Уверен, что документы украсят книгу.

Ключевое здесь - подгонка. Другими слова подобрать документы = украсить книгу. Один пример привёл автор

Цитаты из Дюкова подойдут для объяснения поведения персонажей, которые не целуют ССовцев взасос. Наоборот, надо бы упомянуть, что наши люди были слишком добры.

ТОМ ВТОРОЙ. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. «КИЕВСКАЯ ПОХЛЕБКА»

«Первыми погибают герои и трусы»
Из письма неизвестного немецкого солдата

ПРОЛОГ
Доносятся редкие выстрелы. Иногда гулко бахают орудия. Ветер несет по разрушенной улице обгорелый пепел когда-то важных бумаг.
Навстречу ветру бредет солдат. Волосы его покрыты пылью, лицо известкой. Он идет, пошатываясь и спотыкаясь. Приклад «Штурмгевера» волочится по разбитому асфальту. Сапоги солдата скрипят кирпичной крошкой.
Война заканчивается. Вся эта редкая стрельба ее отрыжка, нервный тик. Война замерла на разрушенных улицах и пытается отдышаться. Взгляд ее еще безумен, она еще нервно оглядывается, слегка пригнувшись, в поисках новых жертв. Но уже закончилась, хотя сама этого еще не знает.
Солдат идет. Исцарапанный приклад винтовки цепляется за трупы и камни. Из раззявленных проемов окон языками висельников свешиваются белые простыни. Позвоночники фонарей выгнуло чудовищными взрывами и те замерли в причудливых позах паралитиков. Из бывшей «Apotheke» валит черный дым. В «Lebensmittelgeschaft» въехал танк с квадратной башней и умер там и тоже дымит. Танк навис гусеницей над воронкой. И воронка тоже дымится. Все дымится.
А за танком…
А за танком, прямо на улице, стоит черный рояль. Крышка открыта, видны кишки струн и ощеренная клавишная пасть. Возле: никого.
Солдат, наконец, роняет «Штурмгевер».  Он стоит и смотрит на рояль, как на диковинного зверя, выкинутого из родного дома в чужую ему среду обитания. Солдат осторожно протягивает руку к черной клавише. «Мииии… Бемоллллль!»: вздрагивает зверь и тянется за нежданной лаской. Солдат отдергивает заскорузлый палец, стесняясь длинных ногтей и грязи под ними. Но рояль тянется, солдат решается…
Три ноты… Медленно, словно листья кружатся над мостовой три странных ноты.
Le…
Be…
Wohl...
Когда-то их придумал глохнущий композитор.  Придумал и написал их на партитуре:
Le. Be. Wohl.
Про.Щай.Те.
И солдат, сев на бетонный обломок, заиграл, иногда не попадая по нужным клавишам. Солдат отвык играть, привыкнув убивать. Ветер играл звуками, как пылью. Солдат играл, закрыв глаза и стаккато пулеметных очередей, и литавры минометов, и хоралы реактивных орудий, и аллегро гусениц, и тремоло автоматов… Все были в трех нотах.
Рояль «Бехштейн» прощался с войной. Мир забыл, что кроме Круппа и Тиссена, Маузера и Мессершмидта в Германии есть еще и Бехштейн. И мир был прав.
Солдат приоткрыл глаза и… С черной, лакированной панели на него смотрели лица. Строгие, молчаливые лица. Солдат вздрогнул и перестал играть. Оглянулся. Никого. Только старые газеты, обгоревшие стены да брошенный «фаустпатрон». Он снова коснулся клавиш, начав заново. И снова на блестящей панели, стали появляться и проявляться лица. Лица его друзей. Тех, кто остался там, в Дубно сорок первого,  в Харькове сорок второго, в Сталинграде сорок третьего, в Варшаве сорок четвертого, в Берлине сорок пятого.  Они молча приближались с каждой нотой, не мигая глядя на последнего живого камрада. И он неотрывно смотрел на них.
И на плечо его упала рука.
- Хорошо, - одобрительно кивнул молодой русский капитан. Лицо его было перерезано старым шрамом, из-под фуражки блестела седина. Солдат вздрогнул всем телом.
- Играйте дальше, пожалуйста! – усмехнулся капитан.
Солдат кивнул и снова начал играть. А вокруг рояля появлялись и замирали другие солдаты. Солдаты  в советской форме. Они молча смотрели на играющего для них немца. В глазах их замерли усталость, упрямство и уверенность. Так смотрят люди, только что закончившие тяжелую и очень нужную работу. Немец же играл, как играют в последний раз. Когда соната подошла к концу, когда Бетховен окончательно простился с жизнью немецкого солдата, русский капитан снял с плеча «ППС» и сказал пианисту:
- Встать!
Тот послушно встал.
- Sidorenko! Poderzy! – протянул он автомат бойцу с двумя рядами медалей на широкой, бочкообразной груди.
Потом капитан сел на бетонный обломок, хекнул и осторожно, как чуть ранее немец, тронул клавиши. Снял фуражку, пригладил короткие волосы, поднял голову к небу, широко улыбнулся…
Замерли тяжелые самоходки. Остановились винты самолетов. Солдаты отложили в сторону винтовки. Над трубами полевых кухонь перестал виться дымок. Механики опустили ключи. Саперы сняли наушники миноискателей.
В разбитых окнах появились белые лица берлинцев.
Русский капитан играл Чайковского.
Над Берлином вальсировали цветы.
Война закончилась.

Хреновенько вышло.
А как тебе "поблёскивающее струнами нутро"?

16 августа 1941 года. Николаев. Генерал-майор Ганс Валентин Хубе.
Немецкая армия входила в Николаев. Лязгали гусеницами танки, громыхали грузовики, мерно тащили повозки огромные вестфальские битюги, орала песни пехота.
Война близилась к концу. Это было ясно всем. Парни фон Лееба вот-вот должны были взять Ленинград, а Гудериан подходил к Смоленску. Только пехота группы армий «Юг» все еще топчется под Киевом. Но это же пехота, что с них взять?
Унтер-офицер Мартин Ковальски и гефрайтер Вальтер Бирхофф разглядывали дома по улице «T.Schevtschenko». Именно на ней батальону предлагалось расквартироваться.
- Кто такой этот Шевченко? – спросил Ковальски.
- Не знаю, - честно ответил Бирхофф.
- Ты же германский гефрайтер, все должен знать. Ты основа армии. Почти как я.
- Отстань. Наверное, какой-то большевистский деятель. Они любят называть улицы в честь своих вожаков.
- Мы тоже, - парировал унтер. – О! Смотри! Вот этот дом подойдет. Номер шестьдесят первый. Два этажа, отлично. У каждого своя комната будет. Мне надоело нюхать носки Швайнштайгера. А тебе?
- Мне и твои нюхать надоело, - буркнул Бирхофф. – Пойдем.
Они с трудом перешли улицу, по которой сплошным потоком шли войска. Приходилось вертеться ужом между гудящими автомобилями и ругающимися ездовыми.
- Оппа! – дернул за рукав унтер-офицера Бирхофф. – Стой!
- Чего? – недовольно обернулся Ковальски.
- Слышишь?
- Что слышу?
- Это же Вагнер!
- Какой еще Вагнер? У меня во взводе нет никакого Вагнера.
- Ковальски, Вагнер – это музыка! – и Вальтер ткнул пальцем в небо.
Унтер-офицер посмотрел в безоблачное небо:
- Какая музыка?
- Командир! Да вот же! Кто-то там, в шестьдесят первом играет на фортепиано Вагнера! Это же…
Ковальски и впрямь услышал сквозь грохот военного железа звуки пианино.
- Какофония какая-то, - не оценил музыку Ковальски. – мне чего попроще подавай.
- Это же «Полет Валькирий»! Говорят, что это любимая музыка фюрера.
- Швайнштайгера?
- Гитлера! Не тупи!
- Ну и что?
- В этом доме встречают германскую армию любимой музыкой фюрера. Понятно тебе?
- Обделались со страху вот и музицируют. Пришли бы японцы – японского бы вагнера фигачили, в честь императора Хирохито. Делов-то, - пожал плечами унтер и пнул сапогом в дверь.
Бирхофф вздохнул и нажал на кнопку звонка.
Их как-будто ждали. Дверь открылась, когда Вальтер еще держал кнопку. На пороге стоял улыбающийся мужчина. Предельно вежливо, на безукоризненном берлинском диалекте он произнес:
- Добрый день, господа, чем могу помочь?
- Немец? – удивился Ковальски.
- Нет, я русский. Моя жена немка.
Ковальски хмыкнул и попытался отодвинуть мужчину, чтобы войти в дом, как его остановил резкий оклик:
- Унтер-офицер, смирно!
Ковальски подскочил и развернулся, щелкнув каблуками. Тоже сделал и Бирхофф. Перед ними стоял папаша Хубе.
- Солдаты, что вы тут делаете?
- Устраиваем свой взвод на ночлег, господин генерал, - пожирая глазами командира дивизии, как и учили когда-то, рявкнул Ковальски.
- Отлично. А кто это так прекрасно играет Вагнера?
- Моя жена, Магда, герр генерал, - вступил в разговор мужчина. – Так мы встречаем доблестный вермахт в нашем городе.
- Немцы? – повторил вопрос унтер-офицера Хубе.
- Моя жена и теща. Сам я русский.
- Вот как? Ну что ж, было бы любопытно познакомиться с землячками. Вы не против, господин…
- Корнев, Виктор Александрович, к вашим услугам.
- Вы не против, господин Корнев, если я переночую в вашем доме?
- Милости прошу, господин генерал.
Ковальски не смог скрыть разочарования. Генерал-майор заметил это.
- Выше нос, унтер-офицер, - улыбнулся Хубе. – На этой улице еще много хороших домов. Устраивайтесь поудобнее и отдохните. У нас впереди еще много километров.
Потом генерал повернулся и кивнул денщику. Тот опустил на тротуар пару чемоданов и сам выпрыгнул из машины.
- Проходите герр генерал, - согнулся в полупоклоне Корнев, пропуская Хубе внутрь. Дверь закрылась.
- Тьфу, - плюнул Ковальски.
- Да ладно тебе, еще найдем! – ободрил товарища Бирхофф.
- Конечно! Все нормальные дома для себя офицеры разобрали. Нам опять одни объедки достанутся.
- Была бы крыша над головой и мягкая кровать.
Солдаты отправились дальше по улице.
Генерал-майор, тем временем, поднялся по скрипучим ступеням на второй этаж.
В светлой комнате, за круглым столом, сидела еще молодая женщина лет сорока и нервно крутила бахрому скатерти. За пианино сидела девушка и громко била по клавишам.
- Дамы! Знакомьтесь! – перебил музыку Корнев.
«А у него командный голос, интересно» - отметил Хубе.
Музыка оборвалась. Из открытого окна доносился гул и лязг. Девушка резко оглянулась и, вместо ответа, вскочила и выбежала из комнаты. Корнев улыбнулся и виновато развел руками.
- Генерал-майор Ганс-Валентин Хубе, - держа фуражку в правой руке, склонил голову немец.
- Фрау Эмилия Дуккарт, - показал рукой на женщину Корнев. – А та нервная фройляйн моя жена, Магда. Прошу ее простить, советская пропаганда рисовала вас зверями. Она напугана.
- Ничего удивительного. Все же идет война. Фрау Эмилия!
Женщина поднялась и генерал церемонно поцеловал ей руку.
Корнев что-то сказал по-русски. Женщина кивнула и быстро вышла из комнаты.
- Что вы ей сказали? – поинтересовался Хубе.
- Попросил накрыть на стол. Прислуги у нас нет, сбежала. Поэтому, пока приходится самим.
Генерал прошелся по комнате, скрипя сапогами и разглядывая фотографии на стенах.
- Фрау Эмилия заслуженный врач, невропатолог. Ее муж тоже был врачом, очень известным и популярным в городе. К сожалению, скончался еще до войны.
Хубе кивал.
На столе, тем временем, появилась супница. Ароматный парок тут же поплыл по комнате. Появился и запотевший графинчик, маленькие огурчики, тонко нарезанная ветчина, тарелка с мелко нарезанным луком, разрезанные и поперченные помидоры… Хубе непроизвольно сглотнул. Домашней еды он не пробовал уже давно.
- Присаживайтесь, герр генерал, - пригласил Корнев Хубе, когда стол был накрыт.
- А где ваша милая жена?
- У нее сильная мигрень, - виновато улыбнулась фрау Дуккарт. – Она просила ее извинить.
Корнев виновато развел руками и потянулся к графинчику:
- С прибытием, герр генерал!
- Прозит! – улыбнулся в ответ Хубе.
Закусили огурчиком и приступили к густому украинскому борщу, беседуя между делом.
- Вы не в армии, герр Корнев?
- У меня бронь. Да тут вообще интересная история. Магда учится в Ленинградской филармонии. Там мы и познакомились. Прекрасный город, рекомендую посетить, кстати.
- Непременно.
- В этом году она закончила и по распределению отправилась обратно в Николаев. Я еще зимой начал оформлять свой перевод сюда. Но бюрократы, черт их подери, простите, Эмилия Иосифовна, затянули перевод так, что я приехал сюда несколько дней назад. И вот. Пока без работы.
- А кем вы работали?
- Я инженер-судостроитель. Должен был работать на верфях. Но большевики их подорвали.
- О! Это очень нужная специальность в наше грозное время. Думаю, что вы найдете общий язык с генералом Гофманом.
- Простите, а кто это?
- Военный комендант города. Разумеется, вас проверят наши, эээ, бюрократы.
Корнев хохотнул:
- Бюрократы это отдельная нация. Прозит, герр генерал!
- Прозит! А где вы так хорошо научились говорить на немецком, герр Корнев?
- Ну, во-первых моя мама, урожденная Смирнова, была дворянкой. Во-вторых, инженерная мысль дружит только с немецким языком. Чтобы быть инженером, надо быть немцем. Если не по рождению, что, увы, мне не удалось, то, хотя бы, по языку. Немецкий язык математичен и точен. Он просто приспособлен для такой мужской работы как инженерия и…
- И война.
- Соглашусь. Перед вермахтом никто не может устоять.
- И даже Сталин, - довольно улыбнулся Хубе и откинулся на стуле. – Фрау Дуккарт, вы прекрасно готовите.
Женщина молчаливо улыбнулась в ответ. Губы ее все еще подрагивали.
- Знаете, - продолжил генерал-майор. – Пожалуй, я рекомендую ваш дом Гофману. И вам будет спокойнее. Знаете, мои солдаты отличные ребята. Но это солдаты. Они грубы и неучтивы.
- Думаю, что на правах хозяина я с радостью приглашу генерала Гофмана в наш маленький дом, - улыбнулся Корнев.
- А теперь я откланяюсь с вашего позволения. Служба! – развел руками Хубе. – Вечером я вернусь вместе с генералом Гофманом.
- На посошок? По древней русской традиции? – предложил еще рюмку инженер.
- Найн, - отказался генерал-майор и откланялся. Денщик его, тем временем, остался в доме, раскладывать в отдельной комнате генеральские вещи.
Когда дверь хлопнула, Корнев высунулся в окно:
- Ага, - прокомментировал он. – Вот нам и охрану поставили. Причем какую! Генеральскую!
- Что мы будем делать, Виктор Александрович? – тихо сказала женщина.
- Жить, Эмилия Иосифовна, просто жить.
Вечером того же дня инженер Корнев активно угощал водкой и борщом генерала Гофмана и его свиту. Через несколько дней улыбчивый инженер устроится на николаевские судоверфи. По странному стечению обстоятельств, прямо в гавани утонет плавучий док вместе с немецкой комиссией, зачем-то открывшей кингстоны. Сам же Виктор Александрович Корнев будет в это время находиться совершенно в другом месте. Расстреляют его в июле 1943 года. Пятого ноября 1944 года капитану НКВД Виктору Александровичу Лягину  присвоят звание Героя Советского Союза.
Но Ганс-Валентин Хубе уже не узнает об этом.