Выдержав пять дней безмолвного противостояния, девушка сдалась. Поздно вечером, когда уже пора было ложиться спать, она не спешила гасить лучину. Села на край постели Квинта.
   – Мой дед, Даор, говорил мне, чтобы я не вязалась с людьми из долин. Он от них мало видел добра и благодарности. Умирая, наказывал мне избегать их. Говорил, что буду лечить – спасибо не скажут, а случится падеж скотины или роженица какая помрет – обвинят в колдовстве. Его во всех окрестных селениях ведуном считали, он кости вправлял, травами лечил лучше многих древних бабок-травниц. Наложением рук боль унимал. За его помощью издалека люди приходили. Но не любили его.
   – Почему? – прошептал Квинт.
   – Непростой был. Тяжелый. За словом в карман не лез. Смотрел так, словно насквозь видел. В разговоре, случалось, о человеке такое угадывал, в чем тот даже себе признаться не желал. Была и другая причина для неприязни, – Ольха сделала небольшую паузу, – боялись его. И про себя я слышала, что, дескать, внучка Даора – ведьма. Девка лесная, с волками обнимается. Ну какой из Спарта волк? Он и не серый вовсе.
   – В родителях у него точно волк ходил, – уверенно заявил Квинт, – или мамаша – волчица.
   – Мамаша, – подтвердила Ольха, – кобеля сманила. Дед с одним охотником потом нашли логово. Спарт совсем махоньким щеночком был.
   – Стало быть, ты испугалась, что я, увидев этот свиток, заподозрю тебя в колдовстве и расскажу кому?
   Ольха, не глядя на него, шмыгнула носом и кивнула.
   – Какое тут ведовство? Это книга Теофраста. Его эллины знатоком растений считают. Он два трактата о них написал.
   – Я знаю, – буркнула Ольха.
   – Дед тебя эллинскому языку обучил?
   – Да. По этой книге, которую ты нашел. Я и читать умею и писать. Все время спрашивала деда, зачем мне это, а он сердился и ругался. Но умирая, наказал не показывать никому свои знания и эти книги. Мол, мало ли, что у коматов на уме случится. Люди боятся того, чего не понимают.
   – Признаться, я удивлен. Мне в Македонии приходилось слышать, что фракийцы очень почитают своего бога-целителя Дипойта и весьма сведущи в искусстве врачевания. Даже эллины признают их первенство.
   – На востоке, у одрисов, может и так...
   Некоторое время они молчали, потом Квинт осторожно спросил.
   – А родители твои? Тоже умерли?
   Ольха вздохнула.
   – Непросто тут все. Дед не местный. Молосс он. Бежал от чего-то из родных мест с женой и дочерью. Что там, на родине его приключилось, не рассказывал никогда, а если я расспрашивала, мрачным становился, неразговорчивым. Жена его, бабка моя, вскоре умерла. Остался он с дочерью. Жил в ту пору среди людей. Как-то через село на торг в земли хаонов ехали скордиски, люди с севера. Высокие, светловолосые. Вожаку их сильно приглянулась дедова дочь. Возжелал он ее выше мочи, но взять не решился, поскольку был в чужой земле с малым числом воинов. Он деду за нее выкуп предложил, но тот отказал.
   Ольха замолчала.
   – А что было потом? – прошептал Квинт.
   – Через год скордиски пришли в набег большой ратью. Тарабосты собрали ополчение, дед тоже ушел, а дочь вручил заботам старейшины с которым водил дружбу. Вышло так, что малые отряды скордисков просочились, не встретившись с войском тарабостов, и принялись разорять оставшиеся без мужчин-защитников села. Тот самый вожак нагрянул. Так ему хотелось дедову дочь, что он пообещал жителям села не трогать их, пусть только выдадут женщину. Старейшина рассудил, что в том будет меньшее зло, чем стольким людям умирать из-за красивой бабы. И выдал...
   Дальнейшее Квинт в общих чертах угадал прежде, чем Ольха рассказала.
   Даор друга своего убил, а селян проклял. Ушел, два года отсутствовал, а потом вернулся. Он нес на руках годовалую девочку со светлыми волосами и вел в поводу коня с волокушей. На волокуше лежала молодая женщина. Она была при смерти. Тут и умерла.
   Ольха молча смотрела на мерцающий огонек лучины. Квинт не торопил ее.
   – Я, конечно, ничего этого не помню, но дедово проклятие сбылось. Захирело то село. А дед ушел от людей в лес. Проклятие его помнили и боялись. Приходили за помощью, когда сильно припекало. И втайне ненавидели.
   – Когда он умер?
   – Два года назад.
   – Отчего?
   – Простудился зимой и сгорел. Не смогла я его выходить, старый он уже был. Видать срок Сабазием отпущенный вышел. Я с тех пор почти не встречалась с людьми. Думала, вспомнят обо мне, будут мстить. Деда они очень боялись, а я кто? Девчонка сопливая.
   – Вспомнили?
   – Вспомнили, да не те. Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну.
   – Кто он?
   Ольха не ответила, покачала головой.
   – Расскажи, прошу. Он обидел тебя?
   Девушка довольно долго молчала, но, все же решилась рассказать. Квинт чувствовал, что, несмотря на все свои страхи, Ольха истосковалась по людскому обществу. Он часто видел, как она беседует со Спартом, а пес сидит и внимательно слушает. Вот только поддержать беседу не может.
   – Нет. Он сватался...
   – Сватался?
   – Да. Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый. Прошлым летом наткнулась я в лесу на привал охотников. И он там был. Видно, люди знатные, конская сбруя дорогая, сами все в расшитом платье, хоть и охотники. Золотые браслеты, гривны шейные. Фаретры[110] разноцветным бисером украшены. Кони ухоженные, статные. У коматов я никогда таких коней не видела.

       [110] Фаретра (греч.) – сума-чехол для стрел. Считаю, использовать это слово здесь уместнее, чем тюркское «колчан», скифо-персидское «горит» или славянское «тул».

   Он сделала паузу. Квинт терпеливо ждал.
   – Они взяли кабана и пировали. Уже пьяные были и этот человек, он... Смеясь, навстречу поднялся. Качало его изрядно. Иди, говорит, к нам, девка. Я испугалась и давай бежать. Слышу, за спиной гогочут. Думала погонятся, но не стали. Удержали его другие.
   – Удержали?
   – Я слышала, кто-то имя мое назвал. Узнали. Видать, решили поостеречься ведьмы.
   Она опять замолчала. Квинт попробовал угадать, что было дальше.
   – Потом он снова приходил?
   – Да. Один приехал, без свиты. В такую даль. До Керсадавы отсюда день пути. Видать, крепко приглянулась я ему. Подошел с опаской.
   – Наплели всякого про ведьму, – догадался Квинт.
   Ольха кивнула.
   – Мне Веслев про него много чего рассказал. Разного... Зовут его Асдула Скарас. Веслев предупредил, чтобы остерегалась я. Недобрый это человек.
   – И что ты?
   – Ну, убедилась, что недобрый. Прогнала я его. Даже не я. Спарт прогнал. Боялась, что вернется.
   – Он вернулся? – спросил Квинт.
   – Нет. Веслев еще приходил, я ему открылась. Он сказал – не до меня сейчас. Война пришла. А потом уж я тебя нашла. С тех пор никто не появлялся. Ни Асдула, ни Веслев.
   – А кто такой Веслев?
   – Охотник. Дедов друг единственный. Навещал меня изредка.
   – Он тоже к тебе... – осторожно проговорил Квинт, но не закончил фразы.
   Ольха улыбнулась.
   – Нет. Он друг.
   Она отвернулась. На теплой печке грел пузо кот. Хозяйка, не мудрствуя, звала его Меу. Тусклый свет лучины отражался в двух немигающих желтых глазах. Возле лесенки, ведущей к двери, дремал Спарт.
   Квинт коснулся пальцами ее запястья. Девушка вздрогнула. Посмотрела на него.
   – Я не дам тебя в обиду, – прошептал Квинт.
   Она улыбнулась. Не насмешливо. Смущенно. И решилась. Наклонилась над Квинтом. Светлая прядь, выбившаяся из косы, коснулась его лица.
   – Мое имя – Берза. Это... Не знаю, как будет по-эллински. Это такое дерево с белой корой.
   «Мое имя».
   В другой ситуации Квинт, возможно, улыбнулся бы – что не имя, то дерево. Но не теперь.
   «Не всякому называют».
   Он оценил ее откровенность.
   – Бетула?
   – Что?
   – Бетула, береза. Так на моем языке.
   – Красиво звучит.
   – Можно звать тебя так? Тебе подходит.
   – Нет, не надо. Я не хочу, чтобы меня звали на языке римлян.
   – Почему?
   – Они – враги.
   – Я – римлянин. Зачем же ты спасла врага?
   – Я не знаю... Но ты все равно не зови.
   – Хорошо, не буду. Берза...
   – А как тебя зовут люди?
   – Квинт.
   – Тоже красиво звучит. Что это означает?
   – Пятый.
   – Ты пятый сын у своего отца?
   – Нет... То есть когда-то давно так и назвали детей, но теперь об этом не задумываются. Меня назвали в честь брата отца. А его в честь деда и так далее.
   – Квинт... Нет, я буду звать тебя иначе.
   – Как?
   Она задумалась.
   – Добрый волк нашел тебя. И ходит за тобой, как хвост. Наверное, боги как-то связали вас. Я буду звать тебя – Спартак.
   Спартак. Он примерил к себе это имя, и оно понравилось ему.
   – Берза... Ну и дураки мы с тобой, столько времени вместе, а даже не назвались друг другу.
   – Вместе, – она усмехнулась, – один всю зиму бревном пролежал.
   Он осторожно, но настойчиво притянул ее к себе. Мягкие холмики, скрытые под тонким льном прижались к его груди. Два сердца бились часто-часто.
   – Колючий... – прошептала Берза.
   – Хочешь, сбрею. Только надо нож хорошо наточить.
   – Нет, не хочу.
   Ее пальцы коснулись шрама под его ключицей, рубца на боку, скользнули ниже. Еще ниже.
   Берза отпрянула от Квинта, перекинула через него ногу, уселась верхом. Потянула шнуровку рубахи на груди.
   Его руки скользили по ее бедрам, увлекая за собой расшитый красными узорами белый лен.
   Потом она приподнялась и опустилась. Зажмурилась. Медленно выдохнула.
   – Спартак...

20

   – Чего ты тут киснешь, Марк? – спросил Клавдий Глабр, поднявшись на крепостную башню захваченной столицы дарданов.
   – Лучше уж здесь, чем в этом сарае, по недоразумению именуемом дворцом, – буркнул младший Лукулл, – тут хоть ветер голову прочищает. Устал я, Клавдий, здесь торчать.
   – На мое место хочешь? Не завидуй, – ответил Глабр, – у меня эта бестолковая беготня по горам вот уже где сидит.
   Он провел ладонью по горлу.
   – Кто ж виноват, что она бестолковая?
   – Хочешь сказать, уж ты бы этого Лангара изловил в два счета? – Недобро прищурился Глабр.
   – Ничего я не хочу сказать...
   – На месте Базилла я бы вас сменил, – заявил Клавдий, – дисциплина полетела к воронам. Сейчас видел, как Квадригарий играет в кости с квестором.
   – Ну, ведь не на легионную же казну. Надеюсь.
   Глабр округлил глаза.
   – И ты так спокойно об этом говоришь? Азартные игры запрещены!
   – Не начинай, Клавдий... – поморщился Марк Лукулл – ты только приехал, а посиди тут сам три месяца безвылазно, волком взвоешь. Все чем-то заняты, кроме меня. Вы с Осторием хоть и не поймали Лангара, а все равно не просиживаете задницу. Базилл ушел на венетов. Гортензий соединился с Суллой.
   – Что слышно от них? – спросил Глабр.
   – Кипсела еще держится. Меды дерутся отчаянно. Судя по всему, дело там жаркое. Вот бы где оказаться... А у нас тут болото. Знаешь, от кого я больше всего устал?
   – От кого?
   – От нашего князюшки. Мерзавец обнаглел сверх всякой меры. Продает в рабство женщин и детей, мужчинам рубит головы. Из-за него тут набежало полный город всякой мрази, промышляющей работорговлей. Чуть ли не каждый день ему в постель тащат новую девку. Ходит весь в золоте. Даже срет в золото. У меня руки чешутся его прикончить, да не могу. Приказ Базилла. Ублюдок нужен. А вот я, Клавдий, знаешь, что думаю?
   – Что?
   – Не нужна нам эта кровожадная тварь. Ошибся с ним наш доблестный Минуций Базилл. Пока Асдула коптит небо, дарданы никогда не покорятся и Лангар всегда найдет поддержку. Мерзавца надо судить прилюдно. Собрать как можно больше народу и продемонстрировать римское правосудие. Я бы поступил с ним, как с отцеубийцей[111]. И от этого будет куда больше пользы, чем от методов Остория.

       [111] В Древнем Риме отцеубийц топили в мешке, в который вместе с преступником зашивали змею, собаку и петуха.

   «От ваших с Осторием методов».
   Лукулл посмотрел на Глабра и тактично проглотил часть вертевшейся на языке фразы.
   – И ведь все ублюдок прекрасно понимает. Страх у него в глазах. Неодолимый страх. Я ему намекал, что мы скоро уйдем, что не будем его вечно защищать от своих же. Но он все равно не может остановиться.
   – Мы уйдем, Осторий останется. Он человек наместника, а не Суллы.
   Инцидент с Севером сошел префекту ауксиллариев с рук, во многом благодаря вмешательству Глабра. Тот едва сдержал злорадство, отчитываясь о происшествии перед легатом, и всех собак повесил на Квинта. Базилл, конечно, допросил нескольких солдат из десятой центурии, уцелевших в ночном бою, но те лишь подтвердили странное поведение командира. Никто из них не пытался «закопать» Севера, но все факты свидетельствовали против него. Слишком многие слышали его разговор с Лонгином на повышенных тонах. Открытое неподчинение приказу...
   Тела марианца не нашли, что весьма огорчило префекта, который умудрился в той страшной мясорубке избежать ран и, фактически, вышел победителем.
   – Осторий тоже, скорее всего, отбудет в Македонию, так что князюшку варвары на ремни порежут, – сказал Лукулл, – он это знает. Думаю, постарается с нами уйти. Сбежать от возмездия. Пять дней назад я отправил к Сулле гонца с предложением судить Асдулу. Вот, жду ответа.
   – И варвары сразу упадут тебе в ноги, – скептически хмыкнул Глабр, – спросят, а чего ты прежде медлил, справедливый Марк Терренций Варрон Лукулл?
   – В этом тоже есть свой резон. Варваров притеснял свой же собственный князь, а в руках римлян будет возмездие. Я уверен, Сулла согласится со мной. Этот наш союзничек – враг гораздо хуже, чем Лангар, который пускает стрелы исподтишка.
   – Все-таки я не пойму, чего ты так переживаешь, Марк. Если бы мы собирались здесь задержаться надолго, то твои слова имели бы смысл. Но, думаю, еще до наступления лета мы уйдем.
   – Да, если бы не марианцы, Сулла, возможно, учредил бы здесь новую провинцию или присоединил эти земли к Иллирику. Но сейчас не до того. Нужно возвращаться в Италию, а мы завязли здесь.
   – Еще не до конца все решилось с Митридатом, – напомнил Глабр, – и с Фимбрией...
   – Кстати о Фимбрии. На днях от брата письмо получил, – сказал Лукулл.
   – Что пишет?
   – Фимбрия взял Илион.
   Глабра эта новость не слишком впечатлила.
   – Как?
   – Там какая-то мутная история. Фимбрия подошел к городу, но жители сопротивляться не стали, открыли ворота. После нашего договора с Архелаем вифинцы вспомнили о своем статусе друзей римского народа и не ожидали от Фимбрии ничего плохого. А он предал город огню и мечу. Я так и не понял, зачем.
   – Совсем тронулся умом, – покачал головой Глабр.
   – Да, я тоже давно подозревал, что Фимбрия сумасшедший,– согласился Марк, – особенно после того случая, когда он пытался затащить в суд Муция Сцеволу за то, что тот не дал ему, Гаю Флавию, себя убить. «Не принял меч всем телом».
   – Это когда было? – спросил Глабр.
   – На похоронах Мария.
   Глабр посмотрел на Лукулла с удивлением. Марк пояснил:
   – Ты забыл, что ли? Я же приехал к Сулле в феврале, а до этого оставался в Городе, хотя это едва не стоило мне головы. Не было возможности бежать, пока все выходы находились в руках бардиеев. Вот когда старик издох, Цинна ослабил хватку.
   – Да, я помню, – кивнул Глабр, – тогда ведь не только ты один приехал. Антоний. Долабелла, Силан, Катул-младший. Цецилия Метелла с детьми Суллы. Я очень удивился, что Цинна позволил ей уехать. Такая заложница...
   – Это было бы величайшей глупостью с его стороны, – сказал Лукулл.
   Глабр возражать не стал. Спросил другое:
   – И что? Фимбрии это сошло с рук?
   – Представь себе. Не понимаю, почему Цинна закрыл глаза на эту дикую выходку. Хотя Фимбрия чуть ли не главный бойцовый петух[112] марианцев, но Сцевола же – великий понтифик, да и вообще очень уважаемый человек. Само его присутствие в Городе придавало Цинне и его подпевалам легитимность. Не понимаю...

       [112] Римляне презирали петушиные бои.

   Некоторое время они молчали.
   На дороге появился всадник. Он явно спешил, погонял коня. Лукулл приложил ладонь к глазам козырьком.
   – Кто там? – спросил Глабр.
   Лукулл выдержал паузу, ответил, когда всадник приблизился.
   – Вроде из людей князька. Чего, интересно, так торопится?
   – Да плюнь ты на варваров, Марк, – раздраженно бросил Глабр, – пошли вниз, холодно тут.
   
   Князь трапезничал в главном зале буриона, самого большого здания в Скопах, которое вполне можно было именовать дворцом. Стол был заставлен опустевшими жирными мисками. Один из княжеских приближенных блаженно храпел на лавке, обнимая кувшин. Напротив него сидел Осторий и, подперев щеку кулаком, мрачно смотрел в чашу с вином. Сам князь высасывал мозг из бараньих костей. Рядом с ним в ожидании замер слуга с горячим мягким хлебом на подносе, предназначенным для вытирания жирных пальцев. Псы с ворчанием грызли под столом кости.
   Разведчик вошел в зал в сопровождении тарабоста Балана, одного из тех, кто сообразил поклониться Асдуле, когда запахло жареным. На пороге Балан остановился и кивнул головой: иди, мол, к князю. Заскрипели половицы. Осторий скорчил кислую мину.
   Разведчик приблизился к Асдуле, покосился на префекта.
   – Говори, – разрешил князь, – у меня нет тайн от почтенного Остория.
   – Мы выследили одного из лангаровых ближних, – сказал разведчик.
   – Где? – спросил Асдула, ковыряясь в зубах.
   – Недалеко от Браддавы. На запад. Они стояли лагерем у Прустова ручья.
   – Сколько их? – без какого-либо воодушевления спросил Осторий, проведя ладонью по лицу.
   – Десять человек.
   – Опять мелочь сиволапая с дрекольем? – Асдула подозвал слугу с хлебом и степенно вытер пальцы.
   – Нет, пилеаты. Все конные, хорошо вооружены.
   – Что скажешь, почтенный Осторий? – спросил Асдула.
   – Устал я... – префект прикрыл глаза и зевнул, – опять скакать в такую даль из-за десятка лешаков...
   Разведчик еще на шаг приблизился к Асдуле и, склонившись почти к самому его уху, произнес:
   – Там еще кое-что, князь.
   Он вновь покосился на Остория.
   – Говори, не томи, – раздраженно бросил Асдула.
   – Девка-то не одна.
   – Какая девка?
   – Ведьма, – совсем еле слышно добавил разведчик.
   Асдула вздрогнул и сам непроизвольно посмотрел на Остория. Тот устало закрыл лицо ладонью, всем своим видом показывая, до какой степени ему насрать на десятерых смутьянов и неведомую девку.
   – Что значит, «не одна»? – негромко спросил Асдула.
   – Мужик у ней.
   – Кто?
   – Не знаю. Одет коматом, и на рожу не слишком от наших отличается, да все одно – чужак.
   Осторий убрал ладонь, в его глазах промелькнула искорка заинтересованности.
   – С чего ты взял, что чужак? – спросил Асдула.
   – По лесу ходит странно. Словно родился вчера. Совсем леса не знает. Трещит сучьями неуклюже. Со мной Бебрус был. Он из Вежинова села. Неподалеку от этих мест жил. Сказал, не знает такого, впервые видит. Девку знает, да ее все там знают, Даора-костоправа сучку-волчицу. Девка дикая совсем, людей сторонится. А этот хрен вокруг нее вьется и не гонит она его.
   – Вьется, значит... – процедил Асдула.
   За зиму случилось столько всего, что князь совсем забыл про Берзу и свое унижение. Сейчас он испытал целый ворох разнообразных чувств – вновь пробуждающееся вожделение, жажду мести и ревность.
   – Мне, князю, потаскуха отказала, а с каким-то заморышем...
   Осторий думал о другом.
   – Эй, ты, – подозвал он разведчика, – уверен, что тот, о ком рассказал, не из ваших говноедов?
   Фракиец от негромкого гортанного рыка римлянина, которого между Маргом и Дрилоном[113] боялись все, от мала до велика, едва в штаны не наложил.

       [113] Сейчас эти балканские реки называются Морава и Дрин.

   – Д-да... Вроде, н-не наш...
   – Не дардан?
   – Точно так, господин. Не дардан. И не из синтов. Я ж говорю – ходить по лесу не умеет. Может, грек городской с юга или побережья?
   Осторий встал.
   – Ты куда, уважаемый? – рассеянно спросил Асдула.
   – Мне вдруг стал очень интересен этот хрен с горы. Уж не покойника ли некоего из могилы подняла эта ваша ведьма? Хочу на него глянуть.
   Мысли Асдулы неслись галопом.
   «А что? Удачно все выходит. Пусть Осторий к ведьме первым подкатит. Если что, то все ведовство на него падет. А я уж опосля подсуечусь и заверну-таки подол ей на голову!»
   – Я с тобой!

Считалось, что эти животные лишены сыновней почтительности. Обезьяна еще там была.

   Они лежали под теплой медвежьей шкурой, прижимаясь друг к другу. Уже давно рассвело, нужно было натаскать воды, затопить печь, но они не вставали. Не могли оторваться друг от друга.
   – Ты удивлен? – спросила Берза.
   – Да, – ответил Квинт, – зная все твои страхи, удивлен. Кто он?
   – Не знаю, – пожала плечами Берза, – я даже лица его не видела.
   – Вот как? – хмыкнул Квинт, – как же это случилось?
   – Дед с одной стороны опасался, что я засижусь в девках, с другой никак не мог найти мне подходящего жениха. Парни в ближних селах ему не нравились. Да ему вообще никто не глянулся. Нельзя сказать, что я замуж торопилась, пугало это меня. Но попробовать хотелось. Ты не думай, что я всю жизнь под елкой просидела. Слышала всякое от других баб. Когда дед в силе был, и к больным его звали, я с ним часто ходила.
   – Зудело все? – усмехнулся Квинт.
   – Охальник! Куда полез? – отпрянула Берза, но тут же снова прижалась всем телом.
   – И как? Испробовала?
   – Был праздник Бендиды, Великой матери. День, когда она родила Нотиса, вечно юного бога, умирающего и воскресающего вновь. Его празднуют в начале весны, он как раз недавно прошел.
   – Я слышал об этом. Греки называют этот праздник Великими Дионисиями. В Риме тоже какое-то время в ходу был этот культ – Вакханалии, но потом Сенат стал бороться с ним. Консулы проводили розыски культистов по всей Италии. Говорят, сей праздник сопровождается оргиями, барабанным боем, льются реки вина, а в ночи вокруг костра пляшут голые женщины...
   Квинт вдруг смутился и замолчал.
   – Сопровождается, – пропела Берза, – вот и я там... Сплясала один раз. Думала, больно будет. Нет. Не почувствовала ничего. Одурманила меня Великая мать. А кто там со мною был, я и не глядела. Дитя, к счастью, не получилось, а то бы дед меня прибил. Он и не узнал ничего.
   – А говорят, что у вас, фракийцев, девушки до брака не хранят целомудрие и это не осуждается.
   – Правду говорят. Если какая девка незамужняя залетит, ей мужа потом даже проще сыскать – плодовитость подтвердила. Но дед бы осерчал. Он себе на уме был.
   Он потянулась и поцеловала Квинта. Потом скривила губы и спросила:
   – А у тебя есть жена?
   – Нет. Как-то не сподобился.
   Берза нахмурилась, словно что-то прикидывая.
   – Ну... ты еще молодой. Успеешь.
   – Может быть, – он улыбнулся.
   – А женщин много было?
   – Ревнуешь?
   Она фыркнула.
   – Нет, не много, – произнес Квинт, мечтательно прикрыв глаза, – домашние рабыни не отказывали хозяйскому сыну, но я не часто на них заглядывался, как-то все время был занят другим. Носился по окрестностям, размахивая мечом и со Стакиром дрался. Воином хотел стать.
   – Стал?
   – Стал.
   Она некоторое время молчала.
   – Ты много людей убил, Спартак?
   Он ответил не сразу.
   – Много. Это у меня третья война.
   – Наверное, ты зря стал воином. Женился бы, растил детей...
   – Наверное... Но никогда не встретил бы тебя.
   Она спрятала лицо у него на груди. Долго молчала. Потом спросила.
   – Ты уйдешь?
   Квинт вздохнул, но ничего не ответил.
   «Нужно добраться до Диррахия, там наши помогут вернуться в Италию».
   – Лучше поскорее уходи, – прошептала Берза еле слышно, – пока я совсем из-за тебя головы не лишилась.
   Он сжал зубы.
   – Я должен. Моей родине тоже угрожает война. Я должен быть с теми, кого назвал боевыми товарищами, чтобы защитить родной очаг.
   – Уходи, Спартак, – сказала Берза.
   Она выскользнула из-под шкуры, отодвинула оконную задвижку.
   – Уходи сейчас, пока я в себя не пришла, – и добавила еле слышно, – а не то я потом целую реку нареву....
   В дом ворвался солнечный луч и позолотил ее кожу. Квинт залюбовался девушкой, а та накинула рубаху и выскочила за дверь.
   Квинт потянулся, встал. Оделся. Кочергой поворошил остывшие угли в печи. И вдруг услышал конский всхрап. Вздрогнул, схватил топор. Одним прыжком очутился у двери, приоткрыл ее.
   Берза стояла на самом краю поляны и разговаривала с каким-то немолодым человеком. Спокойно разговаривала, как со старым знакомым.
   Квинт вышел из дома и сразу увидел, что пришелец не один. Шевельнулись лапы елей и, словно из ниоткуда, на поляне появилось еще пять человек. Все вооруженные. Тот, с которым говорила Берза, держал за узду коня.
   Девушка обернулась, увидела Квинта, махнула в его сторону рукой и что-то сказала собеседнику. Севера вдруг, словно молнией поразило – к конской попоне был пристегнут гастрафет. Это та же самая компания, что и тогда, на ночной дороге. Квинт сжал топор, шагнул вперед. Остановился, пристально глядя на пришельца и не обращая внимания на его товарищей, которые, без сомнения, видели его движение и сразу подобрались.
   «Тестим, стой!»
   «Он же один!»
   Это тот самый, который кричал.
   Пришелец, между тем, по-отечески положил руку на плечо Берзы, с улыбкой что-то сказал ей, коротко взглянул в сторону римлянина, повернулся и скрылся за ветвями. Его товарищи тоже мгновенно исчезли, как будто их и не было. Послышалось конское ржание, а потом негромкий удаляющийся топот.
   Девушка подошла к Северу. Она не выглядела взволнованной.
   – Кто это?
   – Веслев. Что с тобой, почему ты напряжен?
   Он не сразу ответил.
   – Шестеро... Вооруженные. У старшего гастрафет Марка.
   – Что? О чем ты?
   Он словно оцепенел, превратился в статую. Стоял и не мигая смотрел в сторону, куда удалились фракийцы. Берза взяла его за руки.
   – Да что с тобой?
   Он мотнул головой.
   – О чем он говорил с тобой?
   – Просто расспросил о моем житье. Я не виделась с ним несколько месяцев, говорила же тебе, что он присматривает за мной. Он – друг моего деда и я никогда не видела от него ничего дурного. Он порадовался, что я жива и здорова. Рассказал, что по долинам прокатилась война, но римляне скоро уйдут. Сказал, чтобы была осторожна, вокруг все еще рыщут их разведчики.
   – Он – Злой Фракиец, – прошептал Квинт.
   – Кто?
   – Неважно, – Север мотнул головой, – он видел меня. Спросил, кто это такой?
   – Спросил. Я рассказала правду.
   – И что?
   – Ничего. Нахмурился только, но ничего не сказал.
   – Это он был там, на краю оврага, – негромко проговорил Квинт, – его стрела убила моего коня, а меня едва не познакомила с Перевозчиком. Ты испортила своему Веслеву всю работу.
   Он повернулся и вошел в дом. Обулся, накинул меховую безрукавку, надел войлочную шапку. Взял в руки рогатину.
   – Нет! – Закричала Берза и бросилась ему на шею, – не убивай его!
   – Их много и они хорошо вооружены, – мрачно сказал Квинт, – если бы я попытался напасть на них, то глазом не успел бы моргнуть, как превратился бы в ежа. Нет, я не собираюсь нападать на них. Убийца Марка уже мертв. Наверное... – добавил он не слишком уверенно.
   – Зачем тогда ты собрался преследовать их?
   – У этого Веслева оружие моего друга. Моего погибшего друга. Я должен вернуть эту вещь.
   Он вышел из дома. Берза последовала за ним, но остановилась на пороге. Спарт привычно направился было за Квинтом, но тот удержал его. Присел на корточки.
   – Не сегодня, Добрый волк. Ты остаешься за старшего.
   Пес смотрел умными глазами, высунув язык.
   – Оберегай Берзу. Она у нас с тобой одна.
   Он выпрямился, обернулся. Губы шевельнулись, беззвучно произнеся два слова. Но вслух он сказал другие:
   – Я вернусь.