Продолжим.

Под стенами Магдебурга, год 942 от Рождества Христова, апрель

- Язычники будут повержены и разгромлены! И над дикими землями востока засияет Крест! И каждый, кто пришел на зов при жизни попадет в Царство Небесное! А кто погибнет, тот будет воскрешен! Ибо чисты их сердца и помыслы! Ради благого дела призваны вы под знамена с Крестом!..
Монах говорил красиво. Вернер даже заслушался. Ему искренне хотелось поверить в высокие цели намечающегося похода. Многие верили, особенно рядовые солдаты и ополченцы. Но у Вернера не получалось. Барон фон Эхинген был слишком прожженным циником, чтобы всерьез воспринимать весь треп про Веру.
Разгадка проста. Русы прошлым летом сходили в Константинополь. Не приняв откуп, взяли город. И отдавать не намерены. То есть, с одной стороны, славяне несказанно разбогатели, захватив роскошнейшую столицу Средиземноморья, а с другой, они еще и усиливаются с каждым днем. И скоро станут очень сильны. Настолько, что любой встревожится. Не говоря уж о хитром лисе Оттоне, дующем на воду, даже не обжегшись на молоке.
Но сегодня, когда еще не все убитые упокоились под землей, славяне обескровлены. Если ударить большой силой, не устоят. Вот и собирает Оттон Первый под знамена всех, кто в состоянии держать оружие. Собирает, не глядя ни на возраст, ни на умения. Ведь как говорил кто-то из мудрецов: «Принято считать, что если рыцарь может стоять на ногах, то он достаточно здоров для пешего поединка, а если может сидеть верхом, то для конного. Если рыцарь не может ни стоять, ни сидеть, но находится несколько часов подряд в здравом уме и трезвой памяти, то он достаточно здоров для того, чтобы командовать битвой или вести переговоры»
Но всего лишь зова монарха – мало. К тому же, вассал моего вассала не мой вассал! Оттон не только хитер, но и мудр. И подрядил на это дело божьих слуг. Весьма успешно подрядил.
Самого же Вернера монашьи росказни интересовали мало. Он пришел и привел отряд под стены Магдебурга не ради высоких идей. Пусть другие бьются с еретиками, дабы ввести их в лоно истинной веры. Фон Эхинген умнее. Жить надо здесь и сейчас. А что будет после смерти... Тело бренно и материально, а душа бессмертна и бесплотна. Нельзя коснуться призрака, и глупо пугать бестелесный эфир жаром сковород и кипящей смолой. Вернер хорошо запомнил слова бродячего проповедника, заглянувшего в далеком детстве в замок на холме. Проповедника отец утопил в пруду, отправив «еретика кормить карасей!», но некоторые постулаты крепко засели в голове наследника.
Эхинген пришел за добычей. Русы взяли Константинополь. Значит, богатство в Киеве скопилось немалое. Или не в самом Киеве. Особой разницы нет. Поход пройдет по всем русским землям. Доберутся и до сокровищ. Все прочее – неважно.
Количество войск, собранное под Магдебургом, ошеломило Вернера. Рыцарь не мог поверить, что в одном месте можно собрать столь крупную армию. На смену недоверию пришло беспокойство. Конечно, Византия была богатейшей страной, да и свои сокровища у русов быть должны, но не слишком ли много подельников? Хватит ли на всех добычи, и какова получится доля каждого? О наделах фон Эхинген не беспокоился. Земель хватит на всех, даже с избытком. Вернер видел карту, у нее не было края, земли уходили вдаль до бесконечности. Как бы не до самой Индии…
Но Вернеру не нужна была земля. И покорные сервы – тоже не нужны. Как и непокорные. Он предпочитает получать свою долю звонкой монетой и драгоценными камушками. На худой конец, и религиозная утварь подойдет. Горнилу все равно, что растекается в его нутре. Что оклад православной иконы, что кусок тиары…
Впрочем, трезво поразмыслив, фон Эхинген успокоился. Да, армия велика. Но если противник так легко расправился с Византией, не стоит ожидать, что его города сами откроют ворота крестоносцам. Силы у врага много, а значит, война не станет легкой прогулкой. И делиться придется со значительно меньшим количеством народа. Многие, очень многие погибнут. Кто из-за недостатка умений, кто из излишней горячности, кто из-за пустого бахвальства. А кто-то, укором в трусости получит стрелу в спину. Или топором по затылку. Так или иначе, а победителей окажется намного меньше, чем тех, кто собирается ими стать.
Однако что-то Вернеру не нравилось. А больше всего то, что он не мог понять, что именно не нравится. Потихоньку складывалось впечатление, будто от его внимания ускользнули какие-то важные детали. Вот только какие? Может, огромное количество церковников в лагере, назойливее августовских мух жужжащие о святой цели и кознях дьявола? Назойливость можно понять. Впервые в истории мира столь великая сила собрана в один кулак под знаменами Церкви. Ведь мы же умны, мы понимаем, что без благословения Стефана, у Оттона ничего не вышло бы…
И всё же слишком назойливо святые отцы ездят по ушам паствы. Им бы обрабатывать тех, кто не присоединился к Воинству Христову. А уже решившимся возложить живот свой на алтарь мученический зачем? Странно всё это.
Барон подошел к палаткам своего копья. Горько вздохнул, перешагнув сквозь оттяжки, спутавшиеся клубком. Нагнали столько войск, что невозможно встать на постой, как приличествует его рангу. Всё хорошие места заняты. Приходится ставить палатки стенка к стенке. Невозможно выйти, дабы не вступить в какую-нибудь пакость. Человечью, конскую и собачью на выбор. Не говоря уже о коровьих. Зачем, спрашивается, держать войска под каменными стенами Магдебурга? Отчего бы не бросить собравшуюся армию вперед? Зачем ждать отставших? Неужели имеющихся сил не хватит? Таких сил! Ох, темнит Оттон Саксонский, ох темнит!
- Гюнтер, - позвал фон Эхинген, приподняв полог ближайшей палатки.
Из всех его людей, Гюнтер, был самым толковым. И многое умел. За что и был назначен капитаном. А то, что не дворянин, так это дело наживное. Особенно в будущей Большой Войне.
- Слушаю, - отозвался из полумрака капитан, тут же выбравшись наружу.
Повинуясь короткому жесту Вернера, шагнул вслед за ним. Четыре дюжины шагов прошли в молчании. Впрочем, не больно-то поговоришь, пробираясь сквозь загаженные кусты. Барон не хотел лишних ушей поблизости.
- Что-то мне не по себе, - пожаловался рыцарь, в очередной раз оглянувшись. Гюнтер всей фигурой изобразил внимание. И так же внимательно выслушал все, что сказал снедаемый подозрениями сюзерен. – Попробуй выяснить, где тут собака зарыта. И не пытаются ли нас усадить есть кашу с Дьяволом. Добыча – хорошо, но целая голова – еще лучше.

Под стенами Магдебурга, год 942 от Рождества Христова, апрель

- Герр барон!
Гюнтер говорил тихо, но озабоченность в голосе чувствовалась.
- Что тебе? – Толком не проснувшись, рыкнул фон Эхинген в ответ. – Ночь кругом!
- Есть сведения, – капитан не обратил внимания на нескрытый намек сюзерена, и продолжал маячить в проходе. Яркая Луна за спиной обрисовывала силуэт столь четко, будто чеканила его на железе…
- А до утра не терпит?
Вылезать из-под теплой шкуры не хотелось. Тем более, вечером разболелась голова. Лежа, боль почти не ощущалась, но стоило встать, и начинали накатывать тягучие горько-кислые волны. У Вернера подобное недомогание случалось и раньше. Давний удар по шлему не обошелся без последствий. Лекарство было только одно – сон. И именно его и лишал сейчас настырный капитан.
- Всё и всегда терпит, - ответил Гюнтер, отступая с прохода. – Но последствия бывают разные.
Чертыхнувшись, фон Эхингем выбрался из палатки.
- Ну?
Капитан не спешил. Сначала еще раз огляделся, убедившись, что никто не сможет услышать их разговор. Впрочем, посреди лагеря стояла тишина, прерываемая лишь унылой перебранкой маркитанок, поминающих прежние грехи товарок. Барон, дожидаясь ответа, успел несколько раз зевнуть, чуть было не поймав ртом ночного мотылька…
- Первое, - сказал, наконец, Гюнтер. - Русам, действительно помогает дьявол. Или кто-то из Старых. Прошлым летом поляне пытались сходить на Киев. Рассказывают такое, что волосы дыбом встают.
- Здесь и поляне есть? – удивился Вернер. Свежий ночной воздух прогнал не только сон, но и головную боль. – Не замечал.
- Не удивительно, что не замечал. Их здесь практически нет. Кроме, разве что, перелетных бродяг-наемников, – усмехнулся Гюнтер. Капитан и сам был из таких. Хотя, конечно, из германцев, а не славян. - Но слухи ходят. И не только слухи. Полянское войско споткнулось о десяток воинов. Споткнувшись, потеряли чуть ли не половину. Земля вставала на дыбы, а молнии жгли воев сотнями…
Фон Эхингем недоверчиво усмехнулся. Раньше капитан не был замечен в легковерии:
- Ага! Слышали и мы заячьи байки. Сначала бегут от одинокого воина так, что у сапог подметки дымятся, а потом рассказывают, что он был ростом выше деревьев, поперек себя шире, кидался молниями и тряс землю. И вообще, врагов было аж трое, а нас всего дюжина.
- Возможно, - не стал упорствовать Гюнтер. – Но нынешней осенью Гнезновский замок Льстислава сравняли с землей за одну ночь. И это не байки и не слухи. Сведения надежные. – для пущей убедительности, капитан кивнул в сторону аббатства Святого Мориса. В котором, как все знали, Оттон пользуется бенедиктинским гостеприимством
Барон присвистнул: разрушить замок, даже самый плохонький – не самое простое дело. Тут нужен труд сотен землекопов и каменщиков. Тем более его сначала надо взять.
- Теперь понятно, зачем столько сил. И почему монахи так часто поминают имя Господа. – пощипал себя за бороду барон. - Пожалуй, надо озаботиться тем, чтобы не оказаться в первых рядах.
- Это еще не все, - произнес Гюнтер. – В городе дурная болезнь. И среди воинов – тоже проявляется. Многие умирают.
- И что? – не понял тревоги Вернер. – Всегда кто-то умирает от болезней. На то они и существуют, чтобы люди дохли.
- Я знаю эту болезнь, герр барон, - глухо сказал капитан. – Если мы не хотим сдохуть, надо бежать отсюда как можно быстрее. Если еще не поздно.
Фон Эхингем хмыкнул. Судя по голосу, Гюнтер не шутил.
- Вы слышали о чуме? – спросил капитан, не дождавшись прямого вопроса.
У барона перехватило дыхание. Слышал. И читал. В Библии есть все…
- Это она, - добил Гюнтер. – И еще. Заставы на выездах из лагеря с сегодняшней ночи усилены в несколько раз. И на границах Саксонии тоже. Приказ – никого не выпускать. Провизию с приезжих перегружают на заставах.
«Чума! – свихнувшимся дятлом стучалось страшное слово.– Чума! К чертям все! Добыча, слава, доброе имя. Ничего из этого не нужно покойнику. Ни к чему земное умершему!»
Барон осклабился:
- Не выпускать, говоришь? Посмотрим, как у нашего милейшего короля это получится. Уходим! Поднимай отряд! Только тихо! Еще успеем нашуметь