Вот так прям и говорить - резать автору в глаза нелицеприятную правду-матку! Все, мол, у тебя, автор, нормально, "пеши исчо"! 

Часто жалею, что какому-нибудь симпатичному отрывку не могу выставить если уж не девять, то хотя бы два-три плюсика... Приходится рыскать по постам автора и плюсовать туда.

А вообще - всем спасибо! Поддержали. Как-то у меня отсутствие реакции на выкладку проды вызывает гиперкритическое отношение к себе и желание поплакаться в жилетку... 

Отредактировано Запасной (25-05-2013 15:26:34)

Заключительный фрагмент 22 главы:

Глава 22. Колье

22.3.

В середине октября Нина присоединилась к отцу в уже привычном генеральском выезде на охоту. Помня о добытом ею олене, охотники, не желая слушать никаких возражений, снова поставили ее одним из номеров. И снова загонщики выгнали добычу именно  на нее. Только на сей раз это оказался не олень, а олениха с олененком.
Увидев человека, олениха замерла, а затем попыталась своим телом оттеснить олененка обратно в лесной подрост, из которого они только что выскользнули. А тот, не обращая внимания на усилия матери, пытался ткнуться мордочкой ей под брюхо, чтобы насосаться молока. Глядя в большие темные глаза оленихи, Нина крикнула:
– Беги, глупая!
Олениха только вздрогнула и продолжала свои попытки закрыть собой малыша и запихнуть его поглубже в кусты. Тогда девушка вскинула ружье и выстрелила в воздух. Олениха чуть присела и тут же в грациозном прыжке метнулась в заросли, а олененок – за ней.
Грохнул запоздалый выстрел с соседнего номера, а еще через несколько минут вокруг Нины стали собираться раздосадованные упущенной добычей генералы. Над поляной повис густой мужской мат. Но и девушка не осталась в долгу:
– Сволочи! Фашисты! – орала она на генеральскую компанию. – В детей стреляете! Самих бы вас за это… – и в самом деле, по ее рассвирипевшему виду можно было решить, что она не остановится перед тем, чтобы пустить в ход еще остававшийся в двустволке один заряд. Боевые командиры дружно навалились на разошедшуюся девчонку, выкрутили у нее ружье, а отец, крепко ухватив Нину за локти, отвел к машине и приказал:
– Вот здесь и сиди! И носу не не высовывай! – И, чуть помедлив, уже потише пробормотал: – С ума сошла… Порвали бы тебя за милую душу.
С этого момента все выезды Нины на охоту строго ограничивались ролью шофера при пане командующем.
А 20 октября 1947 года стало известно о побеге из Польши бывшего вице-премьера Станислава Миколайчика. Этот побег, совершенный из Варшавы в Гдыню в грузовике, перевозившем багаж британского консула на судно «Панславия», неожиданным образом внес заметные перемены в жизнь девушки. Вслед за Миколайчиком страну покинули и некоторые другие политики, ранее ориентировавшиеся на вице-премьера. Среди них оказался высокопоставленный чиновник из прежнего Временного коалиционного правительства, которого Нина встречала в скаковом клубе на ипподроме в Слуцевцах, куда она попадала вместе с отцом – заядлым кавалеристом. Несколько раз этот деятель попадался девушке на глаза и тогда, когда совершал прогулку верхом от ипподрома до Лазенковского парка по улице Пулавской, выходившей почти к самой школе-интернату. Не обратить на него внимание было мудрено – не так уж часто по улицам Варшавы разъезжали всадники на породистых лошадях. И, кроме того, пожилой, тучный отставной генерал был обладателем пышных седых усов, которые он неизменно подкрашивал, но так, что усы почему-то приобретали заметный зеленоватый оттенок.
После его бегства в Лондон вслед за Миколайчиком в конюшнях скакового клуба остался без владельца необъезженный вороной жеребец–двухлетка чистокровной скаковой породы (english thoroughbred, иначе – английская рысистая). Узнав об этом, Нина загорелась желанием познакомиться с ним поближе, и, если выйдет, забрать его себе.
Жеребца только начали приучать к седлу и потому он стоял в деннике оседланный. Нине этот конь полюбился с первого взгляда.
– Как же тебя зовут, красавец? – тихонько вымолвила она, в восхищении разглядывая его сквозь прутья решетки. Стоявший рядом конюх уловил вопрос и подсказал:
– Везувиуш в Ноци (Wezuwiusz w Nocy – Ночной Везувий), от Чарны Астры и Фламандца.
Девушке это имя совершенно не понравилось – длинное и неудобовыговариваемое. Она немедленно перекрестила коня, со свойственной ей решительностью заявив:
– Я буду звать тебя Гвяздка! (Gwiazdka – Звездочка).
Конечно, довольно странно было присвоить жеребцу типично кобылье имя, но уж больно выразительно смотрелась белая звездочка на лбу вороного коня. Нина, не долго думая, сдвинула в сторону дверь денника и проскользнула в стойло:
– Ну, давай поцелуемся? – И с этими словами девушка действительно обняла его за шею, и стала целоваться (ей особенно запомнились нежные бархатистые губы коня). Гвяздка фыркал, косился на нее фиолетовым глазом, но не упирался. Нина взяла его за уздечку, вывела из стойла, и попыталась вскарабкаться на седло. С большим трудом ей это удалось. Из-за своего небольшого роста она не доставала до стремян, а снова слезать и переседлывать коня, укорачивая стремя, ей было лень (тем более, что в результате запрыгнуть в седло будет еще труднее!), и поэтому она просто слегка толкнула его пятками по бокам. Не привыкший к подобной фамильярности, да и вообще не носивший еще на себе человека, жеребец рванул с места стрелой и вылетел из ворот конюшни. Конюхи попытались было его перехватить, но он лягался так, что все сочли за благо отскочить в стороны.
Запертые ворота клуба нисколько не смутили жеребца. Гвяздка подскочил к забору скакового клуба, птичкой перемахнул через него и, оказавшись на большом пустыре рядом с ипподромом, усиленно принялся скидывать с себя свою наездницу, выделывакя умопомрачительные прыжки. Нина судорожно вцепилась ему в гриву, сползла с седла вперед, почти на шею, упершись в седло задом. Забежав на близлежащее кладбище, конь понесся по одной из аллей, но перед оградой, вдоль которой тянулись густые заросли шиповника, резко затормозил, и Нина полетела ему через голову прямо в эти кусты. Колючки шиповника прорвали в ситцевом платье, надетом на ней, немалое число дыр. Все платье повисло клочьями, от множества ссадин и глубоких царапин по телу текла кровь, вдобавок ей в кожу впилось бесчисленное количество заноз от колючек, да и шлепнулась она весьма чувствительно. Пока Нина продиралась сквозь колючие кусты, чтобы выбраться из глубины зарослей шиповника, она расцарапалась еще больше. От боли и от обиды на коня и на собственную неумелость она села на землю и расплакалась.
Гвяздка, все это время неподвижно стоявший недалеко от места ее падения, подошел к Нине и стал слизывать с нее кровь, – видно, пожалел. Нина в раздражении взвыла:
– О-о, rany Boski! («О, раны господни!» – распространенное польское восклицание, выражающее крайние эмоциии) – и отмахнулась от него: – Уйди, зараза, видеть тебя не хочу!
Затем она встала и поплелась к конюшням. Гвяздка зашагал вслед за девушкой, затем обогнал и опустился перед ней на колени передними ногами. Нина, пребывая в неостывшем еще раздражении, обошла его и поплелась дальше. Жеребец снова обогнал ее и опять встал перед ней на колени. Тогда Нина все же решила воспользоваться столь любезным приглашением, вскарабкалась в седло, и они потихоньку подъехали к забору. Где, с какой стороны были ворота – Нина не сумела сориентироваться. Чувствовала она себя отвратительно, сознавая, что медицинская помощь – и достаточно срочная – ей отнюдь не помешает.
– Гвяздка, надо прыгать, – попросила она и на всякий случай снова сползла с седла вперед, вцепившись в гриву. Конь немного отошел от ограды, коротко и стремительно разбежался, а затем повторил свой прыжок через забор.
Когда с верховой прогулки в скаковой клуб вернулся отец, можно себе представить, что он испытал, застав дочь в разодранном платье, всю в крови, в синяках, ссадинах и царапинах…
Нина смогла вернуться в клуб только через три дня. После того, как из нее извлекли многие десятки заноз, она некоторое время температурила, а когда пришла в себя, то тут же заявилась в клуб, вся изукрашенная пятнами йода. Нина принесла своему любимцу в подарок яблоки и морковку. Яблоки Гвяздка есть не стал, а морковку с удовольствием схрумкал, и сам начал подлизываться к девушке – вплоть до того, что не хотел выпускать ее из стойла, прижимая корпусом к ограждению. Упрямства обоим было не занимать, и в результате жеребец, стараясь удержать девушку, напирал на нее так, что, в конце концов, наступил копытом на мизинец (который – видимо, на добрую долгую память, – с тех пор всю оставшуюся жизнь отдавал болью при неосторожном прикосновении).