Пусть крайний справа из вас коснется плечом пролива

Еще месяц до боев под Парижем. Война только стоит на пороге и многим кажется, что ее можно избежать. Европа кружится в танце, а в это время за стенами идет невидимый непосвященным торг.
В Англии послы всех заинтересованных стран тщетно пытаются выловить из обтекаемых ответов министра иностранных дел Грея, что же собирается предпринять британское правительство. Определенно высказывается лишь король Георг, заявивший брату Вильгельма, принцу Генриху: «Мы приложим все усилия, чтобы остаться нейтральными». Эти слова, подтверждавшие тайные надежды кайзера, стали еще одной причиной наглого поведения Берлина.
Россия, заявившая сразу, что не останется равнодушной в назревающем австро-сербском конфликте, объявила, после многочисленных проволочек, тридцатого июля всеобщую мобилизацию.
Вильгельм немедленно воспользовался получившейся возможностью и отправил царю телеграмму, в которой переложил всю ответственность за надвигающуюся войну на Николая Второго: «Вся тяжесть решения ложится теперь исключительно на тебя, и ты несешь ответственность за мир или войну» - писал он, ликуя в душе. В действительности в Германии уже было все готово к мобилизации, оставалось только дождаться ее официального объявления. Теперь козел отпущения найден и на него можно свалить всю вину. Осталось только соблюсти внешние приличия… На следующий день русскому правительству отправлен ультиматум с требованием прекратить мобилизацию и принести удовлетворительный ответ не позднее, чем в полдень первого августа. Одновременно с этим документом, германское правительство отправило ультиматум Франции. Немцы требовали ответа – останется ли Франция нейтральной. Французы ответили, что будут действовать исходя из своих интересов. Этот ответ стал одной из причин ухудшения настроения кайзера, то и дело переходившего от восторженного состояния к унынию.
Но русские не отвечают на ультиматум, и в час дня в Санкт-Петербург послу Пурталесу отправлена телеграмма с инструкциями об объявлении войны России в пять часов вечера по берлинскому времени.
А в половину шестого первого августа автомобиль начальника Генерального штаба Мольтке-младшего, ехавший из дворца с указом о мобилизации, догнал курьер и передал срочную просьбу вернуться во дворец. Толпа на улицах распевала национальный гимн, по Унтер-ден-Линден мчались автомобили, стоящие в них офицеры кричали: «Мобилизация!». Несколько раз наблюдавший в окно Мольтке замечал толпы людей, гонявших и бьющих «русских шпионов», настоящих или выдуманных.
Недоумевающий генерал вылез из автомобиля и огляделся. На дворцовой стоянке  стоял только один его автомобиль. Раздраженный и расстроенный непонятной задержкой в передаче приказа, Мольтке пошел вслед за курьером, чувствуя как в слева  в груди что-то давит на сердце.
В кабинете кайзера его ждали не только хозяин, но и канцлер Бетман-Гольвег и министр иностранных дел Ягов. Кайзер выглядел совершенно не так, как полчаса назад. Бодро и уверенно он заявил ошарашенному генералу. - Теперь мы можем начать войну только с Россией. Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!
Недоумевающий Мольтке машинально взял телеграмму и прочел: «В том случае, если мы не нападаем на Францию, Англия остается нейтральной и гарантирует нейтралитет Франции. Лихновский». Поморщившись, он ответил: - Ваше величество, это сделать невозможно, – и, посмотрев на начинающего злиться Вильгельма, добавил.
- Нельзя импровизировать передислокациями миллионов солдат. Ваше величество настаивает на отправке всей армии на Восток, но прибывшие туда войска не будут готовы к бою. Это будет неорганизованная вооруженная толпа, не имеющая системы снабжения. Чтобы создать эту систему, потребуется год упорнейшего труда. Военное планирование не терпит импровизации. Раз планы разработаны и утверждены, изменить их невозможно.
- Твой дядя дал бы мне другой совет, - зло и укоризненно заметил кайзер и, отвернувшись к Бетману и Ягову, попросил их составить телеграмму, в которой выражалось бы сожаление, что остановить продвижение немецких войск к французской границе невозможно. – Хельмут, подожди нас, - добавил он, обращаясь к Мольтке, выходя.
Вернувшись после отправки телеграммы, кайзер вдруг спросил у Мольтке, когда части шестнадцатой дивизии должны войти в Люксембург.
- В семь часов вечера, Ваше Величество, - ответил генерал.
Услышав это, канцлер Бетман-Гольвег, забыв об этикете, вскочил и возбужденно заговорил, обращаясь к Вильгельму:
- Ни в коем случае нельзя вводить войска в Люксембург до получения ответа из Англии! Наше вторжение может стать ultima ratio  для английского правительства. Надо немедленно остановить выполнение этой операции!
Вильгельм, подавленный напором, немедленно вызвал адъютанта и приказал, не обращая внимания на Мольтке:
- Гельмут. Немедленно отправьте в Трир, в штаб шестнадцатой дивизии телеграмму… нет, не просто отправьте, еще и лично телефонируйте от моего имени. Текст: «Немедленно приостановить выполнение люксембургского плана до дальнейшего распоряжения. Вильгельм». Выполняйте.
Стоящий Мольтке, лицо которого покраснело так, что, казалось, от него можно прикурить сигару, несколько раз молча открыл и закрыл рот, словно рыба выброшенная волной на песок. Наконец он ответил:
- Ваше Величество. Необдуманные действия грозят катастрофой. Железнодорожные линии Люксембурга имеют важнейшее значение для наступления против Франции через Бельгию. Внесение внезапных изменений в планы…
- Помолчите, генерал. Мы не желаем слушать ваших отговорок. – Вильгельм явно не собирался уступать уговорам Мольтке. – Гельмут! Срочно ко мне! – окликнул он не успевшего прикрыть дверь адъютанта. – Прикажите добавить в телеграмму королю Георгу следующее: «Моим войскам на границе направлен по телефону и телеграфу приказ, запрещающий вступать на территорию Франции».
Адъютант едва успел повернуться к двери, как Мольтке, внезапно захрипев, упал.
- Гельмут! Помогите генералу! Моего врача! – крикнул, быстро подходя и внимательно разглядывая лежащего Мольтке, кайзер. – Что с «мрачным Юлиусом»?
Все присутствующие и несколько вбежавших лакеев, собрались вокруг лежащего начальника Генерального Штаба. Врач не успел появиться, как Мольтке, пару раз всхлипнув вместо нормального дыхания, несколько раз судорожно дернул руками, вытянулся и замер. Прибывший придворный врач констатировал смерть .
- Срочно вызовите во дворец фон Фалькенгайна, - приказал Вильгельм, едва суматоха, вызванная внезапным происшествием, улеглась.
- А телеграмма, Ваше Величество? – напомнил ему Бетман-Гольвег.
- Полагаю, что Гельмут не забыл отданных ему указаний, - рассеянно ответил Вильгельм. Они еще не подозревали, что любые меры напрасны, потому что через несколько часов придет новая телеграмма, разъясняющая ошибку посла, неправильно понявшего слова скрытного министра иностранных дел Великобритании, хитроумного лорда Грея.
Час, в течение которого кайзер и канцлер ждали прибытия военного министра Пруссии, Вильгельм Второй впоследствии вспоминал как самый тяжелый в своей жизни…
Внезапно став начальником Полевого Штаба германских войск Эрих фон Фалькенгайн, несмотря на поздний час, отправился в Генеральный Штаб, куда первым делом вызвал к себе заместителя, генерала фон Штейна, начальников - оперативного отдела Генерального штаба подполковника фон Таппена и отдела железных дорог генерала фон Штааба.
- Господа, - холодный взгляд и спокойный голос дались ошеломленному внезапным назначением, которому он был обязан совместной службой с кайзером, генералу нелегко. Но он справился, с удовлетворением подумав про себя, что его предшественник всегда был слишком слаб для настоящего прусского офицера. – Как вам известно, предначертанием судьбы занял я свою должность. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы выполнить миссию возложенную на мои плечи Его Величеством. Поэтому сейчас я хотел бы получить полный отчет от вас, как обстоят дела в ваших ведомствах. Прошу подготовиться через пять минут.
Пока адъютанты расстилали на столах карты, а присутствующие приводили в порядок свои мысли, генерал сидел, словно оживший памятник самому себе.
Первым докладывал фон Штааб, рассказав о принятых мерах по началу перевозок войск в районы сосредоточения. Краткую и четкую речь генерала фон Фалькенгайн не прервал ни разу, только утвердительно кивнул в конце.
Выступавший после фон Штааба фон Таппен был явно ошарашен всем произошедшим, что не помешало ему столь же четко доложить, что Генеральный штаб полностью готов к войне, план предусматривает все варианты действий, войскам переданы все необходимые документы, вплоть до того, что у каждого командира армий, готовых вступить в бой с французами, начиная с роты, имеются подготовленные карты.
- По плану, который принят к исполнению, и о котором господин генерал осведомлен, левое крыло численностью в восемь корпусов или около триста двадцати тысяч человек должно удерживать фронт в районе имперских провинций южнее Мааса. Центр – одиннадцать корпусов, четыреста тысяч человек, наступает на французов через Люксембург и Арденны. Ударное же правое крыло, в составе шестнадцати корпусов, или семьсот тысяч, наступая через Бельгию, захватывает крепости Люттиха (Льежа) и Намюра и наносит удар по слабому правому флангу французских армий. Подсчитано, что дороги через Люттих будут открыты на двенадцатый день, Брюссель падет на девятнадцатый, французская граница будет пересечена армиями правого крыла на двадцать второй день, на линию Сен-Кантен – Тьонвилль, - фон Таппен, отчертив указкой линию, о которой только что говорил, резко положил ее на стол, - войска выйдут на тридцать первый день, Париж будет захвачен на тридцать девятый…
- Спасибо, господин подполковник, - судя по тону, которым были произнесены слова, казалось, что генерал впервые узнал о плане, и все услышанное отнюдь не доставило ему удовольствия. – План мне был знаком… в общих чертах. Но мне одному кажется удивительным, господа, что для нанесения основного удара предназначено меньше сил, чем для вспомогательных и прикрывающих действий? И что на правый, открытый фланг наступающих войск, не назначено никакой кавалерии? Или я ошибаюсь и корпус фон Марвица планируется передать в подчинение фон Клуку?
- Но, господин генерал, мы принимали решение, учитывая указания начальника Генерального штаба, - ответил фон Таппен, нервно поправив монокль. - Он исходил из следующих соображений: сопротивление Бельгии вследствие содействия Франции и Англии окажется сильнее, чем это предполагалось, наступление французов начнется в первые дни войны, обстановка может сложиться таким образом, что в то время, когда армии правого крыла будут задержаны в Бельгии, французы крупными силами вторгнутся через Эльзас-Лотарингию в южную Германию и достигнут здесь успешного результата ранее, чем обходный маневр наших войск на правом фланге окажет какое-либо существенное влияние на общее положение сторон на театре военных действий.
- Разрешите? – пришел на помощь своему подчиненному молчавший до этого момента Дитрих фон Штейн. – Эти соображения были весьма основательны, и я не вижу возможности их игнорировать. Но, учитывая ваши замечания, предлагаю внести корректировки в развертывание войск. Перебросить на правый фланг кавалерию будет, по моему мнению, самым простым решением. Наш железнодорожный отдел легко справиться с этой незначительной корректировкой, не так ли?
- Это вполне возможно, - спокойно ответил фон Штааб, делая пометки у себя в бумагах.
- Этого мало, господа. Кавалерия прикроет фланг, но ударную мощь армий она не увеличит… Подождите, господа. Я забыл уточнить, как у нас с «отрядом Эммиха»? Для гарантированного захвата Люттиха  необходимо обязательно усилить его короткими морскими орудиями и экспериментальной саперной ротой. И я не вижу доклада, что они готовы к выдвижению. Дитрих, свяжитесь с командующим пешей артиллерией, пусть отдаст необходимые приказания.  И вернемся к обсуждению. Как мы можем усилить первую армию?
- Могу предложить только одно – забрать у шестой армии двадцать первый корпус во второй эшелон первой армии. Остальные корпуса трогать нельзя, если мы не хотим рисковать прорывом французов в центре нашего построения, – Таппен выглядел так, словно отдавал последние марки из собственного кармана.
- Вы так считаете? – задумчиво протянул фон Фалькенгайн. – Один корпус и кавалерия… не мало?
- При необходимости, по моему мнению, всегда можно перебросить на правый фланг часть эрзац-резервных дивизий. Но до полного выяснения обстановки я советую от такой передислокации воздержаться, – фон Штейн поправил монокль и посмотрел на карту, словно рассчитывая прочесть на ней невидимые остальным письмена-подсказки.
- Согласен. Господа, прошу приступить к выполнению моих указаний, - новый начальник явно не хотел терять времени.
Гении Генерального штаба, лучшие его офицеры, служившие в железнодорожном отделе, еще добирались со всего Берлина, фон Штейн и фон Таппен еще обсуждали возможное влияние на ход войны указаний нового начштаба, а фон Фалькенгайна уже снова вызвали во дворец.
Кайзер, сумрачный и, как видно, еще не ложившийся, вопреки своему обычному распорядку дня, встретил его, дыша коньячным перегаром, и показал только что прибывшую из Лондона телеграмму, в которой было написано, что Британия не останется нейтральной. Подумав, он приказал отправить в Трир новую телеграмму, отменяющую отданные перед тем распоряжения. Эрих, не показывая своего удивления, бодро ответил: «Есть», и, заверив Вильгельма, что английская армия ничем не сможет помещать выполнению немецких планов, откланялся.
В здании Генерального Штаба всю ночь горел свет, озабоченные офицеры и унтера бегали по коридорам с папками, полными бумаг, трещали телефоны, стрекотали телеграфные аппараты. Оформленные приказы тут же подписывались лично Фалькенгайном и рассылались для исполнения…
Приказ императора не прибыл в 16-ю дивизию и в девятнадцать ноль-ноль, строго по плану германские войска вторглись в мирное, не имевшее даже вооруженных сил герцогство. При этом первое нарушение границы произошло в местечке, издавна носившем французское наименование Trois Vierges (Три Девственницы). Не успел еще министр иностранных дел Люксембурга отправить на телеграф сообщения о случившемся, для отправки их в Лондон, Париж и Брюссель, как первые немецкие кавалеристы появились на улицах столицы герцогства. Война пришла в Европу. Охваченные страхом правительства, боясь, что их опередят и, пытаясь принять разумные меры предосторожности, неотвратимо приближали ее. На границе агенты, увидев взвод пехоты или кавалерийский патруль, превращали его в крупное сосредоточение войск,  раздувая военный психоз. Генералы требовали сигнала к выступлению, стремясь опередить возможных соперников хотя бы на час. Даже если некоторые государственные деятели, придя в ужас от того, куда завела страны их собственная политика, пытались отступить назад, неумолимая логика конфронтации безжалостно толкала их вперед и вперед, навстречу развернувшей пасть безжалостной бездне.
Миллионы и миллионы людей получали повестки и, собранные в колонны, остриженные, переодетые и вооруженные, садились в телячьи вагоны «Сорок человек или восемь лошадей» и, провожаемые музыкой оркестров, и плачем родственников, уезжали в неведомую даль. И тянулись эшелон за эшелоном, набитые людьми в «фельдграу», на Запад, к франко-германской границе, где разворачивались основные силы германского рейхсхеера. Первая армия, усиленная на армейский и два кавалерийских корпуса, сосредотачивалась недалеко от бельгийской и голландской границ.
Сосредоточение войск еще продолжалось, а первые солдаты уже вступили на вражескую землю. Шесть пехотных бригад, кавалерийский корпус фон Марвица и сверхтяжелая артиллерия, под общим командованием генерала фон Эммиха, устремилась к крепости Люттих, преграждающей путь германскому правому крылу. А на другом конце того же фронта французские части, стремясь перехватить инициативу, шли освобождать отторгнутые сорок лет назад провинции Эльзас и Лотарингию. На востоке, немецкая, австрийская и русская кавалерия встречались в скоротечных схватках на улицах приграничных городов и деревень. И целых два корпуса и полторы кавалерийские дивизии, основная часть британских регулярных сухопутных войск, поспешно стягивалась к портам и готовилась к погрузке на пароходы…
Через трое суток вслед за передовыми частями кавалерии фон Марвица, к позициям оборонявшихся в Люттихе подошли пехотинцы передовых частей «армии Эммиха».  Наступавшие в центре, у изгиба реки, сразу вышли на линию фортов, а шедшие с юга и севера подошли к берегам Мааса, с удивлением обнаружив взорванные мосты. Попытка сходу переправиться через реку была отбита бельгийцами. Потеряв несколько понтонов и несколько сотен солдат, немцы остановились на восточном берегу, периодически обстреливая бельгийские окопы из срочно подтянутых полевых батарей. Завязывался неторопливый огневой бой…
Четыре восточных, самых удаленных от города форта были с ходу обстреляны из пушек, батареи которых шли вместе с авангардом и атакованы пехотой.
Легкие снаряды эффектно разорвались на покрытии фортов, не нанеся им никаких повреждений. Густые цепи пехоты, устремившиеся в промежутки между фортами, обороняемые не успевшими окопаться бельгийцами, встретил уничтожающий огонь бельгийских орудий и пулеметов. У форта Баршон бельгийская пехота, ободренная видом растерянно мечущихся под огнем германцев, бросилась в штыки и гнала их почти до позиций артиллерии. Потери непрерывно росли, но именно благодаря валяющимся трупам германской пехоте удалось подобраться вплотную к фортам, в мертвую зону орудийных установок. Но тут вступили в бой пулеметы, кинжальным огнем уничтожившие прорвавшихся.
Наблюдавший за атакой генерал Людендорф заметил командовавшему четырнадцатой бригадой генералу фон Вюссову, что не верит в возможность прорыва пехоты сквозь этот уничтожающий огонь. «Эти цели, - заметил он, показав на орудийные башни, - надо уничтожать тяжелой артиллерией». Приказав прекратить дневные атаки, он вернулся в штаб Эммиха, где уже появилась идея прорвать слабо защищенные промежутки между укреплениями ночной атакой. Уговорив командующего ускорить прибытие артиллерии, он вновь отправился на передовую. По пути ему встретился денщик генерала фон Вюсова, ведущий оседланного коня. Оказалось, что генерал был убит, когда пытался вывести передовые части бригады из под обстрела.
Взяв на себя командование, Люндендорф сумел организовать прорыв между фортами Флерон и д’Эвенье и ворваться в город, захватив неповрежденные мосты через Маас. Но атаки остальных бригад бельгийцы отбили. И крепость по-прежнему преграждала путь первой армии вглубь страны.
А в это время по дорогам в немецком тылу тянулся длинный обоз из тягачей и повозок, упряжек лошадей и воняющих газолиновым выхлопом грузовиков. От взорванного на границе тоннеля, выгруженные с эшелона, тридцатисполовинойсантиметровые австрийские «моторизованные гаубицы» и сорокадвухсантиметровые «короткие морские пушки» двигались к позициям частей «армии Эммиха» сутки. Немцы, ожидая артиллерии, не атаковали и даже не обстреливали позиции бельгийцев, за исключением изредка постреливавшей по Цитадели батареи, прорвавшейся вместе с бригадой Люндендорфа. Но комендант Льежа генерал Леман уже осознал, что крепость долго удерживать не удастся и приказал частям третьей пехотной дивизии отступить к основным силам армии. Бельгийская пехота постепенно начала покидать крепость, когда вдруг выяснилось, что немецкие кавалеристы сомкнули кольцо окружения, и вместо марша бельгийцам пришлось организовывать прорыв. Германская кавалерия, избегая прямых кавалерийских атак, после того как несколько раз понесла в них большие потери, сдерживала отступающих бельгийцев артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем. Часто использовались пулеметы и пушки, установленные на автомобилях. Потеряв до трети людей и почти всю артиллерию, третья бельгийская дивизия прорвалась к позициям своих конников. Но и здесь бельгийцы не удержались. Опасаясь очередного окружения, они отступили к основной армии, которая тоже уходила со своих позиций к заранее подготовленной крепости Антверпен. Планировалось, что засевшая в этом крепостном районе армия сможет спокойно дождаться контрнаступления англо-французских союзников…
А в Льеже, отрезанном от всего мира, огромные мортиры занимали свои позиции. Орудия устанавливали на укрытых от обстрелов крепостной артиллерии позициях, корректировщики занимали наблюдательные посты. Затем на тележках к орудию подтаскивали снаряды и заряды, десятки солдат с помощью разнообразных приспособлений впихивали их в зарядную камору. Огромные бочкообразные стволы, с торчащими над и под ними цилиндрами амортизаторов, поднимались на заданный угол возвышения и артиллеристы, одев на уши, глаза и рот специальные повязки,  укрывались в стороне от орудия… раздавался ужасающий грохот, земля содрогалась, как при землетрясении, в домах по всей окрестности вылетали стекла и гигансткий снаряд отправлялся к цели. Защитники крепости, даже за бетонными стенами слышали грохот и душераздирающий вой снарядов. С каждым взрывом они чувствовали, что снаряды ложаться все ближе и ближе к стенам. Затем следовало попадание. Надежные, толстые бетонные перекрытия лопались, как стеклянные стаканы от удара о землю. Людей разрывало на куски, заваливало, убивало летящими обломками. Огонь, грохот и удушающий пороховой дым наполняли казематы. Солдаты доходили до истерики, обезумев от ожидания следующего выстрела. Нескольких дней и нескольких сотен снарядов хватило, чтобы крепость, о которой писали, что она продержится вечно,  сдалась. Генерал Леман, получивший контузию, был захвачен в бессознательном состоянии в плен.
Падение Люттиха словно открыло плотину и серо-зеленые колонны пехоты устремились по ранинам Бельгии на юго-запад, вслед уже освоившими эти пространства кавалеристами. Сразу за началом движения первой армии, в наступление перешли, форсируя Маас, части второй германской, а за ними – и третьей армии. План Шлиффена начал выполняться…
Взятие Льежа и наступление французов в Эльзасе заслонили на время события на других фронтах, где готовилось наступление русских и австро-венгерских армий, и действия французского кавкорпуса Сорде, устремившегося навстречу германским кавалеристам. Там же произошло немало славных стычек. Французы пытались пробить заслон немецкой конницы атаками, а те успешно отражали их, создав непробиваемой заслон из спешивавшейся конницы, поддерживаемой самокатчиками, пулеметами и егерями на автомобилях. Обсекураженные фанцузы жаловались, что немцы воюют не по правилам. Не менее их были огорчены и германцы, желавшие провести традиционную лихую атаку и рубку, которыми всегда начинались войны. Зато на Востоке все шло согласно традиции – передовые отряды германцев и австрийцев вовсю рубились с русскими казаками… Передислоцированный с востока полк, в котором служил лейтенант фон Рихтгофен, высадился в тылах первой армии и, неожиданно для его командира, получил назначение в сводный кавалерийский отряд для подкрепления кавкорпуса фон Марвица, а артиллерийский полк капитана Ломбаля вслед за передовыми частями пехоты входил в отбитый у немцев Мюлуз, когда кайзер прибыл в Кобленц, выбранный в качестве места расположения Главного Командования. Вильгельм остановился в старом замке бывшего курфюрста Трирского. Прекрасный дворец выходил фасадом на парк и площадь, а задней стороной на Рейн. Здесь кайзер почти не изменил своей привычке прогуливаться перед завтраком пешком или верхом в сопровождении дежурного адъютанта. В окрестностях Кобленца сохранилось еще много исторических рыцарских замков с богатыми коллекциями произведений искусства и оружия. Император частенько отправлялся в гости к их хозяевам и проводил за любимым занятием - разговорам о живописи - всю первую половину дня.  Вернувшись во дворец Его Императорское Величество с гордым видом принимал поздравления по случаю побед его армий в Бельгии, Эльзасе и Арденнах, награждал отличившихся в боях, и выступал перед частыми, отправлявшимися на фронт. Там же ему пришлось встречать делегацию прусских дворян во главе со старым знакомым, одним из богатейших землевладельцев и предпринимателей Пруссии, Гансом фон Плессом. Делегация прибыла сразу после поражения восьмой германской армии под Гумбиненом и решения ее командующего на отступление к …Крупные титулованные помещики, старая аристократия — опора империи
Приехавший с вечерним докладом фон Фалькенгайн заметил мрачное состояние кайзера. Понятно было, что вызвано оно отнюдь не расстроенным стулом Его Императорского Величества или плохой погодой. Внутренне собравшись, хорошо знавший своего сюзерена генерал начал с победных известий об успехах первой, второй и третьей армий, о выигранном пятой армией бое под Нанси(?). Но настроение кайзера не улучшалось.
- Эрих, я понимаю, что вы хотите меня подбодрить, - хмуро глядя на расстеленную карту, начал он. – Не надо мне рассказывать о доблестных победах моей славной армии. Потому что они мне будут совершенно безразличны, если в Берлине будут хозяйничать казаки. Что вы думаете о донесениях фон Притвица?
- Полагаю, Ваше Императорское Величество, что генерал потерял последние остатки своего боевого духа и поддался унынию, - тактично умолчав о том, что кайзер делает то же самое, ответил Фалькенгайн. - Даже после поражения у Гумбинена он имеет преимущество перед русскими в маневренности и тяжелой артиллерии. Перехватываемые русские радиограммы позволяют, при наличии достаточного оперативного опыта и желания, предпринимать контрмеры и бить их по частям. Когда и где не появились бы русские, необходимо только одно – хорошо организованное наступление. Но фон Притвиц потерял управление. И перестал пользоваться авторитетом в войсках.
- Вы считаете, его нужно заменить? – слегка оживился Вильгельм. – Этого хватит? Не стоит ли взять часть войск  у победоносно наступающих западных армий, где противник явно разбит?
- Простите, Ваше Императорское Величество, но я не считаю, что противник на западе разбит окончательно. После поражения такого масштаба должны быть массы пленных. А их нет. Полагаю, что противник, хотя и потрясен силой нашего удара, еще не разбит окончательно. К тому же мы пока не выполнили ни одного из основных постулатов моего предшественника – не осадили Париж и не выдвинули наши части до моря, - Эрих был одним из самых ярых сторонников плана Шлифена и стремился сделать все для его выполнения.
- Тогда что ты предлагаешь? – устало спросил кайзер.
- Заменить командующего и его начальника штаба. Начальником штаба назначить героя Льежа, генерала Люндендорфа. Его авторитет и умение самостоятельно принимать решения, плюс знания офицера Генерального штаба…
- Хорошо, согласен. А кого ты предлагаешь на место …? Тут нужен не просто авторитетный, но и храбрый генерал, способный не поддаваться панике.
- Достаточно будет последнего, мой государь. Лишь бы он не мешал Люндендорфу. По моему мнению, на эту должность вполне подходит генерал Гинденбург.
- Он же в отставке? Да и его умственные способности… - позволил себе усомниться кайзер.
- Главное – у него стальные нервы и он известен тем, что никогда не пренебрегал мнением своего начальника штаба.
- Все же этого будет мало. Необходимо подкрепить армию войсками.
- В таком случае предлагаю забрать из шестой армии двадцать первый корпус.
- Эрих, а вы не боитесь, что тогда французы выйдут к Рейну?
- Ваше Императорское Величество, еще Клаузевиц сказал, что нельзя боятся потерять провинцию, если это надо для выигрыша в войне. От себя добавлю, что французам скоро будет не до наступления, наши войска продвигаются к Парижу и они не могут это игнорировать.
Повеселевший кайзер согласился с мнением Начальника Генерального Штаба и река истории еще раз свернула в сторону от основного русла. Генерал Люндендорф, неожиданно получивший назначение и няньку - начальника штаба, отправился командовать немецкими войсками на Востоке, кронпринц баварский Руппрехт, ругаясь втайне, как извозчик,  вынужденно расстался с двадцать первым армейским корпусом, который быстро погрузился в эшелоны и отправился вслед за Гмнденбургом. Так как марш и перевозка корпуса проходили полностью по германской территории, он успел к середине битвы при Танненберге и активно участвовал в боях с русскими. В результате его командир Фриц фон Белов получил орден «Pour le Merite»  и командование армией.
А на Западе германские армии словно прилив заливали французские земли. Грохотали орудия, трещали пулеметы и происходили события «при помощи которых Бог учит порядку королей».

Помниться, кто-то мне рассказывал о белопушистом Втором Рейхе, который в войну ввязался абсолютно случайно и ничего такого не хотел
http://militera.lib.ru/research/notovich_fi/01.html

В самом начале войны, в августе 1914 г., магнаты промышленности — Всеобщая компания электричества, Юлиус Вольф, Густав Штреземан от имени Комитета промышленных объединений, а также «цвет» буржуазно-консервативной мысли — профессора Шиман, Шумахер и многие другие деятели науки и искусства подали канцлеру коллективные и личные записки с требованиями присоединить к Германии Бельгию, железорудные бассейны Лонгви и Бриэ, французскую Лотарингию. Они требовали обширных аннексий на Востоке и Западе, а также за морем и приобретения угольных станций и морских баз во всех частях мира.
Правительство попыталось возглавить аннексионистское движение. 26 августа канцлер Бетман-Гольвег обратился к императорскому министру внутренних дел Клеменсу Дельбрюку с предложением определить, сколь далеко простираются залежи руды во французской Лотарингии и насколько Германия в них заинтересована, а также назвать сумму желательной контрибуции{9}. Через 2 дня, 28 августа, министр по делам колоний Зольф [11] представил план передела колоний{10}. 3 сентября наместник Эльзас-Лотарингии Дальвиц представил канцлеру план «исправления» границы с Францией с приложением записки крупных промышленников братьев Рехлинг, в которой они требовали аннексировать бассейны Лонгви и Бриэ, западные Вогезы, Бельфор и т., д. Бетман-Гольвег одобрил обе записки{11}. Так началось оформление официальных и неофициальных «военных целей». 28 августа президиум Пангерманского союза постановил взять руководство аннексионистским движением в свои руки и выставил следующие «военные цели»:

1. Приобретение за счёт России обширных территорий для поселения немецких крестьян, а именно: Польши, Литвы, Белоруссии, прибалтийских губерний и Украины.

2. Аннексия Бельгии.

3. Аннексия французских железорудных бассейнов Лонгви и Бриэ и перенесение германской границы с Францией западнее Бельфора, Туля, Вердена и реки Соммы.

4. Уничтожение морского владычества Англии, «так как оно является наиболее варварским», приобретение новых колоний.

5. Все захваченные Германией территории должны быть «очищены от людей» (Land frei von Menschen), так как Германии нужны территории без людей{12}

Марш вперед, труба зовет, черные гусары!

- Как наш конь? – Александр Раевский, бывший инструктор авиашколы Императорского Всероссийского аэроклуба, попал в первый корпусной авиаотряд добровольцем. Но так как он в свое время сдал экзамен на первый офицерский чин, то сейчас щеголял новенькими погонами прапорщика, что не ничуть не сказалось на его отношениях с мотористом, хотя некоторые из офицеров отряда и косились на слишком вежливо обращающимся с «серыми шинелями» бывшего «вольнопера». Но помалкивали, помня о хорошем отношении к «мальчишке» (при том, что Александру исполнилось тридцать четыре года) командира авиаотряда капитана Рохмистрова.
- Как часы, вашбродь. Проверен, налажен, заправлен. Можно лететь куда угодно, – доложил Максим Максимыч, опытный пожилой моторист, в свое время работавший с самим Уточкиным.
- Команда будет, и полетим, - ответил Александру, непроизвольно оглянувшись в сторону штабной палатки. Верный своей привычке, он обошел вокруг аппарата, попробовал рукой упругость расчалок, крепление рулей, осмотрел шасси. Неторопливо забравшись в кабину, проверил управление, работу немногочисленные приборы. Из палатки вышли командир отряда и прикомандированный наблюдатель, генерального штаба штабс-ротмистр Михеев.
- Вот сейчас и полетим, - заметил Александр. Поздоровавшись с подошедшими, он дождался, пока Михеев заберется в кабину, после чего поднял руку.
- Контакт!
- Есть контакт!
Сразу заработал и ровно зарокотал прогретый мотор. Рука поднялась второй раз, аэроплан отрулил от стоянки и, разбежавшись по еще зеленой, но кое-где уже начавшей жухнуть траве, ушел в полет, провожаемый взглядами всех присутствовавших на поле.
На крейсерской скорости аэроплан неторопливо летел к позициям противника. Внизу проплывали болотистые леса, участки песчаной земли, редкие поля и деревни.  Рёв мотора и поток воздуха, бьющий в лицо, не дает возможности разговаривать. Александр, привычно парируя рулями порывы ветра, вспоминает. Поистине, нет лучше времени для того чтобы вспомнить былое. Былое и думы, как говорится. И полет, это сказочное ощущение птицы, парящей в небе…
Получив в школе Блерио «бреве » за номером пятьсот тридцать девять, Александр возвратился в Петербург и стал инструктором аэроклуба. Свое вступление в должность он отметил очень смелым по тем временам перелетом из столицы в Царское Село с пассажиром. «Перелет над морем был прямо фантастичен», - записал тогда Раевский. Обратно в Петербург он прилетел с другим пассажиром, его будущим учеником. После этого – несколько лет работы в авиашколе, выпущенные им ученики, а потом – возвращение во Францию, на этот раз в школу высшего пилотажа. Вернувшись, он на очередной авиационной неделе получает первый приз «за фигурные полеты». Одну из мертвых петель он выполнил на высоте всего сорок метров, после чего удостоился похвалы первого российского летчика Ефимова и первого приза за фигурные полеты. Жизнь входила в спокойную, размеренную колею, если так можно сказать про полную риска жизнь летчика, и все прервала война...
Наблюдатель тронул Александра за плечо и передал записку. Пора ложиться на новый курс. Ревя мотором, аэроплан плавно поворачивает вправо. Вот и противник! Над окопами появляются стволы винтовок, в одном месте фонтанчик пламени выдает позицию стреляющего по ним пулемета. Приходится виражить, но все равно в крыле  появляется несколько дырок. Не страшно, хотя и неприятно. Раевский перекладывает руль в набор высоты, одновременно оглядываясь по сторонам. Немцы уже несколько раз обстреливали наши аэропланы из орудий. Попасть в облако шрапнели – и можно не вернуться домой.
Наконец штабс-ротмистр дважды бьет его по плечу. Пора возвращаться. Разворот на новый курс и снова с кажущейся неторопливостью парит в воздухе аэроплан. Только взгляд вниз, где убегают вдаль леса помогает понять, как быстро он летит.  Впереди уже засверкала полоска реки, когда он заметил летевший пересекающимся курсом аэроплан. Качнул крылом, привлекая внимание наблюдателя. Тот упокаивающе хлопнул по плечу. Тоже заметил. Сблизились быстро. Еще до того, как приблизились на дальность выстрела, стало понятно, что это германский «Таубе». Летел на разведку, а наткнулся на русский аэроплан.
Сблизились. Перекрывая шум мотора раздалась короткая очередь – Михеев имел при себе, кроме штатного нагана, ружье-пулемет «Мадсен». Германец такого не ожидал и попытался ускользнуть. Началось самое любимое занятие Александра – танец в воздухе. Его «ньюпор» по скорости превосходил эту модель «таубе» и пользуясь этим, Раевский отжимал противника в сторону своих войск, заставляя опускаться все ниже. Германцы пытались отстреливаться, но их пистолеты «маузера» не добивали до аэроплана, зато очереди Михеева ложились буквально рядышком с врагами. «Таубе» приходилось усиленно маневрировать, уклоняясь от детящих в него пуль.
Внезапно Михеев несколько раз ударил по плечу. Александр, увлекшийся было погоней, опомнился и резко свернул в сторону. Так резко, что вся конструкция самолета словно застонала.
Германские авиаторы обрадоваться прекращению погон и не успели. Стоявшая на полуоткрытой позиции батарея русских трехдюймовок дала залп шрапнелью на предельных углах возвышения. В небе вспухло восемь облачков, затем еще восемь и перешедший в пике «таубе» врезался в землю прямо неподалеку от русских окопов.
Делая круг в стороне от батареи, чтобы не попасть под обстрел, Александр не удержался и посмотрел на место падения германцев. Заметил, как к нему бегут из окопов пехотинцы, помахал крыльями и развернулся в сторону аэродрома. Батарея больше не стреляла.
На летном поле их уже ждали. Чуть ли не весь отряд сбежался, встречая возвращающийся с разведки аппарат. Раевский и Михеев выбираются из аэроплана, прямо в объятия встречающих. Но вот они расступаются и к разведчикам подошел Рохмистров. Капитан крепко жмет руку каждому.
– Только что телефонировали из штаба корпуса: германский аэроплан сгорел, оба летуна погибли! Велено вас и артиллеристов представить к наградам. Поздравляю, господа!