Вы вернетесь домой до того, как с деревьев упадут листья
(Слова кайзера Вильгельма, сказанные при отправлении войск на фронт.)

«Нет, нет, нет! Этим летом они прорвутся
и под рев духовых оркестров и глокеншпилей
с развевающимися на них волчьими хвостами
пройдут гусиным шагом по парижским бульварам.
Точно так же, как это было в прошлый раз.
Они профессионалы, мистер Верни, и уж что-что,
а военное дело знают, как свои пять пальцев».
Э. Майрер. «Однажды орел».

Колонны усталых, запыленных людей маршируют под пение по обсаженным деревьями дорогам – длинные, бесконечные, словно морской прибой, только не синего, а зеленовато-серого цвета. Остроконечные каски, отблески солнечных лучей на стволах винтовок, да нанесенные на чехлах шлемов номера полков нарушали однообразную, напоминающую движение частей гигантского механизма картину. Они идут уже больше месяца, преодолевая километр за километром, падая от усталости на привалах, ожесточенно сражаясь в боях. Идут, влекомые самой заманчивой целью на свете – вступлением во вражескую столицу и будущей победой.
Стоило пению утихнуть на минуту, как становилась слышна отдаленная перестрелка, словно где-то невдалеке мальчишки стучали палками по деревянным штакетинам забора. Перестрелка, часто заглушаемая артиллерийской канонадой. Там, впереди, спешенные кавалеристы корпуса фон Фроммеля схватились с «пуалю» из войск генерала Галлиени, пытающимися не допустить обложения Парижа. Французы еще не подозревали, что кавалерийский корпус Марвица, обойдя их фронт, уже перерезал дороги, ведущие на юг.
Генералам немногим легче, чем основной массе серой пехоты. Автомобиль, это великое изобретение нового времени, намного облегчил их передвижение. Но не отменил ни ответственности за принятие решений, ни необходимости двигаться вместе с войсками без отдыха и без остановок, придающих комфорт обычному путешествию. Однако сейчас даже поломка мотора, вызвавшая бы у генерала фон Белова вспышку раздражения, воспринималась всего лишь, как досадная помеха.
- Я вижу, что люди крайне устали, господин генерал. На отдыхе они падают в канавы, едва дыша. По команде на марш они с трудом поднимаются…
- Ничего, господин полковник. Это же настоящие немцы. Стоит им увидеть поле боя, а тем более – стены Парижа и у них откроется второе дыхание.
- Полагаю, что вы правы, господин генерал, - тон, которым были произнесены слова, генералу пришелся не по душе, но он помнил, что полковник Хенч – представитель верховного командования и потому ответил нейтрально.
- Уверяю вас, господин полковник, что ни сбитые ноги, ни перебои со снабжением не помешают моим солдатам одержать победу.
Полковник промолчал, тактично сделав вид, что занят раскуриванием сигары. Но и генералу стало не до разговоров, появились посыльные от кавалеристов, потом от  авангарда и, наконец, от начальника штаба корпуса, последние - с приятным известием, что найдено очень удобное место для расквартирования командования. Не успели комкор и его гость сесть на приготовленных для них коней, как появился еще один, несколько необычный посланец от командования. Заставляя коней нервничать и  рваться с поводьев, над дорогой со стрекотанием мотора пронесся аэроплан.  Нижние чины схватились за винтовки, увидев, что аэроплан разворачивается и возвращается, но полковник, успевший заметить на крыльях кресты, скомандовал:
- Не стрелять.
Аэроплан, вернувшись, пролетел над стоящими на дороге так низко, что они смогли различить довольную улыбку на лице летчика. Пилот помахал рукой и сбросил футляр с прикрепленным к нему вымпелом цветов германского флага. Подобранный и принесенный фон Белову, он содержит приказ о срочном выдвижении на правый фланг кавкорпуса Фроммеля и атаке в направлении на форт Домон, чтобы отрезать атакующие французские части от Парижа.
Пока генерал диктовал адъютанту приказы, Хенч, чтобы занять время, вспоминал, как все начиналось…
После убийства эрцгерцога Европа незаметно, но неотвратимо стала на путь, ведущий к войне. Но если правящие круги еще задумывались о происходящем, то низы продолжали оставаться в блаженном неведении.
Даже когда 5 июля Германия заверила Австро-Венгрию в полной поддержке, когда прибывший в Санкт-Петербург премьер-министр Франции Пуанкаре наблюдал прохождение русской императорской гвардии, марширующей под «Лотарингский марш», каждый аккорд которого невидимой пощечиной бил по щеке присутствовавшего на параде германского посла,  обыватели продолжали заниматься своими маленькими мирными делами, а военные – жить по привычкам мирного времени.
Но полковник помнил, что уже тогда его вызвали из отпуска, в крепостях и на складах начались предмобилизационные мероприятия, а Генеральный Штаб гудел, как растревоженный улей. Помнил он и беспрецедентно жесткий, состоящий из пунктов, которые затрагивали достоинство Сербии, как государства, австрийский ультиматум. От сербов требовали запрещения всех антиавстрийских организаций, увольнения из армии офицеров по представленным австрийцами спискам и допуск австрийских представителей в Сербию для участия в расследовании убийства Франца-Фердинанда. Не зря, как рассказывал ему знакомый, служащий в Его Императорского Величества Канцелярии, на полученной копии кайзер написал: «Браво! Признаться, от венцев подобного уже не ожидали…».
Однако сербы, объявив мобилизацию и эвакуацию столицы, вручили австрийцам положительный ответ на все пункты, кроме последнего, объяснив, что конституция страны запрещает участие сотрудников иностранной полиции в расследованиях на территории страны. Казалось, все закончится миром. Но даже отклонение одного этого пункта стало для австрийцев долгожданным предлогом к объявлению войны. В шесть часов десять минут вечера двадцать пятого июля австрийское посольство в полном составе отправилось на вокзал, чтобы покинуть Белград. На следующий день столица Сербского королевства подверглась обстрелу. Тяжелая артиллерия с австрийской стороны Дуная обстреливала мирные кварталы неукрепленного города.
Рубикон был перейден…
- Полковник, вы с нами? – отвлек его от размышлений голос генерала.
- Так точно, господин генерал, я еду с вами до штаба корпуса. После чего разрешите мне откланяться, мне еще надо успеть вернуться в штаб армии.
- Надеюсь, вы не откажетесь пообедать с нами?
- Конечно, не откажусь, господин генерал, - полковник отвечал искренне, видно было, что и он не очень рвался ехать назад без отдыха и на голодный желудок.
Пока штабные и тыловые офицеры обменивались любезностями, обедали, выпивали и закусывали, на фронте нижние чины и строевые офицеры вели смертельно опасную игру, намного более опасную, чем скат, «очко», баккара или покер, потому что ставками в ней были их жизни.
- Лейтенант Рихтгофен, возьмите трех улан, для связи. И срочно скачите в пулеметный дивизион. Пусть выдвигаются на правый фланг. Эскадрон фон Шлиттена отступил и там у нас критический участок.
- Есть, господин полковник! – лейтенант, стройный, со спортивной фигурой, усами «а-ля кайзер» на молодом лице, среагировал быстро. Не успел полковник закончить приказ, как он уже сидел в седле. Через несколько минут его чистопородная гнедая кобыла уже мчалась впереди тройки уланских коней, чьи всадники усиленно старались не отстать от офицера. Еще полчаса спустя шесть пулеметных двуколок остановились на опушке небольшой рощицы, покрывавшей вершину холма. Расчеты едва успели собрать пулеметы на отведенных им позициях, как впереди появились первые пехотные дозоры французов. Их отогнали огнем из ружей. Один или два француза упали, раненые или убитые, остальные поспешно отбежали назад. Прошло минут тридцать, и наблюдавший в бинокль Манфред присвистнул от изумления. Противник двигался вперед в таких густых массах, что невозможно было распознать расчленение на линии стрелков. Пехотинцы шли безостановочно, не пригибаясь и не стреляя.
- Огня не открывать! – командир пулеметного дивизиона, капитан Плеве, хладнокровно выжидал, когда «лягушатники» подойдут на дистанцию эффективного огня.
До германских окопов оставалось метров восемьсот, когда цепи пехотинцев, в шинелях с подвернутыми полами и красных штанах, с большой лихостью устремились в атаку. Впереди с саблями наголо бежали офицеры. Встревоженные солдаты ясно слышали дружные крики: «En avante! Vive la France!(Вперёд! Да здравствует Франция!)». Кое–кто из пулеметчиков начал уже оглядываться, прикидывая возможность бегства, и только ругань и удары унтер-офицеров приводили их в чувство. Бегущая масса приблизилась на пятьсот метров и капитан, опустив бинокль, с хищной улыбкой на плохо выбритом лице, моментально превратившем его в чудовище, громко скомандовал:
- Огонь!
Реагируя на этот короткий приказ, пулеметы открыли уничтожающий огонь. Действие его было неописуемым: в мгновение ока местность покрылась бесчисленными павшими, и только остатки несчастного полка смогли уйти из этой кровавой бани.
- Бойня, - заметил побледневший фон Рихтгофен, опуская бинокль.
- Классическая, - согласился капитан, не отрывая лицо от бинокля. – Несчастные придурки видимо забыли, что сейчас не тысяча восемьсот четырнадцатый. Смотрите, а они отходят.
В бинокль было видно как вдали, западнее фермы Розе, отступали редкие ряды французов; все поле кишело ими. Между ними скакали отдельные всадники, неслись галопом орудия.
- Батальная картина старых времен, - отметил Манфред. – Не хватает только нашей артиллерии. Мы бы их полностью уничтожили. Так и передайте господину полковнику.
Но артиллерия – целый дивизион конной артиллерии, все двенадцать семидесятисемимиллиметровых пушек, в это время пытался подавить батарею французских «семидесятипяток», расположившихся в саду и стреляющих с закрытых позиций. Может по этой причине, а может из-за недостатка снарядов у немецких артиллеристов, но французы продолжали вести огонь, заставив залечь посреди поля егерский батальон и спешенный драгунский полк. Солдаты, стараясь укрыться от летящей с неба свинцовой смерти, поспешно окапывались. В ход шло все, что было под рукой – ножи, штыки, кружки, даже сабли, попавшие под руку деревяшки и каблуки от сапог. Вдали, километрах в пяти в тылу от лежащей на поле пехоты, на опушке рощи, весело горел неосторожно выехавший на открытое пространство грузовик с установленным в кузове пулеметом…
Командир батареи, капитан Жан-Пьер Ломбаль рассматривал в бинокль лежащее перед ним пространство и время от времени корректировал огонь, обстреливая замеченные скопления немецкой пехоты.  Время от времени он приказывал перенести огонь одного-двух орудий на опушку рощи, возле которой едва различался дым от горящей немецкой повозки или авто. Оттуда к обстреливаемым немцам могли подойти подкрепления и капитан, чью батарею прикрывала всего полурота пехоты с одним «Сент-Этьеном», стремился не дать им не малейшей возможности добраться до своих позиций. Вдруг какое-то желтое пятно, показавшееся слева от рощи, привлекло внимание капитана. Пятно ширилось, словно растекалось по полю. Но на таком расстоянии даже в бинокль никак не удавалось разглядеть, что это такое.
- Merde! (Дерьмо, фр) - ругнулся капитан себе под нос и крикнул капралу Бруайе, чтобы тот подал карту.
- Одно лишь ясно. Раньше не было этого пятна, а теперь оно появилось и передвигается; очевидно, это немецкие войска, - пробормотал он себе под нос, разглядывая карту и запоминая необходимые для расчета сведения. - На всякий случай пустим в ту сторону несколько снарядов.
Быстрый расчет, несколько команд для орудийных расчетов и замолчавшая, к облегчению немецкой пехоты, батарея вновь ожила. С резким свистом снаряды понеслись вдаль. Каждое из четырех орудий батареи сделало всего по четыре выстрела, так как капитан не хотел тратить много снарядов на эту непонятную цель, когда перед его позициями расположился целый немецкий батальон. Всего лишь несколько десятков секунд продолжалась стрельба. Ломбаль посмотрел в бинокль и, удостоверившись, что пятно перестало растекаться по полю, приказал перенести огонь на пытавшихся подняться в атаку егерей. Присоединившиеся к треску пулемета и ружейному огню резкие хлопки рвущейся шрапнели и гулкие разрывы гранат, вырывающих осколками и пулями по десятку атакующих сразу, заставили немцев залечь снова.
Но теперь передовая цепь немцев лежала всего в сотнях трех-четырех метров от залегших в канаве и за деревьями французских стрелков. Немецкая артиллерия все-таки понемногу пристрелялась. Хотя нащупать огневые французской батареи так и не смогла. Но тут положение снова изменилось, командир полка прислал еще роту, уплотняя оборону на своем фланге. Казалось, теперь французы выстоят до прихода обещанных подкреплений из гарнизона Парижа. Но солнце постепенно катилось к закату, а подкрепление все не было видно.
Фон Рихтгофен, исполненный важности от осознания собственной миссии, неторопливо рысил впереди небольшого отряда из десятка улан, прислушиваясь к звукам недалекого боя. Вдруг вахмистр Штайнмахер, командовавший передовым дозором, скакавшим в сотне метров впереди, остановил коня и поднял руку, привлекая к себе внимание. Манфред, сделав знак остальным остановиться, подъехал к нему:
- Что случилось, Отто?
- Кажись пушки, тут провезли, господин лейтенант. И недавно… Вон, навоз ещё свежий -вахмистр указал кучку «конских яблок» и характерные следы колес. - Пожалуй, и двух часов не прошло…
- Так-так. Бехер, - обратился Манфред к одному из улан. - Давай, скачи к штабу, передай, что с левого фланга французская артиллерия, кажется, отступает. А мы вперёд съездим, посмотрим, что там к чему.
Но, как выяснилось позднее, лейтенант ошибался. Когда их разъезд поднялся на вершину сопки, покрытой редким сосняком, ехавший впереди Штайнмахер резко остановился, а затем кубарем скатился с коня и, хлопнув того по холке, заставил коня лечь. Одновременно тот же кульбит повторили и остальные четверо рядовых. Мгновенно спешившись, Рихтгофен передал повод своего коня ординарцу, и осторожно подобрался к Штайнмахеру.
- Лейтенант, смотрите, батарея лягушатников! – прошептал вахмистр, словно боясь спугнуть артиллеристов, расположившихся метрах в двухстах впереди, среди ровных рядов деревьев, среди которых время от времени разрывались гранаты германских пушек. Как раз в тот момент, когда Манфред выглянул из-за вершины холмика, орудия опять дали залп.
- Что будем делать, господин лейтенант? – с надеждой спросил Отто, глядя на Рихтгофена.
«Да, положение наше, честно сказать, незавидное - подумал Манфред. - Нас здесь двадцать два, а лягушатников как минимум, около сотни. И до них скакать метров сотни две. Но и смотреть просто так нельзя. Наши артиллеристы ничего с ними сделать не могут, а они нас бьют как хотят. Пойдет полк в атаку и будет как с соседями» - и он вспомнил увиденную во время возвращения к штабу полка картину.  На вытоптанном пехотой поле, неподалеку от рощи грудами лежали грудами люди и лошади, все, что осталось от почти семисот тюрингских гусар, попавших под обстрел французских пушек, быть может, как раз этой батареи. «Как начнут сейчас в четыре ствола сажать по колонне шрапнелью…».
Возвращаясь вместе с дозорными к оставшимся уланам, Манфред принял решение.
- Кавалеристы, нам с вами выпала редкая возможность послужить Кайзеру и Рейху. Нас мало, но французские артиллеристы не ожидают нашего появления, они расстреливают сейчас наших соратников – егерей. Мы должны помешать противнику стрелять. Если мы это сделаем, егеря и наши однополчане придут нам на помощь. Вахмистр и четверо лучших стрелков залягут на холме и обстреливают позиции, выбивая самые опасные цели. Мы же атакуем в конном строю и постараемся уничтожить как можно больше артиллеристов. Все ясно?
- Так точно, - ответил за всех вахмистр.
- Тогда вперед! Сабли наголо!
Оглушенные грохотом  выстрелов артиллеристы не сразу поняли, отчего вдруг начали падать их товарищи. И лишь ворвавшиеся на позицию конники, начавшие рубить встречных, заставили их отвлечься от орудий и броситься к стоявшим в козлах карабинам…
Манфред наотмашь рубанул склонившегося над зарядным ящиком француза, чувствуя непривычное сопротивление лезвию, замахнулся и ударил второго, от неожиданности сабля, застряв в голове артиллериста, вырвалась у него из руки. Выхватив парабеллум, он выстрелил в размахивавшего саблей лейтенанта, пытавшегося организовать солдат. Лейтенант выронил саблю, прижал руку к груди и мешком осел на землю. Тут из-за ближайшей пушки выскочил француз, и, вскинув к плечу винтовку, выстрелил в Рихтгофена. Краем глаза заметив быстрое движение, Манфред припал к лошадиной шее, и пуля прошла мимо, задев лошадь. Вскинувшаяся Сантузза сбросила лейтенанта. Перекатившись по земле, Рихтгофен, морщась от боли, привстал на колено и сквозь пушечное колесо выстрелил два раза в стрелка, попав ему в живот. Француз выронил винтовку и схватился руками за колесо, медленно сползая по нему. Вставая, Манфред ударом ноги отбросил раненого противника от себя, и тут же выстрелил в ещё одного бежавшего француза.
- Лейтенант, падай! - раздался за спиной крик одного из улан. Манфред присел, но недостаточно быстро. На правое плечо обрушился удар приклада. Лейтенант откинулся на спину и выстрелил в живот стоящего над ним артиллериста. Сложившись пополам, тот рухнул на пушку. Неожиданно из-за соседнего орудия выскочила четверка размахивающих карабинами «пуалю». Одного стоптал конем спасший до того Манфреда улан. Но его подстрелили и он свалился вместе с лошадью. Рихтгофен выстрелил три раза, с наслаждением замечая, как останавливаются и падают атакующие. Над ухом несколько раз злобно цвиркнуло. Выбив из металла искры, от лафета отрикошетировала пуля, с визгом пронесшаяся над головой лейтенанта. Он упал, скрываясь за пушкой. Неожиданно кто-то хлопнул его рукой по плечу, заставив дернуться от неожиданности. Обернувшись, он увидел улыбающегося Отто.
- Живы, господин лейтенант? Все кончено, наши подошли.
И действительно, поднявшись, сконфуженный фон Рихтгофен увидел, что на позиции вовсю хозяйничают  егеря, а вдоль опушки марширует колонна пехоты в фельдграу и касках.
- Ох, - неожиданная боль в плече заставила Манфреда дернуться. – Похоже, опять перелом ключицы.
- Позвать санитара, господин лейтенант? – участливо спросил вахмистр, и тут же изменившись в лице, дернул Манфреда за руку, вызвав новую волну боли и заставив упасть за пушку. Раздалось несколько взрывов, крики и ругань.
- Что это, Отто? – спросил Рихтгофен, стараясь не обращать внимания на боль.
- Похоже, господин лейтенант, нас обстреляла собственная артиллерия. Лежите, а то…
Взрывов больше не было, зато крики не прекращались. Прозвучало даже несколько выстрелов. Манфреду даже показалось, что он слышит отдаленный стук копыт…
Капитану Ломбалю повезло. В то время, как пехотинцы расстреливали неосторожно высунувшихся бошей, он продолжал управлять огнем батареи. До тех пор, пока связь неожиданно не прервалась, а орудия внезапно не замолчали. Одновременно на окопы и наблюдательный пункт обрушились снаряды немецкой артиллерии. Едва взрывы опали, как  немецкие егеря с громким ревом устремились в атаку. Пулемет, успев выпустить одну очередь, внезапно захлебнулся. Всюду куда не бросал взгляд капитан, кипел жестокий рукопашный бой. Люди в сером и касках на головах, и люди в красных шароварах, стального цвета кителях и кепи, стреляли друг в друга, кололи штыками, били прикладами, схватывались на кулачках. Капитан выстрелом из своего «Лебеля» свалил одного из набегающих пехотинцев в сером. Выстрелил еще раз, но промахнулся. Бош бросился на капитана как бешеный, вопя и потрясая винтовкой. Ломбаль уклонился от удара штыка, увидел летящий сбоку приклад. Снова попытался уклониться, одновременно выстрелив в первого противника. Успел заметить, что попал, и тут в голове словно взорвалась граната. Очнулся он от грохота взрыва и раздавшегося где-то неподалеку нечеловеческого крика. Не шевелясь, прислушался. Крик продолжался, заглушая все вокруг. Потом раздался выстрел, и наступила относительная тишина, прерванная громким разговором на немецком.
Жан-Пьер осторожно открыл глаза и осмотрелся, стараясь не шевелить головой. Рядом, переступая через трупы и позвякивая сбруей, бродила лошадь. Немцев в пределах видимости не наблюдалось, зато выроненный им револьвер лежал неподалеку. Ломбаль осторожно пошевелил головой. Боли не было. Он неторопливо протянул руку, обхватил рукоятку «Лебеля» и начал неторопливо подниматься. Лошадь недоверчиво покосилась на него, но продолжала стоять на месте, лишь переступив с ноги на ногу. Немцы, человек пять – шесть, уходили в сад, не оборачиваясь. Еще двое, шедшие к лошади, от неожиданности замерли. Один, видимо самый сообразительный, потянулся к ремню висящей на плече винтовки. Жан-Пьер подскочил, левой рукой хватая лошадь за повод и поднимая правую с револьвером на уровень глаз. Немец что-то закричал, второй наклонился… Выстрел, выстрел, выстрел… Револьвер дернулся в руке… Немцы попадали, а капитан вскочил в седло и пришпорил лошадь. От опушки донеслись еще несколько криков, выстрелы. Пуля свистнула где-то над головой, но капитан уже мчался вдаль. Встречный ветер обдувал голову, утишая боль. Несколько раз над головой снова пропели пули, но немцы были уже слишком далеко, чтобы их огонь был реально опасным. Между тем соседняя рощица приближалась и через несколько минут он уже был в полной безопасности. Соскочив, он повел лошадь на поводу, осторожно продвигаясь вглубь рощицы. Наконец, найдя походящий овражек, капитан привязал кобылу к ближайшему дереву. Осмотрев торбы, нашел зерно и покормил спасительницу и начал терпеливо ждать вечера…
К вечеру фон Рихтгофен уже сидел на повозке, которая неторопливо катилась по шоссе мимо шагающих пехотинцев. Вдали, на юге громыхало разгорающееся сражение. Сидящий рядом пехотный лейтенант, бережно покачивая перевязанную руку, с тоской посмотрел назад и заметил:
- Не везет, доннерветтер. Так и Париж возьмут без нас.
- Ну, война на этом не кончится, - пессимистично заметил Манфред.
- Не думаю, чтобы лягушатники долго продержались, - ответил лейтенант. – Наш командир полка говорил, что слышал от самого генерала фон Клука, что французы пойдут на переговоры после взятия Парижа, потому что по опыту войны семидесятого им после этого остается только капитулировать.
- Будем надеяться, - ответил Манфред из духа противоречия. – Остаются еще англичане, да и правительство французов, если они не дураки, ждать нашу армию в Париже не будет.
- Англичане отступают без задержки, это мне известно точно. У меня брат служит в … гусарском, он весточку присылал. Они сейчас англичан как раз и преследуют. Они не раз находили брошенные на перекрестках дорог склады продовольствия, оставленного англичанами. А правительство лягушатников без армии ничего не сделать не сможет. Армию же мы считай разбили…
Тут повозку тряхнуло и чуть не прикусившие языки офицеры переключились с этого разговора на воспитание обозника…
Капитан Ломбаль осторожно пробирался мимо деревушки, набитой немецкими обозами. Лошадь он по-прежнему вел на поводу. Двигаясь по вытоптанному днем войсками полю, он неожиданно наткнулся на несколько неубранных трупов. В свете луны хорошо различались немецкие каски и валяющиеся рядом с телами винтовки. Подумав несколько мгновений, Жан-Пьер стреножил лошадь и, привязав на всякий случай ее за воткнутый в землю только что подобранный штык, осмотрел трупы. У одного из них оказался ранец. Немного повозившись, капитан достал из него мешок с шоколадом и табаком, а потом еще один, в котором что-то глухо стукало. Открыв второй мешок, Жан-Пьер с радостью обнаружил в нем четыре банки консервов и галеты. Угостив лошадь парой галет, он вскрыл одну из банок и с удовольствием утолил голод. Подумав, он взял каску c  одного из убитых и, морщась от запаха пота, натянул на голову. Забрав винтовку и оставшиеся продукты, он распутал лошадь. После чего неторопливой рысью устремился по дороге на юг, туда, где даже ночью громыхала артиллерийская перестрелка. Капитан скакал, словно отправившийся с приказом немецкий посыльный, в душе каждую минуту ожидая, что кто-нибудь его окликнет. Но никому из устраивавшихся на привал немцев не было дела до одного из многих конников, скачущих в разных направлениях. И постепенно в душе капитана появлялась надежда на благополучное завершение его авантюры…
Англичане, те самые, о которых только что вспоминали раненые офицеры, в это время отбивали атаки немцев. Случилось же вот что. Командующий кавалерийской дивизией генерал Алленби, прикрывающий отступление второго корпуса, утром предыдущего дня внезапно обнаружил, что вместо немецкой кавалерии позиции на прилегающих к дороге холмах заняла неизвестно откуда появившаяся пехота. Он сейчас же отправил посыльных к генералу Смит-Дорриену с донесением, в котором сообщал о появлении немецкой инфантерии и о том, что если корпус не оторвется от нее ночью, днем он будет разбит на отходе.
Командир корпуса тотчас вызвал командиров дивизий, сообщивших, что из-за ускоренных маршей солдаты сильно измотаны, часть подразделений вообще отстала и, похоже, уже отсечена подошедшими немцами, а немедленный ночной марш по забитым беженцами и обозами дорогам обернется полной деморализацией оставшихся в строю солдат и не меньшими потерями, чем бой. В небольшой комнате домика кюре, в котором разместился командующий, воцарилась напряженная тишина. Поскольку телефонной связи с командованием армии налажено не было, Смит-Дорриен был обязан принимать решение сам. Подумав несколько минут, он сказал:
- Мы будем драться, господа. Надеюсь, что каждый выполнит свой долг.
Отправив донесение о принятом решении командованию, он приказал готовиться к бою. И на утро грянул бой. Лежа в неглубоких окопах, поспешно вырытых французскими крестьянами, англичане встречали наступающих немцев армии фон Белова плотным и метким винтовочным огнем. Но немцы, уже привыкшие к тому, что островитяне после кратковременного арьергардного боя поспешно отступают, бросали в бой все новые и новые резервы. Понесших потери пехотинцев сменяли спешенные кавалеристы. Артиллерия той и другой стороны неистовствовала. То в одном, то в другом месте обороны возникали рукопашные схватки. Но англичане держались до темноты и только когда начало темнеть, бой постепенно затих. Из-за темноты, усталости после боя, больших потерь и постоянной привычки англичан «ускользать невидимыми» немцы не стали преследовать отходящие части.
Пока второй корпус вел бой, а первый торопливо отходил, так же не имея связи с армейским командованием, в штабе англичан царил самый неистовый пессимизм. Генерал Вильсон, расхаживая вокруг стола с лежащей на нем картой, непрерывно повторял себе под нос:
- Мы никогда не попадем туда, мы никогда не попадем туда…
Раздраженный начальник штаба генерал Мэррей отложил очередную депешу в сторону и спросил Вильсона:
- Куда не попадем, сэр Генри?
Резко обернувшись, тот ответил слегка нараспев, словно читая стихи:
- К морю, сэр Арчибальд, к морю…
Осмотренный врачами, перевязанный и успокоенный тем, что вместо перелома у него просто сильный ушиб, Манфред вышел из здания мэрии, в котором располагался госпиталь и, привлеченный незнакомым шумом, свернул за угол. По улице, освещенной огнем фар, медленно, сотрясая землю,  двигались огромные машины, увлекая за собой груженые повозки. На переднем прицепе лейтенант разглядел огромный ствол, на следующих – какие-то конструкции. Рассмотреть подробности ему не дали. Подъехавший кавалерист вежливо попросил его покинуть улицу. Лишь позднее фон Рихтгофен узнал, что был одним из немногочисленных свидетелей прибытия к Парижу одной из «Толстушек Берт» или «сорокадвухсантиметровых коротких морских пушек», тяжелых осадных орудий, только недавно решивших судьбу Льежа. Ну, а сейчас он лишь усмехнулся нелепой секретности и с наслаждением отправился отсыпаться в отведенную ему комнату, на постель с чистой простыней и мягкой подушкой.
Уже светало, когда пробирающийся через очередную рощицу, капитан Ломбаль услышал обрадовавший его возглас: - Halte là? Qui vive? («Стой! Кто идет?», фр.)  – и наконец оказался в расположении французского пехотного полка, а еще через полчаса – в штабе артиллерийского полка обороняющейся дивизии, где его встретил командир артполка, полковник Нивель…

Плещут холодные волны
(Я. Репнинский, Плещут холодные волны)

«В войне вообще не выигрывают, Чарли.
Все только и делают, что проигрывают,
и кто проиграет последним, просит мира».
Рэй Брэдбери. «Вино из одуванчиков»

Но не только на суше мерялись силами воевавшие державы. На море с самого начала войны шли пусть и менее громкие, но напряженные и кровавые столкновения…
Еще задолго до войны стало понятно, что ближняя блокада германского побережья невозможна, так как минные заграждения и атаки миноносцев в тёмное время суток чреваты для блокадных сил тяжёлыми потерями. Англичане же берегли свой флот, прекрасно понимая, что после утраты господства на море Англия проиграет войну. Оставалась блокада дальняя, не только требовавшая от флота «владычицы морей» непомерно огромного напряжения сил, но и оставлявшая флоту кайзера свободу действий. Корабли немецкого флота могли выходить в Северное море, без риска обязательно встретиться с превосходящими силами противника. И они вовсю этим пользовались.
Кроме того, на торговых путях резвились немецкие рейдеры, в том числе целая крейсерская эскадра фон Шпее (броненосные крейсера «Шарнхорст» (флагман) и «Гнейзенау» и легкие крейсера «Эмден», «Лейпциг» и «Нюрнберг») в Тихом океане и три легких крейсера в Атлантике - «Кенигсберг», «Дрезден» и «Карлсруэ». А еще неожиданно заявила о себе новая, недооцененная до начала боевых действий опасность – подводные лодки, сумевшие потопить не только торговые суда, но крейсера Флота Его Величества. Все эти проблемы требовали немедленного решения, а немцы отнюдь не собирались выступать в роли «мальчиков для битья». Они атаковали вспомогательные крейсера дальнего дозора, минировали море у берегов Англии и стремились сократить превосходство британского флота, уничтожая его корабли в «малой войне» и избегая серьезных боев. Но рано или поздно решающее столкновение, новая, европейская, «Цусима», по мнению адмиралов обоих флотов, должна была состоятся…
Коммодор Гуденаф напряженно всматривался в туман. После столкновения с подводными лодками Кийза и крейсерами Терруита его кораблям не хватало только одного – наткнуться в этом проклятом тумане на собственные линейные крейсера. Зная характер командовавшего ими адмирала можно было не сомневаться, что те обязательно откроют огонь. Попадать же его легким «таунам» под обстрел «кошек» Битти, с их тяжелыми орудиями калибра двенадцать и тринадцать с половиной дюймов , категорически не рекомендовалось. Пара попаданий и останется только молиться, чтобы какой-нибудь проходящий мимо борт подобрал уцелевших из морской воды. Стоявшие рядом флаг-капитан Хорнби и командир крейсера кэптен Патрик О’Брайен молча переглянулись.
- Продолжаем отход курсом на запад, - прервал молчание коммодор. – Не стоит искушать судьбу. - Не успел командир озвучить команду рулевому, как в переговорной трубе раздался голос дежурного радиста:
- Сэр, радиограмма адмирала Битти. «Прийти на помощь атакованному крейсерами противника Теруиту. Координаты…»
- Возвращаемся. Передать сигнал на мателоты, - скомандовал коммодор, подняв бинокль и тщетно стараясь разглядеть что-нибудь в густеющем тумане.
- Курс…, ход повысить до полного, - скомандовал О’Брайен.
- Не опасаетесь столкновения? – спокойным тоном спросил Хорнби.
- Нет, сэр, - столь же спокойно ответил Патрик, - раз Терруит ведет бой, значит в том районе туман не столь густой, как этот. Германских кораблей мы встретить тоже не должны, если верить полученным перед походом инструкциям.
Корабли отряда, сделав поворот «все вдруг», устремились к месту боя флотилий Теруита. Форштевни резали серые воды Северного моря, туман сменялся ярким солнечным светом, потом все вокруг затягивало очередной пеленой. Пока крейсера Гуденафа мчались на помощь, положение отряда Теруита стало совсем угрожающим. Немецкие легкие крейсера «Страсбург», «Штеттин» и «Майнц» расстреливали поврежденный в предыдущих стычках крейсер «Аретьюза» и пытавшийся прикрыть его слабовооруженный крейсер-скаут «Фиарлесс». Попытка эсминцев «Либерти», «Лаэртес» и «Лорел» выйти в торпедную атаку на крейсер капитана цур-зее Пашена была отбита беглым огнем всех орудий немецкого корабля. Выпущенные с предельной дистанции торпеды бесследно исчезли в волнах, никуда не попав. Но «Майнцу» в итоге не повезло. Шедшие на выручку Теруиту «тауны» Гуденафа вышли прямо на ведущий огонь по эсминцам немецкий крейсер.
- Сэр, впереди немецкий крейсер! – доложил вперёдсмотрящий.
- Открывайте огонь, - коммодор хищно улыбнулся, оглянувшись. – Передайте на остальные корабли – огонь по немецкому крейсеру после определения расстояния!
О’Брайен, с той же хищной улыбкой охотника, увидевшего в прицеле добычу, передал артиллерийскому офицеру.
- Мистер Карпентер, командуйте
- На дальномере!
- Пятьдесят кабельтовых. Скорость сближения двадцать узлов!
- Носовые и все шестидюймовые орудия правого борта – огонь! – скомандовал Карпентер и корпус содрогнулся от залпа. Снаряды с воем ушли в сторону противника и разорвались при ударе о воду, подняв огромные водяные столбы.
Артиллеристы «Майнца» стреляли лучше англичан, но двенадцать стопятимиллиметровок слабее двадцати шести стопятидесятидвухмиллиметровых и десяти стодвухмиллиметровых пушек. Вокруг пытавшегося сопротивляться немецкого корабля море кипело от разрывов. Корпус «Майнца» содрогался от попаданий. Но корабль продолжал сопротивляться, отстреливаясь из всех способных вести огонь пушек.
«Саутгемптон» содрогнулся от залпа собственных орудий. Одновременно со страшным грохотом под ногами стоявших на мостике содрогнулась палуба. Людей подбросило, словно снизу в мостик ударил огромный молот. Люди летали в разных направлениях, сталкиваясь друг с другом, с металлическими предметами, ударяясь, ставя синяки и шишки, ломая кости. Глаза слепил густой черный дым, не дающий вздохнуть.
Дым рассеивался. Шатаясь, словно пьяный, О’Брайен приподнялся и, держась за поручни, осмотрелся. Гуденаф выглядел совершенно спокойно, и только огромная шишка на лбу показывала, что и ему досталось не меньше, чем остальным. Патрик отвернулся. На палубе, рядом с неподвижно лежащим наблюдателем, валялся абсолютно целый бинокль.
- Мистер Карпентер! - не услышав ответа, Патрик обернулся и в два шага оказался на рабочем месте старшего артиллериста. Новая команда… и орудия крейсера снова открыли огонь по заложившему циркуляцию немцу.
- Правильно, мистер О’Брайен, - раздавшийся над ухом спокойный голос заставил Патрика невольно вздрогнуть. – У него, похоже, поврежден руль. Теперь мы его добьем, - громкий голос коммодора перекрывал, казалось, даже грохот орудий.
Тем временем три оставшихся с крейсерами эсминца перешли в торпедную атаку, выбрав борт с которого по ним могло стрелять всего несколько уцелевших от обстрела пушек. Через несколько минут на мостике раздалось дружное «Хурра!» - у борта противника вырос водяной куст взрыва. Торпедное попадание оказалось роковым, крейсер потерял ход и застыл среди леса разрывов. Теперь по легкой мишени били все, даже подошедшие ближе эсминцы.
Внезапно О’Брайен почувствовал, как палуба уходит из-под ног. Лица бросившихся к нму матросов словно затянуло туманом, глаза закрылись…
- Контузия! – последнее, что он еще успел услышать, прежде чем потерял сознание.
Только позднее он узнал, что пока он лежал без сознания в корабельном лазарете, отряд вместе с подошедшими линейными крейсерами Битти еще несколько раз обстрелял немецкий корабль, оказавшийся, как стало позднее известно из показаний взятых на борт пленных, легким крейсером «Майнц». Битти, однако, не стал задерживаться у тонущего корабля. Его линейные крейсера пошли дальше на восток. Там они выручили вновь попавшие в трудное положение «Аретьюзу» и «Фиарлесс». Его «кошки» повредили еще один немецкий крейсер, сумевший скрыться в тумане, утопили выскочивший из тумана еще один, устаревший немецкий корабль, «Ариадне». И только риск возможного столкновения с вышедшими из гавани тяжелыми немецкими кораблями заставил храброго адмирала повернуть назад. На обратном пути корабли Битти встретили еще один поврежденный немецкий крейсер и двумя залпами в упор отправили его на дно.
- Мы очередной раз показали этим заносчивым гуннам силу Гранд Флита. Немцы потеряли как минимум три легких крейсера, несколько миноносцев и эсминцев. У нас всего-навсего повреждены два легких крейсера. Причем ваш уже отремонтирован и, как только вы вернетесь на борт, будет полностью боеготов, - навестивший в лазарете О’Брайена Гуденаф был очень доволен результатами набега. Как и недавно назначенный Первым Морским Лордом адмирал Фишер, и даже сам выздоравливающий после контузии и отравления газами О’Брайен.
Но они не подозревали, что этот набег вызвал ответную лавину. На фоне победных действий армии очередное поражение флота вызвало у кайзера приступ неконтролируемой ненависти к англичанам, вылившийся в лаконичный приказ, переданный Ингенолю: - Отомстить!
И снова расступались серые волны перед тяжелыми тушами бронированных монстров. Разведывательные силы контр-адмирала Хиппера, три линейных - «Зейдлиц», «Мольтке» и «Фон дер Танн», броненосный крейсер «Блюхер» и четыре легких крейсера - «Грауденц», «Кольберг», «Страсбург» и «Штральзунд» в сопровождении мореходных эсминцев, спешили к берегам «коварного Альбиона». Впервые с семнадцатого века война, гремевшая где-то там, за морем, собиралась прийти на английскую землю. Обстрел побережья и постановка мин на судоходном фарватере возле Ярмута должны были стать достойным ответом на английский удар под Гельголандом. Скрыть полностью эту операцию не удалось, потому что англичане знали секретный код, которым велись немецкие радиопереговоры. Снятая русскими с погибшего на камнях в Балтийском море крейсера «Магдебург» кодовая книга была скопирована и передана ими британскому адмиралтейству. И теперь перехватившие радиограммы противника англичане заглядывали в немецкие планы, словно в открытую книгу. Поэтому англичане решили встретить наглых гуннов достаточными силами. Из гаваней выходили, стремясь заранее достичь заданных точек рандеву, линейные и легкие крейсера, броненосцы, эсминцы и подводные лодки, и новейшие скоростные линкоры эскадры вице-адмирала Уоррендера. Зная о стремлении кайзера не рисковать своими любимыми игрушками – линейными кораблями, адмиралтейство рассчитывало, что выделенных сил с избытком хватит для перехвата немецкого отряда до приближения его к английским берегам, а возможно – и для уничтожения. Не учли адмиралы всего лишь двух факторов – заранее вышедших в море немецких подводных лодок, и того, что командование Флота Открытого Моря сочтет успешные действия англичан под Гельголандом результатом реализации полученных английскими шпионами сведений и засекретит вторую и основную часть операции – выход в море линкоров…
Вражеские обстрелы не угрожали британским берегам со времён англо-голландских войн. Двенадцать поколений островитян выросли с твёрдой уверенностью в непобедимости английского флота, который хранит Англию от ужасов войны. Неожиданно эта вера рухнула, взорванная тяжёлыми немецкими снарядами, падавшими на головы законопослушных английских граждан.
Получив от подводной лодки U15 сведения, что путь в район Ярмута перекрыт эскадрой броненосцев, Хиппер не стал рисковать, и разбил отряд на три группы. Первая группа обстреляла Скарборо, вторая Хартпул, а легкие крейсера прикрыли занятый минными постановками «Кольберг»...
«Саутгемптон» шел полным ходом на фланге идущего строем фронта отряда коммодора. За легкими крейсерами, в трех с небольшим милях сзади, мчались «кошки» адмирала Битти. С севера в ту же точку, судя по полученным радиограммам, мчались «орионы» Уоррендера. Полученное сообщение о бое с германским эсминцем, на помощь которому пришли еще два и легкий крейсер, заставляло спешить вперед. Немецкие «мышки» попали в ловушку, теперь «кошки» готовились вонзить в их хребты свои «коготки».
Погода была не самой лучшей, штормило, палубу крейсера заливали огромные волны. Стоящие на мостике офицеры лишь поплотнее закутывались в плащи, когда брызги штормовых волн долетали до них. Никто из них и не знал, что вскоре после того, как крейсера Хиппера покинули гавань, вслед за ними вышли все боеспособные линкоры Флота Открытого Моря.
- Вражеский крейсер курсом на зюйд! – доклад впередсмотрящего заставил забыть обо всех житейских неприятностях.
- На полрумба влево, держать курс…, ход до полного! - опередив коммодора, скомандовал Патрик. Гуденаф лишь одобрительно кивнул головой и лишь приказал передать, чтобы остальные крейсера двигались к «Саутгемптону». – Огонь открывать по способности! – добавил коммодор, - и оповестите адмирала о наличии противника.
Германский крейсер (это был «Штральзунд» из состава второй разведывательной группы) с его стопятимиллиметровками уступал по огневой мощи английским «таунам», вооружённым стопятидесятидвухмиллиметровыми орудиями. Попытка боя против англичан стала бы для него изощренной формой самоубийства, тем более что за кораблями Гуденафа в тумане проявились силуэты линейных крейсеров Битти. Тех самых «кошек», что в августе пустили на дно немецкие крейсера в бою у Гельголанда. «Штральзунд» в том бою с трудом вырвался из их когтей, благодаря такому же туману. Поэтому сейчас командир германского корабля решил использовать свое превосходство в скорости и туман, и бросился наутёк, сообщив Хипперу результаты разведки по радио. С крейсера Битти передали прожектором «Ноттингему» и «Фалмуту»: «Лёгким крейсерам занять место в завесе и следовать за неприятелем, находясь в пяти милях впереди меня». Но не заметившие сигнала «Саутгемптон» и «Бирмингем» продолжали погоню, не зная, что с каждой минутой приближаются к крейсерам Хиппера, шедшим вслед за «Штральзундом».
На мостике «Саутгемптона» царило сдержанное веселье хищника, чувствующего, как пойманная добыча еще пытается сопротивляться, но уже обречена.
- Как мы видим, господа, справочник «Джейна» в данном случае неточен, - коммодор Гуденаф обратил внимание офицеров на то, что немецкий крейсер, уверенно опознанный, как «Штральзунд», имеет меньший ход, чем ожидалось по данным всемирно известного справочника по военным флотам.
- Полагаю, сэр, это из-за шторма. Кажется, он хуже переносит плохую погоду, чем наши «города», - ответил Патрик, одновременно приказав передать в машинное, чтобы они держали самый полный и еще немного.
- Не опасаетесь поломки? – поинтересовался Гуденаф.
- Нет, наш «deus ex machina» (Лат., букв. - бог из машины, в данном случае подразумевается командир электромеханической боевой части) обещал, что все будет работать как часы, - переждав очередной громкий залп шестидюймовок, ответил Патрик.
- Корабли на горизонте! – доклад впередсмотрящего заставил всех прильнуть к биноклям.
- Господин коммодор, это линейные крейсера противника, сэр! - взволнованно сообщил штурман, молодой и остроглазый шотландец.
- Передать на «Лайон»: «Встретили германские линейные крейсеры»! Приготовится к повороту на обратный курс! - Гуденаф вовсе не собирался рисковать, дожидаясь пока немцы догонят его всеми силами и врежут по нему из своих тяжелых орудий.
Сообщение от Гуденафа, полученное Битти заставило его приказать увеличить скорость кораблей сначала до двадцати пяти, а потом до и двадцати девяти узлов. Такой ход мог дать только один крейсер «Тайгер». Но и его соратники не сдавались: их машинные команды, горевшие желанием отомстить немцам за обстрел британских городов, делали невозможное. Концевой «Нью Зиленд» все же начал отставать, но Битти приказал не снижать скорости. Демаскируя себя видимыми издалека столбами густого черного дыма, англичане мчались вперед, стремясь встретиться с германскими кораблями. Месть за попытку оспорить господство англичан на морях должна была последовать незамедлительно.
«Саутгемптон» все нагонял и нагонял своего противника, время от времени выбрасывая в его сторону парочку-другую шестидюймовых подарков. Но всем на мостике было уже ясно, что погоня закончилась ничем, ибо наступает время «больших дядей с тяжелыми дубинками». Два флота неумолимо сближались, и теперь все зависело от решимости их командиров и обученности команд.
Получив радиограмму от «Штральзунда» и доклады впередсмотрящих о появлении английских «кошек», Хиппер сразу же сообщил новости командующему Флотом Открытого Моря. Поняв, что наступил тот самый, давно ожидаемый момент, когда можно потрепать слабейшую часть английского флота (об эскадре Уоррендера пока никто из немцев и не подозревал), адмирал Ингеноль приказал идти на встречу с Хиппером.
Тем временем отряд Битти, уменьшившийся до трех кораблей, нагнал и обогнал «Саутгемптон», а немецкий крейсер, воспользовавшись очередным туманным пятном, сумел скрыться. Выругавшись, Гудинаф приказал довернуть вслед за линейными крейсерами, слегка сбавившими ход.
Две группы кораблей приблизились настолько, что можно было различить не только их силуэты, но и некоторые детали строя. Отряд Хиппера отходил курсом на северо-северо-восток, стремясь встретится с основными силами германского флота, не подозревая, что идет прямо на спешащую к месту боя эскадру британских дредноутов. Впереди мчались три линейных крейсера, а концевым, едва удерживая дистанцию – тяжелый крейсер «Блюхер». Легкие крейсера германцев и несколько сопровождавших их эсминцев шли с левого, противоположного от догоняющих их англичан, борта.
Битти, стремясь улучшить условия стрельбы для линейных крейсеров, приказал им перестроиться в строй пеленга. Легкие же крейсера, также как и эсминцы, сопровождавшие отряд Гуденафа, держались сзади, образовав две кильватерные колонны – одну крейсеров и одну эсминцев. Погода постепенно улучшалась, хотя временами все равно попадались полосы тумана и дождя. Но волнение уменьшилось, да и видимость стала намного лучше. С мостика шедшего первым в колонне легких крейсеров «Саутгемптона» можно было различить, как сближаются друг с другом бронированные гиганты.
Опустив бинокль, Гуденаф объявил:
- Все, господа! Кошки догнали мышек и сейчас откроют сезон охоты.
Словно в подтверждение его слов, издалека донесся слитный гул первого залпа англичан. С расстояния в сто кабельтовых они открыли огонь по концевому кораблю немецкого строя. Теперь стоящие на мостике офицеры превратились в слух и зрение, пытаясь понять, что на самом деле происходит впереди…
Первый залп англичан упал недолетом, подняв колонны воды. Но по мере приближения снаряды ложились все ближе и ближе к немецким крейсерам. Хуже всего приходилось «Блюхеру». Этот так называемый тяжелый крейсер, жертва ошибки германской разведки, недооценившей вооружение линейных крейсеров Британии, имел слишком слабое вооружение из двухсотдесятимиллиметровых орудий и всего лишь стовосьмидесятимиллиметровый броневой пояс. Адмирал Хиппер заранее поставил его в хвосте колонны, готовый отдать «на съедение» англичанам, чтобы спасти свои, более ценные в боевом отношении, крейсера. И этот момент наступил. На подходе британцы засыпали «Блюхер» тяжелыми «чемоданами». Немцы отвечали. Но уже спустя четверть часа первый снаряд попал в «Блюхер». На мостике «Саутгемптона» заметили, как немецкий корабль резко осел на корму, теряя ход.
- Поддержим атаку на концевой корабль! – приказал Гуденаф и крейсера его отряда прибавили ход, старясь поставить немецкий крейсер «в два огня».
- Смотрите, как чудесно выглядят линейные крейсера! - заметил штурман, романтично настроенный шотландец, показывая на выплевывающие каждую минуту языки пламени и коричневого дыма «кошки» и далекие вспышки ответных вражеских залпов. Картина была действительно великолепная. Недолеты поднимали высокие колонны белых брызг. Зато попавшие снаряды не поднимали всплесков, лишь яркая вспышка и облако черного дыма отмечали места попадания.
- И мы тоже не хуже, - проворчал себе под нос Патрик, прежде чем отдать очередную команду. Несмотря на повреждения, германский крейсер был еще вполне боеспособен и встретил подошедших англичан ливнем огня. И тут же получил еще одно попадание от кого-то из «кошек». Крейсер дернулся и через несколько секунд из его средних башен вырвались потоки огня. Еще через пару мгновений полыхала уже вся средняя часть корабля. Скорость крейсера упала и теперь он начал резко отставать от основных сил немцев.
- Все, мы его достали, - заметил Гуденаф, опуская бинокль.
Адмирал Хиппер, однако, к этому моменту правильно оценил обстановку. Соотношение сил вполне позволяло бороться на равных, а потому он не собирался безропотно жертвовать «Блюхером». К тому же он знал, что на помощь ему идёт весь Флот Открытого моря. Хиппер поднял сигнал «Снизить ход до пятнадцати узлов», чтобы дать возможность своему повреждённому кораблю укрыться от вражеского огня за нестреляющими бортами германских линейных крейсеров. Выход «Блюхера» из боевой линии ненамного её ослаблял, в ней все равно оставалось три корабля против трёх британских. А чтобы отогнать от поврежденного «Блюхера» британские легкие крейсера, Хиппер отправил в атаку на них свои легкие крейсера и эсминцы.
Тем временем англичане, выходя на параллельный курс с германским отрядом, последовательно переносили огонь на остальные корабли отряда Хиппера. Германцы отвечали, причем головной «Лайон» попадал под обстрел всех линейных крейсеров германцев. Первое попадание последовало незамедлительно, хотя и не причинило серьезного ущерба. Зато второе стало роковым – двухсотвосьмидесятимиллиметровый снаряд пробил шахту погреба противоминных орудий. Взрыв последовал моментально. «Лайон» рыскнул в сторону и, охваченный пламенем, стал терять ход. Получив еще одно попадание, горящий крейсер вышел из строя. Тотчас же к нему устремились британские эсминцы, прикрывая от возможных атак и для того, чтобы снять адмирала Битти.
Тем временем «Саутгемптон» и его мателоты перестреливались с легкими немецкими крейсерами, поддерживаемыми редким огнем поврежденного «Блюхера». И опять превосходство в артиллерии давало англичанам преимущество. Временно вышел из боя «Штральзунд», потерял часть артиллерии «Кольберг». Казалось, еще немного…
И в этот момент все находившиеся на мостике, затаив дыхание и забыв об артиллерийской дуэли, обернулись в сторону главной боевой линии. Там из обеих кормовых башен «Зейдлица» с грохотом выметнулся огромный сноп пламени и валил густой дым.
- Они попали в ад! – патетически воскликнул все тот же штурман. Но как оказалось, поторопился. Несмотря на дым, немецкий крейсер держался в строю и стрелял как бы ни чаще, чем раньше. Уцелевшие башни почти ежесекундно выбрасывали языки пламени и окутывались беловатым дымком сгоревшего пороха. Ответ германцев тоже не заставил себя ждать. Под невольно вырвавшийся у всех видевших вскрик на силуэте «Куин Мери» появились сразу три яркие вспышки, из ее корпуса вырвалось яркое, ярче пробивавшихся сквозь тучи солнечных лучей, пламя. Еще несколько едва заметных попаданий... Корабль окутался облаком дыма. В воздухе мелькнули какие-то обломки и спустя несколько мгновений лишь едва различимая в бинокль торчащая из воды корма со все еще вращающимися винтами напоминала о былом величественном гиганте. Офицеры на мостике «Саутгемптона» молчали, зрелище мгновенной гибели огромного корабля потрясло всех. Но бой продолжался, и думать о погибших было некогда.
– Неладно что-то с нашими проклятыми «кошками», – единственное замечание, которое позволил себе Гуденаф, негромко, но так, что его услышал О’Брайен. И словно накаркал. Догнавший своих коллег «Нью Зиленд», перестреливавшийся с «Фон дер Танном», внезапно взорвался и столь же быстро исчез с поверхности моря. Положение англичан становилось скверным. На «Саутгемптоне» возник первый пожар. Рядом уже рвануло несколько крупнокалиберных «чемоданов». В линии из тяжелых кораблей остался один «Тайгер», чудом пока не получивший ни одного серьезного попадания. Казалось, англичанам пора уходить…
Одако из тумана наконец-то появились дредноуты вице-адмирала Уоррендера, опоясанные вспышками выстрелов. Вокруг «Блюхера» море вскипело от разрывов падающих трехсотсорокатрехмиллиметровых снарядов. Немцы, получив такой убедительный сигнал, как-то неожиданно слаженно сделали поворот «все вдруг». И резко увеличили скорость, отрываясь от появившихся линкоров и крейсеров Гуденафа. Один поврежденный «Блюхер», отставая все больше, остался на растерзание британским кораблям.
- Добиваем подранка! – голос коммодора дрожал от еле сдерживаемого охотничьего азарта. Несмотря на непотушенный пожар и потерю пары орудий, «Саутгемптон» вполне мог участвовать в бою. Зато догнать немцев – вряд ли. Впрочем, несмотря на отдельные полосы тумана, море было сравнительно спокойным, и немецкие крейсера могли в полной мере использовать все свое преимущество в скорости.
Горящий «Блюхер» доживал последние минуты – линкоры Уоррендера и крейсера Гуденафа расстреливали его из всех стволов. Показывая удивительную живучесть, он продолжал держаться на плаву, отстреливаясь из всех уцелевших орудий. И внезапно один из его стопятидесятимиллиметровых снарядов попал в эскадренный миноносец «Шарк», шедший в торпедную атаку. Эсминец зарылся носом в волну. И исчез с поверхности моря в оглушительной вспышке взрыва собственных торпедных аппаратов. Но два других эсминца Гуденафа выпустили торпеды, одна из которых попала в крейсер под носовой башней, а вторая в кормовое машинное отделение.
Крейсер был обречен. Получив кроме торпед, не менее пятидесяти попаданий снарядами, он вдруг перевернулся и затонул.
Линкоры Уоррендера тотчас устремились вслед набирающим скорость крейсерам Хиппера, стараясь накрыть их огнем. Получил еще одно попадание, хорошо только, что на излете, «Зейдлиц». Сбавил скорость после пары близких разрывов за кормой «Фон дер Танн». Легкие крейсера и эсминцы уже готовились к самоубийственной атаке. Казалось, Нептуну мало уже полученной жертвы – «Блюхера», и отряд Хиппера тоже обречен. Но только казалось. Потому что…
Линкоры Флота Открытого Моря шли на максимально возможной скорости, бросив отстающие броненосцы, подстегнутые только что полученным сообщением о появлении нескольких линкоров. Нескольких, а не всего Гранд-Флита! Заветное желание германских адмиралов исполнилось, можно было почти безнаказанно уничтожить часть британских сил. И только лишь один Ингеноль хмурился, не в силах решить, что же делать дальше. Он бы давно приказал повернуть назад, избегая риска, но командовавший третьей эскадрой Шеер, словно чувствуя настроение командующего флотом, передал недавно о поломке радио на корабле и теперь мчался вперед, не обращая внимания на флажные сигналы. Ингеноль уже составлял мысленно рапорт в морскую канцелярию Его Величества, когда флот выскочил из очередной полосы тумана прямо на ведущую огонь по кораблям Хиппера английскую эскадру. И все тот же упрямый Рейнхард немедленно открыл огонь.
Теперь в тяжелое положение попали линейные силы англичан. Эскадра Уоррендера оказалась между линейными крейсерами Хиппера и линкорами всего Хохзеефлота . Британские линкоры торопливо разворачивали башни на левый борт. Германские дредноуты были гораздо опаснее, чем потрепанные линейные крейсера. От единственного уцелевшего и почти неповрежденного крейсера Битти толку фактически не было, его легко сдерживал даже поврежденный «Зейдлиц», а вслед за первыми немецкими линкорами появлялись все новые и новые. Уоррендер хорошо понимал, что бой со всем немецким флотом кончится для него печально. Оставалось только бегство. И адмирал приказал отступать. Но тут сыграли роковую роль тактические взгляды английского флота. Считалось, что в бою эскадра не сможет осуществить поворот кораблями «все вдруг», так как это приведет к нарушению строя и потере управления. А следовательно – к разгрому. Поэтому линкоры Уоррендера начали осуществлять последовательный поворот. При котором все корабли проходят через одну и ту же точку разворота. Шеер сразу же понял замысел британца и приказал немедленно поднять на идущем головным флагмане эскадры флажный сигнал «Бить в точку поворота!», тотчас отрепетованный мателотами. Ходили упорные слухи, что Рейнхард Шеер при этом сказал, негромко, но так, что его слышал весь мостик: «Этот трусливый старый колпак упустит верную победу, если его не подстегнуть. Армия возьмет Париж, а мы будем бесславно болтаться в море? Открыть огонь!» Ингеноль, получив сигнал, мысленно чертыхаясь, продублировал приказ своего слишком резвого подчиненного. Впрочем, спустя несколько минут он забыл о своей злости.
Дредноуты германцев били и били в одну точку, словно стараясь взбить в этом месте моря коктейль. И попадали. Потому что англичане сами подставлялись под огонь. Ответный огонь англичан был неточным, стрелять на развороте, с постоянно меняющейся дальностью до цели, прицельно практически невозможно. В результате англичане добились всего одного попадания в линкор «Кайзерин». Огромный «чемодан» рванул прямо на броне боевой рубки, убив и контузив всех находящихся внутри. Но линкор, рыскнув на курсе, не вышел из строя, продолжая отвечать из всех орудий, пусть и с меньшим темпом.
Зато англичанам приходилось намного хуже. Бой фактически был проигран меньше, чем за полчаса. Избиваемые снарядами английские дредноуты с трудом ложились на обратный курс. «Орион», получивший несколько попаданий, взорвался и затонул, точно также как до того - невезучие «кошки» Битти. «Кинг Джордж V» горел, над «Аяксом» небо было черно от дыма, в котором то и дело блестели вспышки очередных попаданий. Поврежденный несколькими снарядами «Центурион» продолжал отстреливаться из уцелевших орудий. «Монарх» стрелял по врагу всего лишь одной кормовой башней, носовую часть линкора застилал густой черный дым. А концевой «Конкерор» был вообще неразличим среди окружающих его водяных столбов, поднятых взрывами германских снарядов, и только поднимающийся дым от пожара помогал его заметить. Пока не получил серьезных повреждений и мог держать полный ход и драться в полную силу лишь флагман Уоррендера, поскольку пожар еще не достиг опасных мест линкора. Но традиции флота и надежда на помощь остальных эскадр Гранд Флита заставляли держаться до конца, прикрывая израненных товарищей.
«Саутгемптон» вместе с остальными легкими крейсерами, уцелевшим «Тайгером» и несколькими эсминцами пытались отвлечь германские линейные крейсера от обстрела эскадры Уоррендера. Пока им это удавалось. Но на мостике крейсера радостное настроение уже сменилось деловито-отчаянным состоянием людей, знающих, что впереди ждет практически гарантированная смерть. Любое свободное мгновение стоящие на мостике офицеры переводили взгляд на отчаянно отстреливающиеся «орионы». Драма, разворачивающаяся прямо на их глазах, только начиналась…
«Конкерор», все больше отставая от остальных кораблей, пылал, как казалось наблюдателям, от носа до кормы. Надо признать, несколько раз на мостике раздавались и радостные крики, когда тот, или иной немецкий корабль вдруг начинал дымить и выходил из строя. Но конструктивно немецкие линкоры, при постройке которых особое внимание уделялось защищенности и непотопляемости, оказались намного крепче английских. Да и численное преимущество германского флота было слишком большим. Они могли себе позволить выводить поврежденные корабли для ремонта и снова возвращать их в строй. Бой не прекращался и на секунду, смещаясь к западу. Поэтому около семнадцати часов сражающиеся неожиданно наткнулись на поврежденный «Лайон». Не успевший уйти далеко крейсер получил еще несколько тяжелых взрывающихся «подарков» от проходящих мимо линейных крейсеров Хиппера и затонул.
Потрепанная огнем противника, эскадра Уоррендера медленно отходила к родным берегам. Из-за повреждений скорость эскадры снизилась настолько, что даже устаревшие броненосцы Хохзеефлотте догнали дредноуты и встали в боевую линию, добавив свой огонь к залпам дредноутов. И их огонь был не менее эффективен. Получив в течение получаса не менее десятка попаданий двухсотвосьмидесятимиллиметровых снарядов, объятый пламенем, «Конкерор» неожиданно завалился набок, показал облепленное ракушками дно, на которое лезли успевшие спастись люди и столь же внезапно затонул, словно втянутый под воду невидимой рукой.
Преследование англичан продолжалось, но день чудес, а вернее наступающий уже вечер, принес еще один сюрприз. На преследующих поврежденные линкоры Уоррендера кораблях Хохзеефлотте наблюдатели обнаружили выплывающие из очередной полосы тумана колонны английских линкоров.
По какому-то капризу судьбы передовой крейсерский дозор из-за штурманских ошибок оказался сбоку от места назревающего столкновения…

Отредактировано Логинов (20-10-2016 16:13:21)

Марш вперед, труба зовет, черные гусары!
(Песня 5-го гусарского Александрийского Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка.)

Иль отравил твой мозг несчастный
Грядущих войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле ненастной
Земле несущий динамит?
А. Блок «Авиатор»

(Примечание - Раевский Александр Евгеньевич (1887—1937) — русский лётчик, прапорщик. В нашей реальности - окончил во Франции лётную школу Блерио (1911). Затем работал лётчиком-инструктором в школе пилотов Всероссийского аэроклуба; совершал показательные полёты во многих городах России и занимался фотографией в части её применения в авиационном деле. В период Первой мировой войны руководил подготовкой лётчиков в Севастопольской военной авиационной школе (Кача); участвовал в боевых действиях, с 1917 командир десятого авиационного отряда.)

- Как наш «летучий конь»? – Александр Раевский , бывший инструктор авиашколы Императорского Всероссийского аэроклуба, попал в первый корпусной авиаотряд добровольцем. Но так как он в свое время сдал экзамен на первый офицерский чин, то сейчас щеголял новенькими погонами прапорщика, что ничуть не сказалось на его отношениях с мотористом, хотя некоторые из офицеров отряда и косились на слишком вежливо обращающегося с «серыми шинелями» бывшего «вольнопера». Но помалкивали, помня о хорошем отношении к «мальчишке» (при том, что Александру исполнилось тридцать четыре года) командира авиаотряда капитана Рохмистрова.
- Как часы, вашбродь. Проверен, налажен, заправлен. Можно лететь куда угодно, – доложил Максим Максимыч, опытный пожилой моторист, в свое время работавший с самим Уточкиным.
- Команда будет, и полетим, - ответил Александр, непроизвольно оглянувшись в сторону «штабной» палатки. Верный своей привычке, он обошел вокруг аппарата, попробовал рукой упругость расчалок, крепление рулей, осмотрел шасси. Неторопливо забравшись в кабину, проверил управление, работу немногочисленных приборов. Из палатки вышли командир отряда и прикомандированный наблюдатель, генерального штаба штабс-ротмистр Михеев.
- Вот сейчас точно полетим, - заметил Александр. Поздоровавшись с подошедшими, он дождался, пока Михеев заберется в кабину, после чего поднял руку. Знакомые команды:
- Контакт!
- Есть контакт!
Сразу заработал и ровно зарокотал прогретый мотор. Рука летчика поднялась второй раз, аэроплан отрулил от стоянки и, разбежавшись по еще зеленой, но кое-где уже начавшей жухнуть траве, ушел в полет, провожаемый взглядами всех присутствовавших на поле.
На крейсерской скорости аэроплан неторопливо летел к позициям противника. Внизу проплывали болотистые леса, участки песчаной земли, редкие поля и деревни. Рёв мотора и поток воздуха, бьющий в лицо, не дает возможности разговаривать. Александр, привычно парируя рулями порывы ветра, вспоминает. Поистине, нет лучше времени для того чтобы вспомнить былое. Былое и думы, как говорится. И полет, это сказочное ощущение птицы, парящей в небе…
Получив в школе Блерио «бреве » за номером пятьсот тридцать девять, Александр возвратился в Петербург и стал инструктором аэроклуба. Свое вступление в должность он отметил очень смелым по тем временам перелетом из столицы в Царское Село с пассажиром. «Перелет над морем был прямо фантастичен», - записал тогда Алексей. Обратно в Петербург он прилетел с другим пассажиром, его будущим учеником. После этого было несколько лет работы в авиашколе, выпущенные им ученики… А потом – возвращение во Францию, на этот раз в школу высшего пилотажа. Вернувшись, он на очередной авиационной неделе получил первый приз. Одну из мертвых петель он сумел выполнить на высоте всего сорок метров, после чего удостоился похвалы первого российского летчика Ефимова и главного приза «за фигурные полеты». Жизнь входила в спокойную, размеренную колею, если так можно выразиться про полную риска жизнь летчика, и все прервала война. Привело же его в армию сочувствие к братьям-славянам. Огромная австрийская империя, словно шпана с Хитрова рынка, давила на маленькую славянскую страну, пользуясь моментом и явно стремясь проглотить ее. Так же как она перед этим захватила и аннексировала Боснию и Герцеговину. И ее в этом активно поддерживали германцы. Которые в конце концов объявили России, пытавшейся защитить сербов, войну. Первыми объявили, даже не пытаясь найти мирное решение вопроса. А еще поразили Александра в самое сердце слова слова манифеста «чтобы в этот год страшного испытания внутренние споры были забыты, чтобы союз царя с народом укрепился и чтобы вся Россия, объединившись, отразила преступное наступление врага»…
Наблюдатель тронул Александра за плечо и передал записку. Пора ложиться на новый курс. Ревя мотором, аэроплан плавно повернул вправо. Вот, наконец, и противник! Над окопами появились стволы винтовок, в одном месте фонтанчик пламени выдал позицию стреляющего по русскому аэроплану пулемета. Пришлось активно виражить, но все равно в крыле появилось несколько дырок. Не страшно, хотя и неприятно. Раевский переложил руль в набор высоты, одновременно оглядываясь по сторонам. Немцы уже несколько раз обстреливали наши аэропланы из противодирижабельных орудий. Попасть в облако шрапнели – и можно не вернуться домой. Хрупкой конструкции из дерева и полотна хватит нескольких пуль. Но к тайной радости  Александра, разрывов шрапнели не видно. Наблюдатель хлопает по его плечу. Сейчас надо строго выдерживать курс, скорость и высоту полета, пока Михеев фотографирует позиции противника. Неслышно в рокоте мотора щелкает  фотоаппарат, Михаил меняет одну кассету за другой. Но летчику, естественно, не до того, чтобы следить за работой летнаба. Раевский занят по самые уши, непрерывно парируя порывы ветра и воздушные ямы, стараясь пилотировать мягко, не мешая важнейшему занятию соратника. Получились снимки или нет, можно будет узнать только после проявки, вернувшись из полета. И любой резкий вираж может испортить фото. А переснять уже будет невозможно. Наконец штабс-ротмистр дважды ударил его по плечу. Пора возвращаться. Разворот на новый курс. И снова с кажущейся неторопливостью парит в воздухе аэроплан. Только взгляд вниз, где убегают вдаль леса, помогает понять, как быстро он летит. Впереди уже засверкала полоска реки, когда Александр заметил летевший пересекающимся курсом аэроплан. Качнул крылом, привлекая внимание наблюдателя. Тот успокаивающе хлопнул по плечу. Тоже заметил. Сблизились быстро. Еще до того, как приблизились на дальность выстрела, стало понятно, что это германский «Таубе». Летел, как видно, на разведку, а наткнулся на русских.
Сблизились. Перекрывая шум мотора, раздалась короткая очередь – Михеев имел при себе, кроме штатного нагана, ружье-пулемет «Мадсен». Германец такого не ожидал и попытался ускользнуть. Началось самое любимое занятие Александра – танец в воздухе. Его «ньюпор» по скорости превосходил эту модель «таубе» и, пользуясь этим, Раевский отжимал противника в сторону русских позиций, заставляя опускаться все ниже. Германцы пытались отстреливаться, но их пистолеты Маузера не добивали до русского аэроплана. Зато очереди Михеева ложились буквально рядышком с врагами. «Таубе» приходилось усиленно маневрировать, уклоняясь от летящих в него пуль. Внезапно Михеев несколько раз ударил по плечу. Александр, увлекшийся было погоней, опомнился и резко свернул в сторону. Так резко, что вся конструкция самолета словно застонала. Германские авиаторы обрадоваться прекращению погони не успели. Стоявшая на полуоткрытой позиции батарея трехдюймовок дала залп шрапнелью на предельных углах возвышения. В небе вспухло восемь облачков, затем еще восемь и перешедший в пике «таубе» врезался в землю прямо неподалеку от русских окопов. Делая круг в стороне от батареи, чтобы не попасть под обстрел, Александр не удержался и посмотрел на место падения германцев. Заметил, как к нему бегут из окопов пехотинцы, помахал крыльями и развернулся в сторону аэродрома. Батарея больше не стреляла.
На летном поле их уже ждали. Чуть ли не весь отряд сбежался, встречая возвращающийся с разведки аппарат. Раевский и Михеев выбрались из аэроплана, прямо в объятия встречающих. Но вот они расступились и к разведчикам подошел Рохмистров. Капитан крепко пожал руку каждому.
– Только что телефонировали из штаба корпуса: германский аэроплан сгорел, оба летуна погибли! Велено вас и артиллеристов представить к наградам. Поздравляю, господа!
Михеев отправился в «штабную палатку», доложить о проведенной разведке по телефону, а заодно сдать пластинки в для проявки.
Александр, побеседовав с механиком о поведении аппарата в полете и необходимых проверках и регулировках, отправился перекусить, а заодно и отдохнуть. Поесть он успел, а вот отдохнуть – нет. Прибежавший посыльный сообщил, что его вызывают к командиру. Едва войдя в «штабную палатку», Александр заметил по расстроенному лицу командира, что дело неладно.
- Вот, Александр Евгеньевич, забирают вас, - протягивая бланк телефонограммы, огорченно заметил Рохмистров. – Очень жаль, очень. Сжились мы с вами… да и нехватка летунов… да-с…
- Что поделаешь, Николай Иванович, - ответил Александр, - человек предполагает, а начальство, как известно, располагает. Прикажите убыть немедленно по получении расчета? – спросил он, заметив, что капитан мнется, словно хочет сказать что-то еще.
- Понимаете, Александр, в отряд поступил пакет, который надо срочно доставить в расположение пятого гусарского полка. Они рейдируют где-то в этом районе, - капитан отодвинул бумаги с лежащей на столе карты и показал на участок, лежащий на пределе дальности полета аэроплана.
- Но… - возразить Александр не успел.
- Понимаю, что вы хотите сказать. На новый Дукс-Фарман мотористы установили дополнительный бак. Естественно, лететь можно только одному пилоту. Да и летные качества аэроплана изменились, поэтому нужен очень опытный человек. Возьметесь?
- Так точно, ваше благородие, - вытянувшись, по-уставному ответил Раевский.
Рохмистров поморщился.
– Не стоит так, Александр. Мне действительно некого послать. Не этого же мальчишку, поручика Бжесского. Самомнения много, а летун из него так себе. Пакет же необходимо доставить любой ценой. И еще – в случае каких-либо происшествий пакет никоим образом не должен попасть к германцам. Вы меня поняли?
- Да, Николай Иванович. Выполню всенепременно.
- Тогда идите отдохните и… С Богом! – попрощался Рохмистров.
Перегруженный Дукс, и в обычном своем состоянии не отличающийся особой летучестью, казалось, разбегался по полю бесконечно долго. С трудом оторвавшись от земли, он с еще большей неохотой начал набирать высоту. Причем почему-то пытался свалиться на левую плоскость, что приходилось постоянно парировать ручкой. Ругаясь про себя, Александр уже подумал, что придется возвращаться, как вдруг случилось чудо – самолет сам по себе выровнялся и дальше летел ровно, словно не пытался парой мгновений раньше оказаться на земле. Раевский вновь помянул малый боцманский загиб, на сей раз облегченно и начал снова набирать высоту. Предстояло преодолеть несколько сотен верст территории, на которой с равным успехом могли встретиться и русские, и германские разъезды. Оставалось только молиться святому Илье, чтобы мотор не сдал, а главное сил и бензина хватило на весь полет. На втором часу полета Александр злобно завидовал летчикам, которые должны были получить новейшие аппараты Сикорского. На «Илье Муромце», как ему было известно, летчик сидел в комфортабельном кресле и крутил удобный штурвал, а сам аэроплан был сконструирован так, что усилия на рулях были минимальны. Ему же приходилось то и дело парировать то порывы ветра, то воздушные ямы, на которые самолет реагировал с чуткостью бегущего по камням босоного ребенка. Про пятую точку организма, которая уже с полчаса вопияла об испытываемом дискомфорте, Александр старался вообще не думать. Что было совершенно бесполезно. Попробовать не думать о белой обезьяне, вспомнилась шутка, бродившая в кружке Бадмаева, который он посетил в столице несколько раз в давно прошедшие мирные времена. На фоне всех этих неприятностей попытки нескольких встретившихся конных разъездов обстрелять его аэроплан, воспринимались как неприятное, но ненадолго отвлекающее приключение. Но когда он долетел до нужного квадрата, воспоминания об этих случаях заставляли нервничать. Руки дрожали от усталости и переживаний, заставляя аэроплан выписывать в воздухе странные фигуры, когда наконец он увидел около одной из деревень разъезд кавалеристов в хорошо различимых даже с высоты фуражках и синих шароварах.
Кавалеристы, едва удерживая испугавшихся внезапно налетевшей с неба неведомой опасности коней, даже не успели схватиться за карабины. Треща мотором и подскакивая на кочках, незаметных сверху, самолет пробежался и застыл, словно усталая птица, наконец добравшаяся до земли. С трудом двигая руками и ногами, к которым словно привязали гири, Раевский с трудом вылез из аппарата и встал, дожидаясь, пока совладавшие с конями кавалеристы приблизятся к месту посадки.
Подъехавшие конники, замерев напротив стоящего у аэроплана Александра, держали его под прицелом. Один из них, корнет, судя по погонам, приблизился почти вплотную, так что лошадиная голова оказалась почти в паре-тройке дюймов от головы Раевского, и спросил:
- С кем имею честь?
- Прапорщик Раевский, господин корнет. Мне нужно попасть в расположение пятого гусарского.
- Корнет Ушаков . Поздравляю вас, господин прапорщик, вы попали куда хотели. К добру ли только? Ефрейтор Береговой !
- Я! – стоявший чуть в стороне молодой
- Скачите в штаб, предупредите господина барона, что к нам с неба прибыл посланец от командования. Вы ведь к нам не просто так залетели, не так ли, господин Раевский?
- Так точно, господин корнет. У меня пакет для вашего командования.
- Прошу вас, давайте без чинов. Меня Константином Петровичем зовут.
- Благодарю вас, господин корнет. Александр Евгеньевич, к вашим услугам.
- Очень приятно. Устали, Александр Евгеньевич? На лошади удержитесь? – дождавшись утвердительного кивка Раевского, корнет повернулся к своим подчиненным. – Осипов, Радько! Останетесь охранять аэроплан! Да смотрите, чтоб ничего не пропало. Осипов, коня отдашь господину добровольцу. И не волнуйся, после назад получишь. Садитесь на осиповского коня, да поедем с Богом. Поторопимся, пока начальники соизволят решение принять.
Удивленный столь якобинскими речами молодого офицера, Раевский тем не менее безропотно вскарабкался (именно вскарабкался, сил вскочить по нормальному после изматывающего перелета уже не хватало) в седло и разъезд неторопливо отправился к деревеньке. По дороге Александр узнал от разговорчивого корнета, что гусары, как оказалось, оторвались от основных сил и сейчас сидят фактически в мешке.
- Ничего не знаем, ни кто сбоку, ни кто сзади. Хорошо, что вы прилетели, господин прапорщик, - крепкий, несмотря на возраст, подвижный полковник, с орденами Святого Станислава и Святой Анны второй степени на мундире, был весьма и весьма доволен полученным от Раевского сведениям. – Признателен вам за столь выручивший нас полет. Полагаю, что по воздуху столь долго путешествовать не легче, чем на коне? – очевидно заметив усталый внешний вид собеседника, любезно осведомился он и тотчас вызвал адъютанта.
Отведенный в ближайшую хату, Александр поел принесенный архимедом адъютанта (так в кавалерийских полках называли денщиков) вкусный и обильный обед. И собирался уже отправиться узнать, как обстоят дела с его самолетом, когда вошедший знакомый корнет передал, что аппарат аккуратно подкатили к околице деревни, рядом выставили пост.
- Поэтому, Александр Евгеньевич, можете спокойно отдохнуть, ничего с вашей «птичкой» не случится. Кстати, у меня во взводе есть гусар, который у Сикорского механиком работал. Если не возражаете, он пока ваш аэроплан посмотрит.
- У Сикорского? Тогда конечно. Пусть посмотрит. Только осторожно, аэроплан не серийный, с изменениями… - уже засыпая, согласился Раевский.
Проснулся он сам, но не от того, что выспался, а от взрыва где-то неподалеку. В хату вбежал Ушаков, увидев готового ко всему Раевского, одобрительно осклабился и крикнул, стараясь перекричать еще один раздавшийся неподалеку взрыв:
- Германцы обстреливают. Похоже, окружили нас окончательно и бесповоротно.
- Как аппарат? – как и любого летчика, Раевского в первую очередь интересовало состояние его самолета.
- Увы, Александр Евгеньевич, аэроплан ваш немцы повредили. Боюсь, полететь на нем будет невозможно никоим образом, - довел до собеседника сложившуюся ситуацию корнет.
Оба они тем временем выбежали на улицу. Обстрел прекратился, а прямо посреди улицы торчало из земли несколько неразорвавшихся снарядов. С усмешкой показав на них, Ушаков крикнул:
- Однако и немецкие заводы подчас работают скверно!
Раевский, больше озабоченный состоянием своего самолета, на ходу лишь вежливо кивнул в ответ. Укрывшись за ближайшими деревьями, оставленные у самолета гусары печально обсуждали, что же будет дальше. Заметив подъехавших, они сообщили, что в аппарат попало множество шрапнельных пуль и один неразорвавшийся снаряд. То, что аэроплан поврежден было не только видно, но чувствовалось по доносившемуся резкому запаху бензина. Приглядевшись, Александр заметил лужицу под крылом.
- А запах давно стоит? – спросил он.
- Так что, вашбродь, наприклад, как он шрапнелью вдарил, - ответил один из кавалеристов.
- Да, тут ничего не поделаешь, - с горечью признал Раевский. – Остается только сжечь, чтобы германцам не достался…
Подожгли, несмотря на то, что Александру было жалко терять такую машину. Проследив несколько минут за горящим аппаратом, они поспешили присоединиться к отступающим кавалеристам. Сначала к арьергарду, а потом догнали и основную колонну полка. Отступали гусары в полном порядке. Германская артиллерия не догадалась перенести огонь на дорогу, продолжая обстреливать уже покинутую деревню. Поэтому ехали спокойно, даже с шутками. Как пояснил Александру корнет, в их полку так было принято.
- Мы же «черные» или «бессмертные гусары»! Вот и приходится соответствовать, - на скаку Ушаков разговаривал так спокойно, словно сидел не в седле, а в кресле салона какой-нибудь «мадам Шерер».
- Вы что заканчивали, Константин Петрович?
- Интересуетесь? Пажеский корпус, Александр Евгеньевич, всего лишь.
- С тех пор как юнкерские шпоры, надели жалкие пажи, пропала лихость нашей школы, - пошутил Раевский, вызвав искренний смех Константина.
- Неужели вы из николаевцев?
- Сам нет, но знакомых было много. Завидовали они вам по-черному…
Тут их разговор прервала команда: «Песню!» и громкая песня, начатая запевалой и подхваченная почти тысячей глоток:
- Кто не знал, не видал
Подвигов заветных,
Кто не знал, не слыхал
Про гусар бессмертных!
Марш вперёд!
Труба зовёт,
Чёрные гусары,
Марш вперёд!
Смерть наш ждёт,
Наливайте чары!
Вслушиваясь в пение, Раевский не забывал рассматривать местность, по которой двигались войска. Южная Польша, по мнению одного из знаменитых российских поэтов - одно из красивейших мест России. И Александр успел вдоволь налюбоваться ею, еще не зная, что видит эти места первый и последний раз. Немцы не появлялись, полк шел хорошо, бодрой рысью и к вечеру оказался в районе расположения нашей пехоты.
- Вышли благополучно, - заметил Ушаков. – Жаль только, без всяких приключений. Вы теперь в штаб корпуса направитесь? – между ними установились уже вполне дружеские отношения и Раевский успел сообщить ему, что отозван с фронта.
- Нет, сначала в отряд за вещами, а потом куда начальство пошлет.
- Жаль. Могли бы вместе поехать, меня в командир в штаб посылает.
- Очень жаль, но увы. Я и так у вас задержался.
Попрощались они тепло, но обоим казалось, что эта встреча – первая и последняя.
В родной прежде авиаотряд Раевскому пришлось добираться со множеством пересадок. Сначала на телеге, едущей по какой-то хозяйственной надобности из полка в тыл, потом на местном поезде, весьма разбитом, с вагончиками только третьего класса, набитыми беженцами, солдатами, офицерами. А потом – на моторе (автомобиль) штаба армии.
Вот наконец и родной, до боли знакомый аэродром.
Палатки, большие и поменьше, служащие жилыми помещениями, складами, ангарами и мастерскими, пара стоящих под открытым небом аэропланов и суетящиеся около них мотористы. И, наконец, сам капитан Рохмистров. Пока он разговаривал с офицером штаба, Александр успел наскоро переговорить со знакомыми и узнать несколько любопытных новостей. Но скоро и Рохмистров освободился. Приветствие, четкий доклад Раевского, ответное предложение пройти в палатку…
- Слава Богу, вовремя вы прибыли, Александр Евгеньевич. Мне уже попало за то, что вас в столь опасный полет отправил.
- Извините, Николай Иванович. Не вы отправили, а я вызвался, - строптиво ответил Раевский.
- Это частности, А Александр Евгеньевич. За все в отряде отвечаю я. Посему берите ваши вещи, с посланцем из штаба я договорился, поедете на моторе.
- Благодарю, господин капитан.
- Не за что, Александр Евгеньевич. И поверьте, не я виноват, что вы покидаете отряд накануне нового наступления. Будь моя воля, вы бы остались здесь. Но, - капитан развел руками, - приказ есть приказ. Так что командуйте школой, учите летунов поосновательнее. Успехов вам.
- Какой школой? – изумился Раевский.
- А вы и не знали? - Рохмистров сделал вид, что только что припомнил, из-за чего весь сыр-бор. - Поздравляю вас начальником Севастопольской военной авиационной школы. Жаль, что отметить ваше повышение мы уже не успеваем. Но еще раз желаю вам успехов и всего наилучшего.
Раевский от неожиданности даже не нашелся, что сказать в ответ. Но время поджимало, поэтому тепло попрощавшись с командиром, а затем с пришедшими его проводить сослуживцами, Александр сел в машину. Через несколько часов и несколько килограммов проглоченной на плохих дорогах пыли он был уже на вокзале. Потом почти двенадцать часов в местном поезде, идущем до Варшавы, опять беспорядочно собранном из разноцветных вагонов, с перемешавшимися вместе пассажирами первого, второго и третьего классов. Александру невольно вспоминалось услышанные недавно bon mot (остроумное выражение, анекдот) о железных дорогах: «На перроне германского вокзала дежурный объявляет о предстоящем прибытии поезда. Взволнованные пассажиры спрашивают. – А вы уверены, что состав прибудет вовремя? – Снисходительно улыбнувшись, железнодорожник отвечает. - Конечно, майне херрен, война же. – И поезд приходит минута в минуту… На российском вокзале уставшие от ожидания пассажиры спрашивают кондуктора, когда же придет наконец поезд. В ответ он разводит руками. – Не могу знать. Господа. Война же. – И поезд приходит тогда, когда его уже никто не ждет».
Но зато, словно в компенсацию за предыдущие мучения, в Варшаве ждать не пришлось совершенно. Едва приехав, Раевский сразу же взял билет на экспресс Варшава-Москва до Минска. И тут же сел в вагон.
Состав ничем не отличался от довоенного. Вежливый проводник предложил чаю и бисквиты, а потом, шепотом, и шустовский финь-шампань. Заметив удивленный взгляд прапорщика, тотчас добавил, что подаст в чайничке, так что никто, кроме «их благородия» и знать не будет. Подумав, Раевский согласился. И не прогадал. Довоенной выделки финь-шампань был чудо как хорош на вкус, особенно с принесенными тем же проводником бутербродами. Поэтому встретил своего попутчика Александр в весьма благодушном настроении. Да и внешне, невысокий, чуть полноватый господин в пенсне, с простым лицом человека интеллигентной профессии, располагал к себе с первого взгляда. Поздоровавшись, он представился Коротиным Юрием Васильевичем, инспектором народных училищ.
- Еду в Москву, на новое место. Ввиду войны все мои училища позакрывались, ученики кто куда разошлись или эвакуировались, а учителя и я вынуждены были на другие должности уйти. Ну, а все кто помоложе в армии, конечно, - пояснил он. – А вы, Александр Евгеньевич, тоже до Москвы?
- Увы, нет, Юрий Васильевич, только до Минска. Так что поутру расстанемся. Посему предлагаю, - Александр разлил остатки шустовского коньяка по стаканам, - за знакомство.
- Вы знаете, не откажусь, - улыбнулся Юрий, - с приятным человеком отчего ж не выпить «чаю».
Выпили, закусили, чем Бог послал, а точнее что проводник достал, и разговорились под стук вагонных колес, попивая принесенный все тем же проводником настоящий чай.
- Вот вы, Александр Евгеньевич, как человек военный, можете мне сказать, сколько продержатся французы? А также, отчего японцы так долго с одной крепостью возятся?
- Про французов могу сказать, что в прошлую войну с французами Париж продержался в осаде всего четыре месяца. Наш же Порт-Артур, как вы, наверное, помните, продержался девять месяцев. Полагаю, мы смело можем исходить из этих цифр. То есть, как только германцы окончательно возьмут город в осаду, он продержится от четырех до девяти месяцев. Если только французы не смогут прорвать осадное кольцо, к чему предпосылок, насколько мне известно, нет. Что же касается японцев, то имея во много раз превосходящие силы, они возьмут Циндао скоро. Как скоро, поскольку точных данных не имею, ответить не смогу.
- Печальную вы рисуете картину, печальную. Неужто тевтоны столь непобедимы?
- Не сказал бы, Юрий Васильевич. Били их наши войска. Вспомните Гумбинен, например. Да и французы успешно первое время наступали в Эльзасе.
- Тогда почему же они побеждают? Глупость или измена?
- Пожалуй, скорее наша неподготовленность. Не думали ни мы, ни союзники, что германцы так усиленно к войне готовятся. А они видимо все свободные деньги в армию и флот вкладывали. Ну, а мы революциями, да классическим балетом увлекались. Да сплошной критикой, вместо полезных дел…
- А вы считаете, что в нашем богоспасаемом отечестве не надо ничего менять? – явно провокационный вопрос Коротина не застал Раевского врасплох.
- Ну отчего же вы, Юрий Васильевич, меня сразу в ретрограды записывать бросились? – улыбнулся он. – Я отнюдь не таков, но пользы в том, чтобы все до основания разрушить не вижу. Ведь все это потом восстанавливать придется. Заново и самим. А наши соперники в это время убегут вперед, да так, что мы Европу и догнать вряд ли сможем. Реформы нужны. Образование народа нужно. Но не революция…
- Интересная точка зрения, - кажется непритворно удивился Коротин. И тут же построжел лицом от каких-то своих, внутренних размышлений. – Надо будет ее обдумать поосновательнее. А пока предлагаю прилечь и отдохнуть.
- И то верно, - согласился Раевский, потерявший интерес к спору с очередным, похоже, настроенным радикально, интеллигентом. Впрочем, чего скрывать, до войны он и сам был почти таким же…
Через десять дней, отпустив извозчика, Алексей рассматривал красивые капитальные строения классического стиля, в которых разместилась Качинская авиашкола, и ровные улицы небольшого поселка. На расположенном неподалеку поле и в небе стрекотали моторы аэропланов. Место, выбранное для школы, казалось во всех отношениях удачным. Степь с небольшими холмами несколько возвышалась над уровнем моря. Крутой обрывистый берег, близость Крымских гор, в сочетании с имеющейся разницей температуры воды и суши явно создавали мощные восходящие потоки обеспечивали прекрасные условия для полётов. Оставалось только учить и учиться самому, чтобы русская авиация получала только хорошо подготовленных летчиков. Насколько позволит начальство и имеющиеся в распоряжении школы учебные аэропланы. А то ведь может оказаться, что и с бензином худо и самолеты изношены так, что вместо полетов ремонт требуется. Остается только надеяться на лучшее…