Едва «Меланиппа» встала у главного пирса столицы Ликии, как Эвдор был узнан многочисленными знакомцами.
   – Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!
   Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели моряки причальные канаты намотать на тумбы-тонсиллы[40], как откуда не возьмись нарисовался какой-то толстяк в дорогом платье и с большой свитой, и тонким голосом возвестил, что: «Сильномогучего Эвдора архонт-полемарх ждет не дождется в Царском доме для важного совета». Даже не так – для Важного Совета.

       [40] Тонсиллы – бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.

   Дракил оценил и «сильномогучего» и «ждет не дождется». И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.
   «...нужно будет, возьму гемиолию...»
   Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...
   Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-полемарху, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Ласфену. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом «чернь», мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...
   Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. «Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!»
   «Уж вы станете, ага. Придурки...»
   Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.
   Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион[41] вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей прибыло четырнадцать человек, а если бы не спешка, полемарх озаботился бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками.

       [41] Симпосион – дружеская пирушка, обязательным элементом которой была философская беседа. В симпосионе непременно участвовали гетеры, часто выполнявшие функции не просто «девочек по вызову», но бывшие участниками именно беседы.

   Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь «Змеиным». Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку «тупоголовый» Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.
   Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: «Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила». Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[42] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.

       [42] Панкратион – всесильный. От греч. «пан» (все), «кратос» (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.

   Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата нередко возникали с ним затруднения. Так уж получилось, что договариваться царским посланникам приходилось именно с Мономахом. Зеникет, сидящий на облаке, все реже интересовался происходящим у него под ногами.
   Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским Псом. Эргин, как и критянин Ласфен, даже имел свой собственный стяг – белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.
   Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это была дружба не за деньги.
   Гераклеон-вифинец, по прозвищу Уголек, считался близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид Уголька. А более отталкивающую рожу, чем у Гераклеона, в Братстве еще поискать!
   Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения вифинца от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону[43] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Гераклеон едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку было не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся «в люди». Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом – совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближало. И ведь молчали оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.

       [43] Педалион – изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.

   Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.
   Кроме Полиада, Эргина и Гераклеона собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.
   – Мышелов? – дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы «Пи», – ты еще жив?
   – Как видишь, – спокойно ответил Эвдор.
   – Я огорчен.
   – Тем, что я жив? – усмехнулся Эвдор. – И тебе доброго здоровья!
   – Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?
   – Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.
   Мономах перевел взгляд на Аристида.
   – Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?
   Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.
   – Ты посмотри, кто пожаловал! – Полиад сел на ложе, – это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?
   – Не мерещится, почтенный Полиад, – улыбнулся Аристид, – радуйся!
   – И ты радуйся, Эномай! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! – потрясал огромным серебряным кубком Полиад.
   Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.
   – Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Мышелов, переместись поближе.
   Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.
   Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.
   – По какому поводу пир?
   – Это не пир, – процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, – Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.
   Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.
   – Так из-за чего собрание? – вновь спросил Эвдор.
   – Митридат зовет, – ответил Эргин.
   – Приперло, – добавил Гераклеон.
   – А что с ним случилось?
   Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.
   – Ты, Мышелов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?
   – Оттуда, откуда не выныривают.
   – Ты что-то дерзок стал, – прошипел Уголек.
   Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
   – Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.
   – А Неоптолем чего?
   – А это не твоего собачьего ума дело! – окрысился Гераклеон.
   – Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.
   – Где царь-то?
   – Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.
   – Римляне взяли Пергам?! – удивление Эвдора было неподдельным, – Сулла уже в Азию перешел?
   – Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, сукин сын.
   – Ты верно, Мышелов, как лягух после зимы растаял, – облизывая жирный палец, заявил Гераклеон.
   Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.
   – Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.
   – Да, припоминаю, слышал... – Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.
   – Вот мы тут и судим, что делать.
   – Как, что делать? – неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, – идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то – почет и уважение. Правильно я говорю?
   – Фу, – скривился Аристид, – служить каким-то царям...
   – А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина – залейся. Бабы? – Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, – баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.
   Драконтей скорчил плаксивую гримасу.
   – Нету почета...
   – И уважения, – продолжил Аристид.
   – И уважения, – подтвердил Полиад.
   – Неужто тебя не уважают и не боятся?
   – Боятся. Так и десять лет назад боялись. А я хочу, чтобы... – Драконтей нахмурил брови, подыскивая слова, – чтобы говорили: «Вот наварх Полиад. Он римлян так бил, что ух!» Давай, ухнем, Эномай.
   – Давай.
   Полиад опрокинул в себя ритон и вновь забулькал. Аристид, последовал его примеру.
   Эргин, который во время проникновенной речи Змеиного молчал, процедил:
   – Римляне, внезапно, резко усилились. Из-за одного ублюдка.
   – Так там не только Леосфен, – сказал с набитым ртом Эвдор, – там еще...
   – ...не произноси имени этой критской твари! – вскинулся полемарх.
   Эвдор перестал жевать, посмотрел на Эргина, на Гераклеона. Хмыкнул.
   – Ну да. Теперь Неоптолем безнаказанным больше не будет.
   Уголек гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.
   – А вы, значит, дружно под себя наложили, – как ни в чем не бывало, продолжил Эвдор.
   – За языком своим, поганым, следи, – посоветовал полемарх.
   Один из его телохранителей, каменной статуей возвышавшийся за ложем вождя, положил руку на рукоять кинжала за поясом. Эвдор покосился на него и усмехнулся.
   – Ну-ну. Пока вы тут судите да рядите, я сейчас поем, сманю десятка два ваших бойцов, да в море выйду. В Питану. Я вам погоды все равно не сделаю, с моим акатом, а в таких делах надобно поспешать.
   – Это как, интересно, сманишь? – спросил Гераклеон, любопытство в котором пересилило неприязнь к Эвдору.
   – Просто. Кто первый царю на выручку придет, того не забудут. Пока вы тут все это изобилие переварите, – Эвдор рыбьей костью обвел блюда с закусками, – римляне до Вавилона дойдут.
   – Никогда не слышал, чтобы ты, Единоборец, чего-то опасался, – встрял Аристид, – сейчас что медлишь?
   – Ты-то куда вылез?! Ты только что кривился, дескать, служить кому-то не по нраву. Ты Лукулла корабли считал? Две сотни! И каких! А тут что? Лоханки по сравнению с триерами Лукулла. Моих тридцать, Полиад с Гераклеоном на двоих столько не добавят. А эти, – полемарх махнул рукой в сторону пиратов, занимавших дальние концы стола, – как тараканы разбегутся, едва на горизонте волчья морда замаячит.
   – Я считал корабли Лукулла, – спокойно сказал Эвдор, – тебя обманули, Эргин. Нет у него двух сотен. У него и полсотни не наберется. Так что силы равны. А если еще Неоптолема присовокупить...
   – Вообще-то, – уточнил Аристид, – у Лукулла есть пентеры. И пехоту он на корабли посадит. А как римская пехота драться умеет, Митридат бы хорошо поведал. Так что, лично я все же за то, чтобы сходить до Финикии. Там добычи не убудет, а здесь, – Аристид усмехнулся, – благодарные понтийцы тебе, Эргин, даже памятник не поставят.
   – Чего-то я никак понять не могу, на что ты его сподвигнуть пытаешься? – недоуменно заявил Аристиду Драконтей.
   – Зеникет не откажет в поддержке Митридату, – уверенно заявил Уголек.
   – Да плевал я на Зеникета, – буркнул полемарх.
   Вифинец даже бровью не повел, продолжил гнуть свою линию.
   – Надо спешить, положение царя тяжелое.
   – Так то – царя, – подал голос кто-то из эргиновых людей, – а ты, Гераклеон, так переживаешь, будто хвост Неоптолему прищемили.
   – Это кто там тявкает?! – вытянул шею Уголек.
   – Черен, захлопни пасть, – рявкнул Эргин на своего человека и повернулся к вифинцу, – хорошо, сейчас мы все подобрались, ноги в руки, и понеслись в Питану. Там нас встречает критский ублюдок с превосходящими силами и рубит всех в капусту...
   – В соленую! – хохотнул Аристид.
   – ...хорошо мы царю поможем?
   – Твои речи, Эргин, – поджал губы Уголек, – отдают изменой.
   – Да ну? Это когда я присягал Митридату? Или это Зеникет присягал?
   Уголек не ответил.
   – Плевал я на Зеникета, – громко, с вызовом, повторил Эргин.
   В зале повисла тишина. Поднялся один из пиратов за дальним столом.
   – Ты, Эргин, конечно вождь уважаемый, но ты сейчас палку не перегнул?
   – Это ты что ли за моей палкой следить приставлен? – рыкнул полемарх.
   – Вообще-то, общество тебя не поддержит, – сказал враз посерьезневший Драконтей.
   – Ты трус, Эргин! – закричал другой пират, – Драконтей, веди нас!
   – Драконтея в полемархи! – подхватили несколько голосов.
   Эргин сунул руку за спину и выхватил кинжал из-за пояса своего телохранителя. Клинок сверкнул в воздухе и скользнул по неприкрытому черепу первого крикуна. Пират, обливаясь кровью, повалился на пол. Все присутствующие мигом схватились за мечи.
   – Ну, давайте, проредите друг друга, – спокойно заявил Эвдор, – то-то порадуется Волк.
   Его не услышали. Зал наполнился криками. Трое дружков раненного пирата рвались резать горло Мономаху, но дюжина рук удерживала их от поножовщины. Положение спас Уголек. Вскочив на стол, Гераклеон заорал не своим голосом, перекричав всех:
   – А ну, стоять! Всех здесь порешим!
   Подействовало. Пираты притихли, оглядываясь по сторонам. Людей самого Гераклеона в зале присутствовало всего пятеро, но на это не сразу обратили внимание. Сам же Уголек обратился к Мономаху.
   – Эргин, мы тебя избрали полемархом, но все Братья признают верховенство Зеникета. Так? – он повернулся к остальным.
   Те согласно закивали.
   – Так. Верно говоришь, Гераклеон.
   – А Зеникет поддерживает Митридата. Я это подтверждаю, ручаюсь. Мне общество доверяет?
   – Доверяет! – дружно закричало общество.
   – Значит, мы тоже поддерживаем Митридата. И придем ему на помощь. Ты с нами? Или ты больше не хочешь быть полемархом?
   Глаза Мономаха превратились в щелки. Он обвел взглядом собравшихся и прошипел:
   – Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!
   
   Спускаясь по ступеням Царского дома, Аристид сказал Эвдору:
   – Далековато отсюда до Питаны. Может статься, что мы не успеем.
   – Может, и не успеем.
   – Завтра на рассвете?
   – Завтра.
   – Нам надо бы еще людей себе сосватать.
   – Я помню. Придется поторопиться. Отдых отменяется.
   – Не думаю, что это сильно понравится нашим, – осторожно заявил Аристид.
   – Да уж точно, – согласился Эвдор, – но дело того стоит. Судьбу, Аристид, надо хватать за хвост, а то улизнет.
   – Похоже, все получилось, как хотел Койон. Мы отдались под крылышко Зеникета. Тот-то он будет рад. Я Койона имею в виду.
   – Все идет, по-моему, – возразил Эвдор, – кстати, а почему тебя зовут Эномаем? Я не заметил, чтобы ты хоть сколько-нибудь захмелел, хотя выпил много больше меня.
   – Потому и зовут Дурным Вином, пьяницей. Пью много и почти не пьянею. Похмелья уж точно никогда не бывает.
   – Полезное качество, хотя... Иной раз так хочется нажраться...
   – Да уж. Страдаю страшно. А почему тебя зовут Мышеловом?

7
   – Значит, этот самый Эргин рванулся во главе пиратского флота в Питану на выручку Митридата? И, судя по всему, об этом предприятии кричали в каждом портовом кабаке, раз уж тебе, совершенно постороннему человеку, стало о нем известно, – с нотками недоверия в голосе произнес Лидон.
   – И по кабакам кричали, да, – спокойно ответил Аристид, – это же пираты. Разве они способны сохранить какую-то тайну? Знают двое – знают все.
   – Допустим. Ты упоминал некоего римлянина. Как он на вас вышел? И почему именно на вас?
   – Видать определил, что мы на алифоров не слишком похожи, вот и подошел. Попросил отвезти его на Кос. Щедро заплатил.
   – И вас не насторожила подобная просьба?
   – Да сразу все понятно стало, – улыбнулся Аристид, – мы даже его ни о чем не расспрашивали. Просто сложили две поломанных монетки, края и совпали. Выходит, это одна монетка.
   – Что? – нахмурившись, переспросил Тиберий, – он предъявил вам симболлон? А у вас была половинка? У кого, у Эвдора?
   – Да нет, уважаемый, ты все понял слишком буквально. Это просто фигура речи такая. Для красного словца. Дескать, совпало все удачно – пираты выступают в поход, а лазутчик, прознав об этом, спешит предупредить своих. Тут и думать особо нечего.
   – Значит, сразу поняли, что он лазутчик? И все равно согласились помочь? Не слишком рискованно?
   – Я же говорю, заплатил он щедро. Да и вообще, чего нам бояться-то? Обычное дело. Заплатил – поехал. К тому же в Патаре вообще с этим делом в те дни было все непросто. Город – союзник Рима, а пираты, которые в нем хозяйничают – нет. Мы вообще ни к тем, ни к этим отношения не имели. Но лично я, как ты помнишь, не питаю особой любви к Митридату. Можешь спросить моих людей, подтвердят. В случае чего отбрехаться можно было по-всякому. Да и не написано на нем, что он римский лазутчик.
   – Но, судя по всему, на нем написано, что он, если и не лазутчик, то уж римлянин точно? Сомневаюсь, что он по своей воле в этом признался.
   – Ну, знаешь, уважаемый, – изобразил крайнюю степень удивления Аристид, – чтобы спутать римлянина с кем-то еще, это надо очень постараться!
   – Ну да... – рассеяно кивнул Лидон и, повысив голос, позвал, – эй, часовой!
   В палатку заглянул легионер.
   – Посиди-ка здесь, покарауль нашего друга, я отлучусь ненадолго.
   Тиберий вышел и вернулся через четверть часа.
   – Твоим людям отшибло память. Посмотрим, что запоют в твоем присутствии.
   
   Двое солдат ввели Койона.
   – Значит так, любезнейший, – обратился к нему Лидон, – я повторю свой вопрос. Нужно вспомнить некое событие пятилетней давности. Вы заходили в Патару, когда покинули Родос?
   – В П-патару? – Койон и без того бледный и трясущийся, еще сильнее испугался. Посмотрел на Аристида.
   – На меня смотреть! – повысил голос Лидон.
   Койон вздрогнул и забормотал невнятно:
   – В Патару... Может и заходили... Разве упомнишь все, куда заходили...
   – Чем вы там занимались?
   Койон дернулся, попытался снова взглянуть на Аристида, но сдержался.
   – Д-делами... Всякими...
   – Какими всякими?
   – Т-тор... Торговыми...
   – Какими именно? – Лидон прохаживался за спиной допрашиваемого.
   – Да не знаю я! – взмолился Койон, – мое дело веслом ворочать!
   – Ладно. Когда вы покинули Патару, был ли на борту «Меланиппы» римлянин?
   – Римлянин?
   – Я что, говорю непонятно? – раздраженно спросил Тиберий.
   – Нет-нет, – заторопился Койон, глаза его метались, – понятно... К-какой римлянин?
   – Не было?
   – Не знаю... Не помню...
   Лидон с торжествующе-вопросительным выражением лица повернулся к Аристиду. Тот поморщился.
   – Кос, Койон. Вспомни рыбалку.
   Койон нахмурился, пожевал губами и вдруг просиял.
   – Был римлянин! Точно был!
   – Где вы его высадили?
   – На Косе. На Косе и высадили.
   Аристид усмехнулся.
   – Я же сказал, почтенный Тиберий – проверяй.
   – Подсказывать нехорошо, – раздраженно бросил следователь и тяжело опустился в свое кресло.
   – А что я ему подсказал? Он же не знал, как правильно говорить, чтобы себе не навредить. Станешь отрицать, а вдруг соглашаться надо было?
   Лидон поджал губы. Рассудительности и логики купчине не занимать.
   – Что это за рыбалка такая, что он именно ее помнит? Что в ней примечательного?
   – Да, собственно, ничего особенного. Рыбалка, как рыбалка. Просто я там смешно за борт свалился.
   
   Еще не достигнув Книда, Эргин вновь дал повод заговорить о своей, мягко выражаясь, осторожности. Флот сильно отклонился к западу, к берегам Астипалеи, от которых повернул на северо-запад, в сторону острова Аморгос. В Родосском проливе несколько триер Дамагора некоторое время на почтительном расстоянии сопровождали пиратские корабли, но ни одна из сторон не решилась вступить в драку. Сей факт навел пиратов на мысль, что Лукулла на Родосе уже нет. Никто не сомневался, что будь он там, то непременно вышел бы в море всеми силами и дал бой. Антипонтийский союз в первую очередь озаботился привлечением на свою сторону нейтральных островов, Книда и Коса. Мономах был уверен, что главные силы Лукулла где-то там, встречаться с ними он желанием не горел и поэтому, имея под рукой шесть десятков кораблей, обходил Книд и Кос по широкой дуге.
   У острова Тилос пути Псов разошлись. Эвдор развернул нос «Меланиппы» на север, намереваясь обогнуть Кос с востока.
   Едва осознав, что «Меланиппа» удаляется прочь от пиратского каравана, Дракил прошел на корму.
   – Сдается мне, ты весь горишь от желания задать мне какой-то важный вопрос, – насмешливо предположил кормчий.
   Дракил сжал зубы, но голосом своего гнева не выдал, спросил спокойно:
   – Мы что, идем в Галикарнас?
   – Нет.
   – Нет? Тогда чего ты повернул на север?
   – Так будет лучше.
   Критянин ждал продолжения, но его не последовало. Поведение Эвдора становилось все более авторитарным, он совсем перестал объяснять смысл своих поступков и решений.
   – Проклятье на твою голову! – Дракил вспыхнул, как лучина, – ты меня за щенка держишь?!
   – Я тебя вообще не держу.
   Критянин застыл на мгновение, как статуя, переваривая смысл слов кормчего, а затем схватился за меч. Сзади раздался окрик:
   – Дракил!
   Критянин, не двигаясь с места, не оборачиваясь, рявкнул:
   – Что?!
   – Ты, когда сильно качнет, за канат хватайся или за борт, – менторский тон Аристида звучал еще снисходительнее речи кормчего, – за меч не держись, а то он из ножен выскочит и порежешься.
   – Дыши глубже, Дракил, – посоветовал Эвдор, – что ты хотел спросить?
   Критянин нехотя убрал руку с рукояти меча.
   – Зачем мы отделяемся от Эргина?
   – Нам не совсем по пути.
   – Эвдор, ты издеваешься? Ты кем себя возомнил?! Объясни свои действия! Здесь Братство, а не митридатов двор! И кто ты такой, чтобы высокомерно бросаться приказаниями?
   – Дивлюсь я, Дракил, глядя на тебя. Мне казалось, что у Ласфена как раз никакой демократии нет, а ты ее столь страстно требуешь. В Аттике, что ли набрался? Так ведь и там ее нет, название одно. Ее, брат, нигде нет, разве что у варваров каких...
   – Ну, хватит мне наставлений в политике, отвечай на вопрос, я теряю терпение.
   – Э нет, терпения в тебе на троих...
   – Довольно, Эвдор, – оборвал кормчего Аристид, – Дракил, на небо посмотри.
   Этих слов критянину оказалось достаточно, все же моряком он стал не вчера. Небо к западу совсем почернело от туч.
   – Ночью будет шторм, – объяснил Аристид, когда в объяснении уже не было нужды.
   Хотя нет. Похоже, нужда осталась.
   – Шторм. И что?
   Кормчий усмехнулся, отвернувшись в сторону.
   – Эргин уходит от берегов в море. Избегает Лукулла. Если тот на Косе. Но в открытом море Эргина хорошо потреплет. Нам это ни к чему. Мы проскользнем восточнее Коса, на мягких лапах...
   – Между скал? Ты хоть раз ходил здесь? Я ходил! Да нас тут в щепки разнесет этим штормом!
   – Сдается мне, плохой из тебя проревс. Сядь-ка на весло, Аристид займет твое место. Ну, чего застыл? Это не просьба, вообще-то.
   – Задись, – подал голос Гундосый, – Агистит бусть да дос идет. Эвдог вегно говогит.
   – Может ты тут и ходил прежде, Дракил, я с тобой не стану препираться, просто послушай меня. Я знаю, о чем говорю.
   Критянин не сдавался, он все еще пытался привлечь к себе сторонников.
   – А вы все, так просто ему поверили? Кто из вас знал его до рудников? Ты, Гундосый, что так его защищаешь? Ты, Аристид? Или может ты, Койон?
   – Успокойся, критянин, – влез в перепалку эвбеец Телесфор, – не мельтеши. Знал – не знал. Развел тут сопли. Никто не знал. Сядь и греби.
   – Смотри, Эвдор! – крикнул Койон, – за нами двое увязались!
   От каравана отделилась пара легких келетов[44]. Весел в каждом было даже больше, чем на акате, а парус «Меланиппы» из-за неблагоприятного ветра пираты притянули к рею, поэтому келеты шустро догоняли акат. Едва первый из них поравнялся с «Меланиппой», с него прокричали:

       [44] Келет – небольшое гребное быстроходное судно, часто используемое пиратами.

   – Эй, на акате! Вы куда ломанулись?
   – А вам какое дело? – процедил Койон, но громко сказать это не решился.
   Ответил Эвдор:
   – Под берег, подальше от шторма!
   На келете пошло бурное обсуждение полученной информации. Эвдор был готов побиться об заклад на одно из рулевых весел, что знает, до чего там договорятся. Келет слишком легкая посудина, чтобы оказаться на нем в шторм в открытом море. Он не ошибся.
   – Мы с вами!
   Дальше пошли втроем. Очень скоро Дракил вынуждено признал, что спокойствие и самоуверенность Эвдора не пустая бравада. Кормчий вел «Меланиппу» под самым берегом столь искусно, что казалось, будто он родился здесь, причем с рукоятями рулевых весел в руках.
   Гребли даже в сумерках, а к берегу в юго-восточной части Коса пристали, когда совсем стемнело. Оба келета последовали примеру «Меланиппы». К ночи ветер усилился, и волны разыгрались не на шутку, как и предсказывал Эвдор. Критянин поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас оказаться в открытом море. Он клял себя за невнимательность, сделавшую его объектом насмешек всей команды.
   Гроза бушевала всю ночь, а под утро стихла, и пираты вновь вышли в море. Кос они обогнули без происшествий, кораблей противника нигде не наблюдалось. Келеты вырвались далеко вперед, разойдясь в стороны, словно рыбачьи лодки, тянущие невод. Эвдор и все его люди прекрасно понимали, чем попутчики намерены заняться. Здешние воды, вблизи от Галикарнаса, не отличались малочисленностью купцов. Царь царем, а основной источник кормления пирата никто не отменял. Вскоре на горизонте замаячил парус. Он рос, через некоторое время начал двоиться. Двухмачтовик. Келеты едва различались впереди.
   Аристид прошел с носа к Эвдору.
   – Явно что-то немаленьких размеров. Высокобортный, на военный не похож.
   Кормчий согласно кивнул, всматриваясь. Прошло еще немного времени. Встречное судно внезапно изменило курс, отклонившись к западу.
   – Куда это он? Нас испугался?
   – Это гаул[45]. Видишь?

       [45] Гаул – крупный финикийский торговый парусник с вместительным трюмом, где, помимо пространства для товаров, располагались каюты для пассажиров.

   – Да, вижу. Финикийцы. Похоже, причина его рысканья – наши «братья», – это слово Аристид произнес с нескрываемой иронией.
   – Похоже. Совсем их потерял, не вижу.
   – Вон один, ближе к берегу, видишь? На фоне того белого утеса.
   – Вижу. Где второй?
   – Гаул чего-то на прежний курс возвращается.
   – Ага. Так, – Эвдор оторвался от созерцания горизонта и поглядел на своих товарищей, сидящих на веслах, – первые восемь от меня разобрать оружие и надеть доспехи, у кого есть. Остальные продолжать грести. Потом поменяться.
   – Ты решил атаковать его, Эвдор? – спросил Аристид, – зачем?
   – Не знаю. Ничего еще не решил. Но надо быть готовым к драке.
   Гаул приближался.
   – Что будем делать, Эвдор? – крикнул Койон.
   – Как дубаешь, скока их таб? – спросил товарища Гундосый.
   Койон не ответил, зато сириец Фраат, оглядываясь через плечо на встречный корабль, прошипел:
   – Да уж не меньше, чем нас.
   Кормчий пристально изучал приближающееся судно
   – Мне вдруг что-то очень стал интересен этот корабль, – наконец сказал он и отдал приказ, – суши весла! Аристид, встань к рулям, я на нос.
   До гаула оставалось не больше ста локтей.
   – Радуйтесь, почтенные! – прокричал Эвдор, сложив ладони рупором, – куда путь держите?
   – И тебе того же, коль не шутишь, – ответили с гаула, – радуйся, да иди своей дорогой!
   – Не слишком вы приветливы к мирным путешественникам!
   – Да неужели?! Я гляжу, у мирных путешественников, не шлемы ли блестят?
   – Они самые, куда же без них в наше время! Пираты кругом, будь они прокляты! Вы и сами все при оружии!
   – Так оно, все горе через поганцев!
   Корабли поравнялись. Теперь можно было не слишком надрывать глотки.
   – А скажи, уважаемый, – продолжал спрашивать Эвдор, – откуда идете и чего интересного на севере происходит?
   – А я знаю? Идем с Хиоса, новостей особых вроде и нет.
   – Да ну? Первый раз слышу, чтобы во всей Ойкумене, да пусть даже на одном Хиосе, совсем ничего не произошло. А не слышали вы, как там Митридат? Говорят, его римляне в Пергаме осадили?
   – Всякое болтают. А вы с Коса?
   – Нет, с Родоса идем.
   – И как там на Родосе? Добрая ли торговля?
   – Торговля нынче совсем плохая.
   – Что так?
   – Война, будь она неладна. Хотя говорят: «Кому война...»
   – «...кому мать родна». Верно!
   С Эвдором беседовал чернобородый, загорелый дочерна моряк в пестрой рубахе. Голову его покрывал синий платок, удерживаемый витым шнуром. Остальные финикийцы выглядели схожим образом, но рядом с переговорщиком стоял странный человек, одетый в темно-красную рубаху с короткими рукавами. Он был безбород, потому резко выделялся в толпе «пурпурных»[46].

       [46] Финикийцы. Фойникес (греч.) – «Страна пурпура».

   Безбородый что-то сказал кормчему гаула (или судовладельцу, пираты, конечно же, не знали, что за человек говорил с ними), тот переспросил. Безбородый кивнул.
   – Уважаемый, а правда ли, что на Родосе сейчас римляне? – спросил финикиец, – болтают, у них флот появился?
   – Чистая правда!
   – Ну, теперь на острова полезут. Интересно, на кого в первую очередь?
   – Самим бы знать!
   – А на Косе нет их еще?
   – Не слышали!
   Корабли разошлись и Эвдор с собеседником, все время разговора перемещавшиеся каждый на корму своего судна, кричали теперь оттуда.
   – Ну, прощайте, уважаемые! Удачной торговли!
   – И вам доброго здоровья!
   Эвдор, задумчиво провожавший гаул взглядом, отметил, что на его палубе появилось еще несколько человек в красных рубахах.
   Он повернулся к Аристиду.
   – Что ты обо всем этом думаешь?
   Аристид лишь пожал плечами.
   – Краснорубашечники... – пробормотал себе под нос Эвдор, – интересуются римлянами...
   Он вдруг вскинул голову и приказал:
   – Поставить акатион! Весла на воду! Левый борт табань, правый – навались!
   Двое пиратов бросились на нос ставить маленький парус.
   – Атакуем? – спросил Аристид.
   – Да. Ты не понял? Это римляне. Этот корабль нужно взять, во что бы то ни стало!
   Аристид сплюнул сквозь зубы на палубу.
   – Пупок развяжется.
   – Захватить не сможем, так хоть «языка» возьмем. Кого-нибудь из начальных лиц.
   – Да чтоб провалился твой царек! Голыми руками в огонь лезем!
   – Воздастся, Аристид, не ной. На купцах бы ты так не заработал.
   – Ой-ли, – покачал головой Пьяница, но возражать не стал.

Акат споро развернулся и бросился в погоню за гаулом. Пираты гребли изо всех сил и, в немалой степени благодаря акатиону, быстро нагнали финикийское судно.
   – Держись точно за кормой, – распорядился Эвдор, – вдоль борта не суйся, борт высокий, сверху дротиками забьют.
   – Ты хочешь лезть на них с носа на корму? По двое?
   – Да. В узком месте у нас больше шансов.
   Аристиду не терпелось подраться, и на рули встал Дракил. Половина пиратов во главе с Эвдором сгрудилась на носу, прикрываясь щитами. Римляне и финикийцы, поняв, что на них все же решили напасть, собрались на узкой корме, но места там было мало, к тому же построить стену щитов мешал педалион с рулевыми. Пиратам трудности создавал акатион. Еще совсем недавно помогавший, теперь он затруднял обзор.
   Кормчий гаула пытался уклоняться, но паруснику маневрировать куда тяжелее, чем весельным пиратам. Сближение прошло, как по маслу.
   – «Кошки!» – скомандовал Эвдор.
   Пираты бросили два трехзубых крюка на веревках. Финикийцы и римляне, прикрывавшие кормчего и его помощника щитами, смогли одну отбить, а другая, вкогтилась в крепление рулевого весла. Бросили еще «кошку». С борта гаула полетели пилумы римлян. Почти все удачно застряли в щитах, но пара раздробила двум невезучим пиратам руки. Римляне рубили абордажные канаты мечами, но прежде чем смогли от них избавиться, пираты подтянули акат к гаулу. Затрещало дерево и под этот звук Койон, ловкий, как кошка, одним прыжком очутился на палубе гаула. За ним последовали Фраат и Эвдор, причем можно было только подивиться проворству совсем не легкокостного вожака.
   Лязгнула сталь. Первая кровь в рукопашной осталась за римлянами: Койон почти сразу схлопотал легкую рану в плечо. Однако, спустя пару ударов сердца, один из легионеров рухнул под ноги сражающихся, пораженный Фраатом в шею. Аристид и другой сириец, Датамихр, перебрались на борт гаула и вступили в бой. Остальные пираты все собрались на носу, кричали и потрясали оружием, но помочь товарищам не могли: бой происходил на крохотном пятачке. Такие же затруднения испытывали римляне. То были не купцы, Аристид сразу распознал солдатскую выучку.
   Легионеры дрались умело, но им изрядно мешала качающаяся палуба, к коей они не имели привычки, теряли равновесие и несли потери. Пираты захватили пространство возле педалиона, их все больше перебиралось на гаул, но по мере продвижения вперед и расширения палубы, оборона римлян стала устойчивей. Легионеры проигрывали в единоборстве, но прекрасно себя чувствовали в сомкнутом строю. Фраат, еще слегка хромавший после захвата «Меланиппы», заработал рану в бок, был снова ранен Койон, к праотцам отправились двое пиратов из числа присоединившихся в Патаре. К ним добавилось четверо римлян и на этом успехи пиратов закончились.
   В первом ряду римлян дрался их командир, державшийся традиционно, на правом краю построения. Аристид легко определил его по пышному красному гребню на шлеме. Похоже, центурион. Хотя нет, у тех гребни поперечные. Скорее трибун. Его и брать. Пьяница, большой дока по части драки, вылез вперед и скрестил с ним меч. С первых ударов он понял, что противник ему достался опытный. Не отступая ни на шаг, римлянин искусно отражал удары Аристида щитом и, сделав пару колющих выпадов в ноги, на обратном движении смог достать пирата, подарив ему кровавую полосу на голени. Не обращая внимания на легкую рану, Аристид шагнул вплотную, схватил щит противника за край и, рванув на себя, нанес колющий удар сверху-вниз, целя мечом в плечо. Он собирался лишь ранить и уже предвкушал, как его клинок вспорет плоть врага, но тот, каким-то непостижимым образом извернулся, выпустив щит. Палуба качнулась и Аристид, потеряв равновесие, вцепился в римлянина и прижал его к низкому, доходящему до пояса борту, через который оба опасно перегнулись. Меч Аристид выронил, поэтому ничего не оставалось, как бить кулаком. Трибун, не будь дурак, успел отвернуть голову, подставив под удар нащечник. Аристид взвыл, схватил врага за гребень его шлема, пригибая его голову вниз. Римлянин энергично боднул пирата головой в живот, но не рассчитал удара и оба перевалились через борт.
   Аристид в воду шлепнулся неудачно, все потроха себе отбил, но все же не потерял ориентации в пространстве и сразу рванулся к поверхности. Почувствовал, что в руках остался шлем трибуна. Он выпустил его, а спустя мгновение в одежду пирата мертвой хваткой вцепился римлянин. Весил он немало. Тонуть никто не собирался и попытки взаимного убийства оба оставили. Вынырнули возле самого борта аката, все еще сцепленного с гаулом, под парусами уходящим на юг. Бой на палубе гаула продолжался, и всем было не до спасения утопающих.
   Прекрасно плававший Аристид немедленно поспешил избавиться от римлянина. Он попытался навалиться сверху, но тот выворачивался, борясь за жизнь изо всех сил. Тогда Аристид просто огрел его кулаком по голове. Римлянин сразу обмяк. Пират хотел было отпихнуть его, но вовремя вспомнил, что это не просто рядовой воин, это командир. Который нужен Эвдору. Трибун потерял сознание, но Аристид придерживал его лицо над поверхностью воды, не давая утонуть. Непростое дело, а Пьяница при этом умудрялся изобретать новые проклятия и ругательства, глядя, как акат с гаулом удаляются прочь.
   У пиратов дела шли плохо. Попятившиеся было римляне, очень быстро приспособились к непривычным условиям драки и стали одолевать. Эвдор первым понял, что противник не по зубам и прокричал отход. Легко сказать. Возвращение на свой корабль оказалось гораздо более хлопотным делом, нежели молодецкий бросок на гаул. Если бы сцепились борт о борт, еще куда ни шло, а так... Эвдор, Телесфор и Датамихр пятились по сужающейся к афластону[47] кормовой палубе, прикрывая отход остальных, и уже начинали мешать друг другу. Пока спасало лишь то, что и римляне не могли выставить против них много бойцов, не могли окружить.

       [47] Афластон – кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень.

   – Уходите! – прорычал Эвдор, отражая удары круглым щитом, малые размеры которого принуждали кормчего к гораздо большей подвижности, по сравнению с римлянами, укрывавшимися за овальными ростовыми щитами.
   Телесфор не заставил себя уговаривать. Ушедший было в глухую оборону, он парой мощных взмахов своего меча ошеломил одного из четырех противостоящих легионеров, заставил его отшагнуть назад и прикрыть лицо щитом. Лишив на краткие мгновения врага зрения, эвбеец швырнул меч, не целясь, в толпившихся позади первой линии бойцов врага, повернулся и двумя стремительными прыжками перелетел на борт «Меланиппы».
   – Руби канаты! – прокричал Эвдор, метнул в римлян щит, как дискобол на Играх, вскочил на край борта.
   Гундосый перерубил первый канат, из числа связывающих «Меланиппу» с гаулом, взмахнул топором над вторым, но медлил с ударом.
   – Руби! – кормчий спиной чувствовал замешательство своих людей.
   Датамихр сделал удачный длинный выпад, достигший цели. Он остался один на палубе и римляне уже брали его в клещи. Отступая, сириец взмахнул мечом вправо-вверх и в следующий миг его рука, перерубленная выше локтя, все еще сжимающая рукоять меча, отлетела в сторону. Датамихр недоуменно посмотрел на обрубок, и казалось, даже не почувствовал вражеский клинок, вонзившийся ему в грудь.
   Гундосый опустил топор на последний канат и «Меланиппа» с креном на левый борт отцепилась от гаула. Эвдор рефлекторно, не глядя, отбил выпад, направленный ему в живот и прыгнул из неудобного положения, практически спиной вперед, изворачиваясь в полете, как кошка. Ему повезло: он не разбил себе голову о борт своего собственного судна, угодил в воду. Вслед ему полетели два дротика, но пират счастливо избежал обоих. С борта аката немедленно швырнули конец и кормчий вынырнув, уцепился за него. Рывок – и он уже на палубе, а «Меланиппа» стремительно уходит прочь от неприступного гаула, с борта которого гремит презрительный хохот и брань. Хорошо хоть, стрелы не летят, умелых лучников не оказалось ни у одного из противников.
   – Какие потери? – Эвдор огляделся по сторонам. Кроме Датамихра, он в суматохе боя видел гибель еще пары товарищей.
   – Шестего, – ответил Гундосый, перевязывая дважды раненого Койона.
   – И Аристид свалился за борт, – добавил Дракил.
   Прищур глаз критянина и похожая на звериный оскал улыбка выдавали плохо скрываемое злорадство: «Ну что, докомандовался?»
   – Аристид? – кормчий перегнулся через борт, высматривая товарища, – разворачиваемся!
   – Куда? – спросил критянин.
   – Аристида подбирать. Не утонул же он. Мех с вином не тонет.
   Дракил озадачился проворством, с которым пираты бросились выполнять распоряжения своего неудачливого вожака. Впрочем, он быстро успокоил себя: «Не остыли еще от драки. Чуть позже поговорим. На трезвую голову».
   
   Нет, определенно в одиночку он способен был продержаться на плаву достаточно долгое время или добраться до берега без особых хлопот, но бесчувственный римлянин не способствовал повышению плавучести. Пират не переставая орал, при этом ему приходилось мощно работать ногами, чтобы не нахлебаться воды.
   «Меланиппа» недолго провисела на хвосте аката, да и заметили Аристида, как он видел, довольно быстро, однако непредвиденное купание вышло продолжительным.
   – Чего так долго? – крикнул Аристид, пытаясь поймать брошенный с аката конец, – я начал скучать. Не подрались еще при дележе-то без меня?
   Дракил фыркнул.
   – Делить вообще-то нечего. Разве что появился большой выбор мест на скамьях. Их теперь чуточку больше, чем претендентов. Выбирай любую.
   Римлянина подняли на борт. Аристид забрался следом. Он очень устал, и у него тряслись колени. Пират привалился спиной к борту.
   – Выходит, сильномогучий Эвдор в кои-то веки остался без добычи?
   – Выходит так, – критянин чуял запах перемен на борту аката и стремительно греб по ветру, развивая ситуацию. Он не сразу догадался обратить внимание на пленника. Зато догадались другие. А тут Аристид и вовсе испортил всю малину:
   – Это дело поправимое. Смотри, сильномогучий, какую я добычу в норку приволок. Целый настоящий римский трибун. Я полагаю, Эвдор, тебе кто-нибудь, вроде этого нужен был? Ну, так, мечты сбываются, Эвдор!
   
   – Эй, римлянин?
   – Может его водой окатить? Чтобы очухался быстрее?
   – Дурак, он же только что целиком в воде болтался.
   – И то верно...
   – Римлянин? Очнись. Чем ты его приложил, Аристид?
   – Кулаком.
   – Здоров ты врать. Его как дубиной оглушили.
   – Ага, барахтаюсь себе, тут под руку дубина подвернулась, видал, море ими кишит. Ну, значит, я ка-ак...
   – Ладно, угомонись. Римлянин, очнись! Эй?!
   – По щекам его, Эвдор, по щекам.
   – Не переусердствуй. Он, поди, к Перевозчику в очередь уже пристроился.
   – Римлянин?!
   – Гляди-гляди, моргнул!
   – Ага, живой, значит. Ну, радуйся, родной! Хотя, ума не приложу, чему тут радоваться на твоем месте...
   Римлянин закашлялся.
   – Водички небось наглотался? – участливо поинтересовался Эвдор.
   Тот мотнул головой.
   – Понимаешь меня?
   Трибун медленно кивнул и снова кашлянул, повернув лицо набок.
   – Поднимите его, да наклоните, пусть проблюется.
   – Я бы тоже проблевался, только сперва заглотил бы чего-нибудь, лозою рожденного. У нас осталось еще?
   – Заткнись, Аристид.
   «Улов» рывком поставили на ноги, держа под руки, не церемонясь толкнули вперед. Его действительно едва не вывернуло наизнанку. С трудом удержав рвотный позыв, он приподнял лицо и несколько раз глубоко вздохнул.
   – Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?
   – Заче... зачем мне... говорить... если убьете... – прохрипел пленник.
   – Ты смотри, как по-нашему чешет! – восхитился один из пиратов.
   Трибун обвел мутным взглядом окружившую его компанию.
   – Логично, – заметил Эвдор, – но сам посуди, когда я буду тебе пальцы по кусочку резать, ты станешь вопить, чтоб я тебя скорее прикончил. А для этого придется ответить на некоторые вопросы.
   – Не-а... Раньше сознание потеряю, – помотал головой римлянин.
   Эвдор повернул голову к Аристиду.
   – И ведь не поспоришь.
   – Зачем он тебе, Эвдор? – спросил Дракил.
   – А вот он сейчас тебе все расскажет, ты и узнаешь.
   – Братья, разуйте глаза! – возмутился критянин, – мы по его милости полезли на судно с хорошей охраной, хотя все видели, что нас там ждет. И вот результат: потеряли нескольких товарищей, просрали добычу и еле ноги унесли, а он продолжает кормить нас загадками! Он же издевается над нами!
   – Успокойся, Дракил, – сказал Телесфор, которому перевязывали торс, – у нас разуты глаза, и мы прекрасно видим, что издевается он над тобой. Потому что ты много верещишь не по делу.
   Дракил, свирепо сверкнув глазами, демонстративно сплюнул и отвернулся. Все вновь обратились к пленнику.
   – Ну, так что нам с тобой делать, римлянин? Резать тебя или чего интереснее измыслить?
   – Ты же еще вопроса не задал.
   – И то верно! – расплылся в улыбке Эвдор, – а вот скажи мне, мил человек, а чего это такой нехилый римский эскорт путешествует на купце?
   – Так море пиратами кишит, – усмехнулся трибун, – не слыхал, что ли?
   Один из державших его за руки головорезов хохотнул. Эвдор покосился на весельчака и заулыбался еще шире.
   – Ты не поверишь, я их даже встречал. Страшные люди. Голову снимут – глазом не моргнут.
   – Мне говорили, – процедил пленник.
   – Вот и славно. Если хочешь, чтобы голова и дальше на твоих плечах красиво смотрелась, объясни-ка мне причину вашей внезапной дружбы с «пурпурными».
   – С кем?
   – Не понимаешь? Это ж почти что пуны, ваши заклятые друзья!
   – Ну и что? Да и не те это пуны. Те давно уже того... А этих всяк норовит обидеть. Деньги платят – мы охраняем. Рим – за безопасное мореплавание и торговлю. Так сейчас каждый купец сопровождаться будет. Обидно, да?
   – Вгеж, забака! – подался вперед Гундосый.
   – Я тебе не верю, – сказал Эвдор.
   – А я – тебе. Ты вот все улыбаешься, но я знаю, что ты нехороший человек.
   – Ты нам зубы не заговаривай, ублюдок! – рявкнул прямо в ухо, один из державших трибуна за руки, – юродивым решил прикинуться?
   Римлянин поморщился, но промолчал.
   – Время тянешь? – поинтересовался Эвдор, – пожить подольше хочется?
   – Кому не хочется?
   – Ну, так говори.
   – Подзабыл я, о чем ты спрашивал?
   – Огорчил ты меня, – разочарованно протянул Эвдор, враз посерьезнев.
   В его руках появился нож.
   – Какое выбираешь? Это?
   Трибун почувствовал, как правого уха коснулось что-то неприятно острое.
   – Или это?
   Лезвие надрезало кожу под мочкой левого уха.
   Пленник ничего не сказал. На скулах его играли желваки, мышцы напряглись, но это не было оцепенением испуганной жертвы. В движении глаз римлянина ни намека на беспорядочные метания, растерянность. Эвдор понял, что членовредительство в данном случае бессмысленно. Ничего тот не скажет. Да и не нужно.
   Дракил задумчивость вожака объяснил по-своему:
   – Что, Эвдор, растерял навыки? Дай его мне, я разговорю.
   Аристид расхохотался, а вожак вздохнул.
   – Я вижу, римлянин, ты не трус. Ты командир отряда. Вы шли на Кос. Может ты разведчик, возвращающийся в лагерь после вылазки? Но почему на финикийском судне? К тому же разведчик не стал бы интересоваться, где может быть теперь Лукулл. Значит, ты вовсе не человек Лукулла. Тогда чей? А если предположить, что ты из тех римлян, которые заперли Митридата в Пергаме, тогда все сходится. Отряд малый, похоже на эскорт вестника или посла. Своих кораблей у вас нет. С финикийцами вы шли, поскольку ионийцы побоялись связываться с вами даже за деньги. Побоялись Митридата. Царь свиреп в гневе и еще не побежден. Пока не понятно, кто побеждает. И ты ехал, чтобы просить помощи у Лукулла.
   – Откуда ты...
   Наблюдая за неподдельным изумлением трибуна, Эвдор усмехнулся.
   – Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть – логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, – Эвдор повернулся к Аристиду, – посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.
   – Если ты сразу обо всем догадался, зачем задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? – мрачно спросил Аристид.
   – Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.
   – И как, разочаровал он тебя? – спросил Койон.
   – Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, – Эвдор посмотрел пленнику в глаза, – понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?
   Тот сжал зубы.
   – А... Ну да. Собственно, это уже не столь важно. – Эвдор повернулся к пиратам, – ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.
   – С этим что делать? – спросил Телесфор.
   – С этим? – Эвдор поскреб пятерней щетину, – как звать-то тебя?
   Пленник молчал.
   – Да скажи уже, дурень! – рявкнул Аристид, – тут-то чего уперся?
   Трибун посверкал глазами, но выдавил из себя:
   – Зови Севером.
   – Север. Congruentis nomen[48].
   Римлянин резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.
   – С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, прыгай-ка за борт, подобру-поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет. Может, еще свидимся.
   Пленника отпустили, он попятился к борту, повернулся. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.
   
       [48] Congruentis nomen ( лат.) – «подходящее имя», severus – «суровый».