Рождество – семейный праздник. Что бы ни было, как бы ни было, но должно быть нечто неизменное в меняющемся мире. Традиции держат связь времён. Семейные узы…
Спенсер Рей Говард, Старый Говард, презрительно скривил губы. Необходимость соблюдать внешние приличия тяготила всё больше. Нет, раньше это позволяло глядеть на всех с высоты, беззвучно издеваться над идиотами, простодушными простаками, искренне верящими в истинность и правдивость сказанного. Но сейчас… это же самое оборачивалось жгучей насмешкой над ним самим. А этого допустить нельзя. Тебя могут ненавидеть, тебя должны бояться, но смеяться над тобой… этого позволять нельзя, насмешников надлежит карать, жестоко, показательно жестоко всем на страх. Над властью нельзя смеяться! А если ты позволяешь насмешки, значит, власти у тебя нет. Утрата власти страшнее утраты денег. Потому что потерянное в одной неудачной сделке можно компенсировать другой, уже удачной, но потерянную власть вернуть невозможно. А без власти… все сделки станут неудачными. Бывший властитель – покойник. Даже если тело ещё живо. И тишина за дверью уже не почтительная, а мёртвая. Нет, кое-что ещё есть, но это кое-что, крохи. Да, и с ними можно попытаться снова начать восхождение, но это если все забудут, кем ты был раньше. Начать заново на новом месте с новыми подручными и новыми врагами. Сложно, очень сложно, но возможно.
Говард ещё раз пробежал глазами почтительно требовательное письмо. Вернуть аванс и выплатить неустойку. Как же! Обязательно. Как только вы докажете, что именно вы делали заказ на биоматериал, его параметры и… хе-хе, другие тактико-технические характеристики. А ответить за нарушение Пакта Запрета не хотите? И доказать, что именно я имею к вашему заказу какое-то отношение, можете? Тут, слава Богу, успели. Все Центры со всем персоналом, оборудованием и материалом благополучно ликвидированы. А заодно все вспомогательные и дополнительные, все эти Паласы, питомники и лагеря. И с кого требовать? А с русских. Они – победители, они пускай за всё и отвечают.
Злорадно хихикнув, он убрал письмо в папку «без ответа». Сжечь? Зачем? Пусть лежат. Если что, их можно будет предъявить, как косвенные доказательства нарушения Пакта. И отправители тоже это понимают. Потому и пишут столь иносказательно, и не повторяют требований, и не апеллируют к законам и судам. Как говорится: «Прибыли нет, но и убытков нет».
Приведя себя в хорошее настроение, Говард встал из-за стола. Об убытках, реальных и прогнозируемых он подумает потом, подводя, как и привык, дневные итоги. А пока… ничего насущного и неотложного нет. Заведённый и выверенный механизм домашнего хозяйства функционирует и без его участия. Тоже традиционно, как было заведено ещё его собственным дедом. Мужчины Говардов обеспечивают дом, а ведут его женщины. Младшую удалось пристроить к делу, тихой мышкой шебуршится в комнатах, помогая экономке и мажордому. Не командует и командовать не будет, но исполнительна. А вот старшая. Нет, её тоже можно использовать, если бы чертовка не пыталась вести собственную игру. Ни ума, ни внешних данных, ни средств для этого у неё нет, а понимать этого не желает. Всё тащится вслед за мамочкой. Изабелла хоть иногда понимала, где надо даже не остановиться, а слегка притормозить и немного подумать. Скажем – Говард усмехнулся – о странной монограмме на дверце своего разграбленного сейфа даже не заикнулась, хотя не увидеть и не понять не могла. Хватило ума. А вот в Хэллоуин сглупила. И поплатилась за это. Так туда и дорога. Как безвинная – хе-хе – жертва она гораздо полезнее.
В дверь кабинета поскреблись.
– Ну? – недовольно бросил Говард.
– Дедушка, к тебе пришли, – приоткрыла дверь Мирабелла.
И тут же отпрянула, вернее, её оттолкнул, входя, человек, при виде которого Говард приподнял бровь, выражая неодобрительное удивление.
– Да, это я, – кивнул гость. – Не ждал? А зря.
Говард кивнул, приказывая Мирабелле закрыть дверь. Такие намёки и знаки она уже научилась понимать и выполняла беспрекословно.
Гость оглядел кабинет и, усмехнувшись, показал на тёмный квадрат на стене.
– Настолько припекло, что сдал на аукцион? – и насмешливо одобрил: – Разумно.
– Зачем ты приехал? – разжал губы Говард.
– Называй меня Неуловимым Джо, – хохотнул, намекая на старинный анекдот, гость. – Надеялся, что я у русских? Как видишь, нет. И почему бы мне не навестить старого приятеля и, – мерзко подмигнул, – подельника. Так, кажется, говорят твои новые… как ты их называешь?
– Зачем ты приехал? – повторил Говард.
– Я же сказал, – удивился гость. – Повидаться с тобой, кое-что вспомнить, освежить, так сказать, в памяти, обсудить, даже договориться, – он выразительно покосился на старинный кабинетный бар тёмного дерева. – Или, – его улыбка стала вкрадчивой, – ты не хочешь договариваться?
– За выпивкой не договариваются, – сухо ответил Говард, указывая на кресла у стола.
– Дело прежде всего, – согласился гость, усаживаясь. – Итак Спенсер, что ты можешь мне предложить?
– За что… Джо? – очень искренне удивился Говард, устраиваясь напротив.
– За молчание, разумеется. Всё остальное за отдельную плату.
– А почему я должен тебе платить?
– Не должен, Спенни, а хочешь. Ты просто жаждешь купить моё молчание. Ведь других причин молчать у меня нет.
Говард кивнул.
– Но ты уверен, что тебя захотят слушать?
– Ещё бы! Ты тоже в этом уверен.
– Нет, пока я не знаю, как ты выскочил.
– Надо быть исключённым из Клуба за неуплату членских взносов, – хохотнул Джо. – Привилегия бесплатного членства иногда мешает. Многие на этом погорели.
– Русские взяли архив Клуба, это точно?
– Действующие списки точно, – стал серьёзным гость, – а вот архив… Многое распылили по региональным отделениям, некоторые ещё в заваруху сгорели, так что… тут много неясностей.
– И твоя неуловимость под вопросом, – позволил себе улыбнуться Говард.
– Как у любого, – поддержал его Джо.
– Если молчание должно быть взаимным, – стал рассуждать Говард, – то почему платить должен только я?
– Потому что ты молчишь только о прошлом, а я молчу дважды. О прошлом и настоящем. С тебя больше.
– О моём настоящем ты не знаешь, и знать не можешь, – сухо сказал Говард.
Джо с удовольствием расхохотался.
– Ну, так я – известная свинья.
Говард нахмурился, мгновенно вспомнив старинное изречение: «Что знают двое, знает и свинья». Да, знают многие, но каждый о немногом, и если этот… Джо собрал хотя бы треть, то остальное легко домыслит сам. А это уже нежелательно и весьма. Придётся договариваться. Или… использовать? Нет, легко отожмёт, оставить партнёру труды, а себе забрать результаты – это всегда умел, виртуозно, надо признать, работал.
– У меня нет денег.
Джо присвистнул, изображая изумление.
– Вот как? И ты в этом так легко признаёшься? Но, Спенни, ты никогда не говорил правды. И значит, на самом деле… Но это не слишком важно. А вот зачем ты мне это сказал? – гость подмигнул. – Вот это надо обдумать. Не почему, Спенни, а зачем.
Говард пожал плечами.
– Думай. Твои размышления мне неинтересны. Мы оба молчим. Тебя это устраивает?
– Я уже сказал: нет. Прибавь к своему молчанию кое-что посущественнее. Можно и не деньгами. А, скажем, – ухмылка Джо стала угрожающей, а голос серьёзным, – из плодов ночного сбора урожая. Я отдал тогда Нэтти свой лучший десяток. И он положил их всех. И прошёлся по имениям моих людей. И это тоже к твоему долгу. Я не прошу лишнего, я требую своего.
– У тебя в этом деле не было доли.
– Не было, так будет.
– Нет, – отрезал Говард.
Обычно на этом всё заканчивалось. Затем произносилась фраза о неприемлемой ситуации, из-за портьер выходили двое или трое… Но сейчас за портьерами пусто. И некого вызвать звонком. И понимая это, гость даже не потрудился изобразить страх. Более того:
– Ну, Спенсер. Что дальше?
– Уходи.
– Уйду, – согласился Джо. – В отличие от тебя, мне есть куда идти. Не предавай, Спенсер, и не предаваем будешь.
Он легко оттолкнулся от подлокотников и встал, сверху вниз посмотрел на Говарда, усмехнулся.
– И в память былой дружбы дружеский совет. Твоя внучка слишком активно лезет в штаны всем подряд. Объясни ей, что всё надо делать разумно и просчитывая последствия. Такая неразборчивость и назойливость отпугивает серьёзных клиентов.
И вышел, не прощаясь. За дверью неразборчиво пискнула Мирабелла, и прозвучал уверенный голос гостя.
– Благодарю, детка, но я знаю дорогу. Привет сестричке.
Оставшись один, Говард пересел на своё рабочее место и дал себе волю. Сжал кулаки и ударил ими по столу перед собой. Мерзавец, сволочь, как это русские его упустили?! Но ничего. Не в первый раз начинать с нуля. И если удастся операция с этим подонком Найфом, то… то будут и деньги, и страх. «Ансамбль»? Поползёт, и будет служить как… как служили все. А получиться должно. Да, сложно, в определённой степени, головоломно. Но тем труднее отследить и помешать. И медленно. Что правильно. Резкое движение вспугивает дичь, а медленное приближение позволяет застать врасплох. И наглый мальчишка, посмевший взять себе имя личного врага Говардов, будет уничтожен первым. Кто он там на самом деле – Смит или Джонс – неважно. Посмел назваться Бредли, ну, так и получи… как Бредли. А его деньги дадут возможность прибрать к рукам весь Ансамбль.
Говард разжал наконец побелевшие от напряжения кулаки, разгладил, успокаиваясь, полированную столешницу. Да, эта последняя, задуманная и начатая ещё до Капитуляции комбинация станет его первой в новом мире. И хорошо, что так мало осталось из прежнего, никто не путается под ногами. А когда Ансамбль будет подчинён, Джо перестанет быть Неуловимым, во всех смыслах. Он ещё раз мысленно прошёлся по уже отработанным стадиям всей комбинации. Пока без сбоев. И каждый был уверен, что работает только на себя. Пускай. Нужна не слава, а результат.

*   *   *

Жариков был у себя в комнате и, когда в дверь постучали, недовольно отозвался:
– Я занят.
Но стук повторился, и голос Эда сказал:
– Иван Дормидонтович, помогите.
Разумеется, оставить такое без внимания Жариков не мог. Он подошёл к двери и открыл замок.
– Что случилось?
– Вот… мозги опять набекрень… Вправьте ему…
В несколько голосов, наперебой ему что-то объясняли, и так же совместно подталкивали к нему Андрея. Кто-то увидел за спиной Жарикова разложенное на столе и громко ахнул. Вот тут Жариков рассвирепел. Так это они его купили?! Он хотел выгнать всех, но получилось так, что парни отступили в коридор, а вот Андрей совершенно непонятным образом оказался в комнате и за его спиной. И тут Жариков разглядел, что Андрей и впрямь… не в себе. Он вернулся в комнату, плотно закрыл дверь и уже совсем другим тоном спросил:
– Что случилось, Андрей.
Андрей судорожно, как после плача, вздохнул. И Жариков понял, что Андрей действительно только что плакал. И вообще что-то произошло.
– Ну-ка, садись.
Жариков сгрёб со стола недоделанную бороду Деда Мороза и всё остальное и бросил на кровать. И нахмурился. Потому что Андрей даже не посмотрел на его рукоделие. Это с его-то любопытством.
– Чаю?
Андрей помотал головой, ещё раз вздохнул и сказал по-английски.
– Я… я хозяина своего встретил.
Жариков мягким нажимом на плечо усадил его к столу и сел сам, загораживая собой кровать. Да, для парня это серьёзный удар.
– Из тех…?
– Нет, – сразу понял и перебил его Андрей. – Я у него до этих был. Он меня на торгах купил. Я у него долго был, до зимы, ну, до того, как банда напала и он меня им отдал, откупился мной. А теперь… теперь он зовёт меня… к себе.
Жариков медленно кивнул.
– Он здесь? В госпитале?
– Да, – Андрей перешёл на русский. – Во второй хирургии, у него нога сломана. И вот… я же не могу его… врезать ему, он же больной.
– Только в этом проблема?
Андрей и так сидел, не поднимая глаз, а тут совсем поник, склонился головой к коленям.
– Рассказывай, – мягко, но исключая сопротивление, сказал Жариков. – Рассказывай всё.
Андрей вздохнул и заговорил по-английски.
– Я как увидел его… он… он власть надо мной имеет. Он же купил меня, а тем не продавал, те отобрали меня, я не знаю, как это получается, но, но я не могу, я не могу сказать ему, тех, того, одного из тех, его в Хэллоуин привезли, раненого, так если бы не доктор Юра, я бы убил его, точно. А этого… он… он, ну, те насиловали меня, издевались по-всякому, били, не покормили ни разу, а он, он же ни разу даже не приковал меня, уходил когда, так я по всей квартире ходил, даже на кухне, где продукты, он не запирал ничего, мне… мне у него хорошо было…
Но последние слова прозвучали вопросом. И Жариков покачал головой.
– Так ли, Андрей?
Андрей поднял голову, посмотрел на Жарикова расширенными глазами, качнул встрёпанной шапкой кудрей.
– Да, так, но…
– А что было плохо?
– Трахались когда, – вздохнул Андрей. – Нет, он не бил меня, ничего, но каждую ночь, и… и я ему только для этого был нужен, и сейчас… зовёт…
– И ты не можешь сказать «Нет», а говорить «Да» не хочешь.
– Да, – обрадовался Андрей. – Да, всё так.
– Понимаешь, Андрей, тебе надо решить и пересилить себя.
– Да, я знаю, я же клятву ему не давал, но… но он говорит, а я молчу, я только встану подальше, чтобы он не дотянулся до меня, он же на костылях, и он… я ведь у многих был, он был… да, лучше хозяина у меня не было.
– Хозяина, – повторил Жариков.
Андрей опять опустил голову.
– Ты свободный человек, Андрей, – Жариков говорил тихо, задумчиво. – Ты и только ты хозяин своего тела и своей жизни. И никто не вправе заставлять тебя.
– Хозяин своего тела, – медленно повторил Андрей. – Как это?
– Это значит, что только ты решаешь, с кем, как и когда… вступать в половые отношения, – Жариков намеренно заговорил по-казённому. – Всё остальное – уже насилие и наказывается по закону.
– Значит, что, значит, тогда это тоже было насилие? – удивился Андрей.
Жариков кивнул и, видя, что Андрей смотрит с явным ожиданием, продолжил:
– Разве ты попал к нему по своей воле? – Андрей улыбнулся этому, как шутке. – Ну вот. Разве ты определял… каждую ночь это будет или нет? Ты не хотел, ведь так? – и дождавшись его кивка, – Ты делал это из страха, так? – новый, уже уверенный кивок. – Значит, это всё равно было насилием над тобой.
Жариков подтянул к себе пачку сигарет, закурил.
– Понимаешь, Андрей, насилие не всегда… с палкой, бывает и с улыбкой. Когда один не может сказать «нет», и неважно, чего он боится, то это насилие.
Андрей покачал головой.
– Я… я не думал так. Никогда. И… и мне так и сказать ему? Ну, что я не хочу?
– Да, так и скажи, – Жариков улыбнулся. – Ты же умный парень, Андрей, ты сможешь сказать так, что он поймёт.
Андрей несмело улыбнулся.
– Вы думаете, он поймёт?
– Скорее всего, Андрей, он не понимает, почему ты… отказываешься.
– Да, – Андрей радостно закивал. – Да, всё так…
…Светлый просторный коридор лечебного корпуса.
– Подожди.
Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Хозяин. Ловко выбрасывая вперёд костыли и подтягиваясь за ними, хозяин подходит к нему.
– Куда ты так спешишь?
– Я на работе, сэр, – тихо отвечает он.
– Ну, понятно-понятно, – кивает хозяин. – Когда закончишь…
Он осторожно пятится, старательно выдерживая дистанцию.
– Я должен спешить, сэр.
И убегает…
…И в этот же день опять. На этот раз хозяин стоит в дверях своего бокса, а у него тележка-столик с ужином для лежачих, а хозяин не ходит в столовую, и он поневоле должен и подойти, и зайти в палату. Хозяин отступает вбок, давая ему войти, а, когда он, переставив тарелки на стол, оборачивается, хозяин уже закрыл дверь и стоит, загородив её, и улыбается жёсткой неприятной улыбкой.
– Иначе тебя не остановить, верно? Заработался совсем. Зря ты от меня бегаешь. Или, – и тоном, каким рассказывают анекдот, – обиделся на что?
И он не выдерживает.
– Вы меня зимой тем отдали, вы знали, кто они, и отдали.
Хозяин даже присвистывает от удивления.
– Вот, значит, в чём дело. Дурачок ты, если б у меня деньги были, неужто бы я тебя отдавал. А деньги в банке, а банк тю-тю. Ты хоть знаешь, что это такое, без денег остаться? – и сам отвечает. – Откуда тебе знать. Тебя всю жизнь кормили, поили, одевали. А когда я уходил, ты ещё и сверх этого по шкафам шарил, – и усмехается. – Больше всего ты ветчину таскал. И крем шоколадный. А ты ведь ни разу не подумал, каких это денег стоило, лопал как своё.
Он молча идёт к двери, толкая перед собой столик, и хозяин уступает дорогу. Он выходит из палаты и слышит в спину:
– Дурачок ты…
…Андрей потряс головой, потёр ладонями лицо и взъерошил волосы.
– Да, – заговорил он по-русски, – да, Иван Дормидонтович, он… он не понимает. Я ему напомнил, как он меня банде отдал, а он… он мне, как я ветчину потихоньку таскал. И шоколадный крем. Разве… разве это сравнимо?
Жариков улыбнулся. Вот и отходит Андрей, заговорил уже нормально. И тоже перешёл на русский.
– Для него, видимо, да. Ты не злись и не бойся. Объясни ему, просто объясни.
Андрей кивнул и встал.
– Да, спасибо, Иван Дормидонтович. Я пойду.
– Хорошо. И вот что, Андрей, о том, что видел здесь, молчок. Договорились?
– Да, но…? – у Андрея изумлённо округлились глаза.
Он попытался через плечо Жарикова разглядеть, о чём же он должен молчать, но Жариков ловко и необидно вытолкал его в коридор со совами:
– Вот и отлично, вот и договорились.
Звучно хлопнула дверь, звякнув замком.