И сразу, вдогонку, шестой фрагмент пролога:

Пролог

1.6.

*     *     *

– Ева… Любимая… – из враз пересохшего горла вырывался лишь хриплый шепот. – Они теперь знают, где искать. Настигнут – пощады не жди.
– Да… Они… Они могут… – похоже, у девушки горло пересохло едва ли не сильнее, чем у него самого. И тут же, в подтверждение этой мысли, Ева прохрипела:
– Пить…
Пожилой лесничий вскочил на ноги, схватил в соседней комнате, где у него был кабинет, графин с водой и стакан, и, быстро наполнив его, протянул своей возлюбленной.
Эх, так бы всю жизнь смотрел, как она пьет – как ее чудесные сочные губы орошает прозрачная жидкость, как стекают капельки воды из уголков ее прелестно очерченного рта, как плавно колышется неповторимый изгиб ее нежной шеи, жадно поглощая влагу… И если скользнуть взглядом по этой бархатистой коже дальше…Но, нет, нельзя, невозможно. Иначе он никогда не сдвинется с места. А надо спешить!
– Милая… Обратного хода нет! – Франц успел глотнуть прямо из горлышка графина, плюнув на любые условности. – Если мы не хотим пропасть зазря, надо немедля собираться и бежать. Все! Теперь нам обоим обратного хода нет!
Повстание 1863 года и последовавшая ссылка (к счастью, без лишения права возвращения) многому научили Речницкого. Пока шляхетна пани приводила себя в порядок и пыталась что-то изобразить из своего платья, с которым они только что обошлись совершенно бесцеремонно, лесничий торопливо сносил в коляску самое необходимое – смену одежды, немного еды в дорогу, два ружья, две лошадиных попоны, – затем достал документы и все свои сбережения. Снова была запряжена коляска, снова, как уже было, к ней была привязана вороная трехлетка.
– Ты понимаешь, что мы с тобой натворили? – спросил Франц свою возлюбленную, помогая ей залезть в пролетку.
– Понимаю, – ответила та без тени рисовки. – Теперь нам всю оставшуюся жизнь придется убегать и прятаться.
– Ну, и стоило ли так ломать себе судьбу? Я что – я уже на закате жизни. А твоя жизнь только начинается!
– Стоило! – твердо ответила Ева, положив голову своему любимому на плечо. – Даже ради одного часа, – и то стоило!
Франц подавил вздох и заботливо проговорил:
– Пожалуйста, ляг на дно коляски и закройся попоной. Чем меньше глаз тебя увидят, тем будет лучше для нас.
Остановив коляску на безлюдном кордоне – Речницкий хорошо знал свое хозяйство и был уверен, что сегодня сюда никто не должен наведываться, – лесничий спрятал Еву в доме, а ее Ласточку в конюшне. Сам же он отправился на пролетке к главному лесничему Беловежского удельного лесного округа. К счастью, тот был еще у себя в кабинете. Запутав своего начальника рассказом о свалившемся на него наследстве от давно уже забытых дальних родственников, он взял расчет и поспешил обратно к девушке.
После четырех часов пополудни они миновали Хайнувку, а еще через три часа пути, одолев двадцать семь верст, увидели вдали окраины Бельска. Здесь Франц Иванович решил остановиться только на ночлег. Но с платьем Евы что-то надо было срочно решать. После всех приключений ее одежда выглядело весьма непрезентабельно, и в то же время сразу выдавала в ней птицу высокого полета. Но одна-то портняжная мастерская дамского платья в Бельске уж точно должна была найтись…
– Дорогая, в твоем платье, несмотря на его теперешний вид, каждый признает в тебе шляхетну пани. Нам придется переодеть тебя в мещанку. А чтобы не возникало вопросов, мы найдем хороший предлог для такого переодевания… Но вот сможешь ли ты изобразить простую горожанку? – усомнился он.
– Раз ты считаешь, что так нужно, я очень постараюсь, – серьезно ответила графиня Потоцкая.
– Хорошо, – кивнул Франц. – А теперь мы превратим твое платье в нечто такое, что очевидно требует замены. Скажем, что коляска опрокинулась, и ты свалилась в канаву. И это будет почти правда – потому, что в канаву ты сейчас точно угодишь! – с подобием улыбки на лице попытался пошутить Речницкий.
Извалять платье в грязной канаве оказалось достаточно простым делом, и в Бельск Ева въехала, с полным основанием стыдливо прикрываясь лошадиной попоной.
Франц первым делом отыскал корчму с постоялым двором поприличнее, ибо в гостиницу соваться ему не хотелось. Затем, переговорив с хозяином, срочно отправился на поиски дамского мастера по портняжной части. Таковой, само собой, в городишке сыскался, но по позднему времени сидел дома, и был очень недоволен, когда его побеспокоили. «Красненькая» за беспокойство, однако, сразу переменила его настроение, а когда Франц Иванович объяснил свою нужду и пообещал добавить сверх обычной цены еще столько же за срочность, он стал сама любезность, и не поленился лично прибыть на постоялый двор, чтобы снять мерку с пани.
– Видите, какая беда, – пояснял Речницкий, когда при виде грязной тряпки, в которой невозможно было узнать некогда роскошное платье, мастер огорченно всплеснул руками. – Выехать пришлось срочно, и в спешке платье на смену, как на грех, забыли. Торопились, торопились, да наскочили на камень у самого, почитай, города, пролетку развернуло, задним колесом в канаву, да набок…
Мастер обещал к утру поправить дело:
– На скорую руку придется, вы уж не обессудьте… – заранее оправдывался он.
– Ладно, нам и как-нибудь сойдет, лишь бы до места добраться, – успокаивал его Франц Иванович.
Портной не подвел, и уже с утра Ева облачилась в простенькое платье, сидевшее на ней и в самом деле не лучшим образом, но тем правдоподобнее она стала соответствовать образу мещанки. Роскошные волосы юная графиня убрала под скромный платочек, купленный в одной из лавок поблизости, и, разумеется, на ее руках не было перчаток. Можно было двигаться дальше. В Белосток выехали еще до полудня: путь лежал неблизкий, верст пятьдесят будет – дай Бог к вечеру добраться. Тем более что поедут они сначала на юг, – Франц не поленился именно про эту дорогу расспросить в корчме, –сделают крюк по окрестностям, и только потом выедут на тракт, ведущий на север.
Так и вышло – в Белосток въезжали уже в сумерках. Здесь Речницкий планировал задержаться довольно надолго. Их путь до Бельска проследить, конечно, особых трудов не стоило. Но и на это надо было потратить какое-то время. А вот куда они поехали дальше? В Ломжу, Пултуск, Бранск, Волоковыск, в Слоним или даже в Варшаву? А, может быть, свернули на Брест-Литовск? Поди, угадай… Дорог много, и которую выбрали беглецы – так сразу и не разузнаешь.
Однако и мешкать тоже не приходилось. В Белостоке, устроившись в простенькой гостинице, которая не слишком сильно отличалась от постоялого двора в Бельске – разве что стремлением обслуги регулярно подчеркивать отличия их гостиницы от простых постоялых дворов – Франц Иванович на следующий же день прямо с утра отправился в единственный в городе костел. Был тут некогда и еще один, при кармелитском монастыре, но монастырь тот давно не действовал, и костел стоял в запустении, ветшая с каждым годом, Вот уже и крыша у него провалилась… Единственным же костел был по одной причине – черта оседлости собрала здесь десятки тысяч горожан иудейского вероисповедания и лишь около четырех тысяч католиков, да три с половиной тысячи православных.
Впрочем, действующий костел радовал чистенькой свежей побелкой и ухоженными зелеными насаждениями за высокой белой оградой. И даже неказистые домишки, лепившиеся вокруг, не портили общего достойного впечатления. Перед входом Речницкий поежился. Обвенчать без согласия родителей невесты? Какой ксендз на это пойдет? Тридентский собор, правда, еще в седой древности постановил, что основанием заключения брака является ясно выраженная воля жениха и невесты, и единственным дополнительным условием ставил открытое оглашение предстоящего бракосочетания, дабы нельзя было утаить каких-либо препятствий к венчанию. Но церковные соборы могли там себе записывать в решения что угодно, а вот светская власть давно уже настояла, чтобы церковь не заключала браки без согласия родителей венчающихся.
Впрочем, говорят, что осел, груженый золотом, откроет любые, сколь угодно крепко запертые ворота… Проверим. Да и немного вдохновения не помешает.
Франц Иосифович сегодня был в ударе. Если бы он представил рассказанную им историю с театральных подмостков, успех, наверное, у католической публики был бы оглушительный. Как же: молоденькая девушка, воспитанная своей матерью в истинно католической вере, после ее смерти терпит побои и издевательства отца, принадлежащего к московитской ортодоксальной церкви, который понуждает ее отречься от католицизма! А уж о браке с католиком и слышать даже не хочет! Что же тут делать влюбленным? Пришлось бежать из Минска сюда, подальше от преследований сурового родителя.
Этот рассказ имел немалый успех и у ксендза – но, надо думать, не столько в силу актерских талантов Речницкого, сколько в силу того, что талант его был подкреплен двумя «беленькими» бумажками с портретом императрицы Екатерины II. Поэтому и оглашение ксендз согласился сделать всего одно, в ближайший выходной, и пост перед исповедью установил длиной не в обычную неделю, а всего в три дня…
В гостинице, когда Речницкий похвастался возлюбленной своими успехами, Ева засомневалась:
– А стоит ли мне записываться в метрическую книгу своим именем? Сразу же станет ясно, кто я такая!
– Вовсе нет! – успокаивал ее Франц, обнимая, и гладя чудесные, чуть вьющиеся темные волосы девушки. – Одних лишь родов Потоцких, располагающих правами на герб Пилава, насчитывается, пожалуй, больше десятка. А сколько еще однофамильцев с иными гербами! Шелига, Янина, Любич, Порай… А сколько безгербовых шляхтичей Потоцких! Если же начать считать всех Потоцких, не принадлежащих к шляхетскому сословию, то таких наберутся многие тысячи!
Про себя же лесничий думал несколько иначе: «Все это так… Но только до того момента, как слух о беглой графине Потоцкой не распространится по здешним местам. Тогда ни одного ксендза за горы златые не уговоришь венчать Потоцкую, пока он не убедится, что это не та Потоцкая. Одна надежда – на родовую графскую спесь. Не станут они болтать на всех углах о том, какой понесла урон их фамильная честь…».