– Ну чего время тянуть? Давай уже! Тишина. Все по норам. Нам ещё до «хавиры» топать через полгорода.
Жарким шёпотом настаивал Злобыч. Его снедало нетерпение добраться до женского тела.
– Чего ты бздишь, если кто из соседей тебя и увидит, то уже поздно: баба твоя в пути, ищи-свищи её!
Стрелять не будем, всё сделаем ножичком, по-тихому.
      Могутный стоял в нерешительности.  Несмотря на немалый боевой опыт участвовать в «таких» акциях ему ещё не приходилось.  Пелена обиды, вчера с головой накрывшая Юрася, сегодня стала совсем тонкой. Сквозь кисею оставшегося виделась и собственная неправота: по сути, захват чужого дома и маёмасци.*
«Война всё спишет» – говорили ему.  «Война всё спишет» – не раз повторял он сам в разных ситуациях.
И что списала война? Его и его семью? Надежды на счастье, если не своё, то хотя бы для детей?  Что теперь делать семье? Кто их приютит? На что и как они будут жить?
Сегодня его больше мучили эти житейские вопросы. Вчера горячившая голову «месть» ушла в маленький далекий уголок памяти, как нечто обязательное для исполнения, но далеко не главное.
Но это «не главное» как-то вышло на первый план.
     Задание у них было простое: месть.  Убить еврейку, выгнавшую семью Юрася из дома. Чужого дома ставшего своим.
Тогда в сорок первом, ему удалось устроиться поваром в столовую облисполкома. Родня из вёски поставляла продукты.  Сотрудники учреждения и их жены приобретали съестное ниже рыночных цен. И Конецкий стал известной личностью в маленьком кругу нижнего звена.
Вопрос с жильём решился не сразу. Помогли те,кого обычно не замечают большие начальники: уборщицы, истопники, машинистки. Подсказали к кому и когда подойти. Ему предложили занять домик какого-то чересчур умного жида, арестованного НКВД. А вот документы Юрась смог выправить только при немцах. «Исполком» сменил вывеску на «Гебитскомиссариат». За взятку собственность узаконили за пару дней.
Вначале, казалось, немецкая власть пришла навсегда. Германцы в считанные недели уничтожили Польшу.  Загнали русских и их Красную Армию почти до Москвы. Но шли недели, месяцы, годы, а конца войне не было. Потом немцы стали отступать и снова пришли русские.
Вернулась и хозяйка дома. Вначале Надзейка игнорировала требования выселиться, но вчера жыдовка пришла с милиционером. Бешеные глаза, выстрелы…. Жена Юрася, прихватив самое необходимое убежала к родне за двадцать километров. О случившемся известили «лесовиков», где находился и сам Могутный. Командир отдал приказ: уничтожить  «захватчиков»…
На стук в дверь и окно раздалось испуганно-неуверенное:
– Кто там!?
– Открывайте! Милиция! Проверка документов! – они прижались к стене в стороне от входа.
Юрась прислонил винтовку к стене и передернул затвор пистолета: для боя в тесноте помещений удобнее. Напарник с недоброй ухмылкой дополнил «парабеллум Р08» в правой – ножом в левой, держа его  обратным хватом.
За дверью шуршало и постукивало – хозяйка, ещё непривыкшая к запору, никак не могла открыть тугую задвижку.
Почти без скрипа дверь распахнулась.
Сумерки предрассветной поры переходили в прохладную ясность очень раннего утра.
«День будет ясным» – мелькнуло не к месту в голове у Могутного.
Кутаясь в старую шаль, на них смотрела пухленькая девушка, с темными большими глазами на заспанном лице. Черные спутанные пряди выбившихся волос резко контрастируют с белизной ночной рубашки. На ногах обрезанные валенки.
«Сука! Уже как своим пользуется. Это я же их в сорок третьем привез Надзейке из Лунинца!» – острой болью резануло Юрася. И притихшая за последние часы обида, вновь наполнила сознание бывшего улана.
Злобыч рывком проскочил проем и плечом прижал дверь, направив на хозяйку оружие.
– Кто ещё есть в доме?
Удивленная, не до конца проснувшаяся девушка с изумлением смотрела на странных людей с оружием:
«милиция», а одеты в смесь советского и немецкого обмундирования.
– Никого! Я одна. Документы сейчас принесу.
При этих словах лицо бывшего уголовника сразу расслабилось. Он сунул пистолет за ремень и перекинул нож в правую руку.
– А зачем нам документы? Мы и без них обойдемся!
Юрась вдруг понял, что медлить больше нельзя. И он выстрелил. Почти не целясь. Как на стрельбище под Новогрудком, где тренировали будущих бойцов дивизии СС «Вайсрутения».
Пуля попала девушке в сердце, прошла насквозь. Крови почти не было. Так небольшое пятно на натянутой большой грудью рубашке. Ноги у убитой подогнулись, и она упала на спину.
«Ничего не успела понять и испугаться. Вон какое лицо спокойное. Убить – да. Но не надругаться – это было бы не по-человечески».
– Ты что! Ты что творишь, падла! – не боясь возможных свидетелей, ярился Злобыч
– Тебе что чужой … жалко!  Мог же и первым! Я же не возражал! – на лице у него мешалась целая гамма чувств. От неутоленной похоти до детской обиды на Могутного.
– Заткнись! Дело сделали. Уходим.
Несостоявшийся насильник покосился на свой нож и смотрящее в лицо дуло пистолета Юрася.
Вздохнул и успокаиваясь убрал нож за голенище.
– «Дело сделали»! – передразнил Могутного. – Кто ж так делает!  А «контроль»! Херово тебя немцы учили!
И сплюнув на неподвижное тело, выстрелил в голову жертве.

Забрав из тайника небольшие сбережения Могутного на «черный день», убийцы в яркой прозрачности начинающегося утра шли на свою лесную базу.

Отредактировано Грустный русофил (04-11-2013 22:54:11)

Про немцев мне самому не понравилось. Пока не сообразил как переделать. А то что чинушы шваль и сволочь - авторская позиция и убеждения.

Грустный русофил
ПМСМ, стоит в этом эпизоде

переделать на одного "чинушу".
Согласен с Ивановым, люди разные бывают, хватает и «вечно голодных», но не стоит всех равнять под одну гребёнку.

Я имею ввиду:
"разг. презр.- чиновник" - тех кто вместо работы создает "кормушку". Свиное стадо дорвавшееся до власти, презирающее всех и вся, лицемеров и вымогателей, взяточников и воров.
А в какое время они живут в СССР, при Петре Первом, Василии Темном или Великом Путине - деталь совсем незначительная.

И взятки хапают, как прежние чинуши хапали, и людей стадами загоняют в тюрьмы. Максим Горький, «Несвоевременные мысли», 1918 г.

Отредактировано Грустный русофил (04-11-2013 12:04:19)