В кухню вошла Женя, старательно улыбнулась.
– Сейчас ещё чаю попьём.
– Да, спасибо, – Бурлаков так же, почти естественно улыбнулся ей. – Какая хорошая у вас девочка.
– Спасибо, – просияла Женя и обернулась к двери. – Спит?
– Да, – в кухню вошёл Эркин и сел к столу. – Я посидел с ней, – и уже обращаясь к Бурлакову: – Она кричала во сне. После Хэллоуина. Потом прошло.
– Она напугалась тогда, – Женя разливала чай. – Сначала обыск этот…
– Свора вломилась ночью, – Эркин невесело усмехнулся. – Обошлось, правда.
– Обошлось?! – возмутилась Женя. – Ты забыл, как тебя избили?
– За что? – быстро спросил Бурлаков.
– А чтоб краснорожая скотина своё место знала и помнила, – ответил по-английски Эркин и, перемешивая русские и английские слова, продолжил: – Да нет, меня-то не очень, обидно, конечно, но и хуже бывало, а вот потом они, свора эта… – он явно проглотил ругательство, – потом они что творили! – и, быстро посмотрев на Женю, буркнул: – вспоминать неохота.
Женя понимала, что Эркин не хочет говорить при ней, понимала и почему, но Бурлакову же надо знать об Андрее, о сыне, он имеет на это полное право.
– Расскажи об Андрее, Эркин, – попросила она.
Эркин посмотрел на Бурлакова.
– Вы… вы знаете, как он погиб? Хотя нет, – тут же сам ответил себе, – откуда. Так, когда нас на рынке хотели на торги загнать, мы отбились, выскочили из кольца. И… и мы решили пробиваться в Цветной и там уже намертво стоять, – незаметно для себя он полностью перешёл на английский. – Ну, я и попросил Андрея сходить ко мне домой, забрать Алису и Женю, в Цветной их отвести, – Эркин виновато вздохнул. – Моя вина, конечно, Я Андрея послал, сам в Цветной удрал, а он…
– Сам бы ты и не дошёл, – резко сказала Женя. – Перестань, Эркин, сколько можно?! Ты ни в чём не виноват.
– Виноват, – упрямо наклонил голову Эркин. – Мне Андрей ещё летом говорил, что сваливать надо, это я до последнего дотянул. Ладно, не обо мне сейчас речь. Вам, – он твёрдо посмотрел в глаза Бурлакову, – вам ведь про Андрея надо. Так? – и продолжал то по-русски, то по-английски. – Андрей дошёл. Женя…
– Я на работе была, – перебила его Женя.
– Да, он Алису одел, взял деньги, документы, и повёл Алису. Свора увидела, погналась за ними. Он отдал документы и деньги Алисе. И велел ей идти ко мне, в Цветной. Показал дорогу, а сам… словом, Алиса под кусты забилась, а он на виду остался, отвлёк их на себя. И… понимаете, она, Алиса, видела, что они с ним… Как били его. Я знаю, Андрей бы отбился, ушёл, он… он с одним ножом сильнее, чем иной с автоматом, а он… он на себя всё принял, чтоб Алису не стали искать. И она видела. И как облили его из канистры. И подожгли. Она говорила… он кричал, а они смеялись. И спрашивала меня, почему они смеялись? А что я…? Ладно, –Эркин опять явно сдержал, сглотнул готовые вырваться слова.
Бурлаков, сидевший всё время с каменным, чтобы не разрыдаться, лицом, тихо спросил:
– Его… похоронили там?
– Да, – кивнул Эркин. – В Джексонвилле. Со всеми нашими. У Цветной церкви. Не в Овраге навалом, а сделали кладбище, могилы, поп молитвы читал, пел… Всё, как положено сделали.
– И девятый день, и сороковины справили, – тихо сказала Женя.
– Спасибо, – вытолкнул Бурлаков.
И, поняв его невысказанную – говорить ему было невероятно трудно, невозможно – просьбу, Эркин заговорил о живом Андрее. Какой он был весёлый, мастеровитый, выдумщик, как любили Андрея – Белёсого – в Цветном, как считали его своим, сколько песен знал Андрей, как учил его русскому…
– Спасибо, – повторил Бурлаков, когда Эркин замолчал. – Большое вам спасибо.
– За что? – горько удивился Эркин.
– За всё, – не очень вразумительно ответил Бурлаков.
Но его поняли.
– Уже поздно, – Бурлаков отодвинул чашку с нетронутым чаем, – мне пора, спасибо ещё раз, – и улыбнулся.
И Эркин, увидев эту улыбку, вдруг резко отодвинулся от стола, быстро уверенно распутал петлю от ремешка, выдернул из кармана и на ладони протянул Бурлакову.
– Вот, возьмите.
Бурлаков недоумевающе протянул руку и взял продолговатую, удобно ложащуюся в ладонь… повертел в пальцах, явно пытаясь сообразить, что это и для чего? Рукоятка ножа? Явная самоделка, такие часто мастерят… Или талисман? Судя по кольцу и ремешку – да. Ему его отдают, почему? И зачем? И тут Эркин заговорил:
– Андрей мне нож делал, ну, наточил заново и рукоятку сделал, по руке мне подогнал. А на Хэллоуин, когда арестовывали нас, оружие отбирали, я лезвие отломал, вот рукоятку мне и оставили. А кольцо я уже здесь приклеил, и ремешок сделал, чтобы носить с собой. Она всегда при мне. Возьмите. Это Андрей делал.
Бурлаков медленно кивнул. Женя встала и подошла к Эркину, встала за ним, положив ладони ему на плечи. И он, почувствовав её одобрение, улыбнулся.
– Но… но у вас ничего не останется, – сказал Бурлаков.
Эркин нахмурился. Не на Бурлакова, на себя. Что вздумал ловчить. Нашёл с кем.
– Дом, где Андрей жил, разграбили, хозяйку убили. Но… но вот ящик его передали. Идёмте.
Он ловко встал, не потревожив Женю, и повторил:
– Идёмте.
Бурлаков, по-прежнему держа на ладони рукоятку, пошёл за ним. Эркин двигался быстро и уверенно, как решившийся на что-то человек. А он и решил. Если Бурлаков хоть слово скажет, он отдаст ящик. Бурлаков – отец, всё Андреево ему отходит по праву. А он сам… ему-то что, он Андрея и так помнит.
В кладовке Эркин включил свет и вытащил ящик, поставил на стол-верстак, раскрыл.
– Вот, здесь всё лежит, как Андрей положил. Это всё его, – и, не удержавшись, чтобы уже всё было ясно, сказал: – Всё, что осталось.
Женя, стоя в дверях кладовки, молча смотрела на них. И когда Эркин пошёл к двери, молча кивнула ему. Они вернулись на кухню, сели рядом к столу и стали ждать.
Бурлаков вошёл в кухню и очень спокойно сказал:
– Большое спасибо. Мне пора идти.
– Я провожу вас, – встал Эркин.
– Нет, спасибо, – возразил Бурлаков. – Я отлично доберусь до гостиницы.
И уже в прихожей, поцеловав на прощание Жене руку и обменявшись рукопожатием с Эркином, он спросил:
– Могу ли я…?
– Конечно, – перебила его Женя. – Конечно, заходите. Всегда будем рады вас видеть.
Эркин молча кивнул, присоединяясь к ней.
Последние фразы, ещё один решительный отказ от проводов, и за Бурлаковым закрылась дверь.
Женя посмотрела на Эркина, вздохнула. Он мягко обнял её, привлёк к себе. Немного постояв в обнимку, они вернулись на кухню. Убрать, привести всё в порядок и спать уже пора, поздно, и Эркину завтра в первую. И в этих, в общем-то, привычных хлопотах прошёл вечер.

После зимних дождей дорога скользкая, как намасленная. Чуть зазевался – и готово: вмажешься так, что и в гроб положить будет нечего. И потому Найф вёл машину очень аккуратно. Лишнего риска он не любил и ничего не делал просто так. А что другие считают его дураком… ну, это и к лучшему. Дурака не опасаются. Ротбус вон… тоже думал, что умнее всех, а Фредди подловил его. Классно сделано, этого у Фредди не отнять. Тоже ведь, ковбой ковбоем, аризонский дикарь, а работает когда… потом голову сломаешь, разбираясь, как он такое провернуть сумел. Но тоже. Ротбуса убрал и решил, что он теперь самый умный. Ну, и всё. Спёкся Фредди, хотя сам ещё про это не знает.
Найф хихикнул. Всё идёт по плану, по его плану. Концы везде убраны, а где что если и торчит, то не свяжут, не-е-ет. Не можешь убежать далеко – убеги надолго. Не так уж велика Империя, так что выскочил – залёг, а снова выскочишь чуть в другом месте и нескоро. Чтоб о тебе забыть успели. Так что… Так что ещё недельки две пускай Чурбан у Элли побудет. Ишь как шлюха расцвела. А что, беспамятный – тот же спальник, трахаться может и ни хрена не соображает. А белый спальник – ба-а-льшая редкость. Ничего, пусть полакомится. Тем интереснее конец будет. Он снова хихикнул. Самая ведь морока – это не затащить бабу в постель, тут-то без проблем, сами лезут. Не-ет, а вот самому уйти так, чтоб за тебя не цеплялись и следом не волочились, вот тут иной раз и ножиком – хе-хе – приходилось. А тут красота. Чем реже приезжаешь, тем ей и лучше. Здесь всё чисто, чистым и будет. Дней через десять он Чурбана заберёт и начнёт обработку. Месяц на это уйдёт, не меньше. Парень вместе с памятью совсем мозги потерял. Дурак дураком. Как говаривал тот лекаришка: «Клинический». Тоже был… умник задрипаный, старался вовсю, а о том, что такие слишком много знающие недолговечны не подумал. Ну и… там же, где все остальные. А мы живём! И будем жить! С дураком повозиться, конечно, придётся. Но дело того стоит. А вот теперь надо как следует обдумать, кто за это заплатит. Дело должно быть выгодно. Чтобы и отомстить, и от – чего там хитрить – конкурента избавиться, и деньги за это получить. Вот тогда месть сладка. А задарма… задарма дураки работают. Вроде Чурбана. С Паука сейчас ничего не получишь. Тоже… поглупел сильно, думает, что боятся его по-прежнему. Вот пусть и дальше так думает. Тем легче будет его самого за тёплое да мягкое взять или на него всё свалить. Внучка у него – та ещё стерва, только намекни, сама старика обдерёт и с поклоном на блюдечке подаст. Но это потом. Опять же не будем спешить. Тем более, что там с Хэллоуина русские крутятся, а с ними играть не садись, умеют сволочи дураками притворяться. Вроде никуда не вмешивались, сидели в своих комендатурах и раз… Был Старый Охотничий Клуб – и нет его. И Белая Смерть исчезла. А СБ и всё остальное ещё в капитуляцию сам же Паук и пришиб. Следы заметал – понятно. И остался голеньким. Как устрица без раковины. А что, вот об этом стоит подумать. Пошуршать, поискать, пьяную болтовню послушать.
Найф заржал в полный голос и прибавил скорость. Бетон здесь хороший, можно и побыстрее. Сейчас он закатится… да, к Рыжей Сильве. Ох, и хороша стерва. С перцем. Конечно, до Перепёлочки ей как до неба, но и ему Перепёлка была не по губам. Тогда. А сейчас… а когда он это дело провернёт… голова Ковбоя дорого стоит. У Ковбоя в Ансамбле не один голос. Это тоже товар. Ходкий и дорогой. Пауку нужны деньги. Деньги у Счастливчика. Пока Ковбой жив, Счастливчика не взять. Здесь всё просто. Эти деньги Пауку отдадим, по уговору. А за остальное – пускай платит по полной. Задарма хапать теперь Паук не может, укоротили русские ему хапалки. А вот кто у русских всем этим крутит… Нет, до этого пока слишком далеко.
Он считал, прикидывал, спорил сам с собой, хихикал над удачным ходом, а под колёса его машины летел серый шершавый бетон.

*   *   *

Работая, Чак напряжённо прислушивался: не войдёт ли кто в гараж. И от этого работа шла неровно, толчками. Хотя, ну, чего он дёргается? Здесь он вполне на уровне. Трейси, во всяком случае, слова ему не сказал. А тоже… не впервые мотор видит. Пришёл тогда и полез под грузовик, будто всю жизнь механиком вкалывал. И гараж этот Фредди явно сам и под себя делал: каждая мелочь на нужном ему месте.
И хотя Фредди даже не посмотрел в его сторону ни разу, Чак был убеждён, что тот всё и увидел, и заметил, и запомнил. Чак надеялся, что и оценил. А уж лендлорд-то точно должен заглянуть, посмотреть, что с новенькой дорогой машиной делают. И если он хоть вполовину как Трейси разбирается, то ему мозги не запудришь.
Чак и боялся прихода Бредли, и хотел, чтобы это уже случилось. Чтоб знать. «Послезавтра в девять». Значит, до этого часа его не убьют: машину же надо сделать. А потом? Где он будет потом? В Овраге? Сволочь всё-таки Трейси. Смотрит сквозь тебя и молчит. Ведь ясно, что помнит, и тянет, тянет… пусть бы уж лучше побил.
Чак вздохнул и вылез из ямы. На ленч уже пора. Жрать хочется. Поглядел на часы. Да пора. Но здесь едят не по часам, а когда Мамми позовёт. И только подумал, как в дверях возник негритёнок – его, вроде, Томом зовут – и крикнул, не переступая порога:
– А на ленч зовут!
И улепетнул тут же. Чак невольно улыбнулся. Еда – это всегда хорошо. Ну вот, после ленча и до обеда, а если ещё и вечер прихватить, то завтра после ленча он сможет выехать в пробную, потом помыть и… и всё. Чак вытер руки ветошью и пошёл на кухню. Страшно хотелось есть. Как всегда, когда долго психуешь.
На кухне весёлая шумная толкотня, плеск воды в умывальнике, зычный голос Мамми и горячие сытные запахи. И Чак невольно поддался общему настроению. Да и чего в самом-то деле? Тут даже миску держать, пока ешь, не надо: никто и куска не стащит. И не от того, что Мамми всем вровень с краем миски наливает. У Грина тоже паёк был… даже лучше здешнего, а таскали… только отвернись. И у Старого Хозяина так же. Да везде! А здесь… Чудно. Но здесь всё не по-людски.
Чак взял из общей стопки горячую пухлую лепёшку и придвинул к себе миску с кашей.
– Ну, приятного всем аппетита, – улыбнулся Стеф.
– Чтоб не в последний раз, – весело ответил Роланд.
И даже Чак улыбнулся этой ежедневной шутке.
Роланд с весёлой важностью рассказал о своей поездке к шорнику. Как тот аж глаза вылупил, увидев Рола верхом, не кое-как.
– Ты б ещё на машине прикатил, – фыркнул Чак.
– Раньше предлагать надо было, – улыбнулся Стеф.
А Роланд замотал головой.
– Да ну её, машину. Как на торги в ней. То ли дело верхом!
Джерри завистливо вздохнул, и опять все рассмеялись. Чак пренебрежительно повёл плечом, но промолчал. Конечно, откуда работяге-деревенщине знать, что такое хорошая легковая машина. Его-то и на торги, небось, не в специальном фургоне, а в простом грузовике возили. Так что… чего разоряться перед дураками.
После ленча разбегались, не задерживаясь, по своим местам. Чак – в гараж, Ларри – в мастерскую, Стеф – в котельную, Роланд и Сэмми – на скотную, а Мамми, наскоро перемыв миски и кружки, пошла к вещевой кладовке. Роб, конечно, с ней.
Кладовка была уже открыта, свет включён, и Джонатан, посвистывая, оглядывал аккуратные стопки рабской одежды.
– Вот она я, масса Джонатан, – почтительно сказала от порога Мамми.
– Отлично, – улыбнулся Джонатан. – Ну, давай смотреть, Мамми, чтоб и себя не обидеть, и, – он вдруг подмигнул Робу, – выгоду получить.
– А как считать будем, масса Джонатан? – Мамми решительно скинула на табуретку у двери свой платок и засучила рукава рабской кофты. – Сколько оставить или сколько продать?
– Оставляем нужное, – сказал Джонатан.
– Всё мужское, значит, масса Джонатан?
– Нет, не всё.
Совместно они решили, что надо оставить ещё по два полных набора на каждого взрослого и детского на вырост.
– Может, масса Джонатан, пусть каждый и заберёт своё, ну, что за собой оставляет?
– И записать тогда сразу, – рискнул вылезти Роб.
Мамми погладила его по голове, одновременно отодвигая назад, и обсуждение продолжилось. Одеяла, простыни, тюфячные и подушечные наволочки, полотенца, портянки, мыло, шапки… да мало ли добра… Со всем этим тоже надо решить: что продать, что оставить. Почём со своих брать, и с чужих, чтоб себя не обидеть и чтоб дороговизной не отпугнуть. Когда торговать и как дать знать, что торговля открыта.
– Да, масса Джонатан, Рол сгоняет, шумнёт, кому надо, а там уж налетят.
– Точно? – прищурился Джонатан.
– Точно, – кивнула Мамми. – Что до Свободы получили, так то уж сносилось, а городское не по деньгам. Кто и купил, так на работу не надевает, жалко же. Так что налетят, масса Джонатан, не сумлевайтесь.
Роб больше не вмешивался, но слушал, не пропуская ни слова. Обсудив всё до деталей, Джонатан кивнул:
– Отлично, Мамми, так и сделаем.
– Вот и ладненько, масса Джонатан, – просияла Мамми.
Был доволен и Роб: его назначили помогать Мамми. Сегодня же он попросит дядю Стефа научить его хорошо считать. А то как же торговать без этого.
Выйдя из кладовки и оставив Мамми её запирать, Джонатан пошёл в гараж. То, что он увидел вчера вечером, было весьма неплохо, но лучше посмотреть Чака за работой. И почему Фредди просил не трогать грузовик? Что он там успел переделать? Грузовик-то был в порядке, нечего там было мудрить?
В первый момент, услышав, что кто-то вошёл в гараж, Чак даже головы не повернул. Потом услышал, как звякнула крышка капота грузовика. Трейси? Больше ведь некому. И не выдержал, вылез, будто за инструментом. И застыл с полуоткрытым ртом. В моторе грузовика копался Бредли.
– Так! – в дверях гаража возник Фредди. – Я же сказал, чтоб без меня грузовик не трогал.
Чак мгновенно нырнул под «ферри». А то ещё посчитают за свидетеля. Психи они, конечно, оба, но и при кольтах тоже оба. Шмальнут как нечего делать. Но, работая, он слышал, как они возятся в моторе грузовика, изредка переругиваясь по делу.
– Ну вот. И больше это дерьмо для заливки не покупай, – Фредди захлопнул крышку.
Чак затаил дыхание, продолжая орудовать ключом. Точно, идут к нему.
– Ну, – весело сказал Джонатан, – показывай, что тут и как.
– Да, сэр, – быстро ответил Чак, вылезая из-под машины.
Джонатан слушал его, вытирая испачканные маслом и смазкой руки. Рукава закатаны, шляпа на затылке, на щеке пятно. Ну, свой брат шоферюга и всё тут! Но Чак понимал: перед ним лендлорд. Это Трейси как ни оденется, а видно, что ковбой. Так и Бредли. Хоть в рванине, а лендлорд.
– Хорошо, – кивнул, выслушав его, Джонатан. – Когда в пробную поедешь?
– Завтра после ленча, сэр.
Джонатан молча кивнул, и Чак перевёл дыхание. Ему хотелось спросить о завтрашнем дне, завтра, если он не сбился в счёте, пятница, день зарплаты, заплатят ли ему хоть малость? Но Джонатан сам ответил на непрозвучавший вопрос.
– И завтра перед обедом зайдёшь за расчётом.
– Слушаюсь, сэр, – улыбнулся Чак. – Завтра перед обедом.
Джонатан кивком отпустил его, и Чак опять нырнул под машину. И уже оттуда видел, как эти двое оттёрли с привычной сноровкой руки и ушли. Чуть помедлив, Чак рискнул выглянуть: грузовик стоял как обычно. Интересно, что они там с ним делали? Снаружи он пока только заметил кольца-держатели для автоматов на потолке кабины, что вполне понятно и объяснимо. А вот в моторе что не так было? Привычным усилием подавив ненужное и даже вредное любопытство, Чак вернулся к работе. Завтра к ленчу «ферри» должен быть готов. Как бы и ночь не пришлось прихватить. Пока Бредли держал слово, честно платил. Но… вычет за жильё, жратву, одежду… тоже ведь немалая сумма набегает. А с Бредли ясно, что долгов не прощает, слупит по полной стоимости.
Чак вылез из ямы и стал собирать инструменты. Пора уже на обед идти. И зова Мамми он ждать не будет, ему ещё и вечером работать.
Но внутренние часы исправно работали у всех, и, когда Чак вошёл в кухню, Мамми решительно отмывала у рукомойника Джерри. Билли и Сэмми уже умылись, и Дилли важно подавала им их собственное полотенце. Вслед за Чаком вошёл Ларри и как всегда следом вбежал Марк, из внутреннего коридора появился Стеф. Ни толкотни, ни спешки: день, считай, завершён, спешить уже незачем. Не спешно расселись за столом, и Мамми подала всем миски с густым мясным супом.
Чак ел быстро и угрюмо, не участвуя в общем разговоре, да и не слушая общую трепотню. Им-то что, а ему ещё корячиться под машиной до ужина, а то и дольше. Иначе он точно к завтрашнему ленчу не успеет. И если б его сейчас кто хоть словом задел, он бы уж отвёл душу. Не кулаком, так руганью. Но его молчания не замечали, будто его и не было за общим столом. Мамми рассказала о сегодняшнем решении массы Джонатана продать лишнюю одежду.
– Так что завтра же отберёте, кто чего за собой оставит, – закончила Мамми.
Начался шум. Раньше куртку да сапоги на три года давали, а теперь-то… оно, конечно, городскую одёжу в церковь или когда в город если, а для работы… оно хоть и рабское, да замарать не страшно… так что куртку ещё, да сапоги точно надо… ну, и всего остального… и малышне на вырост набрать… и ещё будут…
Молли покраснела, и Роланд покровительственно обняв её за плечи, кивнул:
– Да уж, малышового про запас набрать надо.
Все закивали, но Стеф возразил:
– А чего им в рабском расти? Свободными ведь родятся.
Его слова поразили так, что наступила тишина, а Стеф продолжил:
– Для работы сменку иметь надо. И огольцам нечего ботинки по лужам трепать. А эти-то, кто народятся… Им уже другая жизнь будет.
– Д-да, – пробормотал Роланд.
Задумчиво кивнул Ларри. Сэмми сопел, переваривая новую для него мысль. Мамми гордо посмотрела на Стефа и налила всем кофе. Чак залпом выпил свою кружку и встал. Болваны, ни один не думает, сколько с них слупят за это шмотьё. Так этой деревенщине и деньги ни к чему, им и тратить их негде и незачем.
Его ухода не заметили, продолжая спор. На полдороге к гаражу Чак поскользнулся на замёрзшей луже, едва не упал и с наслаждением в полный голос выругался. Стоявших у конюшни Джонатана и Фредди он не заметил. Они молча переглянулись и, когда в гараже вспыхнул свет, ушли к себе.

Погода стояла пакостная и меняться явно не собиралась. Найти себе место, чтобы не дуло, не заливало и не морозило, они не могли. А в общежитии… это же у всех на глазах, об этом и речи быть не может.
Крис обнял Люсю, прикрывая её собой от ветра.
– Тебе холодно?
– Нет, Кирочка, – Люся поправила ему воротник куртки. – Вот так, а то продует тебя.
И вздохнула. Вздохнул и Крис. Они думали об одном. И ничего не могли придумать.
И… и вдруг как осенило! Какие же они дураки оба. И началось всё с пустяка.
Со слов Люси, что она, наверное, завтра задержится, надо картотеку разобрать, а то там карточки… И Крис, ещё ни о чём таком не думая, сказал:
– И что, до ужина не успеешь?
– Нет, Кирочка, они Юрию Анатольевичу нужны, – стала объяснять Люся. – А он до вечера работать будет, так что… – она снова вздохнула. – Он на ужин уйдёт, а я после ужина пойду.
– Это когда ж там полы мыть? – просто так, без задней мысли, спросил Крис.
И, не договорив, замер, ошеломлённо глядя на Люсю.
– Люся… я… я ведь могу прийти туда, ну, пол мыть, никто и не подумает!
И Люся, сообразив, охнула и, обхватив его за шею, поцеловала.
– Ой, Кирочка, вот хорошо!
Перебивая друг друга, они продумали на завтра всё до мелочей. Что и кому скажут, кто когда приходит, каким стуком оповещают о себе. Хотя особо такие меры предосторожности и ни к чему: после ужина да по такой погоде кто не на работе, тот у себя в комнате, как…
– Как сурок в норе, – весело сказала Люся.
Кто такой сурок и почему он сидит в норе, Крис не знал, но с Люсей немедленно согласился. Они ещё немного походили, обсуждая завтрашний вечер, потом Крис, как всегда, проводил её почти до дверей общежития, они поцеловались щека в щёку на прощание – целоваться в губы Люся не хотела, и Крис, разумеется, не спорил – он издали проследил, как она вошла, потом обежал вокруг корпуса и уже совсем с другой стороны, независимо вскинув голову, пошёл к себе.