Не вижу ничего абсурдного в обсуждении книги в процессе ее написания. Я расцениваю это как помощь коллег. Текст от этого только выигрывает, а значит выиграет в итоге читатель.

Отредактировано Shorcan (13-07-2013 10:36:50)

Набросок к началу второй главы:

ГЛАВА 2. МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ...

    ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Резкий судорожный кашель буквально согнул меня пополам. Упершись головой в лежащие на столе руки, я пытался ухватить ртом воздух. Резкая боль разрывала голову. Мучительно ныли мышцы. На глаза навернулись слезы.
- Значит это все-таки правда.
От неожиданности вздрагиваю и, резко подняв голову, смотрю на человека, который произнес эти страшные слова. Страшные потому, что был в них неизъяснимый холодный ужас, который бывает только у людей, которые только что узнали страшный диагноз и со всей ясностью поняли, что обречены.
- Кто вы?... - Хриплю сквозь приступы кашля.
- Я? - Человек печально усмехнулся. - Я — Николай Николаевич Джонсон, личный секретарь Великого Князя Михаила Александровича Романова. А вот вы-то кто?
- В смысле кто?
- В прямом смысле. Представьтесь, милостивый государь! - Джонсон требовательно смотрит на меня.
- Я? Меня зовут Михаилом Александровичем Романовым...
Джонсон раздраженно прерывает меня:
- Сейчас не время для шуток!
- Да какие шутки... Меня действительно зовут Михаилом Александровичем Романовым и я не понимаю вашей реакции...
Джонсон опять меня перебивает:
- Кем вы приходитесь Великому Князю Михаилу Александровичу?
- Князю? Если вы о брате царя Николая...
- Именно.
Откашливаюсь.
- С вашего позволения, я его правнук. По крайней мере мне так было зявлено.
- Правнук?! Вы внук Георгия?
- Нет. У него, насколько я помню, не было детей...
Джонсон помолчал, видимо пытаясь осознать услышанное. Наконец он спросил:
- Из какого года вы прибыли?
- Вот баляба! Что значит из какого прибыл? А сейчас что — не две тысячи тринадцатый?
- Две тысячи тринадцатый... - Джонсон печально покачал головой. - Так долго пришлось ждать... Нет, милостивый государь, сейчас не две тысячи тринадцатый. Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Вот так.
Меня пробивает на смех. Джонсон печально и терпеливо ждет окончания моего веселья. И вот тут меня словно обухом по темечку огрели. Я вдруг осознал, что язык на котором мы говорим, хоть и русский, но все же немного не такой, как я привык. Какой-то архаичный, но отлично мне знакомый! А Джонсон, которого я в первый раз вижу (хотя лицо смутно знакомое) в то же самое время МОЙ личный секретарь Джонни! Причем не только секретарь, но и друг!  Что за бред?
Острая боль пронзила голову. На меня обрушились воспоминания... Нет, ВОСПОМИНАНИЯ — память, привычки, друзья и враги, любовь и семья — на меня обрушился ОКРУЖАЮЩИЙ МИР...
...Что-то холодное влили мне в рот и я судорожно закашлялся от коньяка, который обжег горло.
- Вы меня слышите?
Это склонившийся Джонсон одной рукой держит мою голову, а в другой у него бокал коньяка.
- Пейте!
Делаю несколько глотков. Джонсон помогает мне подняться с пола, куда я, видимо, приземлился. Я что, в обморок упал? Вот позорище, словно гимназистка...
-  Я вижу, что вам лучше. - Джонсон плеснул мне в бокал еще коньяка. - Итак, повторюсь — вы попали в тело Великого Князя Михаила Александровича в день двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Насколько я понимаю, между вашим временем и нашим почти сто лет разницы.
Тут до меня дошел смысл начала его фразы:
- Что значит попал в ТЕЛО?..
- То и значит. Вы в теле Михаила Александровича Романова. Сегодня ваш, я так понимаю, прадед и, он же Великий Князь Михаил Александрович запустил механизм переноса разума его или, возможно, прямых потомков в его тело.
- Гм... Михаил Александрович перенесся в тело Михаила Александровича... Что за БРЕД? Вы, что фантастики начитались? Или это розыгрыш такой? Так я вам скажу, что этот розыгрыш не прикольный!
- Прикольный? Что это значит? Впрочем, - Джонсон усмехнулся, - как раз такие словечки, очевидно принятые в ваше время, лучше всего доказывают ваше происхождение из грядущего.
Я помолчал собираясь с мыслями и анализируя свои ощущения. Реально впервые мне пришло в голову внимательно осмотреть помещение и самого Джонсона. Помещение, скорее музей, выглядело солидно и выдержано в стиле рубежа XIX-XX веков. Хотя нет, музеем тут и не пахнет. Запах и ощущение именно жилого помещения, а отнюдь не затхлой витрины. Да и сам Джонсон отнюдь не музейный служащий. Причем обстановка была привычной мне и не вызывала удивления.
Но главное было не это. Главное я ТОЧНО ЗНАЛ, что на улице действительно 27 февраля 1917 года. Знал и то, что я действительно в теле Великого Князя, в теле своего прадеда.  Я помнил всю его жизнь в мельчайших подробностях. Но помнил и свою жизнь в том мире, которого здесь еще нет, а может никогда и не будет. Ведь если я здесь — значит будущее изменилось?
- Вы сказали, что мой прадед запустил какой-то механизм?
Джонсон кивает.
- Да. При нем всегда был крест, который ему подарили в одном из монастырей. Особый крест. Я не знаю подробностей. Он всегда очень неохотно об этом говорил. Вчера на прогулке к нему подошел монах и они о чем-то долго говорили. А сегодня Михаил Александрович, отдав все необходимые распоряжения по дому, вызвал меня в кабинет и... - Дыхание Джонсона перехватило, но он, справившись с минутной слабостью, продолжил. - И сообщил, что ему было пророчество о страшном будущем России и Династии. И что только ему суждено все исправить. Для этого каждые двенадцать лет, день в день, открывается окно во времени и, либо он сам, либо кто-то из его прямых потомков, может появиться в нашем времени. Но, в отличии от сказок мистера Уэллса, перенести предмет или тело сквозь толщу времени невозможно. Только чистый разум может поселиться в теле, которое его готово принять.
Джонсон пару минут помолчал.
- Итак, сегодня утром, Михаил Александрович уколол палец о терновый венец на кресте. Произошла синяя вспышка  и через мгновение вы кашляли сидя за столом.
- Ай да дедуля... - Качаю головой. - Куда там инженеру Тимофееву. Тот хоть живого царя вызвал, а тут вызвали в царя... Или еще не в царя?
Джонсон изумленно смотрит на меня:
- Почему в царя? И кто такой инженер Тимофеев?
- Да так... Киношный персонаж из фильма про машину времени.
- А почему в царя?
- Ну, пока не в царя. Но шанс есть.
- Поясните.
- Сегодня у вас... у нас — 27 февраля 1917 года, так?
Джонсон кивает.
- Значит в Питере идут беспорядки?
Снова кивок.
- Значит вы, ну, теперь уже мы, через три дня будем наблюдать падение монархии в России. Царь Николай отречется от Престола за себя и сына в пользу брата Михаила. А как вы думаете, что сделает ваш босс?
- Босс? А, понял, это вы о Михаиле Александровиче?
- О нем. Так что он сделает?
- Думаю, что он не примет Престол. Он был противником тирании и считал, что народу нужно дать право выбора своей судьбы.
- В той истории, которую я знал, мой прадед отказался от Престола, стремясь избежать гражданской войны.
Джонсон удовлетворенно кивнул.
- Благородный поступок.
- Конечно. За это его и расстреляли. Вместе с вами, кстати...
Мстительно наблюдаю растерянность на лице Джонсона. Наконец он выдает:
- Но... За что?
- Как врагов народа или что-то в таком духе. Неважно в общем.
- То есть как — неважно?
- А так. Раз я здесь, то история изменится.
- И что вы намереваетесь сделать? Примете корону?
Я рассмеялся.
- Я похож на сумасшедшего? Нет, Николай Николаевич, я может и не местный, но не глупый. Шансов подавить восстание я не вижу. Тем более за три дня. И ждать пока меня вместе с вами шлепнут всякие пролетарии я не готов. И вам не советую. Думаю лучше всего собрать все ценное и компактное, обменять рубли на какую-нибудь приличную валюту и сделать ноги из России в ближайшее же время. Причем в ближайшие несколько дней. Иначе Временное правительство наложит запрет на наш выезд.
Джонсон потрясенно смотрел на меня.
- И вы... Вы все вот так бросите?
- Конечно. Послушайте, Николай Николаевич! Я не просил меня сюда выдергивать из моего времени! Мне там очень неплохо жилось! И, если мой чудный прадед наворотил дел, то почему я должен за это жертвовать жизнью?
- И вы ничего не попытаетесь сделать? Спасти тысячи людей? - Тихо спросил Джонсон.
- Да поймите же вы, наконец! Спасать придется не тысячи, десятки миллионов! Впереди страшный двадцатый век! И, раз уж я оказался, по милости вашего босса, в этом времени, то я никогда не соглашусь оказаться в жерновах истории! Я лучше окажусь в Рио-де-Жанейро! И поверьте — лучше, когда вокруг все поголовно будут в белых штанах, чем телогрейках!
- Значит все было зря... - Джонсон глухо застонал...