Наконец!

«Старики объявляют войну, а умирать идут молодые».
Герберт Гувер

Лейтенант чертыхнулся про себя и потрепал, успокаивая, кобылу по шее. Эти проклятые моторы с их отказами и выхлопами, похожими на выстрел, достали его до самой печенки. Но с другой стороны, Манфред не мог не признать, что всего три автопоезда везут такой груз, для перевозки которого потребовалось бы как минимум две дюжины конных повозок, да еще корм для всего этого табуна лошадей. А так – полдюжины машин, включая цистерну для газолина, да две бронированных автоповозки с пулеметами. Одна, кстати, трофейная – бельгийская «Миневра», а вторую изготовили на заводах Круппа. Зато, как ни странно, первая ломалась намного меньше. Впрочем, мелкие поломки преследовали все машины отряда, задерживая их продвижение. А получивший награду из рук самого кайзера лейтенант рвался в полк, к боевым друзьям, гоняющим лягушатников далеко на юге, за Парижем. Однако вместо боев приходилось нюхать газолиновый выхлоп и командовать сотней кавалеристов маршевого эскадрона, предназначенных для пополнения понесшего потери полка.
- Вахмистр, - фон Рихтгофен подозвал своего заместителя, немолодого, но подтянутого резервиста Гуго Гайцальса, очередной раз подивившись, как фамилия может точно характеризовать человека.  - От головного дозора ничего?
- Тихо, херр лейтенант. Очевидно, ничего опасного в деревне не обнаружено, - доложил вахмистр.
- Пошлите еще тройку. Самых опытных. Из тех, что на фронте побывали. Передай фенриху Ремарку, что он будет старшим.
- Слушаюсь, - лицо вахмистра невольно перекосилось от необходимости отправлять больше народу, чем он запланировал. Манфред мысленно засмеялся и тут же добавил.
– И проинструктируйте, чтобы были настороже. Франтиреры или кавалерия противника – отнюдь не выдумки штабных, как кажется некоторым уланам. Понятно?
- Так точно, херр лейтенант, - лицо вахмистра исказилось еще больше, причем явно не от желания повоевать с местными партизанами.
Пока Рихтгофен инструктировал Гайцальса, бронеавтомобиль бельгийского производства продолжил движение, проигнорировав данные до того указания лейтенанта, и приблизился к крайнему дому поселка метров на триста. И у кого-то из засевшей в этом доме засады не выдержали нервы. Громкий выстрел заставил всех вздрогнуть от неожиданности. Пулеметчик, укрытый только спереди щитом, получил пулю в голову и упал. Машина, обстреливаемая уже из нескольких домов, попыталась отъехать назад, к лихорадочно спешивающимся кавалеристам, но тут же застыла на дороге, похоже, кто-то очень меткий, или очень удачливый, попал прямо в смотровую щель и убил водителя.
Манфред, скомандовав еще раз, чтобы все спешились и залегли, сам соскочил с Эммы и укрылся за застывшим грузовым автомобилем, разглядывая поселок в бинокль. Шофер этой машины, поджарый, средних лет, саксонец, ругаясь себе под нос, пристроился рядом, уложив карабин на капоте мотора.
- Манфред! – шум работающего двигателя и крик заставили фон Рихтгофена обернуться. Кричал, высунувшись из открытой дверцы остановившегося рядом броневика, лейтенант Гейнц, бывший начальник радиостанции пятой кавалерийской. Махнувший, как он шутил, не глядя свою рацию на бронеавтомобиль. – Мы сейчас подъедем поближе! И врежем им из пушки! Прикройте нас огнем!
- Понял! – фон Манфред оглянулся и крикнул во весь голос, стараясь перекричать шум боя. – Огонь по домам! Пачками!
Команда пронеслась от одного улана к другому. Редкие выстрелы сменились почти непрерывной пальбой. Загрохотал и карабин шофера. По-прежнему бормоча что-то себе под нос, саксонец посылал пулю за пулей в сторону домов. Конечно, обстрел каменных домов из карабинов не мог быть эффективным, но стрельбе франтиреров мешал, особенно прицельной.
Под прикрытием канонады броневик «Крупп», взревывая мотором, вышел на расстояние примерно в две сотни шагов к окраине поселка. Развернувшись на месте, так, чтобы пятисантиметровая пушка смотрела прямо на ближайший дом, броневик остановился. Раздался громкий, заглушивший треск стрельбы из винтовок, выстрел. Снаряд разорвался на стене дома. Фон Рихтгофен огорченно выругался и опустил бинокль. Легкий снаряд не смог сильно повредить сложенную из камня стену дома. Затем, не успело сердце Манфреда сделать и пары ударов, раздался второй выстрел. На этот раз более точный. Снаряд влетел прямо в окно, из которого противник вел огонь. Грохнуло еще раз, дым и обломки вылетели из окон дома. Стрельба со стороны деревни сразу прекратилась.
- Похоже, бегут, - вглядываясь в задымленную перспективу, заметил шофер.
- Гайцальс! Передай взводным! – крикнул Манфред. – Перебежками, вперед!
Уланы дали залп, а потом первый взвод, по команде Ремарка, поднялся и редкой, неровной цепью побежал к домам. Они бежали, невольно пригибаясь, готовые в любой момент упасть и открыть ответный огонь по засевшему в деревне противнику. Однако вражеские ружья молчали. Похоже, шофер был прав и французы, кем бы они не были – франтирерами, территориалами или обычными армейцами, поспешно отступили.
Подскочив к Эмме, Рихтгофен одним привычным движением вскочил в седло и громко скомандовал, стараясь, чтобы его услышали все залегшие и даже атакующие в пешем строю кавалеристы.
- По коням! Сабли – к бою!
Героическая атака улан на деревню закончилась… ничем. Как оказалось, несколько стрелков погибло в обстрелянном бронированным автомобиле доме. Остальные же попросту сбежали.  К сожалению лейтенанта скрылись они не одни. Двое улан передового дозора исчесзли без следа, очевидно попали в плен…
- Ну, наконец, вы прибыли, - после обмена приветствиями заметил командир полка, к которому препроводили лейтенанта. – Я рад, что у нас служит столь героический офицер, как вы, - добавил он с намеком, на который Манфред не обратил внимания.
Командир эскадрона капитан фон Тресков встретил Манфреда с неменьшим энтузиазмом, так как из субалтерн-офицеров у него остался лишь один старый приятель Рихтгофена, лейтенант фон Ведель.
Эскадрон располагался в монастыре, обитатаели которого были весьма гостеприимны. Поэтому встреча друзей прошла в лучших офицерских традициях, несмотря на войну. Оба лейтенанта выпили неплохого монастырского вина и завалились спать. В середине ночи кто-то внезапно распахнул дверь и закричал: «Здесь французы!» Со сна похмельный Рихтгофен не мог сказать ни слова. Леон чувствовал себя не лучше, но интеллигентно спросил: «Сколько их?» Солдат заикался от возбуждения: «Мы убили двоих, но сколько их на самом деле, нельзя сказать, потому что очень темно». Манфред слышал, как Леон сонным голосом ответил: «Хорошо. Когда прибудут еще, позови нас снова». Через полминуты они оба уже снова спали.
Утром выяснилось, что ночью мимо монастыря проезжали французы, и немецкие часовые стреляли по ним. Но поскольку было очень темно, все обошлось. Капитана же, как оказалось, вообще никто не будил, чем он был весьма недоволен. И сразу отправил Манфреда разведать силы противника. Взяв пятнадцать  улан, лейтенант отправился вперед, повторяя про себя: «Сегодня у меня будет новая схватка с врагом».
Задача была нелегкой, особенно с учетом ночного происшествия. Отряд, проскакав с полчаса, поднялся на вершину небольшого холма. В нескольких сотнях шагов от него на раскинулся большой лес. Все выглядело таким мирным и спокойным, что уланы успокоились и расслабились. Не опасаясь встретить французов, кавалеристы поскакали к опушке. И обнаружили на земле многочисленные следы прошедшей конницы.
Манфред остановил своих солдат и задумался.
Если бы это происходило месяца два назад, он бы без раздумий пошел по следу и атаковал врага сразу, как только встретил. Но опыт, приобретенный свой кровью, прямо таки вопил, что впереди его ждет засада.
- Ремарк! Возьмете двоих и осторожно вперед! Ваша задача не убить врагов и погибнуть самим, а узнать, что наш ждет, - проинструктировал он фенриха.
Ждать пришлось долго пока наконец из леса не донеслись звуки, похожие на выстрелы. Кое-кто из конников уже нетерпеливо поглядывал на Рихтгофена,  когда  из леса галопом выскочили двое.
- Ловушка! – доложил Ремарк.- Мы шли по следу быстрой рысью. После четверти часа езды лес стал редеть. Я был уверен, что здесь мы встретим врага поэтому приказал действовать с особой осторожностью. Справа от нашей узкой дороги была крутая стена из камней в несколько метров высотой, слева – узкий ручеек, а далее луг, окруженный колючей проволокой. Выход из леса был заблокирован баррикадой. Я тут же понял, что попал в ловушку. Какое-то движение возникло в кустах за лугом и слева от меня, и я увидел спешившуюся вражескую кавалерию. У них было около сотни карабинов. Ничего нельзя сделать! Путь вперед перекрыт баррикадой. Ни направо, ни налево не свернуть. Мы повернули назад и сразу же нам вслед раздались выстрелы. Похоже, Бертина убило…
Эрих еще докладывал, а уланы, увидев поднятую руку лейтенанта, уже спешивались и занимали позиции за ближайшими укрытиями. Лейтенант и фенрих едва успели последовать их примеру, отдав лошадей коноводу, как на тропинке показались всадники с обнаженными саблями. Судя по кепи с красным помпонам, синим мундирами красным штанам, это были французские гусары. И было их много, не менее эскадрона.
Не раздумывая, гусары устремились в атаку на спешенных немцев. Дрогнула земля от дробного грохота копыт. Вот только никакой мундир не спасает от пули и никакая лошадь не может бежать быстрее, чем стреляет магазинная винтовка. Немцы стреляли с такой частотой, словно спешили поскорее опустошить свои подсумки от лишнего груза.  Несколько мгновений сине-красные всадники рвались вперед, не обращая внимания на пдающих товарищей и на кричащих от боли коней. Но никакая храбрость не может противостоять дождю из свинца. И оставшиеся в живых невольно развернули коней и скрылись в лесу.
Манфред, поднявшись, приказал собрать трофеи и раненых. Пока его уланы бродили среди трупов и собирали раненых гусар, достреливали раненых лошадей и ловили разбежавшихся,  он успел написать и отправить сообщение о прошедшем бое. И сейчас думал, следя за тем, как его подчиненные убирают результаты столкновения.
«Да, кавалерия кончились. Не будет больше лихих атак с саблями наголо, под развернутыми знаменами, под звуки горнов. Теперь для того чтобы остановить наступающую кавалерийскую часть достаточно всего лишь несколько десятков солдат… а если на позиции будет пулемет – и того меньше. То есть мы превращаемся просто в посаженную на коней пехоту. Черт побери, скучно будет, - мысль его неожианно свернула на другое. – Интересно, а как там пол Парижем?»
«Бада-бу-ум!» - земля задрожала. Грохнуло так, что уши заложило и в голове загудело, словно после удара палкой. Капитан негромко выругался и потряс головой, словно пытаясь вылить воду, забившуюся в уши. «Вот это «саквояж»! Немного ближе – и контузия обеспечена, - мрачно подумал Жан-Пьер. – Калибр не меньше трехсот пятидесяти миллиметров, а то и больше. Чертовы боши!». Пока он приходил в себя, бригадир (унтер-офицерский чин во французской армии) Морис Фушар установил на треногу стереотрубу, которую только что укрывал своим телом. Где-то неподалеку простучал пулемет. Звук стрельбы пробился сквозь забившую уши «вату» и капитан непроизвольно повернулся к окопам. Пехотинцев, грязных и небритых, пока незаметно. Похоже, большинство из них отсыпается после ночных работ, свалившись на дно окопов. Каждую ночь они, словно кроты, роют новые и новые окопы и ходы сообщения, стремясь создать прочную оборону до начала штурма. А пока из-за укрытий и в бойницы выглядывают лишь наблюдатели, стремясь понять, что значит этот одинокий «чемодан» - просто пристрелка или начало обстрела перед штурмом.
- Тонные снаряды по окопам, - иронически заметил Морис. – Боши очень боятся наших пуалю(прозвище французских солдат, означает буквально небритые), мой капитан.
- Скорее пристреливаются к форту, Морис - ответил Ломбаль. – Видишь, аэростат висит?
- Вижу, мой капитан, - огорченно вздохнул бригадир. – Попробуем достать?
- Конечно, - приникая к стереотрубе, ответил Ломбаль. – Связь с позицией есть?
- Так точно, мой капитан!
- Так… Ориентир двенадцать, значит, - размышления вслух прерывает еще один взрыв, на это раз ближе к форту. – Точно пристреливаются, а на аэростате – наблюдатель, - заметив блеск стекол, констатировал капитан.  Несколько торопливых вычислений и по проводам к огневой позиции понеслись команды.
Первый разрыв шрапнели, видимый как небольшое рваное облачко, появился сильно в стороне от висящего в небе «Парсефаля». Немцы, заметив его, начали лихорадочно опускать аэростат к земле. Однако Ломбаль быстро передал поправки, шрапнель рванула уже почти сплошным облаком, накрыв «воздушный пузырь» на полпути к земле. Пронзенная множеством пуль оболочка резко складывается и аэростат камнем падает вниз.
- Гранатой!  Прицел…! – резко командует капитан. Дырки, даже многочисленные, аэростату не слишком страшны. Немцы заклеют оболочку, привяжут новую корзину, подкачают баллон водородом. А потом перенесут место подъема чуть дальше… и будут продолжать корректировку артогня, теперь уже не опасаясь шрапнели. Так что необходимо успеть накрыть место падения гранатами. Они повредят оборудование, окончательно порвут оболочку, а может быть и подожгут водород. Тогда немцам придется доставлять новый баллон, а еще заново комплектовать понесшую потери команду.
Но германцы среагировали быстро. Тяжелые, миллиметров в сто пятьдесят калибром, орудия накрыли своим огнем передовую. Близкие разрывы вынудили Ломбаля и его подчиненных упасть на дно окопа. При этом бригадир успел сдернуть стереотрубу и накрыть своим телом. А пока немцы обстреливали передовые позиции, над ними появился аэроплан. Стрекоча мотором, «таубе» сделал круг над окопами и устремился к городу, к позициям батареи. Не успел капитан, поднявшись, отряхнуться, как услышал гневный крик одного из наблюдателей.
- Он сбросил ракету! И еще одну!
Обстрел передовых позиций прекратился, а вдали, примерно в районе расположения батареи семидесятипяток появились характерные дымки разрывов.
- Связь с батареей, - приказал Ломбаль растерянно смотревшему в тыл связисту…
А за спиной передовых частей стоял Париж. Столица Франции, еще в августе начавшая перестраиваться на военный лад. Не только у ворот города, но и в районах, появились сбитые из добротных дюймовых досок деревянные палисады с бойницами. Около них дежурили бойцы территориальных войск, проверяя документы у редких прохожих. Такси, мобилизованные комендантом, развозили на позиции подкрепления и снаряды. На Эйфелевой башне, на крышах высотных домов стояли пулеметы для стрельбы по воздушным целям. Многие горожане успели покинуть город до того, как германская кавалерия перекрыла пути на юг. Освободившись от уличного движения, площади и проспекты представали во всем своем великолепии. Большинство газет не выходило, те, что еще издавались, лежали тощими одностраничными выпусками за стеклами журнальных киосков. Пропали туристы, составлявшие немалую часть населения этого шумного и космополитичного города. В гостиницах размещались госпиталя и воинские учреждения, на пустырях паслись стада овец и разбивались огороды. В Булонском лесу паслись коровы. Париж готовился к серьезным испытаниям – осаде, обстрелам и штурмам. На стенах домов висели плакаты. Один из них встречался особенно часто. На нем стоящий в готовности к штыковому бою французский пехотинец прикрывал собой Париж, узнаваемый по характерному силуэту Эйфелевой башни. Подпись на плакате гласила: «Париж остается французским!» (плакат придуман автором). Редкие посетители не успевших закрыться таверн обсуждали возможности французской армии по деблокаде города, насмехались над правительством, называя его членов «говядиной по-бордосски». В гуле голосов сильнее обычного слышалась тревога; в этот день впервые германские «Цеппелины» бомбили Париж. Кроме десятка бомб, которые упали в основном на набережную Вальми и в Сену, убив при этом пять человек и ранив с дюжину, немцы снова разбросали листовки. «Германские войска находятся у ворот города, как в 1870 году…Вам, — говорилось в них, — остается лишь сдаться».
И хотя это был не первый налет, и содержимое листовок повторялось из раза в раз, сегодня их обсуждали особенно горячо. Прилетавшие обычно «голуби» сбрасывали две…три маленькие бомбочки, почти не причинявшие вреда. Зато дирижабль привез их много и притом очень тяжелых, так что если бы не промах германского бомбардира, разрушений и смертей было бы намного больше.

Последний раунд

Великие вопросы времени решаются
не речами и резолюциями большинства,
а железом и кровью
О. фон Бисмарк

Неторопливым жестом Бэкон вдавил тлеющий конец сигареты в пепельницу.
«Сколько же решимости и непреклонности в этом жесте», — подумал Патрик. Он уже догадывался, что произойдет дальше. И пронзительная горечь от осознания заглушила тупую боль, сдавливавшую его лоб все эти дни. Но всего лишь на миг. О’Брайен устал до такой степени, что ничто его больше не трогало.
— Сожалею, джентльмены, искренне сожалею, — едва улыбнулся тонкими губами Реджинальд, — Позвольте вас уверить, в сложившихся обстоятельствах адмиралтейство приняло единственно оправданное решение. Однако ваше... э-э-э... нежелание понять нашу точку зрения прискорбно.
Помолчав, он протянул свой роскошный портсигар поочередно четырем офицерам, сидевшим за круглым столом в кабинете контр-адмирала Тэрруита. Однако все четверо лишь вежливо отказались, практически одновременно качнув головами.
«Саутгемптон», недавно временно приписанный к Гарвичским Силам и только что вернувшийся из очередного похода, стоял на рейде Гарвича в ожидании отдыха для команды. Но вместо этого капитана и старшего офицера вызвали на берег и лично адмирал Бэкон сообщил неожиданный приказ.
- Итак, джентльмены, вы считаете сроки нереалистичными и экипажи неготовыми? – повторил, словно стараясь надежно уяснить себе слова капитанов, повторил Реджинальд. Явно запахло крупными неприятностями…
После победы немцев над Гранд-Флитом для крейсеров его величества наступили тяжелые дни. Все, способные держаться на воде и готовые к бою корабли вынужденно сменили большинство вспомогательных крейсеров в линии Большого Дозора. Оставлять в море неспособные сражаться с боевыми кораблями переделанные из транспортных судов крейсера никто не хотел. Но в результате выяснилось, что имеющихся сил недотстаточно, особенно с учетом возможной эвакуации английской армии с Континента. Где дела обстояли тоже не самым лучшим образом (продолжение)