Нельзя ли перевести? Прошу простить, но в отличие от героини, тюркскими наречиями не владею. Первые два слова приблизительно понимаю, а вот третье - уже нет.

Отредактировано Запасной (12-01-2013 22:55:44)

Выкладываю начало пятой главы:

Глава 5. 1941-й

5.1.

Дата 22 июня 1941 года разрезала жизни людей на две половины – до и после начала войны. То, что было до войны, очень скоро стало казаться принадлежащим к какой-то другой, далекой, давно ушедшей жизни. Одно слово – «война» – определяло теперь собой все остальное.
Нине начало войны запомнилось не обстрелами и бомбежками – Ташкент был далеко-далеко от фронта, в глубоком тылу, – и не выступлением по радио Вячеслава Михайловича Молотова, хотя вечером она, как и все, слушала голос, доносящийся из черной тарелки репродуктора, голос, который со спокойной уверенностью заключил: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
В тот вечер вся большая семья последний раз собралась вместе. Даже отлученную тетю Марусю на этот раз приняли в семейный круг. Собралась настоящая толпа – пришли все тетки (бабушкины дочки), их мужья со своими братьями и взрослыми сыновьями, и еще какие-то родственники. Практически все они были военнообязанными, и Елизавета Климовна собрала в дорогу ровным счетом сорок вещмешков. Каково ей было тогда – Нина боялась даже себе представить. А вернулись из ушедших на фронт единицы – по пальцам одной руки можно пересчитать.
Проводив родню в военкомат, бабушка собралась в райисполком.
– Чего надо, Климовна? Видишь же, не до тебя сейчас! – пытались отмахнуться от нее.
– Да вот, хочу доложить, что жилплощадь у меня освободилась. Надо бы на учет поставить, для размещения беженцев, – сообщила она.
– Ты что панику разводишь?! – тон тут же переменился. – С ума сошла – какие еще беженцы? Через месяц-другой война закончится…
Бабушка покачала головой:
– Молодые вы, горячие… Все наскоком взять норовите. А я еще по той войне помню: немец-то, он вояка крепкий. Не один год с ним провозимся.
– Ладно, Климовна, ступай отсюда! Считай, что мы твоих пораженческих разговоров не слышали. И спасибо скажи, что мужа твоего хорошо помним, а не то по-другому бы с тобой беседовали!
Тяжелее всех переживал начало войны, пожалуй, Яков Францевич. В самом деле: молодой, здоровый мужик, с боевым опытом, с военным образованием – и вынужден сидеть дома. В военкомате ему дали от ворот поворот:
– Вы у нас не числитесь.
– А где же? – слегка растерялся он.
– Видно, ваше дело все еще на учете в командирских кадрах.
– Так я же разжалован, – не без горечи заметил Яков.
– Ничего не знаем, спросите там.
«Там» его, вопреки опасениям, никуда не послали, а сказали только:
– Ждите. Будете нужны – вызовем.
И Яков ждал. Прошел июнь. Жену штаб округа куда-то услал по ее инженерным делам, а он все сидел дома. Июль тоже прошел в бесплодном ожидании. И вот, где-то числа двенадцатого или тринадцатого августа около дома затарахтел мотоцикл, и в дверь заглянул молоденький вестовой:
– Капитан Речницкий, Яков Францевич?
– Здесь, – отозвался Яков. – Только я не капитан. Уволен из рядов, – с плохо скрываемой обидой бросил он.
– Ничего не знаю, – вестовой был малость обескуражен, но пытался заслониться от проблем буквой отданного ему распоряжения. – Приказано немедленно доставить капитана Речницкого в штаб округа.
В штабе его встретил знакомый по службе подполковник:
– Здравствуйте, Яков Францевич, – произнес он, пожимая ему руку. А раньше на улице старался не замечать! – Сегодня, перед лицом смертельной опасности, которая нависла над нашей Родиной, мы все, как один, должны сплотиться для дружного отпора врагу, – и тут же, съехав с пропагандистского тона на командный, продолжил:
– В соответствии с директивой Генерального Штаба РККА командующим округом генерал-майором Трофименко мне приказано приступить к формированию 791 стрелковой дивизии (автор знает, что дивизия под таким номером в 1941 году в САВО не формировалась – но ведь, напомню, основные события в этой книге вымышлены). На вас готовим приказ о восстановлении в звании, и зачисляем в штат дивизии на должность командира батальона, – было видно, что подполковник волнуется. Ему еще не приходилось сколачивать с нуля целое воинское соединение. – Раскачиваться некогда, начинать надо немедленно. Сегодня же выезжаем в Термез, к району формирования, – закончил он.
Так отец и прибыл в летний лагерь, где разворачивалась подготовка к размещению призывников, в своей старой гимнастерке с кавалерийскими петлицами без знаков различия. Правда, через несколько дней ему все же дали возможность заскочить с оказией в Ташкент за личными вещами. И тут он как раз встретился со своей женой, только что сошедшей с поезда из Алма-Аты. Жена появилась в Ташкенте не одна – в том же поезде прибыл генерал-майор Панфилов с дочерью. Его 316-й дивизии, формировавшейся в основном из жителей Казахстана и Киргизии, не хватало кадров командно-начальствующего состава, и поэтому некоторое количество командиров и специалистов (медиков, саперов и других), в том числе 180 выпускников Ташкентского пехотного училища, он забирал из Узбекской ССР.
Каково же было состояние Якова Речницкого, когда он понял, что его жена уходит с дивизией Панфилова на фронт, а он остается здесь, в тылу, заниматься формированием войск!
Нина сфотографировалась на прощание с мамой, которая привезла добытый где-то дочке в подарок невиданный в этих краях фрукт – апельсин. Так, в обнимку с мамой, с апельсином в руке и с котенком Рыжиком на коленях, она и вышла на фотокарточке. Получив карточку из ателье, она своим аккуратным почерком вывела на обороте: «Мамуля, я и Рыжик».
Рыжик позднее, как и мама, отправился на фронт, в составе танкового экипажа дяди Кости, который, точнее говоря, был не дядей, а двоюродным братом Нины, дядей же звался лишь из-за большой разницы в возрасте. Из всего экипажа уцелел только котенок. Когда боевая машина загорелась, командир успел выкинуть Рыжика из люка наружу, и почти сразу вслед за этим рванули топливные баки… Дядя Костя все же сумел выскочить, но уцелевшим его назвать было нельзя – многие месяцы, страшно обожженный, он провел между жизнью и смертью. Жизнь его врачам все же удалось спасти, а вот зрение – нет.
После торопливого прощания на Ташкентском вокзале, когда мама уже на ходу вскочила в отходящий поезд, в теплушку к минометчикам, Нина решила, что и она тоже должна попасть на фронт. Присмотрев на путях платформы с какими-то бесформенными сооружениями, обтянутыми брезентом – она уже знала, что так маскируют танки, – Нина забилась в промежуток между ними и стала ожидать отправления состава. Но ей не повезло – стрелки железнодорожной охраны заметили ее ярко-красный сарафан в белый горошек и вытащили из укрытия. Потому Нина долго удивлялась – как же они ее разглядели, ведь она так хорошо спряталась?
Молодой сразу начал ругаться, напирая на то, что не положено забираться на охраняемый военный объект, а пожилой усатый напарник остановил его и спросил Нину:
– Куда же ты, дочка, на этом поезде собралась?
– На фронт! – честно ответила девочка.
– И чего же тебе на фронте надо-то? – не отставал усатый.
– Как что? – удивилась она. – Фашистов бить!
– Фашистов, значит, бить… А танк ты водить умеешь? – неожиданно спросил пожилой.
– Нет… – немного растерявшись, ответила Нина.
– Ну, а из пушки стрелять? – продолжал выспрашивать стрелок.
– Нет… – совсем потерянным голосом отозвалась она.
– А хотя бы с винтовкой обращаться можешь?
– Научусь! – дерзко выпалила Нина, не желая отступать.
– Вот, когда научишься, тогда можно и на фронт, – заключил усатый. – А пока ты там не в помощь нашим бойцам, а в обузу будешь. Поняла?
Девочке ничего не оставалось делать, как кивнуть. В глубине души она чувствовала справедливость слов этого стрелка железнодорожной охраны.
– Вот и ступай, учись, – и он слегка подтолкнул ее к выходу с платформы.