Субботний вечер только начинался. Из города уже вернулись ходившие гулять и за покупками, а гости ещё не пришли. И прохожих было мало. Эркин, Женя и Алиса шли по мягко поскрипывающему голубоватому в сумерках снегу. Алисе запретили болтать на морозе, и она молча шла между Женей и Эркином, крепко держась за их руки. В окнах уже горел свет, жёлтый, красный или оранжевый – по цвету абажура или штор, зажигались молочно-белые шары уличных фонарей. А за путями, в Старом городе было уже совсем темно.
Где дом Медведева Эркин знал: Колька объяснял очень толково – и уверенно вёл Женю и Алису. Дорожка от калитки к крыльцу была широко разметена, калитка не заперта, ставни раскрыты – их ждали.
– Вот и пришли, – заставил себя улыбнуться Эркин.
Он немного не то, чтобы трусил, а… а не по себе как-то. Одно дело в «Беженском Корабле», там все свои, а здесь всё-таки…
– Какой дом хороший, – улыбнулась Женя.
И Эркин согласно кивнул. Дом, и в самом деле, хороший – большой и чем-то смахивающий на самого Медведева, такой же крепкий и основательный.
Поднялись на высокое крыльцо, Эркин распахнул перед Женей с Алисой дверь, и на них обрушился весёлый праздничный шум.
– О-о! Вот и Мороз!
– Здорово!
– А это твоя стрекоза?!
– Ну, молодцы!
– Ой, здравствуйте вам, хорошо как, что пришли!
– Да сюда, сюда, здесь и переобуетесь!
– Ну, братва, Мороз-то франтом каким!
Эркин смеялся, здоровался, жал руки и хлопал по плечам, как и его хлопали. В сенях навалом полушубки, пальто, бурки. Женю с Алисой тут же куда-то увели, он еле успел достать из сумки свои ботинки, чтобы переобуться и отдать сумку Жене.
В маленькой комнатке, где еле помещались большая высокая кровать с пирамидой подушек и маленький столик у окна, Женя переобула Алису, переобулась сама.
– И правильно, – кивнула похожая на бабу Фиму старушка. – Ах ты, красавица, ну, чисто сахарная.
Женя невольно улыбнулась: это уже Алиске. Зеркала в комнатке не было, и Женя на ощупь проверила, как лежат волосы, огладила на себе бордовое в талию и с умеренно пышной юбкой платье, оглядела Алису, поправив ей банты, удерживавшие хвостики, и наконец достала из сумки и, развернув, накинула на плечи золотую шаль. Старушка восхищённо ахнула и даже руками всплеснула.
И в большой, набитой празднично одетыми людьми, нарядно убранной комнате её шаль также вызвала общий восторг. Женя нашла взглядом Эркина и удовлетворённо кивнула: в своём пуловере и белой рубашке он вполне на уровне.
Знакомились шумно и немного бестолково. Женя даже сначала запуталась, где чья жена. Женщины дружно ахали, рассматривая шаль Жени, Женя восхищалась искусной вышивкой на кофте жены Медведева и кружевной шалью жены Лютыча. Мужчины стояли своей группой, бегала под ногами мгновенно перезнакомившаяся детвора. Эркин не сразу даже узнавал своих коллег в праздничном. Саныч в костюме с жилетом и даже при галстуке, у Лютыча под пиджаком белая рубашка навыпуск с вышивкой на груди, а Серёня тоже в вышитой и навыпуск, но ярко-красной и подпоясан витым шнуром с кистями. А Колька в морской форме, со всеми нашивками, медалями и… да, правильно, два ордена, один со звездой, а другой с развёрнутым знаменем. Алискина матроска почему-то очень смешила Кольку, и он всё никак не мог успокоиться: как посмотрит на Алиску, так фыркает. Даже Ряха был не похож на себя будничного: чисто выбрит и в светло-голубой почти новой рубашке. Он, Серёня, Петря и Колька были одни, остальные все с жёнами, но детей привели только те, кто жил в Старом городе и у кого не совсем уж мелюзга. Миняй своих дома оставил.
– Баба Фима приглядеть взялась, – сказал он Эркину.
И Эркин понимающе кивнул.
Наконец пришёл Геныч, тоже в костюме-тройке при галстуке с женой в шуршащем шёлком зелёном с переливами платье.
– Ну, все никак, – огляделся Саныч. – Ну что, мужики, начнём?
– Начнём… А чего ж тянуть… Ага, Саныч, давай… – дружно все закивали.
– Давай, старшой, выходи, – улыбнулся Саныч.
Медведев в новеньком, явно вот-вот купленном костюме встал напротив Саныча. Остальные столпились вокруг, окружив их плотным кольцом.
– Ну, Михаил, дожил ты до тридцати, родителям на радость и в утешение, людям на пользу и в уважение, – торжественно начал Саныч.
Пожилая женщина в чёрной шёлковой шали, умилённо всхлипнув, промокнула глаза крохотным белым платочком с кружевной каймой.
– Война тебя не скрутила, никакая болячка не настигла, – продолжал Саныч. – Были беды, так прошли, были радости, так ещё будут.
Все кивали, улыбались, поддакивали.
– До тридцати парень, с тридцати мужик, – говорил Саныч. – Так что поздравляем тебя, живи долго и счастливо, и чтоб были какие беды, так чтоб они последние, а все радости вдвое и в будущее. И вот тебе от нас на память, долгую да добрую.
И Саныч торжественно вручил Медведеву… часы! Большие, настенные, в тёмном футляре, с блестящим маятником за стеклом. Ахнула, всплеснув руками жена Медведева.
– Ух ты-и! – потрясённо выдохнул Серёня.
И зашумели, заговорили все сразу.
– Ну, дело!
– Вот это да!
– На счастье тебе, старшой!
– Многие тебе лета!
И ещё какие-то странные никогда раньше не слыханные Эркином слова. Но он как-то не обратил на это внимания, ощущая их доброжелательность.
Медведев принял от Саныча часы.
– Спасибо вам, – он схватил ртом воздух и… и повторил: – Спасибо.
– Спасибо вам, люди добрые, – пришла к нему на помощь жена. – Прошу к столу, окажите нам честь.
С шутками, с гомоном расселись за столом. Всю детвору отправили в соседнюю комнату, где для них был накрыт другой, сладкий, стол. А в самом-то деле, чего им мешаться, у взрослых и разговоры свои, и угощение другое. А там за ними бабка присмотрит, и Сашка, ну да, на учительницу учится, вот и взялась, и дело, ну, давайте, что ли, чего тянуть, успеешь, куда лезешь, а ну в очередь встань, да уж, как положено…

Кто-то – за общим шумом Эркин не разобрал – запел, и весь стол дружно подхватил песню. Эркин её знал и охотно поддержал. А, услышав в общем хоре голос Жени, совсем разошёлся. Конечно, взять песню на себя, как Лозу, он не рискнул, но пел без опаски и стеснения. Едва закончили эту, грянули другую, уже побыстрее, с плясовым мотивом. Откуда-то появилась гармошка, и опять Эркин изумился, увидев играющего Лютыча. Ну… ну, никак не ждал, не думал. На беженских новосельях иногда пели, но ни танцев, ни музыки не было, а тут… Он со всеми встал из-за стола, но танцевать не стал: не знает он этих танцев, но ничего, присмотрится, а уж тогда…
– А ты чего стоишь? – остановился перед ним раскрасневшийся Колька.
– Не умею, – улыбнулся Эркин.
– Да плюнь, невелика наука.
– Он во-ождь, – протянул Ряха. – Зазорно ему, понимаешь, нет?
Эркин сверху вниз посмотрел на Ряху и очень тихо сказал:
– Уйди, – и добавил уже не раз слышанное и почти понятное: – от греха.
Против обыкновения Ряха исчез без звука. Колька хлопнул Эркина по плечу и снова пошёл плясать. Подошла и встала рядом Женя, взяла Эркина под руку.
– Ты в порядке? – тихо спросил он почему-то по-английски.
– Да, в порядке, – по-английски же ответила Женя и продолжала по-русски: – Я посмотрела, как там Алиса. Тоже всё в порядке.
– Хорошо, – кивнул Эркин.
Он уже поймал ритм, чувствовал, как пританцовывает рядом Женя, но всё-таки медлил. Ещё осрамится ненароком. Но тут на его счастье Лютыч заиграл что-то похожее на вальс, и, видя, что несколько пар затоптались в обнимку, Эркин повернулся к Жене. Она сразу кивнула и положила руки на его плечи так, что её шаль золотыми крыльями окутала их обоих.
И места мало, и выпендриваться нечего – остальные не так танцуют, как топчутся под музыку, и Эркин мягко кружил Женю, почти не сходя с места.
– Ловко у тебя получается, – одобрительно заметил Геныч, когда Лютыч решил передохнуть и танцевавшие разошлись.
– Он и играет здоровско, – ухмыльнулся Колька.
– И молчал?! – возмутился Тихон.
– Умеешь? – протянул ему Лютыч гармонь.
Эркин мотнул головой.
– Нет, только на гитаре.
– Гитары нет, – развёл руками Медведев.
– Так слушай, старшой, – глаза у Кольки хитро блестели. – Давай сбегаю, знаю я, где гитара.
Медведев оглянулся на стол и мотнул головой.
– Потом. Давай к столу.
Подносы из-под кулебяк уже убрали, положили ещё огурцов и капусты и, когда все расселись, внесли и стали раскладывать по тарелкам мясо и кашу. И пили уже не разом, а каждый как хотел, и разговоры шли позабористее, и жёны уже чаще поглядывали на мужей, особенно на тех, что зарваться могут и меру забыть. Женя тоже, как все, посматривала на Эркина, но он улыбался ей, и она спокойно продолжала разговор о преимуществах меховых сапожек перед валенками и как из свекольного сока румяна варить.
Колька, сидевший напротив Эркина, потянулся к нему с бутылкой, но Эркин, покачав головой, накрыл свой стакан ладонью.
– Мне хватит.
– Меру знать – великое дело, – одобрил Саныч и посоветовал: – Ты стакан свой переверни, чтоб сразу видели.
Колька плеснул себе и поставил бутылку на стол, где её тут же ловко перехватил Ряха.
– Давно зарок дал? – спросил Эркина Миняй.
– Да нет, – понял его Эркин. – Просто мне и так хорошо.
– Ну, тогда да, – согласился Миняй.
И снова неспешный спокойный разговор.
В комнате становилось жарко, женщины, откидываясь от стола, обмахивались концами лежавших на плечах платков и шалей, пиджаки у мужчин давно расстёгнуты, а то и сняты и висят на спинках стульев. И когда опять стали выходить из-за стола, Эркин решительно снял пуловер и, выйдя в сени, отыскал свой полушубок и засунул пуловер в рукав.
В сенях было прохладно, из-за неплотно прикрытой внешней двери слышались голоса куривших на крыльце. Курить Эркину совсем не хотелось, и он вернулся в жаркую, наполненную светом и шумом комнату или как её все называли – залу. Лютыч опять играл, а Петря, Серёня и Колька азартно дробили чечётку. Эркин поймал озорной взгляд Кольки, взмахом головы откинул со лба прядь и вошёл в круг. Ритм несложный, ботинки с твёрдой подошвой и на каблуках, отчего и не сплясать.
– А твой-то ловкий, – одобрительно сказала мать Медведева Жене, кивком показывая на пляшущих.
Женя улыбнулась в ответ, любуясь Эркином. Она словно заново увидела его, как красиво любое его движение, играющие под тонкой рубашкой мускулы, уверенные жесты красивых рук, иссиня-чёрная прядь на лбу, озорные глаза и улыбка, ах, какая улыбка…
И уже вступали в круг женщины, и прыгала тут же ребятня, и уже кто-то вывизгивал припевки… Женя зажала в кулачках концы шали и шагнула вперёд.
– Давай-давай, молодуха, – сказала ей вслед мать Медведева. – Пляши, пока пляшется.
Припевок Женя не знала, но ей и без того весело. Эркин растерялся, увидев среди пляшущих и Женю, и Алису, но только на секунду. Раз Женя так хочет, значит, так и надо, так и будет.
Раскрасневшаяся Саша – кем она приходится Медведеву ни Эркин, ни Женя не знали, да особо и не интересовались – собрала и увела детей, а то припевки больно забористые пошли. Правда, до самых солёных не дошло. Саныч остановил внушительным:
– Не озоруй, не свадьба.
На столе уже стоял огромный кипящий самовар, доски с пирогами, миски и мисочки с вареньем, мёдом, кусками сахара и конфетами. А у самовара сидела мать Медведева. Подходи с чашкой, наливай, бери себе пирога или варенья, или ещё чего душа просит, и садись где хочешь, промочи горло и нутро попарь. Эркин с удовольствием сел рядом с Женей, отхлебнул чаю.
– Эркин, возьми варенья. Или мёда.
– Мм-м, – Эркин кивнул, искоса посмотрел на Женю и совсем тихо, чтобы только она услышала, сказал: – А у тебя вкуснее.
Женя быстро, словно украдкой, чмокнула его в щёку.
– Эй, Мороз! – Колькин голос заставил их обернуться. – Смотри, чего есть!
– Принёс?! – рванулся к нему Эркин.
И взяв у Кольки гитару, укоризненно покачал головой.
– Что ж ты её по холоду, ей же больно.
– Во даёт вождь! – взвизгнул Ряха.
– Заткнись, коли дурак, – рявкнул на него Лютыч, глядя, как Эркин бережно ощупывает, словно оглаживает гитару. – Ништо, Мороз, щас отойдёт.
Эркин кивнул, усаживаясь уже спиной к столу. Осторожно тронул струны, еле-еле, чтоб не перетянуть ненароком, поправил колки и уже увереннее провёл пальцами по струнам. Гитара отозвалась нежным и глубоким звуком.
– Однако… – как-то неопределённо протянул Саныч.
Эркин ещё раз попробовал струны и поднял глаза на стоящих вокруг людей, улыбнулся.
– Давай «Жди меня», – сразу сказал Колька. – Ну, что тогда пел.
И когда Эркин запел, песню подхватили почти все. И снова в этом хоре он слышал только голос Жени. И пел он свободно, ничего не боясь и ни о чём не думая. Он сам не ждал, что так будет рад гитаре, что так соскучился по игре. И закончив песню, посмотрел вокруг и улыбнулся людям своей «настоящей» улыбкой.
– Ну, ты даёшь! – восхищённо выдохнул Колька.
– Здоровско, – кивнул Петря.
– Слышь, – Серёня подтолкнул локтем Кольку, – цыганочку сбацаешь, Мороз, а?
Но Саныч не дал Эркину ответить.
– Стоп, пацаны, успеете. Старшому первое слово.
Медведев даже руками развёл.
– Ну, никак не ждал. Играй, чего хочешь, Мороз.
– И то, – кивнул Лютыч. – Песня, она от сердца, ей не прикажешь.
Эркин перебирал струны, быстро прикидывая. По-английски петь не стоит, а по-русски… лагерное тоже не надо, не то место. А если… Андрей тоже её спел как-то, а потом сразу к стаду ушёл, видно, тоже, как у Семёна, «семейная»
– Гори, гори, моя звезда, – негромко, потому что не под крик песня, начал Эркин, – звезда любви приветная…
Он пел, стараясь не думать о словах и не глядеть на Женю, боясь сорваться.
– Ну… ну, спасибо, – только и сказал Медведев, когда Эркин замолчал.
А потом его хлопали по плечам и спине и целовали в щёки, благодаря за песню. И цыганочку он сыграл, вернее, играл Лютыч на гармошке, а он подстраивался, зорко разглядывая пляшущих и прикидывая, что ничего особо сложного нет, так что, если надо будет, то спляшет. Не хуже Кольки и Серёни, и женщины, кто помоложе, вышли в круг. И Женя?! Ну… ну, вот это здорово.
И опять пили чай с необыкновенно вкусными пирогами. И он сам пел, и подпевал Лютычу и остальным. А там, где слова были совсем непонятны, будто не по-русски, то вёл мелодию без слов. И так хорошо ему ещё никогда не было. Шум, танцы, он поёт, играет на гитаре, танцует, с Женей, ещё с кем-то. И… и так хорошо! Ведь и раньше такое бывало… Такое? Нет, это совсем другое. Резким взмахом головы он отбросил со лба прядь и все эти мысли, потом обдумает.
И вдруг Эркин почувствовал, что вечер кончается, дольше затягивать не надо, будет хуже. Эркин нашёл взглядом Женю. Она поняла его и кивнула. Но это же, видимо, чувствовали и остальные. Потому что как-то сразу стали благодарить и прощаться.
Эркин встал и протянул гитару Кольке.
– На, возьми. Спасибо тебе.
– И тебе спасибо, – принял Колька гитару.
Разбирали и одевали усталых полусонных детей, одевались сами, прощались с хозяевами, благодарившими всех за честь да за ласку.
Медведев крепко хлопнул его рука об руку.
– Ну, спасибо тебе, Мороз. Уважил.
– И тебе спасибо, – улыбнулся в ответ Эркин.
Они уже стояли в сенях, и Женя держала за руку Алису. Женя на прощание расцеловалась с женой Медведева и его матерью, тоже пожала руку Медведеву, Алиса пожелала всем спокойной ночи, и они вышли.

Прошедшие дожди смыли остатки январской ледяной корки, и машина шла хорошо, на уверенной сцепке с дорогой. Конечно, через дамбы будет короче, но дамбам хана, все так говорят, и проверять неохота.
Чак вёл машину играючи, хвастаясь своим умением перед самим собой. Всё у него хорошо, всё тип-топ. Только в дороге, оставшись в одиночестве, точно зная, что никто его не увидит, он давал себе волю. Ведь никому о такой удаче не расскажешь, да и некому рассказывать. И незачем. А вспомнить приятно…
…После той старухи он с неделю помотался по округе то с Бредли, то с Фредди, а потом Бредли позвал его в свой кабинет. Он думал, что для очередного недельного расчёта, и пошёл спокойно. А ему предложили прочесть и, если согласен, подписать. Контракт?! Он прочитал, не поверил себе и перечитал ещё раз. Шофёр и автомеханик на еженедельной оплате. Неустойка с инициатора разрыва… двухнедельный заработок… ничего, нормально… срок… до Рождества… тоже, как у всех…
Фредди на этот раз сидел не у двери, а рядом с Бредли, смотрел, как всегда, в упор светло-прозрачными глазами.
Он взял лежавшую на столе ручку и подписал. Дурак он, что ли…
…Чак улыбнулся. Ну вот, теперь всё в порядке. Конечно, ухо надо востро держать, Фредди – он Фредди и есть, нарваться ничего не стоит, а расчёт тут короткий будет. Это купленного раба поберегут, пока он свою цену не окупит, а с нанятым церемониться не будут. Но всё равно – повезло.
Не снимая рук с руля, Чак покосился на лежавшую рядом карту. Всё точно. До города ещё десять минут, не больше. Фирма «Орион», забрать три ящика и отвезти в Гатрингс, фирма «Гермес». Через весь штат, считай, бросок. И надо управиться засветло, ночь ему на возвращение в Колумбию, там машину в гараж, помыть, убрать и сутки на отдых, как положено. Что-что, а законы по труду Бредли блюдёт. Даже смешно. Зачем ему это? Но…
Чак вписал машину в поворот. Но не суй нос в чужие дела, целее будешь. После той ночи Бредли с Фредди ещё пару раз уезжали поздно вечером и возвращались к рассвету. И он находил машину утром вымытой и целенькой. И любопытствовать не смел. А ещё через неделю, да, в самом конце января, Бредли сказал ему, что с утра они едут в Колумбию, и, хотя он ни о чём не спросил, сам сказал:
– Вещи бери с собой.
– Все, сэр? – решился он всё-таки уточнить.
– Тебе жить, сам и решай, – усмехнулся Бредли.
И он понял. Что ж, всё складывалось совсем даже не плохо. И в Цветном, когда ты с деньгами, можно устроиться. Платит Бредли хорошо, да ещё ссуда лежит, считай, нетронутая. Мог бы и дом купить, но не рискнул. Вбухать все деньги, а случись что… да что угодно может быть, а тогда… Дом в карман не положишь. А вот хорошая меблирашка… это как раз то, что ему нужно. Холл, спальня, крохотная кухонька и душевая выгородка. Всё, что надо. И плата по карману. Нет, всё сейчас хорошо, и… и лучше не надо. Погонишься за лучшим – упустишь хорошее. И работа по силам. Привезти, увезти… Ага, вот и «Орион».
Чак остановил машину у подъезда и спокойным уверенным шагом вошёл в светлый и явно только что отремонтированный пустой холл. Навстречу ему сразу из внутренней двери вышел белый почему-то в вечернем смокинге, заметно тесном для мускулистых плеч. Чак вежливо остановился в трёх шагах. Внимательный взгляд обежал, чуть задержавшись на кожаной куртке.
– От Бредли?
– Да, сэр.
Кивок и короткий повелительный жест.
– Забирай.
У стены в неприметном на первый взгляд углу три ящика. Небольшие, но как оказалось весьма тяжёлые. Обычную легковушку они бы и посадить могли, но у «ферри» рессоры не серийные. За три захода Чак под тем же внимательным взглядом перенёс и уложил в багажник ящики, захлопнул крышку. И вдруг неожиданное:
– Держи, парень. На выпивку тебе.
– Спасибо, сэр, – принял он радужную купюру.
Десять кредиток? Надо же, как Бредли боятся, что его шофёра так ублажают.
Чак сел в машину и включил мотор. Ну, теперь в Гатрингс. Маслом от ящиков не пахнет, значит, не оружие, как сразу подумал, а… А что? А ничего! – одёрнул он сам себя. Твоё дело – отвезти, привезти. Документов на ящики нет, если полиция остановит… А с какого перепоя она должна тебя останавливать? Скоро уже месяц мотается вот так по всей Алабаме, и ни разу полиция не остановила. Правил он не нарушает… а если что… знать он ничего не знает, не положено ему знать, вот и всё.
На Гатрингс если по прямой… Чак сбросил скорость и переложил карту на колено. Да, через Джеймстаун, там и на ленч остановится. По-быстрому, чтобы успеть. А в Гатрингсе уже запасётся кофе в дорогу, чтобы до Колумбии без остановок. Спрямить здесь по просёлку? Выиграешь в расстоянии – проиграешь в скорости. Нет, рисковать не стоит, не из-за чего.
Он вёл машину с весёлой уверенностью, и мысли его были такими же. Что стоит купить посуду, фарфоровую, и не лопать по-рабски, а есть по-людски. Эта деревенщина в имении за обедом на фарфоре ест, а у него заработок побольше будет, и он – шофёр, грамотный, а не дворовой работяга, и он один, так что выпендрёжа его никто не увидит и не прицепится, чего и откуда. И постельного белья на кровать купит. Мебель хозяйская, но всё остальное… его собственное! Белья у него… да, почти четыре смены. Докупить, чтоб было шесть? До полудюжины. Полную дюжину он не потянет, да и… да нет, если покупать в розницу и в разных местах, никто не заметит. И ещё он купит… нет, пока посуду и бельё, и так придётся ссуду затронуть. Он никогда не думал, что такие мысли могут быть настолько приятны. В прошлую поездку он купил себе кухонный набор. Стальной, с ярко-красной эмалью. Кофейник, сковородка и три разнокалиберные кастрюли. И кухня сразу стала другой. И есть он теперь может дома, где никто в рот не заглядывает и куски не считает. А готовить он умеет. Раб-телохранитель должен и это уметь. Сколько он оплеух заработал, пока не постиг все тонкости варки кофе и жарки бифштексов. А ещё и сервировки… но теперь, теперь он всё это делает для себя. Чем он хуже тех беляков… те в земле лежат, а он жив и будет жить, и жить не по-рабски.
Чак ещё раз посмотрел на карту и прибавил скорость. Дорога хорошая, машина не в напряге, полиции не видно. Всё-таки жить хорошо, чертовски хорошо! Лишь бы его не посылали в Атланту. Там Старый Хозяин. Доктор Иван сказал, что он теперь свободен от тех слов, но верить беляку – доктор хоть и русский, а беляк – опасно, и проверять неохота. А в остальном… и в целом… «В целом неплохо», – как говорила та гнида, эсбешник. Жаль, упустил его в Хэллоуин, но, может, тот и сам подох. Хорошо бы. А ещё лучше, чтобы его всё-таки пристукнули. И чтоб подольше, чтоб прочувствовал, каково оно. Но мечтать об этом – себя травить. Что было, того уже не воротить. И забудь. Живи, как живётся. Главное – ты жив.

*   *   *

Крис и Люся долго и упоённо целовались, и руки Криса всё увереннее блуждали по телу Люси, и она не сжималась и не отстранялась от него, как раньше.
– Люся, – оторвался от её губ Крис, – тебе хорошо?
– Да, Кирочка, – вздохнула Люся, кладя голову ему на плечо. – Так хорошо…
Теперь они сидели молча, и Крис слегка покачивал Люсю, словно баюкал. И она, всё теснее прижимаясь к нему, неотступно думала об одном. Он ни о чём ни разу её не попросил. Только тогда, в самом начале, сказал: «Не гони меня». Она не прогнала. А теперь… теперь надо сделать второй шаг. И не из-за девчонок, что твердят без умолку, дескать, мужику одно нужно, нет, и не из-за Ивана Дормидонтовича, который ещё той страшной зимой сказал ей:
– Ты должна пересилить себя. И шагнуть.
Тогда она шагнула: подошла к зеркалу и посмотрела на себя. И, оставшись одна, разделась и снова осмотрела себя, уже всю. И потом…
– Кира, – тихо спросила Люся, – Кира, ты… ты хочешь? Этого?
Крис не ответил. Врать он не хотел, а сказать правду… сказать, что он сам боится того, что с ним происходит, что, когда Люся сидит у него на коленях, и он целует её, и осторожно гладит её грудь, что у него тогда… нет, не может он об этом. Что Люся снилась ему, снилось её тело, что они вместе. Что всё чаще к нему покатывает… чего уж там самому себе врать, волна. Нет, ничего этого он сказать не мог. И угрюмо молчал, уткнувшись лицом в её шею.
– Я… я боюсь, Кира… этого… – зашептала Люся. – Я боли боюсь.
– Люся, – Крис поднял голову, – боли не будет, клянусь. Я… я всё сделаю, Люся, тебе будет хорошо, Люся.
Люся улыбнулась. Не его словам, нет – небольно не бывает, а его глазам и улыбке.
– Спасибо, Кирочка. Я… раз ты хочешь, я согласна, Кирочка.
Ладонь Криса мягко скользнула под полу её халата, под платье.
– Люся, тебе будет хорошо, Люся, клянусь.
Люся, мужественно удерживая на лице улыбку, с ужасом ждала того мига, когда его пальцы наткнутся на следы ожога на её бедре, и… и тогда боль и ужас, и омерзение на лице Криса… и всё кончится…
Но боли не было. И она уже смелее обняла его за шею и повернулась так, чтобы ему было удобнее.
– Люся, я… я сниму их, можно? – шёпотом спросил Крис.
Она не ответила, но он понял её молчание как согласие. Мягко, чтобы не задеть ненароком больное место – как болят бывшие ожоги он хорошо знал и, наглядевшись на раненых, и на собственном опыте, и на курсах об этом говорили – Крис скатал вниз, снял с Люси трусики, кончиками пальцев погладил её бёдра и ягодицы.
– Люся, так можно, Люся?
– Ага… ага… – часто дышала Люся, прижимая его голову к своей груди.
Она сама не поняла, как это получилось, но она теперь сидела верхом на его коленях, и страха уже не было, того, прежнего страха.
Крис чуть приподнял Люсю, привычным движением потянулся расстегнуть брюки и наткнулся на ткань своего халата. Ах ты-и-и…!!!
– Люся, я… я сейчас…
– Что? – не поняла Люся и встала пред ним, поддерживая обеими руками задранные почти до пояса полы халата и платья.
Крис, беспомощно улыбаясь, путаясь в завязках, как мог быстро снимал халат. И увидев нарождающийся страх в глазах Люси, попросил:
– Ты отвернись, Люся, да?
Она медленно отвернулась, и он быстро расстегнул брюки и сдвинул их вниз вместе с трусами. И тихо позвал:
– Люся…
Люся, по-прежнему глядя в сторону, шагнула к нему. Крис мягко взял её за бёдра. Она не хочет видеть его тела, оно пугает её? Ну, так пусть не видит. Вот так. Теперь Люся опять стоит над ним.
– Люся, посмотри на меня.
А когда она робко посмотрела на его лицо, улыбнулся. И Люся не смогла не улыбнуться в ответ, потянулась к нему, опираясь ладонями на его плечи. Крис осторожно попробовал её посадить на себя, просто посадить, войти-то он не может, хоть там чего-то и дёргается, но вразнобой, как у мальца в первую растравку, но если тело Люси будет рядом, коснётся его тела, если между ними не будет никакой преграды… Люся робко, неуверенно подчинялась его движениям.
И они не услышали, не заметили, как в замочной скважине дважды повернулся ключ.