18 июня 1941 года. Умань. Панцершютце Макс Штайнер.
- Да вы тут совсем с ума посходили, тыловики чертовы! – орал Вейнингер на пожилого флегматичного унтерфельдфебеля, что-то черкавшего в блокноте. Внимания на ор танкиста он не обращал. Что ему? Приказано сдать груз и все, дальше хоть трава не расти. А то, что разгрузкой из вагонов и погрузкой в в автомобили занимаются не тыловики дивизии, а ее же танкисты: это что, его проблемы?
- У меня приказ, вагоны должны быть разгружены к двадцати ноль-ноль, - лениво он повторял одно и тоже. – Вот накладная, вот вагон. Вперед…
Разгружать – вручную! – вагон снарядов экипажу «Блудного сына» вовсе не улыбалось. Впятером тут за день не управишься, не то, что за четыре часа.
- Вот повезло так повезло, - чертыхался Зингер. – Не, я что, рыжий? Остальные на теплом море задницы коптят, а я?
- Так-то ты действительно рыжий, - сплюнул водитель танка Клаус Мюллер. – А задница твоя еще с Дубно подкопченая. Хоть сейчас на базар, окорок продавать.
- Кто ж ее купит? Она вся бензином провоняла, - махнул рукой Зингер. – Эх…
- Что за шум? – резкий отрывистый голос, похожий на рык, раздался за спиной. – Почему простаивает машина.
- Герр гауптман, экипаж танка… - начал было рапортовать Вейнингер командиру батальона, но тот перебил его:
- Стоит и курит, вместо работы. В чем дело?
- Герр гауптман! Разрешите доложить! Две сотни километров за спиной, мы даже пообедать не успели, и тут, оказывается, у тыловиков нет ни разгрузочных кранов, ни даже самих грузчиков. Мы просто с ног валимся.
- И что?
- Есть рационализаторское предложение. Тут рядом лагерь русских военнопленных, мы его проезжали, возле моста, герр гауптман.
- Так, припоминаю. И что?
- Необходимо привлечь русских к разгрузке. Все равно им делать нечего, отдохнули после боев. И мы быстрее справимся и сэкономим сиды для ночного марша.
- Фамилия?
- Обер-фельдфебель Вейнингер!
- Пожалуй, вы правы, обер-фельдфебель. Отправляйтесь в лагерь, сейчас я позвоню туда, пусть выделят работоспособных военнопленных.
Мюллер вскарабкался в кабину «Опель-Блица», Вейнингер уселся рядом, Штайнер, Зингер и вечно молчаливый наводчик Шёнинг запрыгнули в кузов. Проще, конечно было дойти пешком, вдоль путей, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Хотя Макс бы с удовольствием размялся…
За «Опелем» Мюллера потянулись еще три машины.
На подъезде к лагерю их тормознул патруль эсэсманов. Грозная табличка с надписью «Ферботен!» висела на свежепокрашенном шлагбауме.
- Проезд запрещен! – крикнул на высунувшегося из кабины Мюллера длинный эсэсман.
- Слышь, салага, - не обращая внимания на грозный вид охранника почесал грязный нос водитель. – Позвони начальнику, мы тут по делу.
Эсесовец презрительно прищурился и не тронулся с места. Мюллер взъярился:
- Да я сейчас снесу нахер твой шлагбаум вместе с тобой, лягуша древесная!
Эсесовец демонстративно передернул затвор пистолета-пулемета. В этот момент в дощатой будке задребезжал телефон. Через пару секунд оттуда высунулся такой же длинный охранник и крикнул:
- Зигфрид, пропусти! Геноссе гауптштурмфюрер разрешил.
- Геноссе… Ну надо же, - буркнул Мюллер и, дождавшись, когда шлагбаум поднимется, переключил передачу и тронулся вперед.
- У них так принято, - спокойно ответил ему Вейнингер. – У них нет господ, все товарищи.
- Как у большевиков, - пробормотал Мюллер внимательно смотря на дорогу. Не хватало еще въехать в яму, коих тут полно. Минометные воронки, что ли?
- Ну, ну, ты, Клаус, не заговаривайся. Это не у нас как у большевиков, а у большевиков как у нас.
Мюллер смолчал. Хотя ему очень хотелось сказать, что тридцать три случается позже, чем семнадцать.
К самому лагерю колонну не пропустили. Вейнингер… В немецкой армии инициатор имеет грустную обязанность нагибаться под свою инициативу. Наверное, в других армиях так же. Вейнингер побежал к воротам, где обер-фельдфебеля уже ждал надменный гауптштурмфюрер. Макс прыгнул на землю. Из-за небольшого холма доносился несмолкаемый низкий гул, словно десяток танков прогревают двигатель на нейтральной передаче.
- Эй, камрад! – широкоплечий эсэсовец с улыбкой младенца на неожиданно детском лице обратился к Штайнеру. – Закурить будет?
Макс достал из нагрудного кармана мятую пачку и подошел к эсэсовцу. А затем, в очередной раз, проклял свой небольшой рост.  Ведь едва до средины груди доходил заряжающий этому двухметровому гиганту. Из-за роста в СС и не попал…
- Держи.
Эсэсман взял сигарету и, все так же дружелюбно улыбаясь, спросил:
- Ну как там на фронте?
- Нормально, побеждаем, - пожал плечами Штайнер.
- Да уж вижу. Вы тут так отличились, пленных девать некуда. Хочешь посмотреть? Это стоит видеть.
- А можно?
- Можно, можно. Идем. Тебя как зовут?
- Макс.
- А меня Альберт. Я тоже на фронт хотел. Но вот отправили этих русских свиней охранять. Тоже нужная работа, правда, камрад? - заискивающе сказал эсэсовец.
Макс согласился. Конечно нужная, кто же спорит?
А с пригорка открылся потрясающий вид. Небольшой песчаный карьер был забит зеленой шевелящейся массой людей. Они стояли плечом друг к другу, изредка шевелясь. Сесть, а уж тем более лечь, было некуда. Переминаясь с ноги на ногу, они втаптывали в бурую грязь уже мертвых. Масса нечленораздельно стонала. Этот монотонный гул неподвижно висел над ямой вместе со смрадом нечистот и трупов.
- Самые настоящие животные, - похвастался Альберт. – Когда час кормежки настает, мы сюда как в зоопарк ходим. Если немцы произошли от ариев, то русские точно от обезьян. Вечером мы бочку с водой им даем, так, представляешь, они друг друга убивают за глоток воды. Сейчас увидишь…
Эсэсовец достал из кармана кусок хлеба, величиной с ладонь и кинул его в толпу. Хлеб немного не долетел, упав чуть-чуть за колючей проволокой. Те, кто увидел этот кусок, взревели и потянулись руками через ограду. Альберт снял «МП-38» с плеча и немедленно дал очередь по самым наглым. Они упали и их тут же втоптали в грязь.
- Ты чего? - непроизвольно крикнул Макс.
- Таков порядок,  попытка проникнуть за ограждение наказывается смертью, - строго ответил Альберт, выплюнул наполовину выкуренную сигарету и начал менять магазин. Паузой воспользовались военнопленные и самый ушлый дотянулся до хлеба. На него немедленно навалились другие русские. Свалка длилась пару секунд. Потом толпа затихла и снова монотонное гудение повисло под уманским небом.
- Звери, - улыбнулся Альберт и закинул пистолет-пулемет на плечо.
- Сколько их здесь?
- Тысяч сто, не меньше.
- Ничего себе!
- Сам виноват, надо было их на поле брани уничтожать, а не в плен брать. Вот теперь и мучаемся.
Штайнер покосился на эсэсовца, но ничего не сказал. На поле брани, надо же…
- Эй, Штайнер! Ты что там застрял? – заорал с дороги Зингер. – Поехали на станцию!
- Ладно, дружище, удачи тебе, - протянул широкую ладонь Альберт. Рука Штайнер буквально утонула в ней. – Колотите большевиков побольше.
Макс устроился у заднего борта вместе с Зингером и Шёнингом. В кузов уже сидели человек двадцать русских. Сидели они смирно и молча, почти до бровей натянув пилотки без звездочек, глядя под ноги. Вдруг Штайнер испугался. Их всего трое и с пистолетами. А если ЭТИ накинутся? Штайнер помнил, как отчаянно дрались эти парни всего несколько дней назад. Похоже, и Зингер испытывал тоже самое, бросая нервные взгляды на пленных. Но те сидели спокойно, почти не шевелясь, только иногда хватаясь на ухабах за борта. Штайнер, повинуясь какому-то древнему инстинкту, вдруг вынул сигарету, прикурил. Ароматный дым поплыл под тентом. Несколько человек жадно принюхались. Безотчетно Штайнер протянул сигарету пленному сидящему рядом. Тот все время виновато поглядывал на Макса, когда грузовик попадал колесом в ямку и русское костлявое колено остро тыкало в бедро Макса. Большевик старался отодвинуться, но было некуда.
Пряча взгляд, русский торопливо взял сигарету, жадно затянулся, замер, не дыша, прикрыл глаза и, не глядя, протянул ее соседу. Широкое монгольское лицо соседа расплылось в блаженстве. Третий пыхнул осторожно и тут же закашлялся: так курят старшеклассники за школой. Четвертый спрятал сигарету в кулак, втянул в себя дым несколько раз: быстро и коротко. Пятый дым буквально проглотил, как глотают снулые рыбы воздух. Шестой затянулся не спеша и с достоинством. Седьмой зажал сигарету ртом , словно целуя. Восьмой пожевал мундштук из угла губ в угол. Девятый, обжигая пальцы, почти проглотил уголек. Десятому уже и не досталось.
Поколебавшись, Макс достал полупустую пачку и протянул ее пленным. Зингер неодобрительно покачал головой:
- Не заработали еще.
- Да ладно тебе, - огрызнулся Штайнер.
Русские расхватали сигареты моментально. По одной на двух человек. Но курить не стали. Даже те, кому не досталось. Просто спрятали по карманам гимнастерок.
«Опель» остановился. Хлопнула дверь. Показалась вечно угрюмая физиономия Мюллера:
- Приехали! Выгружайтесь!
Красноармейцев выстроили вдоль эшелона. Танкисты рассредоточились с автоматами наперевес. Офицеры немедленно начали раздавать указания: с пленными в разговоры не вступать, еду не давать, сигаретами не угощать, при любой попытке побега или провокации открывать огонь на поражение. Открыли вагоны, пленные приступили к разгрузке.
Возле вагона Штайнера вдруг произошла заминка. Тот, которому он отдал сигареты, начал возмущаться. Причем, на довольно сносном немецком.
- Вы не имеете привлекать военнопленных к работам. Это противоречит основам Женевской конвенции.
Подошедший обер-лейтенант, слегка наклонив голову, внимательно слушал большевика. Макс узнал офицера – командир второй роты риттер фон Фитингоф. Его контузило тут, под Уманью. Видимо, слух еще недостаточно восстановился, поэтому и голову наклоняет. Офицер пожал плечами:
- Германия подписала конвенцию, а вот ваш Сталин ее не подписал. Поэтому, ее действие не распространяется на большевиков. Вы офицер?
- Военюрист третьего ранга Мазуров, - дернул грязной и небритой щекой русский. – Международный договор подразумевает, что обязанности выполняет подписавшая сторона, вне зависимости от участия в конвенции другой стороны. Тем более, Советский Союз придерживается духа и буквы Гаагской конвенции.
- Меня эти юридические крючкотворства не волнуют. Приступайте к разгрузке.
- Я отказываюсь и буду настаивать…
Договорить русский не успел. Обер-лейтенант достал пистолет из расстегнутой кобуры и выстрелил в голову пленного. Остальные красноармейцы вздрогнули и, суетясь, начали разгружать вагон.
- Жиды проклятые, - буркнул офицер, стряхивая платочком с рукава кителя капли крови . Потом посмотрел на безнадежно испорченный платок и бросил его под ноги, в растекающуюся по щебенке лужу крови.
- Будут заниматься саботажем: действуйте также. Четко, без разговоров, по-немецки. Понятно?
- Так точно, герр обер-лейтенант! – слаженно ответил экипаж, вытянувшись по стойке «смирно».
- Вольно, отдыхайте, но не расслабляйтесь. Русские любят кнут. Иначе они работать не умеют. И не спускайте с этих свиней глаз.
Работа пошла. Время от времени доносились хлесткие, словно кнут выстрелы карабинов и короткие очереди «МП».  Трупы оттаскивали в сторону сами же пленные, руки о них еще марать…
К вечеру эшелон был разгружен, колонна двинулась в сторону Николаева. Красноармейцам же выдали по буханке хлеба на десятерых и отправили в сторону лагеря уже пешком.  По дороге эсэсовцы отстреливали упавших.

Августа, конечно. Опечатка, спасибо.

Как-то плохо читается. Может быть: вдруг вытащил пачку, выбил сигарету, и торопливо прикурил.

МБ: Даже те, кому досталось?

Вероятно, в предыдущем отрывке надо отметить, что тот, кому досталась пачка, сам раздал сигареты. По одной, на двух человек.

А, да... Риттер это титул, потому с маленькой букавы. И, как подсказывают, "нахер" это причастие, потому слитно.