На улице сыпал мелкий снег и начинались сумерки. Алиса села на санки, и Эркин повёз её.
– А куда мы идём? – спросила Алиса.
– А куда глаза глядят, – весело ответил Эркин.
– Это мы идём, – засмеялась Женя, – а ты едешь.
– Мам, а ты тоже садись, – предложила Алиса. – Мы поместимся.
– Не болтай на морозе, – строго сказала Женя и добавила: – Эркину будет тяжело.
– Ни капли, – сразу возразил Эркин. – Давай, Женя.
– Не выдумывай, – Женя поправила ему шарф. – В другой раз.
Когда начались магазины, Алиса слезла с санок, и теперь они шли медленно, останавливаясь у каждой, украшенной разноцветными лампочками витрины. Да и народу стало много. Кто спешил сделать последние покупки, а кто просто гулял, как и они. В некоторых витринах были сделаны целые картины, а где-то просто стояли украшенные ёлки. У одной из витрин постояли подольше. Там была не просто картина, а с фигурками. Что-то вроде хижины, но больше всего это походило, по мнению Эркина, на простой небогатый и давно не ремонтировавшийся щелястый хлев. В плетёной кормушке для скота лежал младенец, а вокруг вперемешку стояли люди и животные. Он бы понял смысл, если бы люди и младенец были бы рабами, ну, родила прямо в хлеву за работой, бывает, но чтобы белые вот так… Странно.
– И чего это? – спросила Алиса.
– Это младенец Христос, – стала объяснять Женя.
Эркин и Алиса выслушали её рассказ очень внимательно и остались рассматривать витрину, а Женя зашла в магазин и вышла оттуда с большим пакетом.
– А здесь что? – сразу заинтересовалась Алиса.
– Это на ёлку и на завтра, – не очень понятно, но внушительно ответила Женя, передавая пакет Эркину.
Вернее, он попросту отобрал его. И они пошли дальше. Быстро стемнело. Но горели все витрины, вывески и даже на заснеженных деревьях висели гирлянды цветных лампочек. Полюбовавшись витриной кондитерского, где всё-всё – даже ёлка! – было сделано из конфет, плиток шоколада, пряников и ещё чего-то несомненно вкусного, и подождав там Эркина, который вышел тоже с пакетом, даже большим, чем у Жени, перешли через улицу и отправились обратно, рассматривая витрины уже с этой стороны. А когда витрины кончились, Алиса снова села на санки, оба пакета поставили ей на ноги, она обхватила их, чтобы не упали, и они пошли домой.
Таким освещённым Эркин их дом ещё не видел. Тёмных окон совсем мало. Ну да, сегодня все дома, готовятся к празднику. А вот и их подъезд. Женя взяла пакеты, и Алиса слезла с санок. Эркин взял санки, отобрал у Жени один пакет, который потяжелее. Алиса помогла Жене открыть дверь и подержала её, пока проходил Эркин, а потом побежала вприпрыжку вверх по лестнице.
Коридор был полон детворы. И когда вошли в свою квартиру, Женя спросила.
– Пойдёшь в коридор?
Алиса растерялась. Она же не знает, что в этих пакетах, ни мама, ни Эрик ничего не говорили. Но и в коридоре интересно. А…
Женя быстро раздела её, помогла снять сапожки.
– Ладно. Сейчас пополдничаем, и я буду ужин готовить.
Полдничали чаем с печеньем и конфетами. Алиса несколько раз выразительно смотрела на стоявшие рядом со шкафчиком пакеты, но её взглядов ни мама, ни Эрик не замечали. Правда, Эрик отдал ей свою конфету. А потом ей почему-то захотелось спать.
Уложив Алису, Женя вернулась на кухню и села перебирать рис.
– Сейчас поставим кашу, – сказала она Эркину, – закончим с ёлкой, положим подарки и будем Рождество встречать.
Эркин кивнул. Он сел напротив Жени и занялся перебором белых продолговатых зёрнышек.
– Стол тогда к ёлке перенесём, да, Женя?
– Да, конечно. Накроем скатертью, поставим всё, зажжём свечи, – перечисляла Женя, быстро двигая по клеёнке рисинки. – Какой чистый рис, правда? Совсем грязи нет.
– Да, хороший, – согласился Эркин. – А что, на Рождество надо рис есть?
– В Сочельник, мне рассказали, едят кутью, ну, кашу из пшеницы с ягодами и взвар, – Женя улыбнулась. – Но рис вкуснее, и варится быстро. А взвар… вроде компота.
– Ага, понял, – Эркин улыбнулся. – Ну вот, у меня всё.
– И у меня всё.
Женя быстро сгребла рисинки в кастрюлю и встала.
– Сейчас промою и поставлю.
Эркин сидел за столом и смотрел на Женю. Блаженное чувство покоя, безопасности… он вдруг как-то ощутил его. Женя оглянулась на его взгляд и улыбнулась ему.
– Устал?
– Нет, что ты? – Эркин даже удивился её предположению. – Просто смотрю… на тебя.
– И как?
– Хорошо, – блаженно вздохнул Эркин.
Женя рассмеялась, накрыла кастрюлю крышкой и подошла к нему. Эркин ловко, не вставая со стула, вывернулся из-за стола, протянул ей навстречу руки, и Женя сама не поняла, как оказалась у него на коленях.
– Господи, Эркин, – Женя обняла его голову, прижала к себе, – господи…
Эркин уткнулся лицом в её шею и замер. Женя перебирала его волосы, взъерошивала и приглаживала иссиня-чёрные упругие пряди.
– Эркин, милый мой, Эркин…
Наконец Эркин оторвался от неё, поднял голову и немного виновато улыбнулся.
– Женя, я поверить не могу, что это всё на самом деле, что не сон… Я тебя столько раз во сне видел… И летом когда, на выпасе, и раньше ещё… И вот… Это же вправду, Женя? Не обман, да?
– Ну, конечно. Конечно, всё – правда.
Она поцеловала его в щёку и ещё ни сказать ничего, ни шевельнуться не успела, как он сам разжал объятия, и они одновременно встали.
– Будем делать ёлку, да?
– Ну, она уже сделана. Почти, – Женя ласково погладила его по плечу. – Я там купила кое-чего по мелочи, орехи, мандарины… Вот их и добавим.
– А я конфет купил, – засмеялся Эркин. – Мне так и сказали в магазине, что они для ёлки. И… стол сейчас переставить?
– Да, – сразу согласилась Женя. – Давай сейчас.
Она сняла со стола клеёнку, и Эркин – она-то думала, что он перетащит стол волоком, ну, если вдвоём, то перенесут, а он – обхватил стол, поднял его и пошёл. Женя только ахнула и бросилась вдогонку, чтобы хоть дверь ему подержать.
– Господи, Эркин, ты же надорваться мог.
– Женя, да разве это тяжесть, что ты, – рассмеялся Эркин. – Вот здесь поставим, чтобы ёлку видеть, да?
– Ага, левее чуть, вот так. Сейчас я пакеты принесу.
Женя принесла оба пакета, свою коробку с нитками и иголками, и они сели за работу.
Орехи вешать не стали: Женя не могла вспомнить, как делается петелька, а мандарины и конфеты в блестящих золотых и серебряных обёртках они повесили. Не все, конечно, впереди целая неделя, придётся ещё вешать.
– Я помню, – Женя ловко протыкает мандарин толстой длинной иглой, – приходили гости, поздравляли, и папа прямо с ёлки снимал и угощал. Мандаринку и конфету. Или яблочко… Маленькие такие яблочки, их ещё райскими называют.
– Ага, – радостно кивнул Эркин. – И мы так сделаем, да?
– Конечно! Ой, каша! – Женя вскочила и убежала на кухню.
Эркин развесил подготовленные конфеты и мандаринки, собрал нитки и иголки в коробку и отнёс её в спальню, поставил на комод рядом с памятной по Джексонвиллю шкатулкой для денег и низкой широкой вазочкой, больше похожей на чашку без ручки – Женя называла её смешным словом «пиалушка» – для мелочи. Там, в Джексонвилле, ещё была фарфоровая статуэтка – пеликан с птенцами, но её Женя взяла, а грабители разбили, он увидел тогда на полу осколки. Ладно. Эркин тряхнул головой и хитро улыбнулся. Ладно, завтра посмотрим.
Он вернулся в большую комнату, где Женя уже разворачивала большую, подаренную им на новоселье, белую скатерть с вытканными белыми же розами. Он помог Жене ровно её выложить.
– Ну вот, у меня уже всё готово. Давай переодеваться, и я буду Алису будить.
Эркин кивнул. Ну да, вечер же праздничный, так что надо, как Колька говорит… припарадиться, вот. И ещё: полный парад, адмиральский смотр. Интересно, что такое «адмиральский», но это потом.
В спальне он быстро переоделся, вернее, снял тёплое бельё и сменил рубашку. Многоцветная, яркая. За призовое место на ножах. И пояс нарядный, тоже приз. Эркин оглядел себя в трюмо и улыбнулся возникшему вдруг отражению Жени.
– Какая нарядная рубашка, – восхитилась Женя. – Тебе очень идёт.
Эркин порывисто повернулся к ней, обнял. Женя поцеловала его в щёку рядом со шрамом, поправила ему прядь на лбу.
– Ты очень красивый, Эркин, – убеждённо сказала она.
– Это ты красивая, Женя, – ответил Эркин, касаясь губами её виска.
Женя рассмеялась.
– Ну вот, а я ещё тоже принаряжусь, так то ли ещё будет.
– Ага, – Эркин сразу разжал объятия. – Ага, я не буду мешать.
– Ты не мешаешь, – Женя ещё раз поцеловала его.
Эркин отпустил её: конечно, Жене надо переодеться. Он сел на пуф у двери и смотрел, как Женя сосредоточенно перебирала в шкафу свои вещи, выкладывая отобранные на кровать, и как она переодевается. Поясок, длинные тонкие чулки, туфли на каблучках, бюстгальтер, белая кофточка с кружевами и чёрная юбка, маленькие блестящие серёжки в ушах… и золотая шаль на плечах.
– Ну как? – обернулась к нему Женя.
Эркин восхищённо улыбнулся, и Женя рассмеялась.
– Ну вот. Пойду Алиску поднимать.
– Давай я, – встал Эркин. – А то ты такая нарядная…
– Ладно, – не стала спорить Женя, медленно поворачиваясь перед трюмо.
Эркин с трудом оторвал от неё взгляд и буквально вытащил себя из спальни.
В комнате Алисы стояла темнота, и эта темнота была очень уютной. Эркин щёлкнул выключателем. Алиса спала, как всегда, раскинувшись. Благо, кровать большая, «на вырост» Женя брала. «Ну и правильно, – подумал Эркин, – Растут дети быстро, не менять же мебель каждый год». Когда зажёгся свет, Алиса не проснулась, а вздохнула и повернулась набок. Эркин подошёл к окну, поправил штору.
– Алиса, – позвал он её от окна.
Она опять вздохнула, и Эркин подошёл к ней. Погладил по голове. Тонкие мягкие волосы приятно рассыпались под ладонью.
– Алиса, просыпайся.
– Э-эрик, – Алиса вздохнула, не открывая глаз. – А мне ёлка снится. И конфеты.
– А они на самом деле есть, – рассмеялся Эркин.
– Да-а? – удивилась Алиса.
Она открыла глаза и расплылась в улыбке, увидев Эркина.
– Эрик, какой ты наря-адный.
– Вот и вставай, – вошла в комнату Женя. – Будешь тоже нарядная. Сегодня же праздник.
– Ага, – Алиса вылезла из-под одеяла и встала на кровати. – А сегодня-сегодня, или это уже завтра-сегодня?
– Я не понял, – признался Эркин.
– Ну-у… ну это…
– Иди умывайся, – велела Женя. – Тогда и объяснишь.
Алиса попробовала прямо с кровати спрыгнуть в тапочки, но промахнулась и упала бы, если бы Эркин не подхватил её. Женя грозно нахмурилась, и Алиса пошла в ванную.
Женя быстро убрала и застелила постель. Обычно хотя бы часть этой работы делала Алиса, но сегодня, ради праздника… Эркин согласно кивнул.
– Конечно так, Женя.
– Ну вот.
Женя раскрыла шкаф, достала и положила на кровать красную матроску, белые гольфы с пушистыми помпончиками, поставила у кровати ярко-красные блестящие туфельки.
– Ой! – восхитилась вошедшая в комнату Алиса. – Мам, а беретик?!
– Ну, кто же дома ходит в беретике? Сделаем красивый хвостик с бантом.
– Ага, ага, – Алиса торопливо стягивала с себя пижамку. – Мам, и туфельки!
– А как же. Тапочки же с нарядным платьем не надевают, – объяснила Женя.
Эркин поглядел на туфельки Алисы, на ноги Жени, обтянутые тонкими чулками, на её чёрные туфли на каблуках и незаметно вышел из комнаты. Где его кроссовки? В кладовке? Но вчера, доставая сапоги, он их не видел? Тоже в спальне в шкафу?
Да, они были там. И опять, как и летом, набиты бумагой. Он вытащил бумагу, достал из комода носки и переобулся. Вот так. А то джинсы с поясом, рубашка нарядная и шлёпанцы… Неловко. Женя нарядная, Алиса тоже, надо и ему.
Шлёпанцы он поставил у кровати со своей стороны, а бумагу понёс выкидывать на кухню в ведро. Женя уже была там.
– Ты переобулся? – сразу заметила она. – Ну, правильно.
– Мам, чего нести? – вбежала в кухню Алиса.

Эркин мягко повернул её к себе, поцеловал в корни волос, в глаза, углы рта. Женя обняла его, погладила по затылку, шее.
– Ох, Эркин, милый мой.
Их губы наконец встретились, и Эркин рискнул плотно прижать свои губы к её губам, и Женя не отстранилась, не зажалась, а подалась к нему. Эркин вёл губами по её лицу, шее, подставлял своё лицо её губам.
– Женя, милая, Женя…
Он её вёл, или она его, но они вышли из большой комнаты, пересекли тёмную прихожую и вошли в спальню. Кто-то из них включил свет, наверное, это сделал всё-таки Эркин. Он бережно, мягкими гладящими движениями расстёгивал её кофточку и юбку, а Женя расстёгивала его рубашку, гладила его плечи и грудь.
– Господи, Эркин…
И тут он понял, что ему надо отпустить Женю, потому что ей не справиться с его поясом, и кроссовки просто так с ног не сбросишь, они же на шнурках. Это… он… он не умеет этого! Ну, пояс – ладно, джинсы тоже, а кроссовки…
Словно поняв его замешательство, Женя рассмеялась и поцеловала его.
– Раздевайся и ложись. Я сейчас.
– Женя… – потрясённо выдохнул он.
– Всё хорошо, – она ещё раз поцеловала его, легко вскочила и как была – в одном белье – выбежала из спальни.
Эркин посмотрел ей вслед, прерывисто вздохнул и сел на кровать. Больше всего ему хотелось порвать эти чёртовы шнурки, даже пальцы дрожали, когда он расшнуровывал кроссовки. И, сбросив их, он, не сдержавшись, швырнул их в угол, так же содрал и закинул, не глядя, носки. И бросился ничком на кровать, прямо на ковёр, уткнулся лицом в мягкий ворс. Было нестерпимо обидно. Что… что всё было так хорошо, а он всё испортил.
Женя бегом принесла из кладовки в большую комнату свои пакеты и выложила под ёлку подарки. Вздохнула, глядя на груду, приготовленную Эркином. Ну, так бы и заглянула, ну, наверняка вон та коробочка для неё. Но не Алиска же она, чтоб до утра не дотерпеть. Нет-нет, всё на утро! Она решительно встала, выключила свет и побежала в спальню.
Эркин ничком лежал на кровати, прямо на полу небрежной тряпкой валялась его нарядная рубашка, а в углу кроссовки и носки. Что это с ним? Женя быстро присела на край кровати, обняла его за плечи.
– Эркин, что с тобой?
Он мгновенно повернулся на спину.
– Женя… ты… ты не сердишься на меня?
– За что? Что ты выдумал, Эркин?
И по её удивлению он понял, что… что всё хорошо, и порывисто сел, привлёк к себе Женю.
– Женя, милая.
Он провёл рукой по её спине, словно погладил, привычно нажав на застёжку бюстгальтера, и поцеловал освободившиеся груди. Женя засмеялась.
– Ой, Эркин, а я тебя, а? Хочешь?
– Ага, – радостно выдохнул он, выгибаясь, чтобы ей было удобнее.
Конечно, с поясом она бы без него не справилась, у ковбойских поясов особые пряжки. Расстёгивала и раздевала его Женя неумело, явно вслепую и случайно задевая точки, но голова у Эркина пошла кругом. А когда ладонь Жени, сдвигая с него трусы, коснулась его лобка и члена, он даже задохнулся на мгновение, такой горячей волной его обдало.
– Ох, Женя…
– Что? – склонилась над ним Женя.
– Хорошо-о, – даже как-то простонал он.
Ёрзая спиной и ягодицами по ковру – руками он обнимал и гладил Женю – Эркин вылез из джинсов и трусов и ногами столкнул их на пол. Мягким движением он сдвинул по бёдрам Жени вниз к её коленям её трусики и пояс, не отстёгивая чулок. И дальше, помогая себе ногами к щиколоткам и дальше, совсем убрать. Отстёгивать их он уже не мог, не было сил, да и… да и уже незачем. Женя, её тело рядом, её руки на его теле, он же не знал, не думал, что это такое, что это возможно…
– Женя… Женя…
– Что? Что, милый?
– Спасибо тебе, – выдохнул он, обессиленно откидываясь на спину.
– А за что? – лукаво спросила Женя, вытягиваясь рядом.
– Что ты есть, – тихо ответил Эркин.
Они лежали поперёк кровати. Эркин повернулся набок, поцеловал Женю в плечо, в шею.
– Ты есть, Женя, ты ведь в самом деле есть, да, Женя? Это же не сон, правда?
– Правда.
Женя ощупывающим движением погладила его по лицу, шее. Эркин приподнялся на локте, наклонился над Женей.
– Женя, тебе ведь неудобно так, можно я…
Она кивнула, не дожидаясь конца фразы, и Эркин осторожно вынул шпильки из её узла, и, когда он потянулся над ней, чтобы положить шпильки на тумбочку, Женя поцеловала его в грудь. Эркин вздрогнул и замер. Потом медленно разжал кулак, высыпав шпильки на тумбочку. Губы Жени всё ещё касались его груди, и, пока он убирал руку и ложился обратно, они скользили по его груди и шее.
Эркин лёг и попытался перевести дыхание. Сердце бешено колотилось о рёбра, как после бега, дрожали и беспорядочно подёргивались мышцы. И преодолевая эту дрожь, он снова повернулся набок и положил руку на грудь Жени, погладил так, чтобы сосок скользнул между пальцами.
– Женя, ты такая красивая. Я… я не знаю, как сказать… спасибо тебе, Женя, если бы не ты, меня бы не было уже, нет, Женя, пойми, я… я же не знаю ничего, со мной никогда… нет, я не о том, Женя, я не могу без тебя, если что с тобой случится, я жить не буду, Женя…
Он говорил и гладил, трогал Женю, целовал её грудь, живот, уже не понимая, что и зачем он говорит, чувствуя только руки Жени на своей голове и плечах, только её тело под своими губами и руками.
Женя гладила его литые плечи, ерошила и приглаживала ему волосы, такие… приятные на ощупь, блестящие в свете люстры. Господи, что он там говорит, она не понимает и не хочет понимать слов, она только слышит его голос, такой красивый, глубокий, она даже не понимает, на каком языке он говорит. Она обнимает, прижимает его к себе. Такого большого, сильного…
Опираясь выпрямленными руками о постель, Эркин осторожно навис над Женей и, когда она готовно подалась навстречу, вошёл сильным и точным толчком. Женя охнула, засмеялась и, вскинув руки, сцепила пальцы на его шее.
– Так? – счастливо спросил Эркин.
– Так, – смеялась Женя, – и так… и так… родной мой… И опять его накрыла горячая волна, и опять бешеный водоворот, когда сердце у горла, сохнут губы и глаза, и Женя… Женя смеётся, ей не больно, ей хорошо…

Разбудила их, как всегда в выходные, Алиса. Но вчера, возвращаясь от ёлки, они забыли закрыть дверь на задвижку, и Алиса ворвалась в спальню с криком:
– Мама! Эрик! Там подарки уже лежат, а вы спите!
– Ох, – вздохнула Женя, – ну, началось.
Алиса прыгнула на кровать, споткнулась и упала на Эркина. И прежде, чем Женя успела встать, она полезла под одеяло. Эркин моментально повернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Но это его не спасло.
Ну, Эрик, – Алиса пыталась ухватить его за плечо, слишком большое для её ладошек. – Ну, там, знаешь, сколько всего, ну, идём скорей.
– А ты что, – Женя откинула со своей стороны одеяло и встала, отыскивая свой халатик, – уже лазила туда?
– Не-а, ну, Эрик, ну, чего ты такой тяжёлый? – Алиса подсунула наконец руки под его шею и, сидя на его спине, пыталась приподнять его. – Там бантики красивые, мне потом так не завязать. Ой, мам, а ты голая! Я тоже так хочу!
Она отпустила Эркина, встала во весь рост, отбросив мешающее одеяло, и стала стаскивать с себя длинную ночную рубашку.
– Мам, Эрик, а давайте так! Так интересней!
– А мне шлёпать тебя удобней! – Женя сдёрнула Алису с кровати. – А ну марш умываться!
– Мам, а подарки?!
– Голым неумытым не положено, – строго ответила Женя. – Я же не иду!
Алиса поняла, что грандиозная идея похода голышом за подарками неосуществима, и подчинилась. Женя кое-как накинула халатик, взяла ночную рубашку Алисы и её саму за руку и вышла из спальни
Эркин отсмеялся, вытер ладонями мокрое от выступивших слёз лицо и встал. Оглядел валяющиеся на полу свои и Женины вещи и покачал головой. Однако… порезвились… В щель между шторами пробивался свет. Эркин подошёл к окну, раздёрнул шторы и зажмурился: утро было солнечным. Он невольно рассмеялся и так, смеясь, пошёл к шкафу. Надо же, в самом деле, одеться. Он достал и надел трусы. И тут в спальню опять влетела Алиса. В трусиках и маечке, ещё не причёсанная, с горящими от холодной воды и возбуждения щеками.
– Эрик! Ты оделся! Идём! Скорей!
– Куда? – спросил Эркин.
– Да к ёлке же!
Алиса ухватила его за руку и потащила за собой. В дверях спальни встала Женя.
– Алиса!
– Я умыта и одета, – быстро ответила Алиса. – Эрик, идём! Ну, мам, ну, ты же одета, ну, пошли!
И Женя сдалась.
– Ох, Алиса…
– Ага, – сразу поняла Алиса. – Значит, можно? Ну, мы пошли, ты нас догоняй.
И повела Эркина за руку к дверям. Женя посторонилась и попросила вдогонку:
– Без меня не трогайте.
– Ну да, – согласилась Алиса. – Мы только глазками, – и объяснила Эркину: – Маме же тоже интересно.
Эркин кивнул.
В большой комнате было сумрачно из-за задёрнутых штор, и ёлка высилась тёмной, чуть поблескивающей громадой. Они подошли к ней. Груда блестящих пакетов и коробок таинственно сверкала в густой, почти чёрной тени под ёлкой. Алиса зачарованно вздохнула. И невольно вздохнул Эркин.
– Не трогали? – вбежала в комнату Женя. Ну, молодцы.
– Ну мы же слово дали, – ответила, не оборачиваясь, Алиса. – Мам, давай ещё немного постоим и посмотрим.
– Ну конечно, – согласилась Женя.
Алиса взяла её за руку, и они так постояли втроём. Потом Эркин мягко высвободил руку, подошёл к окну и отдёрнул шторы. В комнату ворвался по-зимнему белый свет, ойкнула Алиса, засмеялась Женя, и даже ёлка будто дрогнула и повернулась к свету. Заискрились, заблестели шары и игрушки на ёлке, целлофан и фольга пакетов.
– Ну, теперь-то можно? – тоненьким голоском попросила Алиса.
– Можно, – кивнула Женя.
Испустив торжествующий вопль, Алиса нырнула под ёлку.
Они доставали и вскрывали пакеты и коробки, тут же решая, кому это предназначено. Восторженный визг Алисы не умолкал ни на секунду.
И вдруг коробки и пакеты кончились. Но на столе, стульях, прямо на полу теперь лежали новые, нарядные, необыкновенные вещи. Кукольный сервиз… белая мужская рубашка… полупрозрачный узорчатый шарфик… книги в блестящих обложках… белое с кружевами платьице… фарфоровый лебедь, гордо выгнувший шею и приподнявший крылья… блестящие чёрные мужские полуботинки… ажурные, узорчатой сеточкой чулки… и ещё… и ещё… и ещё…
– Господи, Эркин, – вздохнула Женя, любуясь лебедем. – Поставим на комод в спальне, да?
Эркин счастливо кивнул. Его подарки понравились, значит, правильно выбирал, и советовали ему в магазинах тоже правильно, без подвохов.
Алиса хватала то одно, то другое, пока Женя, ничего не замечая, смотрела на Эркина.
– Эркин, а… а почему лебедь?
– Мне сказали, – Эркин прерывисто вздохнул, – мне казали, лебедь не живёт один. Если с другим что, он насмерть разбивается, не может жить.
Женя медленно кивнула, погладила пальцем лебедя по выгнутой шее, поставила его на стол и обняла Эркина.
– Спасибо, милый.
Он мягко обнял её.
– Спасибо тебе, Женя. Я… я никогда не дарил, я не умею этого, тебе понравилось?
– Да, конечно же, да, Эркин…
– Мам! – вмешалась Алиса. – Я хочу сейчас платье одеть.
– Ой! – очнулась Женя. – Ну, конечно, наденешь. Ой, времени-то уже сколько, господи, Эркин, и ты всё новое надень.
И завертелась утренняя обычная круговерть. Не совсем обычная, конечно, но… убрать, приготовить завтрак, переодеться…. И только в спальне, открыв шкаф, Эркин сообразил, что всё-таки он лопухнулся. Жене же переодеться не во что! У Алисы платье, у него рубашка, брюки, а у Жени… чулки с шарфиком?! Он покраснел так, что ощутил приливший к щекам жар.
– Эркин, ты чего? – влетела в спальню Женя. – У меня уже всё готово, ты что?
– Женя, – он резко повернулся к ней. – Женя, а ты? Прости меня, я не знал, не сообразил…
– Чего? – не поняла Женя и тут же заторопилась. – Давай, Эркин, обувайся, как раз ботинки к этим брюкам, я сейчас быстренько. Вот, посмотри на себя. Тебе очень хорошо.
Эркин послушно посмотрел на себя в зеркало. Ну, если Жене это нравится… хотя… как-то он был в большом двойном Паласе, и беляки там так и приходили, и потом видел, ладно, это всё неважно…
– Женя, а ты что наденешь? Я же…
– Ты же, ты же, – весело ответила Женя, кидая вещи на убранную и застеленную кровать. – Всё, Эркин, всё хорошо, ты молодец.
– Женя, у меня всё новое, у Алисы, а у тебя… – и с отчаянием: – Женя, я не знал, что на Рождество дарят одежду, мне никто не сказал.
– Эркин, – Женя быстро обняла его, поправила воротник новой рубашки, – да, сюда нужен галстук, ладно, это потом, Эркин, – она снова обняла его, быстро поцеловала и отстранилась, – сегодня праздник, понимаешь, Эркин, всё хорошо, у нас праздник. А теперь иди, я сейчас переоденусь и приду.
Она мягко, но решительно подтолкнула его к двери. Спорить Эркин не мог и не хотел, и вышел из спальни. Сейчас они позавтракают и… и будет ещё что-то, пойдут гулять или в гости, или к ним кто-нибудь придёт, или ещё что-нибудь придумают. Сегодня праздник, и завтра, десять дней праздников, с ума сойти!
– Эрик, – позвала его Алиса. – Посмотри, как красиво.
Он вошёл в её комнату, и Алиса стала ему показывать свой стол, где уже был расставлен новый сервиз, а вокруг сидели Линда, Спотти, Мисс Рози и Дрыгалка и праздновали Рождество. Вместо угощения на тарелочках и в чашечках лежали разноцветные стерженьки из мозаики. Красные – конфеты, жёлтые – апельсинки, синие – чай, а зелёные… – Алиса не закончила объяснений, потому что Женя позвала их к столу. На рождественский завтрак.
В окно светило солнце, сверкали ёлка и снег на перилах лоджии за окном, и всякие вкусности на столе, и никуда не надо спешить, и десять праздничных дней впереди!

*   *   *

1997; 8.01.2014

Отредактировано Зубатка (08-01-2014 11:51:11)

ТЕТРАДЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

*   *   *

Холодный ветер рябил лужи, сыпал мелкий дождь. Пустынные улицы, ненужные огни в витринах закрытых магазинов. Рождество. Семейный праздник. Чак поднял воротник куртки, спасаясь от ветра, засунул руки в карманы, зажав пальцами изнутри прорези. Сволочи, перчатки так и не вернули. Правда, они и не для тепла, но без них совсем хреново. А купить… деньги надо беречь. Чёрт его знает, этого Трейси, когда приедет. И ботинки эти… только и добра, что не промокают.
Конечно, глупо было даже надеяться, что вот так, блуждая по как вымершему городу он наткнётся на Трейси, но дома было уж совсем невыносимо. И одиноко. С квартирой ему, в принципе, повезло. Отдельная комната с входом через кухню, он может держать в комнате электроплитку, пользоваться утром и вечером раковиной в кухне для умывания и часть оплаты работой по дому. И квартал не цветной, так что… так что всё хорошо, но погано. Опять молчи, улыбайся, держи глаза книзу и делай, что велят.
Чак сплюнул, ловко потопив плевком плавающую в луже обёртку от сигаретной пачки. Чёрт, курить хочется, а всё закрыто, празднуют, сволочи. Он знал, что сам себя этим обманывает. Получив три тысячи «комитетских», он сам себя жёстко посадил на экономию. Чтоб денег на подольше хватило. Никакой выпивки, никаких баб, сигарета в день и не больше. И уж, конечно, без массажа. И с жратвой не шиковать. И так пришлось купить себе две смены белья, ещё одну рубашку, две пары носков, бритвенный прибор… хорошо ещё, что на рождественские распродажи успел, по дешёвке удалось прибарахлиться. Но после госпиталя сесть на рабское кофе с хлебом и самодельную кашу оказалось тяжело. Ложку, миску и кружку тоже пришлось купить: ему разрешили пользоваться плиткой, но не посудой. А мыло с полотенцем, а нитки с иголкой… мелочь всё, дешёвка, но сотни как не бывало. Он уже даже подумывал сходить на старую квартиру и вытребовать с хозяйки – суки черномазой – свои вещи, но не рискнул. Чёрт их знает, что там теперь, если пойдёт на стычку, то ему накостыляют, и тогда придётся бежать из Колумбии – битым жить нельзя, а его сейчас и шакалы затопчут. Да и где тогда Трейси искать?
Незаметно для себя он забрёл в Цветной квартал, к блестевшей свежей покраской церкви, откуда доносилось не очень стройное, но громкое пение. Беляцкого бога благодарят, вот идиоты, что народиться соизволил белякам на радость. И чего стараются? Чёрного всё равно в рай не пустят, чёрному в аду место, а чтоб ему там попривычней было, так ад и на земле устроили. Будь они все прокляты.
Дверь прикрыта, но на улице уж слишком паршиво, и Чак решил всё-таки войти.
В церкви было светло и тепло, даже жарко, и многолюдно. Все самозабвенно пели и на Чака внимания не обратили. Он протолкался к стене и уже оттуда, прикрыв спину, огляделся. Просто так, на всякий случай.
Слайдеров он выглядел почти сразу. Ишь, вырядились поганцы. Во всём новом, старший аж в галстуке, под беляков подстраиваются, морды холёные. Ладно, проглотим-переступим. Даже удачно получилось: на выходе в таком месте легче подойти и заговорить.
Что там болтал поп и что пели завороженно глядевшие на него люди, Чак не слушал. Всё это он знал и знал, что любые белые придумки всегда цветному во вред. Ну вот, так оно есть! Пели-голосили до хрипоты, а теперь гони денежки. Чёрт, и смыться сейчас – это Слайдеров упустить. И когда перед ним остановилась с подносом в руках молоденькая мулатка – совсем девчонка – в новеньком топорщащемся платье из белой дешёвой материи, Чак нехотя достал из кармана кредитку и бросил её в кучу бумажек.
– Бог да благословит тебя, брат, – улыбнулась мулатка.
– Чтоб он подавился моими деньгами, – беззвучно ответил Чак, вежливо улыбаясь.
Собрали деньги, ещё попели, ещё чего-то беляк потрепал, ещё спели… Когда-нибудь это кончится? Хотя… в тепле, сверху не льёт, можно и потерпеть. А терпеть и ждать он умеет. Выучили.
Наконец служба закончилась. Все шумно вставали, кто пробивался к выходу, кто проталкивался к священнику, разговоры, смех… Чак, сохраняя на лице приличествующее обстановке выражение, зорко следил за Слайдерами. Так… старший о чём-то говорит со священником, а двое… ждут у дверей? Поймать их, что ли, сейчас? Ладно… Нет, старшего беляк отпустил, идёт к ним… Пора.
В общей толпе Чак пошёл к выходу, стараясь, чтобы между ним и Слайдерами было человек пять, не больше, но и не меньше трёх.
На улице было ветрено, сыпал мелкий дождь пополам с ледяной крупой. Женщины поправляли шали и платки, кутая головы и плечи. Мужчины надевали шапки, застёгивали старые куртки и новенькие плащи. Чак вытащил из-под воротника тонкий вшитый капюшон, накинул на голову и в несколько шагов догнал идущих в ряд Слайдеров.
– Привет, – поздоровался он, как можно, дружелюбнее. – Весёлого Рождества вам.
– Привет, – сдержанно кивнул Роберт. – И тебе весёлого Рождества.
Так же, с отчуждённой вежливостью, с ним поздоровались и Метьюз с Найджелом. Чак прикусил изнутри губу. Ах, поганцы, строят из себя… на лёгком трёпе как с Битым не проскочишь. Тому он поставил выпивку и сэндвич с мясом, так Битый час перед ним выворачивался, и спрашивать не пришлось, сам всё выложил. Здесь так не получится, и Чак пошёл напролом.
– Хозяин ваш, как его, Бредли, что ли, здесь?
Лица Слайдеров невозмутимо вежливы, и только в голосе Роберта еле заметная насмешка.
– Свободе год уже, а ты всё о хозяевах толкуешь.
Чак сжал спрятанные в карманах куртки кулаки.
– Не цепляйся к словам, Роб, не стоит, – сказал он, так же только намечая угрозу. – Я спросил о Бредли. Он здесь?
– А мы откуда знаем? – пожал плечами Метьюз.
А Найджел улыбнулся.
– Он нам не отчитывается, – его улыбка стала шире и насмешливей. – Как и мы ему.
Роберт удовлетворённо кивнул и тронул пальцами край своей шляпы. Чак ничего не мог ни сделать, ни сказать. С ним прощались вежливо, но бесповоротно. А затевать драку он не мог и не хотел: против троих непросто, против спальников, из которых один наверняка просроченный, – ещё хуже, а уж ему-то… Ему оставалось столь же вежливо попрощаться и пойти в другую сторону.
Отойдя на несколько шагов, Чак вполголоса выругался. Вот поганцы, ну, нет им другого имени. Убудет у них, что Бредли ему заложат? Да и не заклад это, не подставка, всего-то и спросил… Хотя… Их тоже можно понять, с Бредли связываться опасно…
…Битый шумно отхлёбывает из стакана, задумчиво рыгает и продолжает:
– Жить можно. Крыша только нужна хорошая, а так-то…
Он понимающе хмыкает в ответ, но Битый в поощрении и не нуждается.
– Кто крышей обзавёлся, тому сам чёрт не брат, вон этот, Бельмастый, отстёгивает кому надо и на полицию плюёт, спиртным без лицензии торгует. Во, что такое крыша! Да ты кого ни возьми. А без крыши… – Битый замысловато ругается.
– Крыша нужна, чтоб от полиции прикрыться, – рассудительно говорит подсевший к ним мулат с перебитым носом. – А ежели у тебя дело законное…
Битый с удовольствием ржёт и сразу стервенеет.
– А ну вали отсюда, халявщик, ишь на чужую выпивку пасть разевает…!
Мулат послушно исчезает, а Битый пренебрежительно плюёт ему вслед.
– Дурак! Законно-о-о! Да беляки на любой закон наложат и этим же тебя придавят, ежели без крыши, – и, заговорщицки понизив голос: – Вот слушай сюда. Есть тут такие, братцы-красавцы, мялка у них, ну, массажное заведение, слышал небось? – он осторожно кивает. – Живут сволочи… лучше иного беляка, всюду им, понимаешь, почёт и уважение, денег навалом, а щипнуть их ни один не рискнёт. А почему? Кры-ша! За ними, – и совсем тихо: – такой, Бредли. Тот чуть карманом шевельнёт, так всё его будет. А в подручных у него тип один, тоже беляк, но стрелок, говорят, у мухи на лету яйца отстреливает. Ему чуть поперёк – и жить не будешь. Кто ему хоть слово пикнул, того уж больше никто не видел. Понял, нет?
Он кивает. Чего уж тут не понять…
… Чак вздохнул. Битый трепал долго, натрепал много, и больше с Битым никаких дел иметь нельзя. Начнут Битому язык укорачивать, так и тех, кто рядом, прихватят. Так что… в Колумбии Бредли наездами, птица высокого полёта, так что говорить надо с Трейси. А он лопухнулся тогда, дал себе волю, и вот… если Трейси беляков за слово отстреливает, то что за ту оплеуху устроит… Чак передёрнул плечами, как от озноба. Но и другого варианта, как ни крути, нет.