Во второй и третьей главах правились в основном мелочи. Поэтому выкладываю сразу четвертую - здесь были развернуты дополнительно три небольших эпизода:
Глава 4. Школьные и другие уроки
На улице Нина давно уже была своей. Здесь, на территории Русского города, жили, разумеется, не одни русские – хватало и украинцев, и татар, и евреев, и, разумеется, узбеков. Тем не менее, Русский город накладывал на всех свой отпечаток: частыми были смешанные браки, узбечки уже успели расстаться с паранджой, тогда как на улицах Старого города она была отнюдь не редкостью. Среди подружек Нины узбечки тоже были, тем более, что их объединяло общее дело…
Какое? Да житейское, в общем-то, дело – мытье головы. О, дело это, хотя и обыденное, но отнюдь не такое простое, как кажется! Занимались им, разумеется, на женской половине, и всегда не в одиночку. Нина, собравшись со своими подружками, сначала помогала им расплести множество маленьких косичек. Затем получившуюся гриву темных волос мыли в кислом молоке, вытирали, просушивали… Какой при этом получался запах, сами можете себе представить, но вот что молочная сыворотка благоприятно влияет на волосы – это факт. Волосы росли длинные, прочные, пышные.
Затем волосы надо было тщательно расчесать и снова заплести в множество тугих маленьких косичек. Одной со всем этим было бы справиться гораздо труднее. Нина, в отличие от узбечек, маленьких косичек не носила. Ее волосы, такие же темные, длинные и пышные, как и у ее подружек, были чрезвычайно непослушными, и совершенно не желали держаться в заплетенной косе, тут же рассыпаясь. Их можно было удержать, только вплетая в косы ленточки, и тщательно завязывая их. Так что приходилось ограничиваться всего двумя косами.
Если вы подумаете, что подружками круг общения Нины и ограничивался, то серьезно ошибетесь. Крутилась она как раз в основном в мальчишеской компании, причем предпочитая ребят значительно старше себя, хотя в этой среде скидок на возраст никто не делал – в том числе и в драках. Если не обращать внимания на косы, то и сама она походила скорее на мальчишку, чем на девчонку – и поведением, и внешним видом, особенно летом. В летнюю жару, как и мальчишки, Нина носилась по улицам загорелая до черна, в одних трусах: красивые платьица, старательно сшитые бабушкой, она, выбегая из дома, снимала, аккуратно складывала, и прятала под крыльцо – до возвращения. Не портить же такую красоту в уличных проделках и потасовках!
Кумиром Нины среди дворовой ребятни был Артур – уже, считай, почти совсем взрослый парень, не только успевший закончить семилетку, но и перешедший аж в 9-й класс! Он был в авторитете у всех окрестных парней, да и мужики постарше с ним считались. Тот несомненный факт, что дела Артура связывали его с преступной средой, не влиял на мнение девчонки: он был свой, своих в обиду не давал, и понятия о чести у него имелись. Понятия своеобразные, но следовал он им строго, и готов был за них стоять до последнего.
Ее привязанность к Артуру стала взаимной одним жарким июльским вечером. Возвращаясь от подружек-узбечек домой, Нина совершенно случайно уловила за дверью в одном из дувалов, тянущихся вдоль улицы, приглушенный разговор, в котором ее чуткое ухо выловило имя Артура. Любопытная девчонка, углядев толстые ветки старого тутовника, нависающие над самым дувалом, не долго думая, вскарабкалась на них и осторожно заглянула в чужой двор.
На двор уже легли резкие закатные тени, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть группу взрослых парней, попыхивающих папиросками. Один из них громких шепотом частил:
– Точно говорю, эта сука, Артурчик, здесь и пойдет.
– Если не гонишь… – проговорил другой.
– Верняк, век воли не видать! – торопливо отозвался первый.
– Тогда встретим – и на перо… – зловеще заключил второй.
– А где встретим-то? – вклинился еще один голос. – Тут не лучшее место.
– Он вдоль Чаули-арыка пойдет, – снова зачастил первый, – там кусты есть…
– Тогда что мы тут стоим? – снова заговорил второй. – Айда, осмотримся на месте, что и как.
Кодла двинулась к двери, и Нина, чтобы не быть обнаруженной, стремительно влезла по тутовнику как можно выше. Как только парни немного отдалились, она спустилась на землю и последовала за ними. Вскоре вся компания остановилась и укрылась в негустых зарослях ивняка. Девочка стрелой дунула домой, и с порога закричала отцу, сидевшему за столом (тогда он еще не нашел работу в техникуме):
– Папа! Артура порезать хотят!
Разобравшись в сбивчивых пояснения дочки, отец стремглав выскочил со двора, чтобы оповестить приятелей Артура, а Нина кинулась обратно к месту засады. Она осторожно подбиралась все ближе, лихорадочно размышляя – а что делать, если Артур сейчас появится. На город стремительно падала южная ночь, но девочка сумела разглядеть увесистый комок засохшей до каменного состояния глины и вооружилась им. Ага, вот на эту чинару можно взобраться и тогда она окажется как раз между Артуром и засадой.
Тихонько, как мышка, она стала карабкаться на дерево, засунув свое оружие в трусы – потому что больше было некуда. Затем, держась одной рукой за ветку, другой она извлекла метательный снаряд и приготовилась запустить его в противника. Именно в этот момент на тропинке вдоль арыка показался Артур, почти поравнявшийся уже с местом засады.
– Артур! Шухер! – что есть мочи завопила Нина. Кодла, засевшая в кустах, рванулась на тропу, и девчонка, сидящая на толстой ветке, оказалась как раз над местом схватки. Она тут же швырнула кусок глины в первого из нападавших. Кидалась она, к слову сказать, совсем неважно, и твердый комок, вместо того, чтобы прилететь в голову, куда она целила, пролетел мимо. А у парня в руке уже блестела финка, которую он собирался немедля пустить в ход.
С визгом Нина обрушилась вниз, прямо на плечи нападавшему, и вцепилась ногтями ему в лицо. Парню было достаточно одного движения, чтобы стряхнуть девчонку с себя, с силой приложив ее о твердую, плотно утоптанную землю. Но этого мгновения Артуру хватило, чтобы отскочить назад и самому выхватить нож.
Ситуация, однако оставалась довольно отчаянной, кодла, несмотря на первое замешательство, стала напирать, и тут, наконец, на тропе сзади показалось несколько своих ребят во главе с Яковом Францевичем. Небольшой свалки избежать не удалось. Отец Нины, хотя и не был вооружен, действовал на острие атаки, наглядно демонстрируя, что в рукопашной с ним этой шпане не сравняться. Чужая кодла предпочла быстро ретироваться, поняв, что ситуация изменилась не в их пользу. Обошлось без жертв, – несколько порезов не в счет.
Укрепившаяся после этого случая дружба оказала на поступки девочки немалое влияние – когда у Артура начались осенью 1938 года занятия в школе, Нина увязалась за ним. Тогда и с семи лет не часто начинали учиться, а уж с шести – это было чем-то из ряда вон выходящим.
Разумеется, никто ее к занятиям не допустил. Но Нина упорно приходила в школу, тихонечко приоткрывала дверь в комнату, где сидели школьники 1-го класса, и внимательно слушала, как идет урок. Это упорство произвело определенное впечатление на учителей, и ей было сказано:
– Можешь сесть за парту позади всех, и если не будешь шуметь и мешать вести урок, – выгонять не будем.
Так, за партой в заднем ряду прошла еще одна четверть, а после Нового года ее настойчивость была вознаграждена – Нину зачислили в 1-й класс.
Надо сказать, что такая привязанность маленькой девчонки стоила Артуру немало крови. Все дело было в бабушке. Причем тут бабушка? А притом, что бабушка была большая рукодельница. Она сшила шестилетней первокласснице симпатичные трусики – беленькие, с оборочками, на пуговичках. Но вот беда: петельки оказались поначалу слишком тугими, и расстегнуть их Нине было почти не под силу. Поэтому, когда на переменке ей надо было заглянуть в туалет, выходила она из положения просто – находила своего приятеля и без всякой задней мысли просила его:
– Артур, помоги расстегнуть трусики!
Сколько несчастному парню пришлось вытерпеть насмешек от своих одноклассников – можете себе представить! Однако он не только никогда не забывал, чем обязан Нине, но и испытывал к шестилетней девчонке нечто вроде уважения. Нередко ему приходилось отвечать на злословие кулаками. Но при всем этом, он ни разу не попрекнул девочку и не отказал ей в просьбе (честно скажу: склоняю голову перед такой необыкновенной стойкостью!). Вскоре, к счастью, петельки разносились, стали посвободнее, и вся проблема отпала сама собой.
Освоившись в школе, Нина стала понемногу демонстрировать свой упорный, целеустремленный и пытливый характер. Проявлялось это, надо сказать, не только в учебе. Первой жертвой ее, скажем так, духа новаторства и изобретательства, пала школьная столовая.
Топили плиту в этой столовой саксаулом и кизяком – двумя самыми распространенными видами топлива в этих краях. Саксаул был топливом привозным и стоил довольно дорого – и было его не так много, и жар при сжигании он давал очень приличный. Кизяк же, – а попросту, сушеный навоз, – был топливом местным. Помимо той его части, что образовывалась в стойлах и загонах, его собирали и на улицах, причем охотой за этим дармовым топливом, остающимся после лошадей, ишаков и верблюдов, занималась как раз ребятня. Улицы и кварталы были поделены на участки, и чужаков безжалостно изгоняли, если они посмели влезть не на свою территорию.
Общим и у кизяка, и у саксаула было то, что они медленно, с трудом разгорались. Обед из-за этого нередко запаздывал. И, понятное дело, Нина решила помочь этой беде. Притащив из дома несколько патронов от отцовского охотничьего ружья, она улучила момент и высыпала патроны в топку. Уж порох-то должен был заняться как следует!
Закономерным итогом этого опыта стал взрыв на кухне. Никто от этого не пострадал, но котлы опрокинулись, раскололась одна из чугунных заслонок, а в плите появились трещины. Обед был испорчен.
Руководство школы собрало учащихся и поставило перед ними вопрос ребром:
– Сознавайтесь, кто устроил взрыв на кухне?
Девочка никогда не увиливала от ответственности и уж тем более не пыталась спихнуть ее на других, поэтому сразу честно призналась:
– Это я! Я хотела, чтобы плита быстрее разгорелась.
Вердикт был прост:
– Отправляйся домой и приведи родителей!
Отцу, вызванному в школу, пришлось выслушать немало нелицеприятных слов по поводу поведения Нины. Затем и ей самой отец и бабушка объяснили всю глубину ее заблуждений. Но из школы, несмотря ни на что, все же не выперли.
А к летним каникулам в Ташкенте появилась ее мать и увезла Нину с собой – на стройку.
Зачем же Анна повезла свою дочь к черту на кулички, в Сибирь, в совершенно необжитые места? В Ташкенте к лету сложилась опасная обстановка – возросла заболеваемость малярией, опасались эпидемической вспышки. Нина же только в прошлом году едва выкарабкалась из малярийной лихорадки. Попытки справиться с болезнью с помощью хинина не давали результатов – девочке становилось все хуже и хуже. Тогда бабушка обратилась за помощью к местному целителю-узбеку. Он стал лечить больную, кормя ее ломтиками дыни, которую перед тем дал укусить змее. И болезнь отступила. Теперь же Анна Алексеевна хотела, чтобы лето – самое опасное с точки зрения заражения малярией время – дочка провела вдали от Ташкента.
Долгое путешествие по железным дорогам на восток закончилось где-то среди глухих таежных лесов, перерезанных горными хребтами. Именно через эти хребты должна была пройти трасса будущей железной дороги. Возглавлявший Управление железнодорожного строительства НКВД по Дальнему Востоку коринтендант Нафталий Аронович Френкель уже прославился своими успехами по организации труда заключенных на строительстве Беломоро-Балтийского канала. Здесь, однако, его идеи было сложно воплотить в жизнь. Ушли в прошлое зачеты одного года за три, предоставлявшиеся за ударную работу, что немало способствовало неподдельному трудовому энтузиазму зэков, исчезли и сравнительно приличные заработки, позволявшие выходить на свободу не с пустыми руками. А с 15 июня 1939 года и зачеты, и условно-досрочное освобождение вообще были запрещены. Теперь господствовал другой принцип: даешь норму – будут как-то кормить, не даешь – сдохнешь с голоду.
Френкель понимал, что при таком подходе уложиться в жесткие плановые сроки строительства будет мудрено, и как мог, пытался создать хотя бы минимальные условия для производительного труда. Во всяком случае, в бытность начальником строительства Байкало-Амурской магистрали при поддержке начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю Т.Д.Дерибаса ему удалось добиться, чтобы работающих обеспечили хотя бы какой-нибудь одеждой и немного улучшили продовольственное снабжение – а то, кроме хлеба и минтая прошлогоднего засола не было вообще ничего. Были прекращены попытки прокладывать трассу буквально голыми руками, и зэки получили кирки, лопаты, топоры, пилы...
Однако далеко не все руководители среднего звена разделяли подобный гнилой гуманизм. Когда Анна Коновалова прибыла в 1938 году на лагпункт, находившийся на одном из самых сложных участков, где надо было пробивать дорогу через таежные сопки, а кое-где – и прямо через скалы, ее подход к делу вызвал возмущение руководства. А начала она с возведения утепленных бараков, строительства бани, клуба, отсыпки дороги к месту расположения базовых складов, взятия дополнительных геологических проб по будущей трассе.
Начальник лагеря сразу же выразил свое недовольство:
– Зачем ты на эту ерунду время тратишь!? Ты нам километры давай! Партбилетом ответишь!
Анна Алексеевна вполне резонно возразила:
– Человек, ночующий в холоде на земле, а затем весь день вкалывающий под палящим солнцем, не имея возможности даже помыться, долго не протянет. И как я вам тогда километры дам?
Однако такого рода проблемы нисколько не смущали лагерное начальство:
– Нечего себе голову всякой дурью забивать! Эти помрут – мы вам новых привезем.
Однако переспорить упрямую женщину было непросто:
– А где я их хоронить буду? – вопрос, в общем, не столь уж сложный, в тех местах наталкивался на серьезные препятствия. – Взрывчатку тратить, чтобы братские могилы в скалах рвать?
Видимо, именно этот последний довод возымел действие, и от работы ее не отстранили. Пожалуй, подействовал и приказ нового наркома внутренних дел Л.П.Берии, которым запрещалось увольнять «из строительных и производственных аппаратов ГУЛАГа НКВД (в Центре и на местах) на основе различных компрометирующих материалов, якобы, в целях профилактики, хороших, зарекомендовавших себя на производстве специалистов, инженеров и организаторов производства». Для такого увольнения теперь требовалось разрешение наркома или его заместителя. Но вот партбилета, за медленное ведение строительства, Анна опять лишилась.
Это, однако, на ее настроение уже не особо и влияло – первый раз, что ли? Привезя с собой и обустроив дочку, ей пришлось столкнуться с новой напастью – начальство металось по лагпункту, как наскипидаренное, прикатил зам начальника ИТЛ. А все потому, что ожидалась комиссия из УЖДС НКВД на Дальнем Востоке. Прибывающее начальство не особо Анну волновало – за свои дела она готова была ответить хоть перед самим наркомом. Но вот приехавший с комиссий инженер-железнодорожник, замначальника управления УЖДС Василий Арсентьевич Барабанов ее заинтересовал.
Довольно молодой, симпатичный, успевший и сам вылететь из партии, а затем отсидеть полгода непонятно за что, он оказался почти что ее земляком. До 1929 года Барабанов работал в Ташкенте заместителем начальника Особого отдела ОГПУ по Среднеазиатскому военному округу. Анна его в те годы, конечно, знать не могла – едва школу закончила, а он, как оказалось, хорошо помнил мужа одной из ее старших сестер, дядю Савву, бывшего тогда командиром кавэскадрона ОГПУ. Разговорились, сначала вспомнили Ташкент, затем перешли на профессиональные темы, а потом Барабанов заметил:
– Смотрю, вы тут неплохо обустроились. Бараки, вон, какие капитальные.
– Ну, вы и выдали, – неплохо! – фыркнула Анна. – Если бы знали, чего стоило и это убожество пробить! А за баню и клуб вообще пришлось партбилетом расплатиться.
– Не скажите, Анна Алексеевна, не скажите. Здесь ведь еще два года назад любой барак хоромами показался бы. Жили в землянках, – он оглядел окрестные скалы и добавил – где можно их было вырыть. Где нельзя – драные палатки ставили, да и тех не хватало. Часть спецконтингента прямо так привозили, на голое место. Сколько усилий стоило из фондов на доски долю для бараков выдрать! А партбилет… По своему опыту знаю – сегодня отобрали, а завтра вернут. Главное, чтобы дело делалось, как надо, – он замолчал на минуту, снова осматриваясь по сторонам. Прервав краткую паузу, поинтересовался:
– Это чья там девочка с зэками бегает?
– Дочка моя, – пояснила Анна.
– И не боитесь? – он посмотрел испытующе, как будто ее ответ решал для него что-то важное.
– Василий Арсентьевич! Да боюсь же, конечно, – нервно поджала губы женщина. – Но тут по-другому нельзя.
– Это верно, – задумчиво произнес Барабанов, и добавил вполголоса, – жене бы моей кто это втолковал.
Затем он оживился и заговорил, похоже, вслух подбирая аргументы для будущего разговора с женой:
– Тут ведь как? Со здешним контингентом самый лучший способ отношения выстраивать, это на доверии. Будут доверять – не надо каждую минуту за спину оглядываться. И за дочкой присмотрят, сами не обидят и другим в обиду не дадут. А то здешняя охрана, – он обеспокоенно оглянулся, не слушает ли кто, – как бы не хуже зэков.
– На это и надежда, – вздохнула Аня.
Барабанов глянул на нее и задал еще один вопрос:
– Я смотрю, вы тут без оружия ходите. Чего же так?
– Толку-то с него! – машинальным движением заправляя за ремень складки гимнастерки, ответила военинженер 3-го ранга. – Захотят убить, так никакой наган не спасет. Нет уж, если доверять, то до конца. А доверие они и вправду ценят.
Прощаясь, Василий Арсентьевич шепнул на ухо Анне:
– У вас тут строительство организовано отлично. Я у себя в управлении постараюсь – может быть, удастся что-нибудь дополнительно к пайкам подбросить, за ударную работу. Ну, и кому надо шепну, что это по вашему ходатайству. Таежный телеграф, он такие вести моментом разносит.
Маленькую Нину, разумеется, все эти проблемы не затрагивали. Она быстро освоилась на лагпункте, и охотно общалась с тамошними политзэками. Особенно запомнились два человека, казавшихся ей стариками, поскольку они носили бороды, а один из них был совсем седой. Они наизусть рассказывали ей сказки разных народов мира, в том числе и арабские сказки из антологии «Тысяча и одна ночь», множество стихов Пушкина и Лермонтова. Один из них читал «Илиаду» на древнегреческом, тут же пересказывая ее на русском, а другой – поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Девочка хорошо запоминала стихи, и многие строки из поэмы отложились у нее в памяти:
Если действовать не будешь, ни к чему ума палата.
Что припрячешь – то погубишь, что раздашь — вернется снова.
Мудрый борется с судьбою, неразумный унывает.
Запомнились ей и стихи Омара Хайяма, которые со сдержанной страстью декламировал седобородый:
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
Со стола у мерзавцев, имеющих власть!
Однако лагпункт, конечно, даже и для Нины не был курортом. Да и обстановка там не очень-то располагала к безмятежному времяпрепровождению. Ее мать очень опасалась майора – лагерного оперуполномоченного (звавшегося на зэковском жаргоне «кумом»). Он все время шнырял по лагерю с неизменным пистолетом в кобуре на ремне, и мать предостерегала дочку от какого-либо общения с ним:
– Очень мерзкий тип, – наставляла она Нину. – Любит руки распускать. Так что не подходи к нему близко, ни в коем случае не разговаривай, и вообще, увидишь его – сразу смывайся куда подальше.
А опасность от него и вправду исходила нешуточная. Девочка тогда многое еще не понимала, но Нине достаточно было и того, что у нее на глазах этот майор расправился с одним из заключенных – красивым высоким грузином с пышной седой шевелюрой (это он читал девочке наизусть «Витязя в тигровой шкуре»). «Кум» отозвал его для разговора к границе лагеря, к тому месту, где не было ограждения из колючей проволоки, потому что начинался глубокий скалистый обрыв. В ходе разговора грузин что-то резко ответил «куму» и майор ударом в голову сбросил зэка со скалы. Убитый так и остался там лежать – даже подбирать не стали.
Анна Алексеевна, видимо, из опасения неприятностей со стороны оперуполномоченного, вместе с дочкой ночевала в бараке с политзэками, а не в отведенной ей как специалисту отдельной комнате. И то, что она предпочла устроиться вместе с ними, а не с администрацией лагпункта, и тот факт, что положенный ей пистолет она демонстративно с собой не носила, производил на зэков определенное впечатление и немало послужил укреплению ее репутации.
Барабанов не подвел – доппайки для ударников на лагпункт все-таки попали. Уж сколько бы там ни прибрало к рукам начальство ИТЛ, сколько бы ни толкнула налево администрация лагпункта, а и заключенным кое-что перепало. Как это обычно бывало и на других стройках, меры по нормальной подготовке строительства, и пусть небольшое, но все же улучшение питания, оказались значительно более действенными, чем тупой нажим и истерическое подхлестывание. Хорошо обеспеченная работа стала разворачиваться ускоренными темпами, и свой участок Анна Коновалова сдала досрочно. Только тогда подозрительное отношение к ней переменилось: удачливого инженера стали поздравлять с успехом, наградили именными часами, даже цветы вручили. Да, и партбилет к ней снова вернулся.
Нине же настало время уезжать обратно в Ташкент – в школу. Сентябрьский город встречал ее обычным в это время летним зноем, от которого можно было спастись лишь в тени чинар у прохладных арыков, вбиравших в себя ледяную воду с гор, или же дома. В жару каждому хочется прохлады. И потому девочка совсем не возражала, когда к ней за пазуху привычно забирался песчаный удавчик, обитавший в доме – он был такой холодненький! Эта змейка, в отличие от людей, прохлады не искала, а, напротив, искала возможности погреться. Нина никак не могла понять, почему одна из знакомых, приглашенных тетей Олей в дом, плюхнувшись в кресло, подняла отчаянный визг, как только сообразила на что это такое холодное она уселась. Удавчик же маленький, и метра в длину не будет, безобидный, почти не кусается, ловко ловит мышей, и очень приятный.
Однако же в Ташкенте можно было наткнуться и на не столь приятных в общении пресмыкающихся. В том же сентябре, прогуливаясь после школы у развалин старой крепости, девочка, решив передохнуть, плюхнулась на подходящий плоский камень среди кучи других камней, и обнаружила, что в щелях между ними копошатся малюсенькие полосатые змейки. Но не успела она удовлетворить свое неуемное любопытство, как из травы перед ней, блестя на солнце чешуей, с шипением поднялась змеиная голова с характерным капюшоном по бокам туловища.
Нина, естественно, рванула оттуда во весь дух. Но среднеазиатская кобра, которая обычно удовлетворяется тем, что отпугнет противника, на этот раз бросилась за ней. Добежав до протекавшего неподалеку арыка, девочка, подгоняемая страхом, плюхнулась в воду чуть не по уши, рассчитывая, что хотя бы тут змея от нее отстанет. Но, оглянувшись, с ужасом обнаружила, что кобра, приподняв голову над водой, плывет за ней.
Нина плохо помнит, что она там вопила, из последних сил выбираясь на крутой и скользкий глинистый берег арыка, пересекая улицу и стремглав влетая во двор расположенной через дорогу школы. Змея же, казавшаяся девочке огромной (на самом деле не больше двух метров), продолжала неотступно следовать за ней! К счастью, во дворе оказалась повариха, как раз рубившая саксаул для плиты. Она тут же пустила в ход топор, которым орудовала и разрубила змею пополам. А переднюю часть, которая все еще пыталась ползти вперед, дополнительно несколько раз с чувством угостила поленом.
Если вы думаете, что это было самое страшное приключение нашей второклассницы, то ошибаетесь. Самое страшное случилось ближе к зиме, когда Нина вместе с другими школьниками гоняла в футбол. Из-за холодной дождливой погоды затеяно это развлечение было в школьном вестибюле. И вот, после очередного мастерского удара Нины послышался звон разбитого стекла… Выбито окно? Если бы! Пущенный ею мяч угодил прямиком в застекленный портрет Сталина.
Не успел замереть звон осыпающихся стеклянных осколков, как вестибюле установилась полная тишина, в которой все смогли расслышать тихий шепот одной из девчонок:
– Ой, что сейчас будет…
Первой на звук бьющегося стекла прибежала Анастасия Михайловна, пожилая сухощавая учительница в строгом темном костюме, белой рубашке мужского покроя с узеньким черным галстучком, в круглых очках, с зачесанными назад коротко подстриженными седеющими волосами. За глаза младшеклассники звали ее «Баба Настя». Но не успела она еще осознать, что же именно тут произошло, как тишину прорезал звонкий мальчишеский фальцет:
– Это все Нинка! Нинка Коновалова, это она портрет разбила!
Нина никогда не пряталась от ответа за свои поступки, не собиралась она увиливать и сейчас, но ее неприятно поразила и та быстрота, с которой на нее наябедничали, и, главное, тот факт, кто именно это сделал. Звонкий фальцет принадлежал ее однокласснику Сережке – полноватому мальчишке, всегда сторонившемуся драк, не умевшему постоять за себя, да даже и не пытавшемуся это делать – на любые неприятности он отвечал только хныканьем. Нина слегка презирала его за трусость, но всегда давала отпор тем мальчишкам, которые избирали Сережу как удобный беззащитный объект для своих издевательств. А сегодня как будто кто-то его за язык тянул!
Небольшой жизненный опыт Нины еще не позволил ей уяснить, что трусость подчас лишает людей всякого здравого соображения, и перед лицом действительных, или даже мнимых страхов толкает на такие мерзкие поступки, которых они сами от себя не ожидают. А раз ступив на эту дорожку, человек, бывает, уже не может остановиться, и запутывается все сильнее и сильнее.
«Баба Настя» тут же переспросила:
– Это точно? Ты сам видел?
– Конечно! – с нажимом подтвердил Сережка. – Это она, кому же еще! Вот и отец у нее – враг народа!
Это было уже чересчур! Любые нападки на своего отца Нина яростно встречала в штыки. И сейчас бы Сережке не поздоровилось от ее тумаков, если бы не учительница, стоящая рядом. Девочка только побледнела от злости и судорожно сжала кулаки. Анастасия Михайловна тем временем спросила голосом, ставшим подозрительно ласковым:
– С чего это ты взял Сереженька, что ее отец – враг народа?
– Как с чего? – удивился тот. – Все знают, что его НКВД забирало!
– Ах, Сережа, – столь же ласково проговорила учительница, – если не знаешь, о чем говоришь, то уж лучше промолчи. Тем более в таких делах. Да, все знают, что ее отца НКВД задержало – и тут же выпустило. Ведь у нас в НКВД никого зря не держат, не так ли? Или ты лучше НКВД разбираешься, кто враг, а кто – нет?
Пристыженный Сережа, покраснел, насупился, и замолчал.
Баба Настя повернулась к Нине и сурово произнесла:
– Немедленно ступай за родителями и без них не возвращайся!
Делать нечего, пришлась бежать в политехникум, разыскивать отца. Сорвав его с занятий, она сбивчиво поведала ему, что приключилось. Отец, разумеется, встревожился и первым делом о чем-то быстро переговорил с сослуживцами. Затем с дочерью за руку он вышел из техникума и направился совсем не в сторону школы.
– Папа, нам не туда! – пыталась остановить его Нина. – Нам же в школу надо!
– Сначала заглянем в одно местечко… – не стал вдаваться в подробности Яков Францевич. Местечко оказалось расположенной неподалеку стекольной мастерской. Нина не слишком прислушивалось, очем там у отца шел разговор, – что-то такое насчте надбавки за срочность, – но вскоре они вышли из мастерской уже втроем. Вместе с ними важно шествовал пожилой мастер, несший большой деревянный ящик с кусками стекла разных размеров, и маленький ящичек с инструментами.
Пока Нина в присутствии отца выслушивала все, что думает дирекция школы о ее поведении, – припомнили и взорванную плиту, и регулярные драки, и пререкания с учителями, – Яков Францевич только кивал и обещал принять все необходимые меры, чтобы приучить ее к строгой дисциплине. Тем временем стекольщик раздобыл стремянку, снял пострадавший портрет со стены, – к счастью, сама репродукция оказалась не поврежденной, освободил раму от оставшихся осколков стекла и начал ее измерять.
Вскоре по коридорам школы прошелся дежурный учитель с бронзовым колокольчиком, звоном которого возвещалось начало перемены, и вестибюль наполнился учениками. Ребятня быстро столпилась вокруг стекольщика, держась немного поодаль, и наблюдала за священнодействием резки стекла. К тому моменту как тяжелый и для девочки, и для ее отца разговор был закончен, стекольщик уже взбирался на стремянку, чтобы водрузить сверкающий новеньким стеклом портрет на свое место.
К счастью для Нины, у дирекции школы хватило то ли здравого смысла, то ли уважения к заслугам ее дедушки и бабушки, то ли боязни выносить сор из избы, то ли всего этого вместе. Может быть, было учтено и то, что сам портрет не пострадал, а стекло удалось заменить в рекордно короткие сроки, – но обошлось и на этот раз.
К концу года вернулась из Сибири мать, но радость встречи с ней была недолгой. Грянула советско-финская война, и военинженер 3-го ранга Анна Коновалова отправилась на фронт, проводить инженерную подготовку наступления. Ей пришлось принимать участие в разведывательных рейдах с целью выяснения состояния и расположения финских оборонительных сооружений на «линии Маннергейма». Большинство разведгрупп из таких рейдов не возвращалось.
Перед выходом в разведку Анна, пренебрегая маскхалатом, закуталась поверх тулупа в большой пуховый платок, связанный Елизаветой Климовной. Командир группы строго заметил:
– Товарищ Коновалова! Вы что же это форму одежды нарушаете? Демаскировать нас хотите?
– Так холодно же! – незлобиво отнекивалась Аня. – Да и платок тоже белый, как маскхалат. Так что не бойтесь, не демаскирую.
После нескольких попыток, видя, что упрямую бабу… пардон, женщину, не переспоришь, командир плюнул на дальнейшие уговоры, и уступил.
Группе так и не удалось остаться незамеченной. Уже на отходе их передвижение засек финский снайпер. Промахивался он редко, и выстрел за выстрелом состав группы уменьшался. К своим вышла одна Анна. Больше всего ее удивило то, что командование первым делом взъярилось на все то же нарушение формы одежды:
– Ты что, Коновалова, умнее всех быть хочешь? Это что же за командир Красной Армии в бабском платке? Какой пример ты подаешь военнослужащим? – и понесло… Здешний особист тоже не преминул вставить свои претензии:
– Скажите-ка нам, товарищ военинженер 3-го ранга, как это так получилось, что вся группа погибла, а вы одна остались? А может, группа и не погибла, а? И как же это так вы из финского тыла выскочили, за какие такие заслуги они вас из своего расположения живой выпустили?
– Вас послушать, так лучше было бы, если бы мы всем там под пулями легли! – взъярилась Анна. – Ага, меньше бумаг писать надо было бы – только похоронки, но то уже была бы не ваш забота. Что, не так? Или мне прямо тут застрелиться для вашего успокоения, чтобы больше никаких вопросов не возникало?
– А ну, осади, Коновалова! – прикрикнул на нее начальник штаба, хорошо представлявший, чем могут закончиться такие вот препирательства с особистами.
– Впустую собачитесь, – вдруг заметил из своего угла молчавший доселе старенький начальник разведотдела. – Ее платок этот самый и спас. Я так понимаю, на тебе полушубок да платок был, и никакого маскхалата?– обратился он к разведчице.
– Верно, – кивнула Анна.
– Вот, снайпер финский ее издаля и принял за местную бабу, которую наша группа прихватила. Потому и не стрелял.
Особист, покричав маленько для порядку, остыл. Ведь кого-то надо было посылать и в следующий разведрейд, правда?
С финской весной 1940 года мама вернулась, сверкая второй шпалой в петлицах. Победе, конечно, радовались, но официальные торжества прошли как-то смазано, особо не запомнились, да и к чему тут чрезмерное ликование? Еще бы: эту Финляндию – и не победить! Все произошло, как и должно было. Отец же, не показывая виду, все-таки сильно переживал: как так, жена обогнала его по званию! А все это чертово увольнение…
Разумеется, по случаю возвращения Ани с фронта собрали застолье, как полагается, выпили, закусили. Уже собираясь ко сну, Яков кое как разделся, дотащился до кровати, плюхнулся на нее – и тут же подскочил. Дом огласился криком, злобным шипением и урчанием.
Да, отцу надо было быть осторожнее. Сам же привез этого зверя с охоты. Это действительно был зверь – даже маленьким котеночком камышовый кот, получивший непременную кличку Васька, отличался весьма агрессивным норовом. Вымахав же в здоровенную, чуть ли не в пуд весом, зверюгу, он требовал очень осторожного обращения. Авторитетов в доме у него не было.
Пожалуй с бабушкой он еще до какой-то степени считался. Когда он спокойно, как хозяин, забирался на кухню и норовил стащить что-нибудь со стола, или с грязными лапами влезал на кровать, устраиваясь на белоснежных крахмальных покрывалах, бабушка в сердцах замахивалась на него полотенцем:
– У-у, вредитель! Пошел вон!
«Вредитель» только прижимал к голове уши с маленькими кисточками на концах, смотрел в упор своими желтыми глазищами со зрачками-щелочками, шипел или утробно ворчал, не двигаясь с места. Никому другому в такой ситуации Васька спуску бы не дал. С ним можно было только договариваться по-хорошему, упрашивать, или просто ждать, пока он покинет облюбованное место. Отца же вообще угораздило плюхнуться на него сверху, и кот тут же пустил в ход свои немалые клыки, чуть не выдрав Якову пятку. Во всяком случае, хромал отец после этого довольно долго.
Нина относилась к Ваське с уважением, и пользовалась в ответ некоторой снисходительностью с его стороны. Командовать собой он, конечно, не дозволял – во всяком случае, все попытки девочки объяснить ему, что душить соседских кур нехорошо, пропали втуне, – но разрешал ей чуть больше фамильярностей, чем всем прочим. А кур он в конце концов душить перестал – видимо, стал воспринимать их как часть своей собственной территории. Не нападал же он на обитателей того «зоопарка», который собрался в доме у Елизаветы Климовны? Даже на канарейку, жившую в клетке, он не пытался покушаться. Только сядет неподалеку, уставится на птичку, и следит за ней неотрывно вожделенным взором. Канарейка нервничала, перестала петь, и ее пришлось отдать в другие руки.
Весной Нина снова заболела. На этот раз у нее обнаружился туберкулез. Девочку срочно отправили в горный санаторий. Чем ее там лечили, она толком не помнила, главное, что лечение и горный воздух пошли ей на пользу – она вылечилась. Но вот что оставило у нее зарубку на всю жизнь, так это молочная диета, на которую ее посадили. С тех пор Нина не выносила ни молока, ни кефира, и лишь очень редко соблазнялась творогом, если тот был абсолютно свежим.
Только что перенесенная болезнь нисколько не убавила в ней прыти. Вместе с мальчишками Нина устраивала налеты на близлежащие сады за незрелыми еще фруктами – яблоками, урюком, персиками… Один лишь тутовник к этому времени уже поспел. Эта детская привычка въелась в нее настолько сильно, что даже в зрелом возрасте, давно уже приобретя вкус к самым спелым, сочным, ароматным персикам, она нет-нет, да и хваталась за совсем еще зеленые, прямо-таки хрустящие плоды. Разумеется, столь активное поедание неспелых фруктов очень быстро влекло за собой расплату – все налетчики начинали маяться животом. Однако и против этой напасти имелось противоядие. Нина не раз вспоминала совет старого узбека: «Джида – доктор, джида – понос йок!» (бухарская джида – садовая форма лоха остролистного; ее плоды обладают вяжущим действием и помогают при желудочно-кишечных расстройствах).
Но, конечно, любимым развлечением у всей местной ребятни стало купание на Комсомольском озере. В 1939 году усилиями комсомольцев Ташкента старые котлованы для стройматериалов были превращены в большой искусственный водоем с зелеными островками, лодочной станцией, вышкой для прыжков в воду. Наполнявшееся из арыка Бурджар, озеро прогревалось лучше, чем арыки, несущие весьма прохладную воду, и поэтому купаться там оказалось гораздо приятнее.
– Ни-и-и-нка! – раздается из-за дувала протяжный крик. – Айда на Комсомольское!
– Сейчас! Иду-у! – и она вихрем вылетает из дома. Платье привычно снято, сложено и заброшено под крыльцо, на улице собирается большая компания, и вот, в сопровождении жившей у семьи Коноваловых во дворе свиньи Фатимы, ребята отправляются купаться.
Любимица окрестных детей, белая хрюшка по кличке Фатима, или просто Фатька, была весьма примечательным животным. Она очень любила плавать, с отчаянным визгом прыгая вслед за мальчишками с берега Комсомольского озера. Кроме того, Фатька была до крайности чистоплотной: стоило ей запылиться или извозиться в грязи, как она тут же направлялась к ближайшему арыку, хаусу или водозаборной колонке, и поднимала истошный визг, требуя ее немедленно вымыть.
Со всей этой развеселой компанией Нину связывала неподдельная дружба, у которой, однако, были свои подводные течения. Все дело в том, что большую часть окрестных ребятишек и парней постарше нельзя было отнести к законопослушной части населения Ташкента. Многие из них так или иначе соприкасалось с преступной средой. Но местных жителей это особо не волновало – дело житейское, времена сейчас непростые, каждый устраивается, как может. Нину, которой семья привила довольно строгие правила, криминальный привкус тоже сам по себе не отталкивал от ребят. Изнанку жизни она наблюдала достаточно часто, и не торопилась никого осуждать. Да и характеры в этой среде частенько выковывались сильные.
Ведь именно к своему знакомому Артуру девочка обратилась тогда, когда у ее тети Даши на одной из соседних улиц выхватили ридикюль, и она вернулась домой вся в слезах. Не то, чтобы там были какие-то большие ценности, но сам ридикюль был подарком мужа, и тетка тяжело переживала утрату. Выслушав просьбу, или точнее, вопрос Нины – «а нельзя ли тут что-нибудь сделать?» – Артур посмотрел на нее безо всякого энтузиазма. Отказываться не стал:
– Воры добро помнят, – бросил он. Не забыл, как малолетка за него чуть не под ножи кинулась. Но и обещать ничего не пообещал. Буркнул только:
– Посмотрим.
На другой день Артур пришел на двор Коноваловых и вручил своей малолетней приятельнице злополучный ридикюль:
– На, держи! И скажи своей тетке, чтобы она по тем улицам ходить поостереглась, – предупредил он. – А то в следующий раз может и хуже обернуться. Тут-то все свои и вас всех хорошо знают, а с тамошними у нас сложно…
У Артура и его компании девочка научилась очень полезному для второклассницы искусству бросать финку в цель – и за лезвие, и с ладони. В то же время никакого касательства к противоправным затеям знакомых парней Нина иметь не желала, да ей, собственно этого не предлагали, уже зная ее характер и догадываясь о возможном ответе.
Но и черные полосы в жизни девочке тоже выпадали. Началось все с того, что в воскресенье тетя Оля появилась в доме с новеньким сапфировым колечком. Нина, как сорока, всегда проявляла тягу к блестящим украшениям. Вот и тут она первым делом выпросила у тети кольцо – полюбоваться. А когда та ушла на кухню помогать по хозяйству Елизавете Климовне, сняв кольцо и оставив его на столике перед зеркалом, девочка тут же схватила его снова. И лишь услышав с улицы призывный клич – «Нинка! Айда к нам!» – с сожалением бросила кольцо на туалетный столик и умчалась.
Долго ли, коротко ли, но к девочке подбежал на улице один из знакомых мальчишек и сообщил:
– Нинка! Тебя бабушка кличет!
Не успела она вытащить из-под крыльца платье, как ее огорошил вопрос Елизаветы Климовны:
– Нина, ты куда кольцо задевала?
– Никуда. Там оно, на месте, – ответила девочка.
– Нету его на месте! – недовольно отрезала бабушка. – Сознавайся, куда его запрятала?
– Да не прятала я его никуда! – убеждала ее внучка.
– Как же не прятала? Убежать оно не могло, у него ног нет, – вступила в разговор показавшаяся на пороге дома мама. – Мы все осмотрели, нигде его не видно.
– Ладно, Нина, мы все понимаем, – перешла Елизавета Климовна на примирительный тон, – ну, понравилось тебе кольцо. Я же видела, как ты от него оторваться не могла. Но утаскивать-то зачем? Верни уж на место, будь добра!
– Да не брала я его! Я его на столик перед зеркалом положила! – уже начиная закипать, воскликнула Нина.
– Вот зачем ты мне врешь? – с холодом в голосе спросила бабушка. – Нет же его на столике.
– А чужих в доме никого не было, – добавила мама.
– Я не вру, – в голосе девочки тоже прорезалось ледяное спокойствие.
– Знать тебя не хочу, – махнула рукой Елизавета Климовна. – Неужто моя внучка в воровки подалась? – с этими словами она повернулась и скрылась в доме.
Нина беспомощно подняла глаза на маму, но Анна Алексеевна тоже смотрела на нее осуждающе.
Девочка совершенно растерялась, не понимая, что же предпринять. Она и представить себе не могла, как же это самые близкие люди – бабушка и мама – и вдруг перестали ей верить? А если это так… То, значит, она здесь чужая.
Нина повернулась и бросилась со двора. Все, она уйдет и не вернется. Никогда не бывшая плаксой, она и сейчас не собиралась пускать слезу, но все же, отойдя уже на немалое расстояние от дома, почувствовала, что обида буквально душит ее и слезы сами собой полились из глаз. Девочка плохо понимала, что происходит вокруг, ее плечи сотрясались от почти беззвучных рыданий. Все же она быстро взяла себя в руки, вытерла глаза и огляделась. Ноги унесли ее далеко от дома и завели в Старый город.
Вроде бы где-то здесь должна проживать одна из ее одноклассниц-узбечек… Но девочка совершенно не знала дороги, а в этом запутанном лабиринте кривых улочек, проулков и тупиков было мудрено найти нужный дом, располагая, как она, только адресом. Через некоторое время Нина поняла, что окончательно заплутала. Оглядываясь по сторонам, она уж было совсем собралась спрашивать дорогу, как вдруг почувствовала, что ее хватают за косы и немилосердно вздергивают в воздух.
Ехавший рядом на арбе немолодой узбек (Нине так он вообще показался стариком), прельстившись, видимо, на загорелую черноволосую молоденькую девчонку, чуть не голышом, в одних трусиках, без всякого сопровождения идущую по улице, прямо за косы затащил ее к себе в арбу и перехватил за руку. Вот уж такого бесцеремонного обращения девочка стерпеть никак не могла. Реакция ее была стремительной: заметив стоящий на арбе открытый мешок с кунжутным семенем, она тут же запустила полную горсть в глаза узбеку. Тот непроизвольно вскинул руки к лицу, отпустив на мгновение Нину, и она, не мешкая, соскочила на землю.
По счастью, продвигаясь по Старому городу, она то ли сознательно, то ли инстинктивно не отходила слишком далеко от линии трамвая, а потому, услышав трамвайный перезвон, смогла добежать до линии и броситься к проезжавшему мимо вагончику, оседлав «колбасу» (так в просторечии именовали сцепное устройство). Конечно, на ближайшем перекрестке ее освистал милиционер, вагоновожатый остановил трамвай, и Нине пришлось объясняться. Она поведала о своих приключениях, и как только выяснилось, что ее бабушку, у которой она живет, зовут Елизавета Климовна Коновалова, вагоновожатый тут же переменил отношение.
– Как же, Коновалову-то все у нас в депо знают! – воскликнул он. – Доставим тебя, внучка, домой, в лучшем виде, не сомневайся. Только ты уж бабушку больше не пугай, не дело это – шастать такой девочке одной по Старому городу.
Вагоновожатый сам затем пересадил ее со своего трамвая под одиннадцатым номером на номер первый, наказав своему коллеге доставить девочку к самому дому.
А на улице Нину уже высматривала бабушка, успевшая переполошиться, кода выяснила со слов окрестных ребятишек, что ее внучка убежала, куда глаза глядят.
– Ты куда подевалась? – воскликнула она. – Нашлось ведь кольцо-то!
– А ты мне не верила! – обида вспыхнула с новой силой, и, закусив, губы, Нина едва удержалась от того, чтобы снова расплакаться, но слезы все же предательски сочились из ее глаз.
– Уж прости меня, внученька, – дрожащим от волнения голосом заговорила Елизавета Климовна, покаянно опустив голову. – Мы ведь, взрослые, бывает, тоже ошибаемся. Не держи зла.
Несколько раз глубоко вздохнув, Нина шагнула вперед, взяла бабушку за руку и пошла с ней к дому.
Ничем больше особо примечательным 1940 год не запомнился.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Любопытно же ж! 
Стольких вырастить - подвиг самый настоящий!
