номер был шестым. - Куда идти?
       
      - Вон в ту комнату, - махнул рукой фельдфебель не глядя, потому как записывал что-то в свой гроссбух.
       
      Первым вошел в комнату Ковальски. И, открыв скрипучую дверь, тут же остолбенел:
       
      - Матерь божия, какие красотки!
       
      Пять девиц на диване молча смотрели на него.
       
      - Мне толстую! - высунулся из-за спины командира взвода Викинг.
       
      Толстая молчаливо поднялась и, приглашающе махнув рукой, скрылась за занавеской. Через секунду сапоги Гельмута ударили чечеткой по дощатому полу.
       
      - Ну... Девочки, а если двоих и на полчаса?
       
      - Пятнадцать минут и одна! - снова рявкнул фельдфебель за спиной. - Время пошло!
       
      - Вальтер! - подмигнул Ковальски Бирхоффу. - Я быстро!
       
      Потом унтер-офицер схватил за руку первую попавшуюся девку и поволок ее в утробу борделя.
       
      Обершютце присел на порог, стараясь не глядеть на блудниц.
       
      Те молча смотрели на него. Неловкая тишина повисла в комнате.
       
      - Ты трахаться будешь или спать? - изумленно спросила одна из девиц.
       
      - Отстань от него, Ильза, - перебила товарку вторая. - Пусть спит, хотя бы отдохнем.
       
      - У вас тут курить можно? - хрипло сказал Вальтер.
       
      - Кури, - пожала плечами Ильза и, приподнявшись с кресла, сама прикурила от свечки, стоявшей на полочке.
       
      - Первый раз... - неожиданно сказала третья. Акцент ее был красив и странен.
       
      - Заткнись, дура, - оборвала её Ильза.
       
      - Пшепрашем, паненеки, - извинилась полька. - Ой, эншульдиген зи битте.
       
      - Правда, первый? - дым от сигареты попал в глаза Ильзы, от чего она поморщилась.
       
      Вальтер, не глядя на нее, кивнул.
       
      - Я... Я товарищу уступил свое время...
       
      - Дурак! - засмеялись девчонки.
       
      - Через пятнадцать минут вас выгонят всех.
       
      - Вне зависимости от оргазма, между прочим.
       
      - Пойдем! - вдруг встала полька. - Хоть раз попробуешь.
       
      Ильза хохотнула.
       
      Вальтер, как пришибленный русской бомбой, молча взял за руку подошедшую к нему проститутку и пошел за ней, как щенок на поводке.
       
      - Как тебя зовут? - спросила она, ведя его через длинный коридор. Из-за тонких дверей доносились хрипы и стоны. Половицы скрипели в такт фрикциям ржавых кроватей.
       
      - Вальтер. А тебя?
       
      - Как хочешь.
       
      - Никак не хочу.
       
      - Никак не зови. Нам сюда.
       
      В комнате темно и пыльно. Окно наглухо забито плотной тканью.
       
      - Светомаскировка? - догадался Вальтер.
       
      - Здесь кино для двоих, - улыбнулась полька. - Снимай свою зброю.
       
      - Что?
       
      Она молча ткнула пальцем в карабин.
       
      - Я не...
       
      - Молчи.
       
      Он отвернулся. Она тоже.
       
      Заскрипела кровать. Она легла. Он стоял как школьник, глядя в угол.
       
      - Иди сюда.
       
      Он послушно развернулся, прикрыв свое ладонями.
       
      - Красивый. Иди.
       
      Он сделал шаг вперед. В ушах темнело, глаза застлало красным.
       
      Кровать заскрипела.
       
      - Ложись.
       
      Он послушно лег. Ее рука легла ему на грудь.
       
      - Правда, первый раз?
       
      Он судорожно кивнул.
       
      - Дай руку. Вот я какая. Нравится?
       
      - Мягко...
       
      - А тут?
       
      Судорожно кивнул.
       
      Тонкое одеяло зашевелилось.
       
      - А ты твердый. Женщина мягкая. Мужчина твердый. Так правильно.
       
      - Да...
       
      - Вот так сделай.
       
      - Как?
       
      - Вот так.
       
      - А...
       
      - Я надену...
       
      - Я...
       
      - Я сама. Ты лежи. Вот... Нравится?
       
      - Ма...
       
      - Тише, тише...
       
      - Боже...
       
      - Да, вот так. Теперь двигайся.
       
      Судорожно.
       
      Трясет.
       
      Война закончилась на миг.
       
      - Быстрый какой...
       
      В дверь заколотили:
       
      - Все, время вышло! Лос, лос, лос! Бегом рядовой!
       
      Вальтер спрыгнул с кровати, схватил брюки и лихорадочно стал натягивать их, время от времени оглядываясь на лежащую женщину. Первую женщину. На мягкой груди ее играли пылинки в луче света.
       
      - Я... Ты...
       
      - Иди, Вальтер.
       
      - Но...
       
      - Знаешь, забавно быть первой, - вдруг сказала она, глядя в потолок. - Сколько вас таких первых... Ваш Гитлер бы повесился от горя, если бы узнал, сколько немцев познало любовь от польки.
       
      - Зачем ты так говоришь? - ответил Вальтер, натягивая носки.
       
      - Потому что это правда.
       
      - Он такой же мой, как и твой.
       
      - Мой? Мой погиб на Бзуре. А твоя жива. И она ждет тебя. Она ждет?
       
      - Да.
       
      - Как ее зовут?
       
      - Урсула, - стукнул он сапогом по полу.
       
      - Красивое имя. Хочешь, я научу тебя любви?
       
      Второй сапог ударил по половицам.
       
      - Я...
       
      - Женщине нужна любовь. Но любовь надо уметь делать. И женщину надо уметь. Ты не умеешь любить.
       
      - Я умею убивать.
       
      - Ты умеешь. Вас умеют. Никто из вас так и не вернулся.
       
      - Из кого?
       
      - Из тех, для кого я первая.
       
      - Я вернусь.
       
      - Нет.
       
      - Да.
       
      - Ты и к Урсуле своей не вернешься.
       
      - Что ты говоришь?
       
      - То, что знаю.
       
      - Вальтер! Вальтер, выходи, сукин сын! - заколотили в дверь.
       
      - Иди, мне подмыться надо.
       
      - Я...
       
      - Не вернешься. Иди.
       
      Вальтер громко хлопнул дверью и вышел в узкий коридор:
       
      - Ну, это дело надо отметить! - перед ним стояли Гельмут и Ковальски. Рожи их были довольны, а мундиры мяты. - Сегодня погиб последний девственник второго взвода.
       
      - Ковальски, это ты специально так подстроил, да? - Вальтера затрясло от ненависти к... К самому себе.
       
      - А ты как думал? Идем, нас ждет вермут. Ну как девочка? - улыбаясь, обнял его за плечи Ковальски.
       
      - Да пошел ты... - Бирхофф скинул руку унтер-офицера с плеч и бросился к выходу. И тут же наткнулся на фельдфебеля:
       
      - Куда? - опять заорал тот.
       
      - Эй, страж рая удовольствий, мы все, уходим, - отозвался в ответ Викинг.
       
      - Уходят они... К медику, бегом... Марш!
       
      Ну, к медику так медику. Пришлось подчиниться церберу. Грохоча сапогами по дощатому полу, они пошли на медосмотр:
       
      - Прикинь, Викинг. Она мне такую встряску устроила, что яйца чуть не порвались.
       
      - А моя отсосала. Можешь себе представить?
       
      - Да ладно! С резиной?
       
      - Нет, конечно, - наврал Викинг. - Эй, мужчина! А твоя как?
       
      - Нормально, - меланхолично ответил состоявшийся мужчина-обершютце.
       
      - Всякое животное после совокупления грустно, - потер нос и подытожил Гельмут.
       
      - Не всякое. Лично я весел. Ты зачем так сказал? - входя в комнату, брякнул Ковальски.
       
      - Это не я. Это какой-то древнеримский умник, - дернул плечами Викинг.
       
      - Штаны спустить! - внезапно заорал на вошедших солдат медик.
       
      - Опять? - удивился Викинг.
       
      - Всегда, - ответил санитар. - Члены на стол.
       
      Парни сняли штаны и вывалили достоинство на стол врачу. Каждое из них он поднял пинцетом, внимательно осмотрел...
       
      - Здоровы пока.
       
      Солдаты начали было надевать брюки, но санитар опять рявкнул:
       
      - Стоять!
       
      Фельдшер надел перчатки, взял в руки шприц с толстой иглой, наполнил его зеленоватой жидкостью, затем взял в руки член Ковальски, прицелился...
       
      И воткнул шприц в уретру.
       
      Унтер-офицер выдохнул и выпучил глаза, скрипя зубами.
       
      Затем пришла очередь причиндалов Викинга. Тот зашипел и ругнулся сквозь зубы.
       
      Когда безжалостный санитар взялся за....
       
      БООООЛЛЛЛЛЬЬЬЫЫЫЫЫХХХХХХХХХХРРРРРРРРРРРРРРРР!
       
      Это...
       
      Это было невзъебенно.
       
      - Через пять минут, ублюдки! Ровно через пять минут можно поссать и ни секундой больше! Терпеть, шлюхи!
       
      Огненная струя ожгла низ живота. Бирхофф скрючился от боли прямо у стола врача. Ковальски, как ни странно, стоял спокойно, но улыбаясь криво.
       
      Словно он изображал из себя нормального немецкого солдата, а не какого девственника, из какой-нибудь Дании. В Дании все девственники, даже сражаться не смогли год назад... "Боже, о чем я думаю?" - мысли Бирхоффа пытались найти выход из адской боли.
       
      - Терпеть! - орал санитар.
       
      - Обер-фельдфебель, проводите их до туалета. Время не ждет, - сквозь туман донеслись слова врача.
       
      Когда через слезы возникло расплывчатое очко сортира, Вальтер позволил себе всплакнуть.
       
      - Вот он, второй оргазм! - засмеялся Ковальски, выпуская из себя зеленую медицинскую струю. - За этим я и люблю полевые бордели. Всегда можно получить бесплатное удовольствие второй раз.
       
      - Да, оргазм - это близкое чувство, - согласился Викинг. - Знаешь, командир, я думаю, что без этих извращенцев я больше не смогу иметь детей. Я не смогу трахнуть бабу, если за спиной не будет медика.
       
      - А у тебя есть?
       
      - Медики?
       
      - Дети!
       
      - Мужчина никогда не знает ответа на этот вопрос, - ухмыльнувшись, ответил Гельмут, застегивая ширинку.
       
      - Ты прав. Вальтер, ты как?
       
      Вальтер попытался сблевать в гнилое очко, но вермут уже ушел в кишечник.
       
      - Держись, мужчина, - они взяли его под руки и вывели на улицу, под жгучее солнце и рев нетерпеливой солдатни.
       
      Идти Бирхофф не мог.
       
      Больно было.
       
      Единственное, что утешало, - то, что он зачем-то стал мужчиной.
       
      А Урсула?
       
      - А Урсула подождет. Вермут будешь?
       
      - Буду.
       
      Глоток из бездонной бутылки. Второй. Три глотка. Четыре. Спать...
       
      И пусть весь мир скрипит.
       
      Сквозь сон удалялись голоса солдат:
       
      - На какой черт ты ему отдал всю бутылку?
       
      - Он хороший солдат, Гельмут.
       
      - А я плохой, что ли?
       
      - Ты? Ты плохой.
       
      - Почему это?
       
      - Ты не запасливый. Вот у меня еще есть. А у тебя?
       
      - Нет. Но как?
       
      - Сапоги, Гельмут. Сапоги. Одна пара - три литра. А у меня этих пар. Я ж командир взвода. Вас все время убивают. Зачем вам сапоги?
       
      - Командир, скажи...
       
      - Забавно, но этот более насыщен. Другого урожая, что ли? Держи.
       
      - О! Действительно, не плох. Но не перебивай меня. Скажи лучше... Когда с меня сапоги снимут, ты меня убьешь?
       
      - Чего?
       
      - Ой, - флегматично уронил бутылку Викинг. Потом медленно посмотрел на унтер-офицера. - Наоборот. Когда меня убьют, ты мои сапоги продашь?
       
      - Нет. Я их тоже поменяю. На вермут. Или самогон, - сглотнул слюну командир взвода.
       
      - Лучше на самогон. Он крепче. Я же крепкий, Ковальски, да?
       
      - Да. А ты мои?
       
      - Что мои?
       
      - Сапоги...
       
      - А я... А я их съем. Я их сварю и съем, - Викинг радостно загоготал, и Ковальски хлопнул его по плечу, плеснув вермутом на плоские камни пляжа.
       
      Под ногами плескалось Черное море.
       
      Над головой звездами разлеглась блудливая Кассиопея.
       
      Война заканчивалась.
       
      Вот-вот.
       
      Буквально...
       
      ...послезавтра.
       
      Наверное...
       
      [1] Хейерман (Heiermann) - обозначение монеты достоинством в пять марок, появившееся в северогерманской речи в начале XX века. Иногда, но крайне редко, может употребляться в немецкой речи и сегодня для обозначения монеты достоинством в пять евро. Есть разные версии происхождения данного слова. Но наиболее вероятным представляется его образование традиционным для немецкого языка сложением слов - от измененного написания слова "Неiеr" и слова "Маnn". "Заработная плата судовой команды" - одно из значений первого слова, а "Маnn" может переводиться с немецкого не только как "человек, мужчина", но и как "матрос". Заработная плата матроса в Германии в начале XX столетия составляла как раз пять марок.

Диалоги хороши! Но вот не понял, с чего такой интерлиньяж в выложенном фрагменте разогнался?

Чаво?

А я знаю? Перестраховка, наверное.

залезь

лишнее