Продолжение 14-й главы:

Глава 14. И зачем меня только учили…

14.3.

Темно-вишневый Опель давно миновал Ченстохову и приближался к Варшаве. Немолодой, но крепкий, подтянутый генерал бригады за рулем смотрел вперед с расслабленной, мягкой улыбкой на лице. А в голове его между тем шла напряженная работа мысли.
Яцек думал о том, что давно пора уже сообщить в SIS о том, что у него на связи находится генерал Речницкий. Давно. Но… Но очень опасно. Малейшая утечка информации, или неосторожная активность собственного начальства – и он провален. Пока он – единственный человек, кто здесь, в Польше, знает о втором дне генерала, и в случае чего он первым окажется под подозрением. Нет. Надо действовать иначе. Надо намекнуть, что Речницкий внушает определенные подозрения, и необходима тщательная проверка – этим и ограничиться. И если что-то вскроется, то уже по другим каналам, а сам он останется в стороне. Подозрения все равно будут – не первый десяток лет он работает в спецслужбах, и порядки хорошо изучил. Но тут уже будут варианты, на кого перевести стрелки. В конце концов, можно подставить кого-нибудь из второстепенных агентов. Пусть возьмет на себя инициативу разоблачения московского шпиона!
Однако и этот вариант чем-то не удовлетворял Яцека. Все же риск… И была еще одна причина, по которой он никак не мог решиться устроить провал Речницкому. Но в наличии этой причины он не отдавал отчета даже самому себе.
На Краков опускалась августовская ночь – темная, безлунная, беззвездная. Небо было затянуто низкими тучами, и от духоты не было спасения. Сон был неглубоким, чутким, и когда тишину под окном разорвали выстрелы, в которые тут же вплелась дробь очередей ППШ, Нина, не мешкая, вскочила с кровати, хватаясь за пистолет. В промежутке между выстрелами снизу донесся звон разбитого стекла – и снова ударили очереди, одна за другой, длинные, торопливые, захлебывающиеся.
Выскочив в коридор, девочка почти нос к носу столкнулась с отцом, одетым по форме №2 (голый торс, галифе и сапоги), и, так же, как и она, державшим в руке пистолет, едва различимый в темноте.
– Что там? – почему-то шепотом спросила она.
– Уроды! – брякнул Речницкий. – Придурки! И чего лезут?
Выстрели между тем смолкли, и больше не повторялись.
– Пане генерале! – крикнул кто-то с темной, неосвещенной лестницы. Впрочем, и во всем доме нигде не горела ни одна лампочка.
– Докладывайте, Витольд! – приказал Якуб.
– Налет, силами примерно семи-восьми человек, еще двое прикрывали автоматами из-за ограды, – тут и Нина узнала голос подпоручника из охраны. – Нападение отбито, у нас трое раненых, один – тяжело. Налетчики отошли, в саду осталось два трупа.
Отец, не сдерживаясь, выругался, затем отрывисто бросил:
– Раненых – в госпиталь!
– Машину уже вызвали и выставили пост на перекресток, – отозвался подпоручник.
– Ладно, свободен, – махнул рукой бригадный генерал, и, повернувшись к дочке, промолвил:
– Свет пока не зажигай. А то еще пальнут по окнам…
– Почему налет? – снова поинтересовалась Нина.
– Кретины! – зло процедил генерал. – Все к сейфу моему рвутся.
– А что там? – не выдержала и полюбопытствовала девочка.
– Ничего! – грубовато отрезал Речницкий, но затем, переходя на более мягкий тон, пояснил:
– В том-то и дело, что нет там ничего такого, что они ищут. Они все планы прочесывания лесов оперативной группой «Жешув» пытаются добыть. Но я их в своем сейфе не держу. И генерал Роткевич не держит. И в штабе округа их нет… А они все лезут, курва мачь! – в генерале снова вспыхнуло раздражение. – Хлопцев только зря поранили! – генерал, чуть слышно щелкнув предохранителем, сунул пистолет в карман галифе. – Иди уж, досыпай. Нам завтра в Варшаву.
Наутро, после непременной утренней тренировки, порции фехтования, стрельбы из пистолета, контрастного душа, и – наконец! – черного кофе с булочкой, Нина побежала переодеваться к выезду. Вскоре автомобиль выехал на шоссе, ведущее на Кельце – Радом – Варшаву. Генерал молча сидел на заднем сиденье, откинувшись на красный сафьян диванчика. Позолоченная стрелка спидометра плясала около отметки «150», заставляя Якуба нервничать, но претензий он не заявлял – надо было торопиться. Поезд ждать не будет.
Уже подъезжая к вокзалу на той стороне Вислы, в Праге, Речницкий заговорил с дочерью:
– Может быть, вернешься в Краков?
– Не, я лучше в Варшаве останусь, с ребятами, – не раздумывая, произнесла Нина.
– Что, не хочешь с Янкой один на один оставаться? – немного озабоченно спросил генерал. – Смотри, в особняке все же спокойнее будет. Там охрана. Тебя же вечно на приключения тянет, со своими зедвуэмовцами, а тут, среди всех этих развалин, ничего не стоит на пулю нарваться.
– Да причем тут Янка! – с легкой досадой откликнулась девочка. – Хоть она и дура деревенская, но нам с ней делить нечего. Не хочу за чужими спинами отсиживаться!
Якуб сдержал тяжелый вздох:
– Как хочешь, – с явным неудовольствием выговорил он. – Но ты уж поосторожнее. У нас, чую, впереди серьезные дела наклевываются. Не просто так меня в Москву-то вытаскивают.
– Да брось ты! – воскликнула Нина, ловко подавая машину к самому подъезду вокзала. – Ты же знаешь, какая я трусиха.
– Кокетка ты, а не трусиха, – проворчал генерал, поймав в ответ искренне недоумевающий взгляд дочери.
У вагона Речницкий некоторое время стоял молча, затем, когда до отправления осталось две минуты, порывисто обнял дочку.
– Эй, задушишь! – она улыбнулась и чмокнула отца в щеку. – Кофе и конфеты не забудешь привезти?
– А как же! – Якуб потрепал дочку по пышным волосам и запрыгнул на ступеньки вагона.
Под мерный перестук колес генерал отоспался впрок и проснулся бодрым, полным сил. Но вот настроение его, по мере приближения к Москве, становилось не то чтобы мрачным, но, скорее, напряженным. Ему не давала покоя и Нина, оставшаяся в Варшаве («влезет, не приведи господь, в какую-нибудь заварушку!»), и срочный вызов к начальству… Не к тому, что в Наркомате обороне… «Тьфу, в Министерстве! И зачем только переименовали?».