В маленькой пельменной было тепло. Парень попытался было сказать что-то о деньгах, но Эркин камерным шёпотом велел ему заткнуться и громко заказал две двойных порции со сметаной. Заняли столик в углу, Эркин снял и положил на свободный стул полушубок и ушанку, парень расстегнул куртку и снял дешёвую облезлую ушанку. Миловидная пухленькая официантка поставила перед ними большие наполненные дымящимися пельменями тарелки, хлеб и, пожелав приятного аппетита, вернулась за стойку.
– Давай, наворачивай.
Парень кивнул.
– Спасибо, – выдохнул он между двумя ложками.
– На здоровье, – усмехнулся Эркин. – И много вас?
– Четверо, я пятый. Кто мал, кто стар, ну и я…
– Как же ты через границу без Комитета проехал?
– Ещё той весной… просочились, границы тогда, считай, не было, до осени там на Территориях крутились, и стало нас относить, ну, знаешь, как щепки водой. Мамка в тифу слегла, не встала. Ещё… всякое было, – он всё сильнее перемешивал русские и английские слова. – Они меня зимой в горячку прикрыли, не сдали патрулям, ну, я и остался, семья же, понимаешь, а с Хэллоуина мы и рванули, чтоб под поворот не попасть, а денег ни хрена, летом за жратву работали.
– Чего так? Летом ещё платили, это осенью началось.
– Хорошо так удалось. Работают двое, я да дед, а кормят всех. Это ещё ничего-о.
Лицо его блестело от выступившего пота. Ел он быстро, по-рабски, но аккуратно. Хлеб, свой и, взглядом спросив разрешения, Эркина завернул в бумажную салфетку и сунул в карман.
– На завод только от Комитета берут, не знаешь?
– Не знаю. Но… документ-то есть у тебя?
– Откуда?
– А у остальных?
– Угнанные они, – вздохнул парень. – У деда … ну, улаживает он как-то. Мне б до весны дотянуть, чтоб в батраки куда подальше. А ты?
– Я на заводе, грузчиком, – Эркин задумчиво смотрел на него. – Иди в Комитет, парень, не продержитесь так.
– Ошалел, – парень зло посмотрел на него. – Комитет! Знаю я, наслышан. Деда за укрывательство, а если нет, то в богадельню, малых в приют, а меня куда? На исследования? Мамка помирала, говорила, чтоб вместе держались, семьёй.
– Семьи не разлучают, – возразил Эркин. – Ты слышал, а я там был, месяц в промежуточном и Центральном сидел, плохо мне там не было. И в Комитете ссуду дают. Безвозвратную.
– И большую? – насмешливо хмыкнул парень.
– По десять тысяч на человека и ещё десять тысяч на семью, – спокойно ответил Эркин.
Парень с полуоткрытым ртом уставился на Эркина, судорожно сглотнул и… захохотал. Он смеялся долго, взахлёб, даже слёзы на глазах выступили.
– Ну… ну ты даёшь, – наконец выдохнул он. – Ну, отмочил, ну, спасибо, повеселил. Слушай, ты это сам придумал, нет? Слушай, таких же деньжищ не бывает.
Эркин спокойно переждал его смех улыбнулся.
– Сходи и узнаешь. Я сначала тоже так думал, – и повторил: – Семьи не разлучают.
– Семьи, – возразил парень. – А мы… с бору по сосенке.
Эркин понимающе кивнул.
– Пишут со слов. Так что, как скажете, так вас и запишут. Сейчас на подёнке?
Парнишка хмуро кивнул.
– И той сейчас нет. Мужики все вернулись, по-соседски друг другу помогают, понимаешь, задарма, они все тут родичи, сябры да соседи, а мне… хорошо ещё бабку нашли, она одна, как это, да, бобылка, ну, и пустила нас, за работу, ну, по дому.
– Знаю, – Эркин улыбнулся воспоминанию. – Сам так в Алабаме снимал.
В пельменной было пусто, никто их не торопил, но сидеть над пустой тарелкой тоже не будешь, это уж надо спиртное брать, что совсем ни к чему.
– Ладно, – Эркин положил на стол рубль, наели копеек на шестьдесят, ну, семьдесят пять от силы, ну, да ладно. – А Комитета тебе не миновать.
– Как и Оврага, – усмехнулся парень. – Спасибо за еду, видно, что ж…
Он встал, застегнул куртку и натянул шапку. Оделся и Эркин. Вдвоём они вышли на улицу.
– Без документов тебя не возьмут никуда, – тихо говорил Эркин. – А документы только через Комитет выправишь. Так что сам иди, пока милиция не отвела. Дед, говоришь, есть, вот он и идёт пускай. Он говорить будет, а ты рядом стой и улыбайся, учить тебя, что ли?
– Там бабы или мужики? – так же тихо спросил парень. – На кого целить?
– Всех навалом. Сам посмотришь. Не бойсь, трахаться не придётся.
– За ради семьи я и это смогу, – мрачно ответил парень, натягивая глубже ушанку. – Ладно, бывай.
– Бывай, – кивнул Эркин.
И уже разойдясь с парнем, подумал, что имён они друг другу так и не спросили, и не назвали. Ну, да ладно, не так уж велико Загорье, встретятся. А здорово будет, если малец на завод попадёт.

К приходу Жени он почти осилил заметку, что давно пора пустить автобус до Сосняков, а то… но тут послышалось, как поворачивается в замке ключ, и, забыв сразу обо всём, Эркин кинулся в прихожую.
– Женя!
– Ага, я, – Женя с ходу чмокнула его в щёку, пока он помогал ей снять пальто. – У меня столько новостей! Как вы тут? Обедали?
И ещё куча вопросов. Эркин даже не пытался отвечать. Женя дома, она весёлая, довольная, ну, так всё остальное побоку. А главной новостью было то, что у Жени в пятницу отгул. За вчерашнее.
– Представляешь, как хорошо!
Женя сидела за столом, а он ухаживал за ней, выставляя на стол тарелки.
– Конечно, хорошо. Женя, а в субботу мы в гости идём.
– Да-а?! – радостно изумилась Женя. – И к кому?
– К старшому моему. К Медведеву, – Эркин присел к столу, восхищённо глядя, как Женя ест. – Ты его по нашему новоселью помнишь. У него день рождения, и он всю бригаду зовёт. С чадами и домочадцами, – старательно выговорил он и пояснил: – Это значит, все семьёй. Мне так объяснили.
– Правильно объяснили, – кивнула Женя. – Но день рождения – это подарок надо купить.
– Мы по трёшке скинулись, а Саныч купит. Женя, тебе ещё положить?
– Нет, спасибо. А ещё я, наверное, скоро в КБ перейду. В конструкторское бюро!
– Это хорошо? – уточнил Эркин.
– Там зарплата выше. Но и работа ответственнее. Ой, кисель, ага, спасибо, Эркин. А у тебя какие новости?
– Да я всё тебе сказал, – улыбнулся Эркин. – У меня всё хорошо. Женя, ещё киселя?
– Нет, – Женя, совсем как Алиса, мотнула головой. – А я вот ещё о чём подумала. Раз в пятницу у меня отгул, мы с Алиской с утра по магазинам пройдёмся, купим чего-нибудь.
– Вкусненького? – улыбнулся Эркин, расставляя вымытые тарелки на сушке.
– Нет, – засмеялась Женя. – полезного. Ну, в квартиру, мы давно в дом ничего не покупали.
– Ладно, – согласился Эркин. – Ты устала, пойди поспи.
– Нет, что ты, у меня стирки полно.
Но Женя медлила, обводя кухню и стоящего напротив Эркина счастливо блестевшими глазами.
– Хорошо как, – наконец вздохнула она и легко вскочила на ноги. – Ну, за дело.
И вылетела из кухни. Эркин задёрнул шторы на окне. Миняй сегодня опять говорил, что если на кухонной лоджии поставить ларь, то будет вроде погреба, но его высмеяли. И то погреб, то подпол говорят, всё время по-разному. Напроситься, что ли, завтра к Кольке, у него посмотреть. Когда тебе говорят – это одно, а самому посмотреть и руками пощупать – так совсем другое. Надо только Жене сказать.
Он пошёл в ванную.
– Женя, я завтра после работы к Кольке зайду.
– Ага, конечно, – ответила, не оборачиваясь, Женя. – Алиса молоком облилась или киселём?
– Молоком. Я замыл.
– Ага, вижу. Алиска, ты когда аккуратно есть будешь?
Алиса в ночной рубашке стояла в дверях ванной.
– Я стараюсь.
– Вижу, как ты стараешься. Давай быстренько умывайся.
Вечер катился своим чередом в домашних хлопотах и разговорах. Играть в коридор Алиса не пошла, потому что мама обещала дочитать сказку про Снежную Королеву.
Книга Андерсена была ещё из Джексонвилля, на английском, и потому читать её могла только Женя. Она видела уже в книжном сказки Андерсена на русском, но вполне сознательно не купила. Зачем забывать то, что знаешь? Ни Эркин, ни Алиса читать по-английски не умеют, но язык забывать нельзя. А когда откроют Культурный Центр… там наверняка будут занятия по английскому языку. Джинни так и сказала, что будет там работать, а для чего же ещё нужны учителя английского.
И заканчивался вечер обычно. Поужинали, уложили спать Алису, поцеловали её на ночь и сели за вторую, «разговорную» чашку.
– Говорят, больших морозов уже не будет.
– Да, я тоже слышала. А прогноз ты читал?
– Нет, сейчас.
Эркин взял газету и нашёл нужную колонку.
– Вот.
– Прочитай, – попросила Женя.
Эркин кивнул и начал читать, старательно выговаривая слова. Прогноз обещал погоду в рамках средних значений. Эркин и Женя совместно решили, что это может значить одно: больших морозов не будет. А что снег и ветер… ну, так на то и зима, чтобы снег шёл.
– Февраль – это ещё зима, так, Женя?
– Ну да. А в марте начнётся весна, – улыбнулась Женя. – По календарю.
Эркин сразу подхватил шутку:
– Бумага – это одно, а жизнь – другое.
Календарь Женя купила, и он теперь висел в кухне на стене у двери. Женя сама оторвала все листки за прошедшие дни, и теперь Эркин утром или днём обрывал вчерашний листок и оставлял на столе, чтобы Женя решила: выбросить или сохранить в специально купленном для этого конверте.
Эркин допил свой чай и встал, собирая чашки. Женя кивнула.
– Да, поздно уже.
– Ты иди, Женя, ложись, я мигом, – Эркин лукаво улыбнулся и даже подмигнул.
– Буду ждать, – ответно улыбнулась Женя и поцеловала его в щёку, прежде чем выйти из кухни.
Эркин вымыл и расставил на сушке чашки, блюдца и ложки, залил в чайник воды, чтобы завтра его сразу только на огонь поставить, вылил остатки заварки из маленького чайничка и вымыл его. Ну вот… здесь – всё. Женя уже легла, наверное. Он оглядел ещё раз убранную кухню и вышел, погасив свет. В ванной быстро разделся, запихнув трусы в ящик с грязным бельём. Занавес в душе ещё влажный после Жени и пахнет её любимым розовым мылом. А на бортике приготовлены его мочалка и мыло. Давно, ещё в Джексонвилле, он показал Жене обёртку от мыла, купленного у Роулинга, и теперь Женя покупает такое для него. Здесь оно называется «Консул», а обёртка такая же – бордовая с золотыми буквами. Эркин с наслаждением вымылся, выключил воду и вышел из душа. А насколько полотенце лучше паласной сушки, особенно вот такое, мохнатое, да, правильно, махровое. Расправив полотенце на сушке, Эркин взял с полочки у зеркала флакон с лосьоном, слегка смочил ладони и протёр лицо, шею, плечи и грудь. Вот так. Алиса спит, но всё равно голым ходить не стоит. Он натянул старые джинсы, ставшие уже только домашней одеждой, и пошёл в спальню.

Звонок будильника разбудил их, заставив разорвать объятия. И, хотя Эркин уже не раз говорил Жене, что ей незачем вставать так рано, он сам управится, она упрямо каждый вечер заводила будильник. И как всегда Эркин просыпался за минуту до звонка и эту минуту лежал неподвижно, любуясь Женей и наслаждаясь тишиной и спокойствием.
Звенит будильник, подлетает кверху одеяло, Женя, на бегу запахивая халатик, исчезает из спальни, Эркин бросается к комоду за чистыми трусами, влезает в джинсы и выбегает следом за Женей. А на кухне уже греется чайник, Женя быстро накладывает ему на тарелку картошку и мясо.
– Садись, поешь.
– Ага, спасибо, Женя, – Эркин ест быстро, с удовольствием. – Женя, я сегодня к Кольке зайду.
– Да, ты говорил, иди, конечно.
И вот уже Эркин бегом возвращается в спальню, быстро натягивает тёплое бельё, джинсы, ковбойку, носки. В прихожей он всё так же быстро обувается, шарф, полушубок, ушанка. И быстрый, скользящий по щеке поцелуй Жени.
– Счастливо, Эркин, удачи.
– Спасибо, и тебе удачи.
Уже привычная, знакомая до шага дорога в общей толпе, где не меньше половины – его знакомые.
Эркин всегда легко уживался, быстро привыкал, приспосабливался. Без этого в круговерти Паласов и распределителей не выжить. Но сейчас… сейчас всё совсем другое. Всё, как каждый день, а ему радостно, будто впервые. И общие разговоры.
– Мороз, привет!
– Привет.
– Ого, здорово!
– Читал про жулика?
– Это который со старушек на памятник собирал?
– Н-ну!
– Давить таких надо!
– Да уж, на святом нажиться вздумал.
– На масленицу дадут отгул, не слышал кто?
– После святок не проспался, а по-новому в загул лезешь.
И уже проходная.
Пропуск на первой проходной, табельный номер на второй, смотри-ка, Лизка сегодня, чего она не в свою смену, а Серёня в новом пальто…
– С обновой тебя, носи на здоровье.
– Спасибо, – расплывается Серёня.
Дверь с цифрой «пять».
– Всем доброго утра.
– И тебе того же.
– Серёня-то, франтом!
– Обмыть надо.
– У Ряхи одно на уме.
– Халяву не упустит.
Медведев оглядывает их льдисто блестящими глазами.
– Всё, мужики, айда.
Эркин, уже на ходу натягивая рабочие рукавицы поверх варежек, идёт со всеми по коридору. А смотри-ка, светло как. Что сегодня? Контейнеры? Точно, вон стоят. Ну, поехали.
Сегодня он с Петрей, Серёней и Лютычем. Эти дурынды только вчетвером и сдвинешь.
– Пошёл.
– На меня подай.
– Пошёл.
– Серёня, тормози.
– Аг-га!
– Хорош!
Работал Эркин как всегда, сосредоточенно, не глазея по сторонам. Можешь думать о своём, это не мешает, но и на сторону не отвлекайся. Тоже… с питомника усвоено. Иначе он уже не может. И не пытается.
– Мороз! – у Медведева из-под ушанки прилипшие ко лбу завитки. – С Лютычем туда, оба!
А контейнеры? А ладно, старшому виднее! Бегом через весь двор. Бочки? Так вдвоём же… ладно, справимся.
– Лютыч, давай отсюда.
– Ага. На меня давай.
– Пошёл!
– Пош-шёл.
Привычная и потому не тяжёлая, нет, не то, ворочать эти бочки совсем нелегко, хуже, чем мешки с концентратами, но… но это тоже совсем другое. Только сейчас он понял по-настоящему, что это такое: работать без надзирателя за спиной, на равных. Да, конечно, старшой, инженеры, директор, начальства над ним… выше крыши, но всё равно. Он своё отработал и всё, и никто ему не приказывает, что есть и как одеваться, что то или иное ему не положено.
– На меня.
– Левее.
– Пошёл.
– Стоп, крепи.
– Готово.
– Хорош.
С Лютычем работать легко. Да… да кого ни возьми, что надо мужики, в хорошую ватагу попал. Вот Ряха только… Но после того, самого первого дня больше в паре с Ряхой он не работал. Ну вот, десяток остался, а над двором уже заливается звонок.
– После обеда закончите, – бросает им на бегу бригадир.
Они закрепили очередную бочку и спрыгнули с платформы. Лютыч сдёрнул рукавицы и достал сигареты, показал пачку Эркину. Эркин, мотнув головой, отказался, и они не спеша пошли к столовой. И со всего двора туда по двое, по трое собиралась их бригада. И в зал они вошли уже все вместе.

Небо затянули тучи, и полетел мелкий колючий снег. Колька поглубже надвинул шапку. Эркин в крещенские морозы привык носить ушанку с опущенными ушами и потому ограничился тем, что поднял воротник полушубка. Ветер сдувал на них с крыш облака снежной пыли, заметно потемнело. Но они уже почти пришли. Кудлатый пёс облаял их, не вылезая из конуры.
В дворике Кольки ветер чувствовался меньше. Они остановились, немного оббили снег друг с друга, хлопая варежками по плечам и спинам, и поднялись на крыльцо.
– Ну, вот и дошли, – улыбнулся Колька. – Давай, заходи.
В сенях ещё раз отряхнулись, разделись, обмели от снега бурки.
– Да заходите так, – выглянула в сени Эсфирь. – Здравствуйте.
– Здравствуйте, – улыбнулся Эркин, снимая бурки.
Не станет он мытый пол грязнить. Да и вот, тряпочные коврики на полу, да, правильно, половики. А он специально сегодня вместо портянок носки надел. Эркин поставил бурки под полушубком, засунул в рукав шарф и достал из кармана шоколадку.
Эсфирь, увидев шоколад, покачала головой и улыбнулась.
– Ох, зачем же вы…
Эркин, не зная, что положено говорить в таких случаях, ограничился улыбкой. И этого оказалось достаточно.
– Сейчас чай будем пить, – сразу сказала Эсфирь.
– Ага, – кивнул Колька. – А я пока подпол покажу.
– А это зачем? – улыбнулась Эсфирь.
– Я никогда не видел подпола, – извиняющимся тоном сказал, улыбаясь, Эркин.
Колька сдвинул в сторону половик и за утопленное в половицу кольцо поднял крышку.
– Во, видишь?
Эркин нагнулся, оглядывая открывшееся внизу пространство, присел на корточки.
– Давай слазим, – предложил Колька.
– Давай, – кивнул Эркин.
– Коленька, ты варенья заодно достань, – сказала от печи Эсфирь.
Хотя вниз вела небольшая лестница, Колька просто спрыгнул, и Эркин последовал за ним.
Подпол оказался почти обычной кладовкой. Вдоль стен полки с банками, тут же ящики с яблоками, мешки с картошкой, ещё что-то. Было заметно холоднее, чем в доме, но не так, как на улице. Колька взял с полки банку, посмотрел.
– Мороз, ты какое варенье больше любишь? Вишнёвое или яблочное?
– Любое, – улыбнулся Эркин.
– Ну, как знаешь, – Колька подошёл к люку и, поднявшись на одну ступеньку, поставил банку наверх. – Мама Фира, дай ведро, я картошки нагребу.
– Держи, Коленька.
Она наклонилась над люком, подавая ведро. Эркин молча смотрел, как Колька развязал мешок и переложил из него в ведро картошку. Мешков было немного.
– Ну вот, – Колька завязал мешок. – Если посмотрел, полезли обратно.
– Да, – тряхнул головой Эркин. – Спасибо.
– Не за что.
Они вылезли наверх, Колька опустил крышку и закрыл её половиком.
– Я самовар поставила, – улыбнулась Эсфирь.
– Ага, дело. Пошли пока.
Они прошли в горницу. Занавеска Семёна была отдёрнута, и они сразу подошли к кровати.
– Привет, – улыбнулся Эркину Семён, протягивая руку. – Ну, как дела?
– Нормально, – ответил улыбкой и рукопожатием Эркин.
–Чего это ты в подпол полез? – весело спросил Семён.
– Да это его Миняй с панталыку сбивает, – Колька переставил у кровати Семёна два стула и сел на свой верхом, бросив руки на спинку. – Живёт, понимаешь, в городском доме и хочет из балкона подпол сделать.
Семён с удовольствием захохотал. Рассмеялся и Эркин.
– Картошку ему, понимаешь, держать негде, – фыркал сквозь смех Колька.
– Какой уж подпол в квартире, – отсмеялся Семён. – И как ты с картошкой устраиваешься?
– Мешок куплю и в кладовку, – охотно ответил Эркин. – Доедим когда, за новым на рынок иду. В больших квартирах, в башнях, холодная кладовка есть, ну, башенные там держат.
Разговор шёл о всяких хозяйственных мелочах. Эркин, не удержавшись, искоса посмотрел на стену над диванчиком. Гитара была на месте. Посмотрел быстро, по-питомничьи, но Колька то ли заметил, то ли почувствовал. И вдруг решительно встал, в два шага пересёк горницу и снял с гвоздя гитару.
– Ты говорил, что умеешь. Сыграй, Мороз, а?
И Эркин не стал отказываться, бережно принял гитару. Но честно сказал:
– Я шесть лет уже не играл. И пальцы не те стали.
– Ладно тебе, – нетерпеливо дёрнул головой Колька.
Эркин сел поудобнее, перебрал струны. Звучание было немного другим, непривычным, и струн семь, а он привык к шести, но… но… голова забыла, а тело помнит. И пальцы… думал, совсем не те стали, а помнят, работают. Ну… ну, а если эту… что Андрей пел, и тогда в поезде. Незаметно для себя Эркин запел, пока без слов, подгоняя аккорды.
– Знаешь эту? – радостно спросил Семён.
– От брата слышал.
Эркин пел негромко, не от неуверенности, а просто песня не для громкости, и это же дом, он сам слышит, как его голос отлетает от стен, грозя смазать мелодию. Неслышно вошла из кухни Эсфирь и остановилась у двери, придерживая Колобка, чтобы тот не вздумал бегать и мешать.
Эркин допел и смущённо улыбнулся.
– Здорово! – выдохнул Колька.
– Хорошо поёшь, – улыбнулся Семён. – Спасибо, браток.
Эркин перебирал струны не в силах расстаться с гитарой.
– Спой ещё, – попросил Семён. – А вот эту знаешь? – и негромко насвистел мелодию.
Эркин озадаченно мотнул головой.
– Не слышал.
– Это наша, – улыбнулся Семён, – семейная.
– Спой, я подберу.
– Певец из меня, – усмехнулся Семён, но запел.
Эркин слышал, как он фальшивит, чувствовал, что Семён явно перевирает мелодию, но старательно подстраивался под него. Семён заботился не о мелодии, а о словах.
– Ночь коротка… Спят облака… – не так выпевал, как выговаривал Семён. – И лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука…
– Здорово, – повторил Колька, когда они закончили, и совсем тихо, почти про себя, так что услышал только Эркин. – Мамка тоже её любила.
В глазах Семёна стояли слёзы.
– Самовар готов, – сказала, прерывая молчание, Эсфирь.
– Во, в самый раз, спасибо, мама Фира, – широко улыбнулся Колька.
– Спасибо, – сказал и Семён, но глядя на Эркина.
Эркин ответил ему улыбкой и протянул гитару Кольке.
– На, возьми.
Он не хотел, но в голосе прозвучало сожаление. Колька бережно взял гитару и отнёс её, повесил на прежнее место, постоял так и резко обернулся.
– Пошли Мороз, чаю попьём. Мама Фира, ты самовар не трогай, я его сам подниму. Сёма…?
– Я подремлю, – ответил Семён. – Задёрни.
– Ага.
Колька поправил занавеску, отделявшую кровать Семёна от горницы.
На кухне возле печки шумел самовар, стол был накрыт клеёнкой в цветочек, и на деревянном толстом кружке стояла сковородка с потрескивающей жареной с салом картошкой.
– Ух ты! – восхитился Колька. – Ну, мама Фира, спасибо! Садись, Мороз.
Крякнув, Колька поднял и поставил на стол большой, заметно помятый, но начищенный до блеска самовар и сел за стол. Эсфирь положила им картошки.
– Кушайте на здоровье.
– Мама Фира, а себе?
– Я чаю с вами попью.
Колобок занял своё место рядом с Колькой, но смотрел только на лежащий на столе шоколад. Колька подмигнул Эркину, и тот с улыбкой кивнул.
– Моя так же.
Охотно засмеялась и Эсфирь.
Наконец Колобок дождался своего часа. Мама Фира поставила чашки, налила чаю и очень бережно, чтобы ненароком не надорвать обёртку, развернула плитку, наломала и выложила на блюдце маленькие тёмно-коричневые квадратики. Колька взял обёртку, разгладил.
– Хороший бриг, – и, поймав удивлённый взгляд Эркина, стал объяснять: – Это корабль так называется. Видишь, две мачты и паруса.
Посыпались странные, никогда раньше не слышанные Эркином слова. Колобок, засунув за щёку шоколад, слушал очень внимательно, а когда Колька закончил, протянул руку.
– Моё. Это мне.
– Держи, юнга, – отдал ему обёртку Колька. – А поешь ты здорово, Мороз. И играешь.
Эркин неопределённо повёл плечом, не зная, что ответить. Он чувствовал, что Колька пытается увести разговор, но плохо понимал, от чего. От моря? Или от воспоминаний об отце? Семейная песня. Наверное, это здорово, когда у семьи есть своя песня.
– Пейте чай, – угощала Эсфирь. – Давайте я вам ещё налью.
– Спасибо, – улыбнулся ей Эркин.
Колобок вторую чашку пить не стал, а полез из-за стола, крепко прижимая к себе обёртку с парусником и фольгу.
– А что надо сказать? – остановила его мать.
– Спасибо, – послушно сказал Колобок, глядя на Эркина круглыми тёмными глазищами.
– На здоровье, – улыбнулся Эркин.
– Теперь беги, – разрешила Эсфирь.
И, когда Колобок выкатился из комнаты, Колька прислушался и хмыкнул:
– Побежал к Сёме хвастать.
Не спеша, беседуя о всяких хозяйственных делах, допили чай, и Эркин встал.
– Спасибо большое, мне пора.
– Заходите ещё, – улыбалась Эсфирь.
Колька вышел провожать Эркина.
– А поёшь ты здорово, – снова сказал он, когда Эркин уже заматывал шарф. – Батя тоже пел, а ты… жалко, моряцких песен не знаешь.
– Ничего, – улыбнулся Эркин. – Ещё выучу.
– Это точно, – заулыбался Колька. – Ну, спасибо, что зашёл.
– И тебе спасибо. Бывай.
– И ты бывай.
Эркин пожал Кольке руку и вышел. Уже темнело, и ветер гнал облака снежной пыли. Эркин поглубже натянул ушанку и поднял воротник полушубка. Зима, конечно, штука хорошая, но ещё лучше, что скоро март и весна.
Он шёл, слушая, как визжит под ногами снег, и улыбался. Он уверенно чувствовал, что всё делал правильно, как надо. А подпол… конечно, подпол или погреб на лоджии – это глупость, но сделать что-то вроде шкафа, чтобы зимой продукты не лежали открыто, это совсем другое дело, но тут надо подумать и всё просчитать, и… Эх, был бы Андрей!
И снова имя Андрея, сама мысль о нём отозвалась болью. Андрей так и не узнал, что его отец жив. Так оберегал отца, молчал о нём, вмёртвую, как… как он сам о Жене все те шесть лет, запретив себе даже вспоминать. А тот выжил. Если б Андрей только знал, ну, если б чуть раньше…
Эркин совершенно не мог представить себе, как Бурлаков только догадался, что Андрей – его сын, и вообще… Но если догадался в январе, почему не в октябре? Нашёл же их – его и Женю – в Загорье. Нашёл бы и в Джексонвилле. А теперь что ж… Думать об этом – только душу себе травить. Ничего же уже не поправишь и не изменишь.
Пока дошёл до «Беженского Корабля», наступил вечер. Эркин нашёл взглядом свои окна. В кухне горит свет, шторы задёрнуты, но лампа просвечивает. Значит, Женя уже дома. Он улыбнулся и прибавил шагу.