Таберна постепенно заполнялась посетителями. Несколько человек вошли шумной гурьбой, поприветствовали одноухого Акаста с Телесфором и присоединились к ним, придвинув еще один стол. Хозяин подскочил к ним, жадно пожирая глазами серебряные тетрадрахмы, заплясавшие по столешнице, испещренной надписями, по большей части непристойными.
   – Миррина, хлеба и сыра с пореем господам! – окликнул Ксантипп рабыню, склонную к полноте женщину средних лет, – и вина! Они платят за хиосское!
   – Еще акрид в маринаде, – попросил один из вошедших.
   Вышибала поморщился, но взглянул на компанию с интересом: человек, заказавший столь неаппетитное, по мнению фракийца, блюдо, показался ему смутно знакомым. Благородные черты лица, длинные светлые волосы.
   – Да пошевеливайся! – подгонял рабыню Ксантипп, – они еще заказали жаренный окорок.
   – Откуда у нас окорок? – проворчала Миррина, – который день никто не заказывает, я и перестала покупать. Переводить еще хорошее мясо на всякое отрепье... У них и денег-то никогда нет.
   Хозяин всплеснул руками.
   – Я из-за твоего своевольства по миру пойду! Давай, сообрази что-нибудь другое!
   – Ну что, сыграем? – спросил один из вновь прибывших.
   – Дасдабай, – прогундосил другой.
   Загремели кости в глиняной кружке.
   – Тройки!
   – Дай-ка сюда.
   – Ха, «собака»!
   – Зараза...
   – Тряси!
   – «Афродита», пусть выпадет «Афродита»[121].

       [121] «Афродита» – лучший бросок при игре в кости. «Собака» – наихудший бросок из возможных.

   – Ха!
   – Ну что за невезуха...
   – Будешь еще?
   – Нет, хватит с меня.
   – Дракил, будешь играть? – обратился удачливый игрок к соседу.
   – Отстань, – отмахнулся тот.
   Один из игроков внимательно разглядывал костяной кубик с точками на гранях, несколько раз катнул кубик по столу, число точек каждый раз выпало разное. Поскреб кость ногтем.
   – На зуб еще попробуй, – посоветовал удачливый, – если думаешь, что я засунул туда свинец, то расскажи, как я его достаю, когда ты кости кидаешь?
   – Ты когда-нибудь мне попадешься на горячем...
   – Жду не дождусь.
   Скрипнула входная дверь и на пороге появился здоровенный детина, гладко выбритый и небедно одетый. Голову его туго обтягивал темно-красный платок.
   Вышибала машинально бросил на него профессиональный оценивающий взгляд и вдруг напрягся.
   – Хо, Эвдор, чего так долго? – окликнул вошедшего один из игроков.
   Названный Эвдором подсел к ним. Вышибала привстал из-за стола, взглядом сверля ему затылок.
   «Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?»
   «Посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось».
   Пьянчуга. Этот лохматый, с которым пришлось побарахтаться в воде.
   – Хватит тут киснуть, – сказал Эвдор, – завтра выходим в море.
   – И куда отправимся? – спросил лохматый.
   – К Либурнийскому берегу.
   – Чего мы там забыли? – спросил другой пират.
   Эвдор еще не успел рта раскрыть, как неожиданно воодушевился лохматый.
   – Я – за!
   – С чего бы это? – неприязненно покосился на него отказавшийся играть моряк, в правом ухе которого висела серьга в виде лабриса, какие любят критяне, – всегда в противоположную сторону рвался.
   – Да ну эту Киликию. Там из баб только тощие сирийки. Надоели. Иллирийку хочу. У них есть за что подержаться.
   Пьяница изобразил в подробностях, чего и сколько он желает поиметь. Вышло нечто необъятное.
   – Аристид, такая тебя грудями к ложу прижмет – раздавит, как клопа.
   – Я тоже не люблю толстух, – сказал Акаст.
   – Какие толстухи? – возмутился лохматый, которого назвали Аристидом, – они там все стройные, как на подбор!
   – Стройнее сириек?
   – Те просто тощие коровы.
   Эвдор переводил взгляд с одного на другого.
   – Я смотрю, больше вопросов ни у кого нет?
   – У меня есть, – сказал критянин.
   – И верно, как это я про тебя-то забыл. Спрашивай.
   – Тебе Митридат приказал идти в Иллирию?
   – Нет, – не моргнув глазом ответил Эвдор.
   – Тогда зачем ты нас туда тащишь?
   – Я никого никуда не тащу. Я предлагаю.
   – Вы только посмотрите, в кои-то веки предлагает он! То есть, если мы не согласимся...
   – Если не согласятся почтенные Идай и Менесфей, – уточнил Эвдор, – мы не пойдем в Иллирию.
   – А наше мнение, тебя уже не интересует? – начал закипать критянин, – мнение тех, уже два года следует за тобой, выполняя твои полубезумные прихоти?
   – Почему, «полу», – наигранно удивился вожак, – и вообще, Дракил, я уже спрашивал тебя, с чего ты взял, что я сторонник демократии?
   – Хорошо! – зарычал Дракил, – тебе насрать на мое мнение! Но Аристида, которого ты поставил кормчим «Меланиппы», ты ведь тоже не спросил! Для тебя теперь эти два урода важнее!
   Двое пиратов вскочили, схватились за ножи.
   – Идай! – рявкнул Эадор, обращаясь к одному из них, тому, что был помельче, – сядь!
   – Ты эта, Мышелов, того самого, короче... – процедил другой пират.
   Он демонстративно попробовал пальцем острие своего широкого ножа. Вышибала одним прыжком очутился возле стола, облюбованного пиратской компанией.
   – Уберите-ка железки, почтенные. Не стоит ими тут размахивать.
   – Ты кто такой? – неприязненно уставился на него Идай.
   – Это вышибала местный, – сказал Телесфор.
   – Шел бы ты, парень, отсюда, – посоветовал Идай, – пока самого за дверь не вышибли. Не лезь не в свое дело.
   – Попробуй, выстави, – спокойным голосом ответил вышибала.
   Эвдор хлопнул ладонью по столу.
   – Идай, успокойся. Сядь. И ты Менесфей.
   Он повернулся к вышибале.
   – Все в порядке уважаемый, больше не повто... – он вдруг замолчал и нахмурился.
   Фракиец, встретившись с ним взглядом, кивнул и отошел. Но уже не так далеко, как прежде, и периодически поглядывал в сторону компании.
   – Так ты скажи, зачем в Иллирию-то? – спросил Идай.
   – Что? – рассеянно переспросил Эвдор.
   – В Иллирии, говорю, чем лучше? Там римляне, вообще-то.
   – Оди тепей песде, – горестно вздохнул Гундосый.
   – Богатая Италия под боком, – ответил Эвдор.
   – Сулла, вероятно, скоро отправится туда, – сказал Аристид.
   – Не вероятно, а именно так и будет, – сказал Эвдор, – только сегодня рассказал один добрый человек – Сулла, наконец, покинул Азию, несколько дней назад отплыл из Эфеса.
   – Я так и знал, – вздохнул Аристид, – опять нас тащишь к войне поближе.
   – Именно. Война, это не про нас, но у нее под боком – самое нам место. Тут Лукулл опять начнет шерстить море. Про Полиада с Угольком с прошлого лета ничего не слышно. Или уже отдали концы, или сидят где-то по норам тише воды. Эргин на восток сбежал. Нет, здесь больше нечего ловить. Помните, полтора года назад один храбрый римский трибун предрекал конец раздолью Братства? – несколько повысив голос на последних словах, поглядывая на вышибалу, сказал Эвдор, – так вот он уже почти наступил.
   – Взбаламутили воду римляне, – согласно кивнул Телесфор, – но никак я их не пойму. Тот же Сулла, когда был наместником в Киликии, спокойно относился к нашему ремеслу. Мы делились, он не злобствовал. И все были довольны. А сейчас что на него нашло?
   – Сейчас у него другие амбиции, – сказал Эвдор, – царские. И тех, кто слишком много знает о прежних делах, он будет беспощадно истреблять.
   – Я слышал, в тот раз его даже пытались привлечь к суду, – вставил Аристид.
   – Слишком много наворовал, – усмехнулся Акаст.
   – Слишком мало делился, – возразил Эвдор., – а сейчас вообще не станет.
   – Снова в суд потащат?
   – Ага. Если у марианцев легионов хватит. Я думаю, друзья, в отношении римских наместников и Братства ровным счетом ничего не изменится. Лукулл, или другой, кто тут теперь останется за главного, как и все прочие большие начальники до него, будет держать свою суму открытой. Вот только наполнять ее будем не мы, а критяне. Лучший друг римского народа Ласфен. Полагаю, он еще в том году начал.
   Вышибала невесело усмехнулся. Ничего нового они не сказали. Подобные разговоры ведут, не таясь, во всех провинциях Республики. Даже в Риме. Сложил консул или претор свои полномочия и получил в управление провинцию. Целый год он служил на благо Отечества, ночей не спал, все думал, как бы больше пользы народу принести. Взяток не брал, а для некоторых расходов даже раскрывал собственный кошель, о чем всем, конечно же, рассказывал. Устал невероятно. Поиздержался. Исполнил свой гражданский долг. И вот он получает под свою руку страну, которую сам Юпитер предназначил для бесконечного доения.
   «Я тебя ловить не стану, но ты в мой сундук немножко положи». Все просто и понятно. И очень по-римски. Так заведено в давние времена боговидцем Нумой Помпилием[122]: «Я даю, чтобы ты дал».

       [122] Второй царь Древнего Рима, по преданию заключивший договор с Юпитером о поклонении в обмен на покровительство.

   Стемнело. Разговор постепенно сполз на темы, которые уже не очень интересовали вышибалу. Трое из компании изрядно набрались и храпели мордами в стол. Идай, Дракил, Гундосый и еще пара моряков дважды снова что-то не поделили, и фракийцу опять приходилось вмешиваться. Каждый раз он ловил на себе заинтересованный взгляд Эвдора.
   Постепенно посетители начали расползаться.
   – Аристид, ты на «Меланиппу»? – окликнул лохматого моряк, которого звали Койоном.
   – Нет. У меня еще в городе дела.
   – Дела у него... – усмехнулся Акаст, – Эномай, она от твоих дел еще не родила?
   – Я осторожненько!
   – М-м-м-фей... – тормошил пьяного верзилу Идай, которого тоже изрядно качало, – вствай... Пшли...
   – Ин...на...
   – Пшли... грю...
   Преодолев сопротивление отдельных своих членов, компания покинула таберну. Эвдор задержался. Вышибала подсел к нему за стол. Напротив. Какое-то время оба молчали, глядя друг на друга.
   – Здравствуй, Север.
   Вышибала помедлил с ответом.
   – Я смотрю, у тебя хорошая память.
   – Не жалуюсь.
   – Полагаю, меня не просто было узнать. Меня и зовут теперь иначе.
   Эвдор покосился на Ксантиппа, который в противоположном углу зала собачился с Мирриной.
   – Я заметил. Ты теперь фракиец?
   Вышибала медленно кивнул.
   – И как мне называть тебя?
   – Спартак.
   – Спартак... Никак не ожидал снова тебя увидеть. Да еще здесь и в таком виде, – сказал Эвдор.
   – С первым и третьим понятно, – усмехнулся вышибала, – но чем тебя удивило второе? Почему ты именно здесь не ожидал меня увидеть?
   – Ну... – почесал подбородок Эвдор, – вообще-то я имел в виду не только Делос. Я удивился бы, встретив тебя в любом порту Эгеиды. Кроме Эвксинских, оставшихся за Митридатом.
   – Это еще почему? – поднял бровь вышибала.
   – Ты ведь человек Фимбрии? Я сразу тебя раскусил.
   – Я помню.
   – Некоторые трибуны Фимбрии теперь служат Митридату.
   – Врешь! – вытаращился вышибала.
   – Не вру, – улыбнулся Эвдор, – это правда.
   – Скорее, сплетни, о которые твои люди точили языки.
   – Нет, не сплетни. Спартак. Я даже разговаривал с одним из них. В Фокее. В прошлом... как он у вас называется? В прошлом октябре. Некий Луций Магий. Знаешь такого?
   Вышибала помрачнел.
   – Почти все воины Фимбрии перешли к Сулле, – продолжил Эвдор, – но этот переметнулся к Митридату. Видать, от своих не ждал ничего хорошего. И он не один такой.
   – Они не свои, – процедил вышибала с нескрываемой злобой.
   Эвдор хмыкнул.
   – Ты, я вижу, избрал третий путь. Ни тем, ни этим.
   – Я ничего не избирал. Так распорядились Парки[123].

       [123] Парки – три богини судьбы у римлян (у греков – Мойры).

   – Парки? Ты слишком римлянин для фракийца, Спартак, не замечаешь за собой? Ну да ладно. Значит, теперь киснешь в этой дыре? Если ты теперь сам по себе, что же не вернулся в Италию? Там все еще марианцы. Полагаю, про них-то ты по-прежнему можешь сказать – «свои».
   – У меня было важное дело здесь.
   – И как, выгорело?
   Спартак помолчал.
   – Нет.
   – Стало быть, еще задержишься на Делосе?
   Спартак вновь выдержал долгую паузу. Очень долгую. Он смотрел на дверь. На скулах играли желваки. Эвдор терпеливо ждал.
   – Я слышал, вы идете в Иллирию?
   – Да, – кивнул Мышелов.
   – В Диррахий?
   – Может и туда зайдем, – Эвдор улыбнулся.
   – Я бы хотел пойти с вами.
   Эвдор чуть отклонился назад, провел пальцами по подбородку.
   – Я заплачу, – пообещал Спартак.
   Эвдор махнул ладонью перед лицом.
   – Не бери в голову. Сочтемся.
   – Значит, ты согласен? – недоверчиво спросил фракиец.
   – Тебя это удивляет?
   – Да... – с некоторым усилием произнес Спартак, – деньги тебе не важны. Ты знаешь, кто я, но не задаешь вопросов о том, что произошло со мной, после того, как вы выкинули меня за борт. Тебя действительно не интересует, почему я ни с Суллой, ни с... Магием?
   – Интересует. Но об этом мы поговорим позже. Похоже, кроме меня тебя никто не узнал. Разве что Аристид вспомнит, вы с ним так тесно обнимались...
   – Расскажешь остальным?
   – Аристиду расскажу. Остальным – нет. Завтра на рассвете в порту спросишь, где стоит «Меланиппа». Буду ждать.

22
Испания, Тарракон, весна 672-го года от основания Города
   
   С Клавдием Лидон разругался вдрызг, но от дальнейшего дознания отодвинул. Формально тот не являлся начальником корникулария, пока это не было подтверждено Луском. Глабр, пообещавший Тиберию большие неприятности, всем своим видом изображал оскорбленного, но на допросах больше не появлялся. Он, без сомнения, своим опознанием марианца принес немалую пользу следствию, но и дров изрядно наломал. Клавдий жаждал осудить Севера, как пирата, вместе со всей компанией. Больше его ничто не интересовало. А вот Лидон, с самого начала подозревавший в этом деле нечто большее, нежели просто пиратский промысел, теперь вцепился в подследственного мертвой хваткой.
   Насилу вытолкав Клавдия, Тиберий опять сделался мягок и вежлив с Аристидом и другими пиратами, стараясь не показывать того, что ему стало известно об их товарище. Он снова пытался вести тонкую игру. Кое-кто из разбойных, вкусив палок «злого» дознавателя, стал гораздо разговорчивее с «добрым». Правда, про «фракийца» они рассказали немногое. Необщительный, себе на уме, он никогда особенно не высовывался. Вроде бы хороший боец. Вроде бы. Пленники продолжали стоять на своем, утверждая, что пиратами не являются. Не грабили корабли, не захватывали заложников. Честные купцы. Причем даже Дракил, который уже не пытался юлить, говорил много и подробно безо всякого принуждения, уверял, что после того, как «Меланиппа» и «Актеон» покинули Эгейское море, через полгода после заключения Дарданского мира, никакого разбоя они не чинили.
   – А до этого? – спросил корникуларий.
   – Ну... – мялся критянин, – было кое-что...
   – До того, как в команде появился фракиец?
   – Да.
   – Если вы после этого уже не нападали на купцов, откуда знаешь, что он хорошо дерется? – спросил Лидон критянина, который, как раз, и сообщил эти сведения.
   – Он вышибалой служил в одном кабаке на Делосе. Да и потом мы поцапались пару раз с морской стражей, возле Брундизия, – нехотя ответил Дракил.
   – С таможенными повздорили? Запрещенные грузы везли?
   – Насчет грузов не знаю, – буркнул критянин, – а таможенные все поголовно мзду собирают, но Мышелову недосуг было делиться. Хотя иногда делился, и нас не трогали.
   – Почему?
   – Да не знаю я, он вечно напускал тумана.
   Несмотря на крепкое битье всей братии, учиненное Глабром, больше никто из команды «Меланиппы» не сознался в разбое. Даже Дракил все время оговаривался, что «было всего пару раз и торгаши сами сунулись». Как и предполагал Лидон, гемиолия нужна была Эвдору для ловли собратьев на живца, в качестве которого выступала неопасная на вид «Меланиппа». В послевоенном хаосе и всеобщем разорении пиратством не брезговал никто. Любой купец при виде более слабого собрата норовил выпустить когти. Тиберий предполагал, что таким образом Эвдор захватывал и пиратские корабли. Не из благородных побуждений естественно. Однако, постоянные оправдания критянина наводили на мысль, что даже если он говорит полуправду, то разбойный промысел не был основным источником дохода Эвдора и компании. В байку про «честного купца» Лидон не верил. А на какие шиши они тогда существовали? А вот это наводило на очень интересные мысли.
   Опознание Севера позволяло осудить по закону только его одного. Эномай, придя в себя после пытки растяжкой, сообразил, что Глабра поблизости нет и снова завел песню про римский произвол и беспредел. Лидон попробовал блефовать, объявил, что все сознались, но Эномай не смутился и потребовал с командой очной ставки. Тиберию пришлось умерить пыл. Сдавать осведомителя он не собирался. Вожак опять начал чувствовать себя уверенно.
   – Врут, – говорил Тит Варий, – как это, разбойные, и без добычи? Да если бы этот Эвдор стал держать их впроголодь, его бы мигом кинули на корм рыбам!
   – Значит, впроголодь не держал. Водились деньги, и дележ был честный, всех устраивал.
   – Откуда деньги-то, если не грабили?
   – Ты чем слушал, Тит? Они заходили на Делос, на Родос, В Сиракузы, Брундизий, Остию. Критянин сказал – брали на борт пассажиров, иногда какие-то грузы. Причем он не знает, что это были за люди и грузы. Он не знает. Понимаешь. Тит?
   – Нет.
   – Да что тут непонятного? Эвдор таился даже от своих, стало быть, это были не простые пассажиры. И непростые грузы. И чего-то, по словам критянина, они стали частенько крутиться у берегов Италии.
   – Что тебя в этом удивляет? И критянин и одноухий, и этот, как там его, забыл имя... Ну, не важно. Короче, сходятся показания. Эвдор всех убедил, что римляне усилились в Эгеиде и лучше оттуда рвать когти.
   – Показания-то сходятся, – кивнул Тиберий, – другое не сходится. Вот ты не знаешь, Тит, а я знаю – на самом деле в Эгеиде все вышло совсем не так, как они тут звонят.
   Действительно, дела на востоке пошли иначе, нежели пророчествовал своей команде Мышелов. Сулла, покинув Азию, неожиданно серьезно заболел и вынужденно задержался в Греции еще на год. Однако римляне в этот период на море действовали довольно пассивно и пиратские вожаки, которые осторожничали две навигации, повылазили из своих тайных убежищ и распоясались пуще прежнего. Они даже нападали на города. Друг римского народа Ласфен Волк разорил Наксос. Эргин Мономах и Гераклеон Уголек захватили и разграбили Самос и Клазомены, а Полиад Драконтей нанес визит на Самофракию, нисколько не испугавшись флота Лукулла, стоявшего неподалеку. Действовал Змеиный не спеша, и вывез, как говорили, около ста талантов золота. Поначалу сплетники называли цифру куда скромнее, но со временем она неуклонно росла.
   Почему же римляне не пресекли разбой? Помилуйте, это же все одно, что кусать руку дающего! Сулла не создавал даже видимости борьбы с пиратами. Полученной от Митридата контрибуции и добычи, взятой во Фракии, было недостаточно для удовлетворения разочарованных солдат и покрытия предстоящих грандиозных расходов в Италии. Дамагор попытался было возмутиться бездействием римлян, намекнул, что падение Самоса – это прямое их оскорбление. На героя Лекта посмотрели странно и он больше не выступал.
   Кое-кто из римлян зашел еще дальше своего императора.
   После заключения Дарданского мира, царь Понта стал очень косо посматривать на Архелая, своего главного стратега. Подозрительными казались его сокрушительные поражения, его рвение при выводе войск из Греции, уступки Сулле.
   У Архелая зачесалась шея, и он сбежал в Пергам к Луцию Мурене, которого Сулла оставил наместником провинции Азия. Сразу же после этого Мурена напал на владения Митридата, нарушив мирный договор. Поводом стало то, что Эвпатор строил новый флот и набирал войско для наказания отпавшего вассала – Боспора. Римляне предположили, что приготовления на самом деле направлены против них. Немногие греки сочли это обвинение справедливым. Говорили, что, скорее, легату недостало почестей победителя варваров. Так или иначе, но в этот раз уже понтийский царь во всеуслышание провозгласил себя пострадавшей стороной.
   Поначалу Митридат пытался образумить Мурену, отправил к Сулле и даже в Рим послов с жалобами на легата. Тот с двумя бывшими легионами Фимбрии вдохновенно грабил Каппадокию, и уходить не собирался.
   Царю ничего не оставалось, как защищаться. Мурена, видя, что понтийцы уклоняются от сражений, совсем расслабился, и появление вражеского войска стало для него большой неожиданностью. Легат был разбит и отступил (греки злорадствовали, что драпал, не чуя ног) в Пергам.
   Весть о победе царя снова толкнула на его сторону многие города эллинов и варваров. Митридат изгнал из Каппадокии римлян и их ставленника Ариобарзана. Если до этого Сулла не замечал безобразий, творимых Муреной, то теперь с ними пора было заканчивать. Прибывший от императора трибун Авл Габиний запретил Мурене воевать с царем и восстановил с последним все прежние отношения. Габиний смог даже помирить Митридата с Ариобарзаном.
   Так закончилась эта странная короткая война, вторая война Рима с Понтом. Вроде бы все вернулось на круги своя, но теперь уже всем стало очевидно, что третье противостояние – лишь вопрос времени.
   Несмотря на то, что в этот раз боевые действия велись в глубине суши, для пиратов настало полное раздолье. Однако в это самое время Эвдор покинул восток и направился на запад. Зачем? Причина становилась все более очевидной для Тиберия, но Дециан ее пока не видел.
   – Полагаю, киликийцы начали поглядывать на берега, где еще есть чем поживиться, – заявил Тит Варий, – может на востоке их столько развелось, что самим тесно стало, вот самые умные и рванули в новые охотничьи угодья.
   – А если дело не в этом? Если Эвдор не просто пират?
   – А кто?
   – Лазутчик Митридата, – спокойно сказал Лидон, – это объясняет все. Таинственных пассажиров и грузы. Объясняет, почему он не грабил торгашей. Незачем. Понятно и то, откуда брались деньги, обеспечивавшие верность команды. Это деньги царя. Дракил упоминал, что они заходили на остров Мелита. Слышал про такой? У Либурнийского берега небольшой островок. А знаешь кто там, на Мелите, в то время сидел?
   – Кто?
   – Митрофан.
   Дециан присвистнул. Он знал, о ком идет речь. Этот человек был одним из навархов Митридата. Царь послал его с небольшой эскадрой в берегам Иллирии накануне прибытия войск Суллы в Грецию. Митрофан должен был воспрепятствовать переправе римских легионов из Брундизия в Диррахий, однако напасть на транспорты не решился. Так, из-за трусости своего наварха, Митридат упустил шанс исключить из игры или хотя бы существенно ослабить Суллу.
   Вторая римская армия, ведомая консулом Валерием Флакком, переправлялась, не дожидаясь благоприятной погоды. Нептун-Посейдон в последние дни зимы разгонял стада своих коней особенно свирепо, в равной степени мешая и римлянам и понтийцам. Митрофан боялся выходить в море, но знал, что если и Флакка упустит, то самое время беспокоиться о своей шее: Митридат скор на расправу и способен снять голову за меньшее.
   Римляне сами уменьшили забот наварху, успешно потонув в немалом числе во время морского перехода, однако Митрофану все же пришлось немного повоевать. В штормовом море искать врага непросто, но тут царскому наварху помогли иллирийцы. Они здешние воды знали, как свои пять пальцев. Корабли Флакка разметало бурей, и часть из них понтийский наварх благополучно отправил на дно возле устья Дрилона. Правда, очень малую часть.
   Дальнейший ход войны оставил его в стороне от основных сражений. Митрофан осмелел, обнаглел, и совершил совместный с иллирийцами налет на италийских город Сипонт.
   – Примечательно в этой истории то, что выходит так, будто понтийцы прекрасно знали, когда будут переправляться армии Суллы и Флакка. Каковы их силы. На Суллу Митрофан лезть побоялся, а Флакка покусал. О чем это говорит?
   – Лазутчики? – предположил Дециан.
   – Верно, – кивнул Тиберий, – по всему видать, Митридат накинул на берега Италии и Греции ловчую сеть из многочисленных шпионов.
   – Если верить Эномаю, наши разбойные в ней не могли принимать участия.
   – Да. Упорно стоят на своем, что в момент переправы легионов Суллы сидели на рудниках. Допустим, не врут. Но это мало что меняет. Вероятно, Эвдор – одни из тех, на чьих плечах эта сеть держится. Он не один такой, раз она не прекратила свое существование, когда пират был пойман афинянами и на некоторое время вышел из игры. Нам надо, Тит, вскрыть эту сеть. Но пытать рядовых пиратов бессмысленно. Они ничего не знают.
   Лидон пробарабанил пальцами по столу, помолчал немного, а потом продолжил:
   – Никто из них не опознал в Севере римлянина. Даже Дракил уверен, что это фракиец по имени Спартак. Думаю, критянин не врет.
   – Может он побоялся, что ты не поверишь и оскорбишься? Прикажешь наказать клевещущего на римлян.
   Лидон скривил губы, подумал, но уверенно покачал головой.
   – Нет, не врет. С одной стороны, его показания снимают часть вины с Севера. То есть, его дезертирства, конечно, это не отменяет, но, по крайней мере, он не пират.
   – С одной стороны, – кивнул Тит Варий, – а с другой?
   – А с другой мне непонятно, почему он, сбежав из наших легионов, сразу не вернулся к своим.
   – С чего ты взял, будто он человек чести и сохраняет верность своей партии?
   – С того, дорогой Тит, что он молчит. Если бы мы имели дело с трусливым беспринципным мерзавцем, он бы давно уже вдохновенно кукарекал. Нет, этот парень не прост. Но все же не слишком умен. Не понимает, что его молчание красноречивее слов. Я думаю Эвдор и, весьма вероятно, Эномай, знают, кто таков этот «фракиец». И используют его для связи с Серторием.

Дециан помрачнел.
   – Значит, ты считаешь, что Север работает на понтийцев? Вот же тварь... Признаться, выслушав рассказ Глабра, я стал относиться к марианцу с некоторым сочувствием, полагая его лишь жертвой обстоятельств. Но после этих твоих слов... Одно дело – соотечественник по другую сторону стены щитов в братоубийственной войне, и совсем другое – предатель, помогающий чужакам.
   – Охлади голову, Тит, – посоветовал Тиберий, – в этом деле рубить сплеча, как поступает Глабр – глупейшее занятие.
   Дециан задумался, почесал заросшее щетиной горло.
   – Он молчит. На растяжке только шипел, но ни слова от него не добились. Попробовать каленое железо?
   Законы Республики, запрещавшие применение пыток к солдатам и, тем более, командирам, не распространялись на дезертиров. Те приравнивались к рабам, и делать с ними можно было, что угодно. Наибольшей популярностью пользовалась растяжка на специальных козлах или в висячем положении. Квинт довольно долго провисел на дыбе, перед этим Квадригарий с подручными хорошенько попинали его ногами. Марианец упорно молчал и Лидон вынудил Глабра прекратить бессмысленное истязание. Квинта снова привязали к тележному колесу, просунув голову между спицами на манер колодок. С пиратами поступили куда мягче.
   – Думаю, ты от него ничего не добьешься, – покачал головой Лидон, – тащи-ка лучше сюда нашего критянина.
   Дракила приходилось допрашивать не чаще остальных, чтобы не вызвать подозрений. Тиберий давно решил, что столь ценного осведомителя нужно, во что бы то ни стало, сохранить и использовать, как можно дольше. Весь вопрос, как это лучше всего провернуть.
   – Скажи-ка мне, любезный, вот что. В одну из наших прошлых бесед ты упоминал, что вы заходили в Остию. Полагаю, ты не знаешь, зачем?
   – Не знаю, – буркнул критянин.
   – Хотя бы скажи, когда это было.
   – Так прошлой осенью. Как раз до весны и проторчали там. Оттуда и пошлепали в Испанию.
   – Чем там занимались?
   – Ничем, – пожал плечами Дракил, – зимовали. Бухали и трахались. Чем еще там заниматься? Портовое начальство нас не трогало. На лапу ему занесли.
   – Денег хватало?
   – Хватало.
   – Эвдор тоже бездельничал?
   – Нет. Несколько раз куда-то уезжал.
   – Куда, не говорил?
   – Нет.
   – Уезжал с Эномаем?
   – Нет. Пьяница всегда оставался у нас за главного. Мышелов брал с собой пару-тройку ребят из команды «Актеона». Вроде как телохранителей.
   Тиберий покусал губу и задал главный вопрос:
   – Эвдор чаще отлучался до ноябрьских календ или после?
   – До чего? – переспросил Дракил.
   – До середины пианепсиона.
   – А-а... Вроде в начале осени дольше отсутствовал.
   – Все же, куда он ездил? Может хоть краем уха слышал? В Бовиан, в Нолу[124]?

       [124] Бовиан – город в Самнии, одна из трех столиц италиков в Союзническую войну (две другие – Корфиний и Эзерния). Нола – город в Кампании, недалеко от Везувия, последний оплот италиков в борьбе с Римом.

   – Не знаю, господин...
   Лидон потер виски пальцами.
   – Что еще было необычного в его поведении в эту зиму?
   – Ну... – замялся критянин, – что необычного? С ним всегда все необычно. В конце зимы к нему какой-то незнакомец приезжал. Эвдор, как увидел его, весь напрягся. О чем-то они говорили долго в одной портовой таберне. И Эномай при разговоре присутствовал. А потом к Эвдору подсел фракиец, тоже долго чесали языками. Я потому запомнил, что фракиец всегда молчал и держался в стороне, а тут...
   – И вскоре после этого Эвдор объявил, что вы уходите в Испанию?
   – Верно, так и было.
   Тиберий откинулся на спинку кресла. Долго молчал, потом кликнул стражу и приказал увести критянина. Оставшись один, встал из-за стола и принялся мерить шагами преторий.
   Итак, в начале осени Эвдор находился в Италии, где к тому времени уже полтора года бушевала гражданская война, затянувшая в свой чудовищный водоворот десятки, сотни тысяч жизней.
   Весной шестьсот семидесятого года[125] легионы Суллы, наконец, высадились в Италии. Марианцы набрали войск гораздо больше, чем привел с собой Сулла, но все равно оказались не готовы к войне.
   Их лидер, Корнелий Цинна, к тому времени был мертв. Он погиб во время солдатского бунта в Анконе, когда пытался зимой, в непогоду, морем перебросить войска в Грецию, дабы встретить Суллу там. Теперь партию возглавляли двое – консул предыдущего года Гней Папирий Карбон и Марий-младший. Последний слыл отменным бойцом, много времени проводившим в воинских упражнениях, но еще не проявил себя, как полководец, потому до поры не высовывался вперед, уступив более старшему и опытному Карбону.
   К Сулле стекалось все больше нобилей, пересидевших марианское правление по дальним норам. Многие приходили не с пустыми руками. Три легиона привел молодой Гней Помпей. Последнему исполнилось всего двадцать три года, но он уже пользовался огромной популярностью в народе. Его любили все. Причин тому было достаточно: привлекательная внешность, приветливое обхождение, умеренный образ жизни, отсутствие тяги к попойкам и гулянкам, красноречие. Про него говорили, будто он похож на изображения Александра Великого. Помпей слыл настолько положительным, что блюстители нравственности легко закрывали глаза на его «чрезмерную» тягу к прекрасному полу. Он был совершенно не похож на своего отца, Помпея Страбона, выдающегося полководца, но корыстолюбца, отталкивающего своей жадностью. Отца ненавидели, сына боготворили.

       [125] 83 год до н.э.

   В начале смуты Страбон принял сторону Суллы, но финал его противостояния с марианцами случился неожиданно скорым и нелепым. На этот счет рассказывали разные небылицы, и большинство народу уверилось в том, что полководца покарал сам Юпитер, убив его молнией в тот момент, когда Страбон пытался пресечь волнения среди легионеров.
   Гнея почти сразу после смерти Страбона привлекли к суду за отцовские грехи. Его пытались сделать козлом отпущения за утаивание покойным полководцем добычи, которую тот взял в Аускуле во время Союзнической войны. Защищать юношу вызвался цензор Марций Филипп, очарованный его обаянием. Цензор был тайным сторонником сулланцев и горячо выгораживал Помпея в суде. Свои симпатии к молодому человеку он объяснял шуткой: «Нет ничего удивительного в том, что Филипп любит Александра!»
   В Пицене, на родине Гнея, его обожали еще сильнее, чем в Городе, потому он с легкостью навербовал армию и, мечтая о воинской славе, выдвинулся на соединение с Суллой. Марианцы пытались перехватить его, но не преуспели. Помпей действовал против них очень успешно. Сулла, встречая Гнея, неожиданно для всех приветствовал его титулом «император», хотя тот, несмотря на некоторые достижения, таких почестей явно еще не заслужил.
   Консулы действовали порознь и поплатились за это. Сулла разбил в сражении одного из них. В легионах второго агенты императора развернули подрывную деятельность, переманивая солдат.
   К зиме положение марианцев было катастрофическим, но от полного разгрома армию спас Квинт Серторий, который своими активными действиями обеспечил прорыв остатков консульских легионов на север. Сулла бегущих преследовать не стал.   
   Серторий приобретал все большую популярность, что не очень нравилось лидерам партии и его постарались отодвинуть от выборов консулов следующего года, отправив в Этрурию формировать новые легионы. Новыми консулами стали Карбон и Марий, причем последний в нарушение закона, ибо ему тогда было всего двадцать шесть лет, вместо положенных тридцати шести.
   Серторий упрекал лидеров марианцев в пассивности, утверждал, что уж он-то сумел бы дать отпор Сулле. Эти речи рассорили его с Карбоном и Марием и те спровадили неудобного сторонника в Испанию. Наместником.
   Избавившись от опытного полководца, марианцы, тем самым, еще сильнее ухудшили свое положение. Война замерла на зиму, чтобы вновь разгореться с приходом весны. И опять Сулла оказался на коне. Он побеждал во всех сражениях. Разбитый Марий-младший бежал в Пренесте и заперся там. Сулла заключил город в осаду и продолжил добивать тающую на глазах армию Карбона.
   Легаты победителя Митридата успешно пресекли все попытки марианцев деблокировать Пренесте. Карбон бросил армию и бежал в Африку. Все больше солдат переходило на сторону Суллы.
   Последней надеждой Младшего оставались союзные самниты Понтия Телезина. До сих пор они не принимали участия в войне и вот теперь, когда уже казалось, что Суллу ничто не сможет остановить, двинулись на Рим, соединяясь по дороге с многочисленными недобитыми остатками консульских армий.
   Уж не этим ли занимался в Италии Эвдор? Уговаривал самнитов выступить против Суллы? Какую же помощь им мог пообещать Митридат? Положение антисулланской коалиции в ту пору казалось уже совсем безнадежным. Почему Телезин решился на драку? Чем соблазнился? Или все это лишь домыслы, а на самом деле никаких связей с Митридатом самниты не поддерживали и этот их марш на Рим продиктован отчаянием? Царь далеко, военную помощь он не мог оказать в любом случае, сам только недавно отбился от Мурены. Или они договаривались не о сиюминутной военной помощи?
   Лидон перестал вышагивать взад-вперед, налил себе вина, но не выпил, не донес чашу до рта, задержал на полпути, разглядывая лежащий на столе лист папируса, исчерканный беспорядочными трудночитаемыми каракулями – отражением мыслей корникулария.
   А если миссия Эвдора заключалась в другом? Не сподвигнуть Телезина на выступление, а наоборот, удержать его? В таком случае она провалилась, но каков сам замысел? Эмиссар Митридата крутится возле Италии больше года и видит, что марианцы проигрывают войну. Тогда он пытается спасти от уничтожения ту силу, которая позже могла бы весьма пригодиться царю Понта. Нужно незаметно припрятать игральную кость с утяжеленной свинцом гранью, чтобы потом, когда придет время, пустить ее в ход. Шулеры частенько поначалу поддаются, дабы неосторожный простак втянулся в игру и повысил ставки.
   После Коллинской битвы, в которой самниты и марианцы потерпели поражение, пират, по словам Дракила, почти не уезжал из Остии. Разговаривать больше стало не с кем? Не совсем. В Ноле заперся Папий Мутил, бывший консул государства Италия. Нола еще держится. Возможно, Мышелов встречался еще и с ним или с кем-то из его людей. Но, судя по всему, осознал, что здесь, в Италии, все кончено. Марий не смог вырваться из кольца осады. Говорили, будто он пытался бежать подземным ходом, но не сумел и покончил с собой. Некоторые рассказчики утверждали, будто голову Младшего доставили Сулле, и тот, имея в виду возраст консула, с усмешкой произнес: «Сначала надо научиться грести, а потом уже браться за руль». Правда это или нет, не известно, но больше Мария, ни живого, ни мертвого, никто не видел.
   Единственным, с кем теперь эмиссар Митридата мог договариваться, оставался Серторий. И мысль эту Эвдору, судя по всему, подал Квинт Север.

23
Италия, Остия, конец зимы 671-го года от основания Города[126]
   
   На черной, грязной, многократно залитой вином и жиром, кое-где подпаленной огнем столешнице красовались тщательно вырезанные буквы в палец высотой, составляющие шесть слов:
   SPERNE LUCRUM
   VERSAT MENTES
   INSANA CUPIDO
   Призывала надпись к вещам благоразумным: «Отринь выигрыш, прекрати обман, безумие, жадность». Однако на деле использовалась для прямо противоположного. На буквах стояли черные и белые фишки, которые поочередно передвигали два игрока. Вокруг стола собралась целая толпа народа. Еще бы, дуодецим[127] – это вам не примитивные кости, хотя и они в этой игре используются.

       [126] С учетом того, что год у римлян в то время начинался 1-го марта, конец зимы 672 года – это 81 год до н.э.
       [127] Древнеримская настольная игра, похожая на нарды.

   Азартные игры запрещены в Республике. Запрет снимается только, когда празднуются Сатурналии, а во все остальное время игроки, дабы скрыть свою страсть, для конспирации вместо расчерченного игрового поля рисуют или вырезают на столах таберн надписи из шести шестибуквенных слов, самого разнообразного содержания – стихи, афоризмы, эпиграммы, политические лозунги и даже меню. Например: «Имеем на обед цыпленка, рыбу, ветчину, павлина».
   Власти прекрасно знали, что означали эти надписи, но редко вмешивались. Азартные игры – неистребимое зло.
   Вот и сейчас, хотя Сатурналии давно прошли, никто не спешил доносить на Койона, который при активном болении половины команды «Меланиппы» раздевал какого-то простака, выигрывая у него уже третью партию. Гремели кости в стакане-туррикуле, зрители активно комментировали ситуацию в игре.
   Квинт в развлечении не участвовал. По своему обыкновению он сидел в сторонке и тихонько напивался в одиночку. За последнюю пару лет он изрядно пристрастился к этому занятию, хотя сам себе в том не признавался (как и большинство пьяниц).
   На душе скребли кошки, иногда ему хотелось выть. Он искал в вине забвения, но не находил.
   Он долго разыскивал Асдулу, а когда настиг его в Фессалониках, был неприятно удивлен, увидев, что тот все время трется возле Остория. Север не подозревал об участии Остория в похищении Берзы и не очень-то желал встречаться с префектом, хотя Барбат оставался неотомщенным, но видно – судьба. Когда Квинт выследил охотников и шел, чтобы разделаться с дарданом, то прекрасно сознавал, что справиться с Осторием будет очень нелегко.
   В тот момент Квинту было наплевать, выживет он сам или нет, но и в благородство бывший центурион играть не собирался, потому первым делом постарался исключить Остория из драки с минимальным уроном для себя. Это удалось проделать неожиданно просто, и Север вспомнил слова Барбата:
   «Кто из богов так ловко играет за тебя, командир?»
   Асдула оказался понятливым и памятливым. Он довольно быстро назвал имя работорговца, которому продал Берзу. Правда, ни жизнь себе купить, ни, хотя бы быструю смерть, у него не получилось. Квинт засунул в рот визжащему дардану его же собственный приап, после чего перерезал Асдуле горло.
   Месть не принесла облегчения, даже наоборот. Квинт сидел над трупами, глядя в никуда. Одному из варваров удалось его зацепить. Рана была не слишком опасная, но Север после убийства Асдулы впал в какое-то оцепенение, из которого долго не мог выйти. Он потерял немало крови, прежде чем опомнился. Неуклюже перевязал сам себя, убрался с места побоища и несколько дней отлеживался в одном македонском селении, заплатив хозяину дома за крышу над головой и молчание. Заплатил деньгами, которые нашел у убитых.
   Постыдная апатия длилась недолго. В жизни появилась новая цель. Поиски работорговца привели Квинта на Делос, главный рабский рынок в греческом мире, но результата не дали. Здесь он застрял надолго.
   День за днем он слонялся вдоль рядов невольников. выставленных на продажу. Пытался высмотреть среди тысяч измученных, испуганных, безразличных ко всему лиц одно единственное. Все зря. Не удалось найти и работорговца. Квинт был близок к отчаянию.
   Покинув остров с Эвдором, Север рассчитывал добраться до Иллирии, а оттуда переправиться в Италию, но потом планы изменились. В Диррахии Квинт совершенно неожиданно столкнулся нос к носу с Веслевом. Случилось это под вечер на безлюдной улице. Дардан схватился за нож, но Север обезоружил его и уложил лицом в землю. Все-таки он был моложе и оказался проворнее.
   – Ну, чего ждешь, ублюдок? – процедил Злой Фракиец, – давай, кончай. Я бы тебя на ремни порезал, гнида...
   – Я помню, – спокойно ответил Квинт, удерживая фракийца в захвате, – она жива, Веслев. Асдула ее продал какому-то Мегаклу с Делоса. Я искал его следы там.
   – Дурак, – прошипел фракиец, – ближе надо было искать. Пленных перегоняли сюда, в Диррахий. Может этот Мегакл и с Делоса, но в такую даль он точно не поперся. Я узнал, в те дни рабов оптом скупал какой-то сиракузянин. Это все. Больше ничего не выяснил. Даже имени не знаю. И не факт, что Берза попала именно к нему.
   – Она жива, – уверенно повторил Квинт, – я найду ее.
   – Трижды дурак. Нет ее уже... Столько времени прошло...
   – Ты отчаялся, Веслев. Я понимаю тебя. Еще совсем недавно я сам был на грани отчаяния.
   – Что ты понимаешь?! – вскинулся дардан, едва не стряхнув с себя Квинта, – она мне, как дочь! А ты? Трахнул девку и сбежал, гаденыш... Отродье волчицы...
   Квинт слегка усилил нажим, фракиец захрустел землей и заткнулся.
   – Ты отчаялся, Веслев. Я найду ее. Сейчас отпущу тебя. Прошу, не делай глупостей.
   Освобожденный Веслев встал и буквально прожег Квинта взглядом, полным ненависти.
   – Не найдешь...
   Север лишь отрицательно покачал головой.
   – Ты винишь меня в случившемся. Что ж, пожалуй, это справедливо. Но если бы я не погнался тогда за тобой, то ее все равно бы увезли, переступив через мой труп. Их было много.
   – Они ведь за тобой приехали, сукин сын, – с горечью в голосе сказал Веслев, – неужели не понял до сих пор? Тебя искали.
   – Почему же там был Асдула? Она рассказала мне, что он домогался ее. Он сознался в похищении перед тем, как я убил его.
   Веслев не ответил, сплюнул под ноги.
   – Это Гебелейзис ударил меня по руке, не ты. Но если боги не слепы, то придет день расплаты. За все. Будь ты проклят.
   Он повернулся, шагнул. Остановился. Было видно – он хотел еще что-то сказать, но боролся сам с собой. Наконец, бросил через плечо, немного изменившимся голосом.
   – За Асдулу спасибо. Мы с Лангаром не успели его схватить.
   Больше он ничего не сказал, зашагал прочь, опустив плечи.
   «А ведь ты к ней не как к дочери относился», – подумал Квинт.
   Он сразу же забыл про Сертория. В планах Эвдора маячила Сицилия. Это было на руку. Квинт снова вышел с море с пиратами, побывал в Сиракузах, Мессане. Потом в Кротоне, Таренте, Брундизии. Рыскал по рынкам, расспрашивал. Безрезультатно.
   Шли дни, месяцы. Эвдор и Аристид внимательно следили за римлянином. Тот прижился на «Меланиппе», незаметно влился в команду. Работал веслом, участвовал в паре заварух, доказав, что не зря ест свой хлеб. Мышелов иногда заводил беседы с ним, рассказывал о делах на востоке. Делился такими сведениями, которые весьма непросто было добыть, просто слушая рыночные сплетни. Наблюдал за реакцией. Квинт не задавал вопросов. Его снова одолевала апатия.
   Когда Сулла высадился в Италии, и началась война, Север несколько оживился, стал внимательно следить за новостями, благо пираты теперь посещали почти исключительно италийские порты. Правда, дела у марианцев шли плохо, поэтому Квинт лишь скрежетал зубами и негромко ругался, понося последними словами Суллу и его противников-неумех.
   В один прекрасный день Эвдор задал Квинту прямой вопрос:
   – Почему сейчас ты все еще с нами? Почему не присоединишься к своим?
   Север ответил не сразу.
   – Хотел сначала. Но временами мне казалось, что я уже нащупал след.
   – Теперь не кажется?
   Квинт медленно помотал головой. Долго молчал. Эвдор уже хотел что-то сказать, когда Север, наконец, заговорил:
   – Сертория не допустили к высшему командованию. Эти идиоты, Карбон и Марий, тащат все прямиком в бездну. Я не хочу в этом участвовать.
   – Доверяешь только Серторию?
   – Да.
   Эвдор оставил его в покое. Он все время куда-то уезжал, а пираты сиднем сидели в Остии. В подбрюшье у Волчицы. Безопасно сидели. Ну, разве что пришлось перетереть с некими уважаемыми людьми, которые крышевали на Тибре склады и причалы. Их власть распространялась на всю реку от портика Эмилия, что в самом Городе, до Остии. Выше по течению река принадлежала другим, не менее авторитетным людям.
   Эвдор уладил все дела без особого труда. Квинт отметил, что Мышелова в Риме явно неплохо знали и уважали. Не те важные люди, которые облечены государственными должностями или владеют большим состоянием. Иные, незаметные, но при этом не менее влиятельные.
   «Наш пострел везде поспел...»
   Когда прошли ноябрьские календы, и Рим и Остия гудели, как один большой разворошенный муравейник. Из Города потянулись беженцы. Далеко не все из них поддерживали марианцев. Просто испугались тому террору, который начался после завершения Коллинской битвы. Слишком хорошо все помнили, как сам Марий и его озверевшие рабы истребляли людей безо всякого разбору. Очень быстро стало ясно, что Сулла достижения своего врага превзойдет. Рассказы о зверствах сулланцев множились день ото дня и были один страшнее другого.
   Vae victis. Горе побежденным.
   После битвы победитель собрал сенаторов в храме Беллоны, вне городской черты, которую он, будучи проконсулом, не имел права пересекать. В отличие от Мария, Сулла вел себя очень хладнокровно, не ярился, говорил спокойно. А сенаторы тряслись от страха, поскольку неподалеку сулланцы резали пленных.
   «Это убивают кучку мятежников», – заявил Сулла.
   Мятежников насчитывалось несколько тысяч. «Кучка...» И это было только началом.
   Именно на том «выездном» заседании Сената Сулла предложил составить списки тех, кого следует убить без суда. Отцы-сенаторы предложение отвергли. Видать, еще до конца не поняли, что происходит и какие слова говорить Сулле можно, а какие лучше не надо.
   Победитель усмехнулся и собрал комиции[128]. Там он произнес зажигательную речь и народ одобрил введение проскрипций. И покатились головы...

       [128] Комиции – народное собрание в Древнем Риме.

   Квинт размышлял, что делать дальше. Стоило признать – искать Берзу уже бесполезно. Прошло несколько лет. След изначально был еле виден, а теперь и вовсе пропал. Марианцы разгромлены, случилось все то, чего он так боялся. Куда теперь податься? Вывернуть душу наизнанку и остаться с пиратами?
   Он давно понял, что это не простые пираты. По крайней мере, главарь. Север не был дураком, видел, что Эвдор его вербует. А к чему еще все эти разговоры про Луция Магия? В дела Мышелова посвящен Аристид. С последним Квинт состоял в хороших отношениях (хотя их и нельзя было назвать дружескими), и знал, что тот не испытывал восторгов от того, что, фактически, служит Митридату. Тем не менее, Пьяница во всем поддерживал Эвдора и был его верным соратником. Квинт видел – Аристиду, в общем-то, глубоко наплевать на всяких митридатов, но за своих он кому угодно свернет шею.
   Свои...
   У Квинта своих не осталось. Хотя нет. Все еще жив Серторий. Говорят, что он в Испании.
   План созрел быстро. Эвдор вербует Квинта. Так пусть преуспеет в этом деле. Служить делу Митридата? Нет уж, увольте. Но понтийский шпион способен помочь Серторию. Их встречу может организовать близкий друг нурсийца – Квинт Север.
   Квинт намекнул Эвдору о том, какие шаги следует предпринять для обоюдной выгоды. Мышелов выслушал очень внимательно, намек понял, но прежде, чем им удалось обсудить все детали подробно, произошло одно событие, которое Север поначалу счел не слишком примечательным, не зная еще, как оно отразится на его судьбе.
   В тот день, пираты по-прежнему резались в дуодецим в одном портовом кабаке. Квинт пил вино и ждал, когда Эвдор закончит какое-то дело с парой глубокоуважаемых мордоворотов, представившихся «счетоводами из Авентинской коллегии». Из-за игрового стола неслись традиционные возгласы: «Нельзя ставить на шесть букв подряд, это не по правилам! Чего?! В вашем волчатнике может и по правилам, но у нормальных людей заведено иначе!»
   Распахнулась дверь, и в таберну вошел один из местных пьяниц, человек непримечательной внешности. Он огляделся по сторонам, увидел Аристида, приблизился и что-то шепнул на ухо. Аристид кивнул и удалился на второй этаж, где располагались комнаты постояльцев. Через некоторое время они спустились вместе с Эвдором и его гостями. Мышелов продолжал беседовать со «счетоводами», каждый из которых мог с легкостью согнуть кочергу. Они попрощались, пожали друг другу руки. Эвдор посмотрел на Аристида, тот кивнул на своего собрата по почитанию Вакха.
   – Что случилось?
   Забулдыга что-то протянул Эвдору. Квинт, который за время службы вышибалой научился обращать внимание на мелочи, успел увидеть, как в пальцах пьяницы блеснула монетка. Не просто монета – серрат[129].

       [129] Серрат – монета с зубцами на гурте.

   – На рынке ждет, – сказал пьяница.
   – А чего сюда не пришел? – спросил Аристид.
   – Опасается, – ответил Эвдор, – на рынке проще затеряться.
   Он шагнул к двери, но вдруг остановился. Повернулся к Квинту.
   – Спартак?
   – Что?
   – Пойдем-ка с нами.
   – Зачем? – спросил Аристид.
   – Представлю вас обоих кое-кому. Мало ли. Пригодится...
   По дороге на рынок, Эвдор спросил:
   – Спартак, как ты относишься к самнитам?
   – Полагаю, любой «фракиец» относится к «самнитам» с неприязнью, – хохотнул Аристид[130].

       [130] Игра слов. Аристид намекает на корпорации гладиаторов – «самнитов» и «фракийцев», которых римляне часто противопоставляли друг другу на арене. При этом члены этих корпораций совсем не обязательно были этническими фракийцами и самнитами.

   Всю подноготную Севера он знал, Эвдор рассказал ему, как и обещал.
   – Нормально отношусь. Большую часть жизни прожил в окружении самнитов.
   – Да, я помню, ты говорил. Тем лучше, поскольку он – самнит. Вернее, оск.
   – Оски – не совсем самниты, – сказал Квинт, – когда-то давно они были завоеваны самнитами и переняли их язык.
   – Спасибо за пояснение, но сейчас это уже не важно, – сказал Эвдор.
   От таберны до рынка идти было недалеко.
   – У мясных рядов. Он сам подойдет, – сказал проводник и удалился.
   Ждали недолго.
   – Радуйся, Эвдор, – прозвучал голос за спиной и все трое обернулись.
   Перед ними стоял, скрестив руки на груди крепкий малый, загорелый, черноволосый. Выглядел он чуть постарше Квинта, хотя, скорее, это борода прибавляла ему лет. Он был одет в простую серую тунику с рукавами короче обычного, открывавшими мощные бицепсы. На правом багровел странного вида шрам, напоминавший витой браслет.
   – И тебе доброго здоровья, уважаемый...
   – Без имен, – перебил Мышелова оск.
   Эвдор усмехнулся.
   – Никто нас не подслушивает.
   И действительно, вокруг царила традиционная рыночная толкотня. Раздавались крики зазывал, громко торговались продавцы и покупатели. Неподалеку от мясных рядов стоял помост, на котором выставляли рабов. Купцы расхваливали товар, а толпа зевак глазела на вереницу полуодетых женщин, стыдливо и испуганно жавшихся друг к другу.
   – Я все же поостерегусь, – сказал оск.
   – Как тогда называть тебя? «Браслетом?»
   Это прозвучало на латыни – «Армилл». Оск поморщился.
   – Ты так сказал, чтобы позлить меня, эллин?
   – Нет, – усмехнулся Эвдор, – всего лишь для конспирации, которую ты изо всех сил соблюдаешь. Извини, Крикс[131].

       [131] Крикос (греч.) – «браслет, кольцо».

   Он кивнул на своих спутников и представил их:
   – Это Эномай и Спартак.
   – Я думал, ты придешь один.
   – Это мои люди. Они в курсе наших дел.
   Квинт покосился на Аристида. Тот удивленным не выглядел.
   – Слишком много ушей, – недовольно сказал оск.
   – Не понимаю, чего ты таишься. Время игр в тени прошло. Вы сражаетесь.
   – Да, мы сражаемся.
   – А зря. Зря меня не послушались.
   – Не послушался Телезин, – возразил Крикс.
   – Теперь уже не важно. Телезин всех самнитов втянул в эту бойню. Сам геройски сложил голову, а расхлебывать придется вам. Ты думаешь, Сулла про вас с Мутилом забудет? Все ваши крепости падут. Норбу уже предали огню. Та же участь ждет Эзернию и Нолу.
   Крикс покусал губы.
   – В прошлый раз ты говорил, что царь... заинтересован. Есть ли еще возможность?
   Эвдор снова покачал головой.
   – Царь заинтересован. Но он сейчас не в том положении, чтобы оказать вам военную помощь. У вас один выход – покинуть крепости и уйти в горы. Исчезнуть до поры. Еще придет время борьбы. Я специально привел с собой этих людей, чтобы вы знали, с кем можно будет говорить, кроме меня. Мало ли что случится. Но сейчас у вас нет другого выхода.
   – Мутил не сдаст Нолу, – вздохнул Крикс.
   – Тогда вы все погибнете, – сказал Эвдор.
   – Ты сам только что сказал, что время игр в тени прошло. Римляне переловят нас поодиночке.
   Квинт слушал, постепенно вникая в суть происходящего. Дела, которые обсуждали Эвдор и Крикс становились для него все более прозрачными. Как и тот путь, который следует избрать ему, Квинту Северу, марианцу. Он встрял в разговор:
    – Думаю, есть еще время. Сулле пока не до вас. Нужно связаться с Серторием. Он и Эвдор могли бы собрать несколько десятков кораблей и вывезти ядро вашего войска из Нолы и Эзернии.
   – Куда? – спросил оск.
   – В Испанию. Теперь там собираются все наши сторонники для продолжения борьбы. Я служил под началом Сертория и мог бы стать связующим звеном между вами.
   Все, маски сброшены. Теперь нечего таиться и перебрасываться полунамеками. Выбор сделан. Единственно верный выбор. Нечего тут долго рассуждать.
   – Ты предлагаешь оставить наши дома, семьи? Покинуть родину? – спросил Крикс.
   – Борьбу можно продолжить только так. Иначе вас сомнут.
   – Не думаю, что Папий пойдет на это.
   Эвдор огляделся по сторонам.
   – Все же ты выбрал неудачное место, Крикс. Тут слишком шумно. Пойдемте, я знаю, где мы сможем переговорить спокойно.
   
   – А ну стой! Куда рванулась? Чего там увидала? – крикнул надсмотрщик, схватив за светлые волосы молодую рабыню, которая отчаянно вырывалась и кричала, высматривая что-то или кого-то у мясных рядов.
   – Чего она, Нумерий? – недовольно повернулся к надсмотрщику купец.
   – Да чего-то взбеленилась сука! Не пойму, что на нее нашло. Все стояла смирно.
   – Ты что орешь? – рявкнул купец в лицо девушке, – рот закрой, потаскуха! Распугаешь покупателей, я шкуру с тебя спущу!
   Та перестала кричать, сжалась в комочек и тихонько всхлипывала, повторяя еле слышно одно единственное слово. Или имя...
   – Ну что за собачий язык у вас, варваров, – раздраженно бросил купец, – заткни пасть! Ну как тебя такую продашь, а?
   Он провел пальцами по спине рабыни, на которой белели следы от наказания плетью. Их было много. Девушка вздрогнула.
   – Дикая строптивая сука. Нумерий, убери ее с помоста, она весь товар портит. За сирийку пришлось сто денариев скинуть. Тот лощеный хрен все морщился и спрашивал, все ли у меня рабыни такие дикие.
   – Куда ее? Обратно в клетку?
   – В клетку. Боги, ну что за день сегодня? Никакой торговли. Половину баб придется оптом сбывать в «волчатник». За бесценок. А эту вообще только в довесок возьмут. Ну какого Оркова хера я связался с этим тарентинцем? Сразу же было понятно – гнилой товар, порченный. Беглые, дикие. Цена им асс. Да и асса-то не стоят. Эх...