Крис послушно разделся и лёг. Закрыл глаза. Но сна не было. Доктор Ваня сказал, что с утра понадобится светлая голова. Зачем? Хотя понятно, что для допросов, конечно. Значит… значит, до завтра, до утра ему дали дожить. А там… Хотя не всё ли ему теперь равно? Вот только Люся, лишь бы Люсю не трогали. А так… хотя, конечно, обидно. Люся согласилась, он смог ощутить её, тело к телу, как мечтал, как видел в снах, и вот… всё теперь кончено. Всё. И думать об этом нечего. Погань ты рабская, жил поганью и помрёшь поганью. Лишь бы они поверили, что он взял Люсю силой, и не допрашивали её. Люся начнёт его выгораживать, и тогда её тоже… нет, отваляется он, отмолит Люсю. И… и лишь бы доктор Ваня не проговорился об их беседах, что советовал ему, как Люсю уломать, да нет, это же… как его… а, да, пособничество. Не дурак же доктор Ваня, чтобы по своей воле вешать на себя такое. Пособничество в нарушении законов расы – это лагерь, медленная смерть под пыткой. Нет, не надо. Всё на себя возьму. И надо спать.
Крис сдвинул одеяло с груди и закинул руки за голову. По-другому он спать не может. А надо выспаться. Надо. Закрой глаза и спи, заставь себя спать. Когда-то он это умел. Что бы ни было, как бы ни было, как бы ни избили или ещё чего, закрывал глаза и засыпал. Почему же теперь не получается? Надо спать, надо, надо, надо…
Он лежал, закрыв глаза, и медленно ровно дышал. Как спящий. А может, и в самом деле спал и видел во сне, что не может заснуть.

Вернувшись в свою комнату, тётя Паша поглядела на зарёванную и даже слегка опухшую от рёва Люсю.
– Ну что, девка, давай спать ложиться.
– Да, тётя Паша, – Люся вытерла кулачками глаза и встала. – Я пойду.
– Куды? – поинтересовалась тётя Паша и, зевнув, перекрестила рот. – У меня спать будешь.
– Но, тётя Паша…
– Цыц. Давай, ложись к стенке.
Люся поняла, что спорить бесполезно, и стала раздеваться.
– Тётя Паша, ты… ты только не смотри на меня.
– Дурёха ты, – фыркнула тётя Паша. – А то я не видала…
Люся всхлипнула и легла. Тётя Паша перекрестилась на висевшую в углу икону.
– Спаси и сохрани, Владычица небесная, Люська, подвинься, спаси и помилуй, Заступница, – погасила свет и тоже легла. – Спи, завтра с утра всё и сделаем, а сейчас спи.
Люся вздохнула.
– Тётя Паша, а… а что сделают?
– С кем? – сонно спросила тётя Паша.
– С Кирой? И… и со мной?
– Спи, Люська, – тётя Паша сердито повернулась набок спиной к ней. – Что-что… Что надо, то и сделают. Спи, я сказала.
Люся снова вздохнула. Господи, как же так всё получилось, кто же думал, что… господи, что же теперь будет, господи… Она спала, всхлипывая и вздыхая во сне.

Под утро Крису приснилась обработочная камера, и он проснулся от собственного стона. И ошарашенно сел на кровати, с трудом соображая, где он и что с ним. И в дверь стучат. Уже?!... Он вскочил, пошатнулся, едва не упав, и подошёл к двери, распахнул её. За дверью оказалась тётя Паша. Она оглядела его с необидно насмешкой.
– Ты кого ждал, что всё своё хозяйство выставил, а?
Крис смущённо прикрылся ладонями.
– Я… я… тётя Паша, я…
– Ты, ты, – кивнула тётя Паша, – кто ж ещё, всё ты. Давай одевайся, умывайся, чтоб через пять минут готов был, – и словно не замечая ужаса в его глазах. – Рубашку белую надень и брюки хорошие.
Крис растерянно кивал. Так… так что же происходит? Он уже ничего не понимает.
В коридоре показался Андрей, босиком, в одних трусах, протирающий кулаками глаза.
– Тётя Паша? – удивился он. – Случилось чего?
– Брысь, – отмахнулась от него тётя Паша. – И без тебя справимся, – и опять Крису: – Давай по-быстрому, понял?
Крис послушно кивнул, и тётя Паша ушла, бросив на прощание:
– И в холле жди.
Крис захлопнул перед носом Андрея дверь и стал одеваться. Ослушаться тёти Паши ему и в голову не пришло.
Когда он, как ему и велели, в белой рубашке и хороших брюках, пришёл в холл, там уже толпилось с десяток парней. Ждали они его.
– Что случилось? – сразу подступил к нему Эд.
Крис загнанно оглядел обступивших его парней. Да, им он врать не может. И не хочет.
– Застукали меня, – и обречённо выдохнул: – С Люсей.
– Как застукали? – не понял Майкл.
– На горячем, – хмуро ответил Крис.
И в мгновенно наступившей тишине восторженно потрясённый голос Андрея:
– Восстановилось?!
Ответить Крис не успел.
Растолкав парней, к нему подошла тётя Паша.
– Готов? – оглядела его. – Хорош! Пошли тогда.
Крис, привычно опустив голову и заложив руки за спину, пошёл за ней. Выдерживая дистанцию в пять шагов, потянулись следом остальные парни. Тётя Паша оглянулась на них, но промолчала.
У двери в комнату Аристова тётя Паша остановилась, ещё раз оглядела Криса, поправила ему воротничок рубашки.
– Вот так. Теперь стой здесь, пока не позову, а как зайдёшь, языком попусту не болтай, понял? – Крис кивнул. – Ну то-то. На меня смотри, и по моей подсказке говорить будешь, – Крис снова кивнул, уже увереннее. – А вы, – тётя Паша обратилась к парням, – не гаметь, чтоб слышно вас не было.
Парни дружно закивали. И тут с другой стороны подошли Галя и Нина с Люсей. Люсю умыли, переодели. Галю и Нину тётя Паша разбудила рано, задолго до подъёма и, ничего не объясняя, велела «эту дурёху в божеский вид привести». Обе девушки изнывали от любопытства, но было велено не болтать. Они мужественно терпели и даже Люсю не расспрашивали. Увидев Криса «при полном параде» и парней за его спиной, они многозначительно переглянулись и подмигнули друг дружке.
– Так, – удовлетворённо кивнула тётя Паша. – Стойте здесь и тоже, чтоб не слышно. Люська, без слова моего молчи, поняла? И не реви. Я скажу, когда реветь.
Крис ничего не понимал. Близкий к обмороку, он впал в тот рабский столбняк, который уже не раз спасал его, как и остальных. А появление Жарикова, тоже без халата и очень серьёзного, окончательно повергло его в ступор.
– Ну, – тётя Паша пригладила волосы, поправив свою нарядную шёлковую косынку, – пошли, Дормидонтыч. А вы все здесь ждите. И молчок всем.
Жариков постучал и тут же распахнул перед тётей Пашей дверь комнаты Аристова.

ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

*   *   *

В конце февраля на Колумбию ливнями обрушилась весна. Изредка проглядывало солнце, но небо снова затягивало серыми тучами, и шли тёплые безостановочные дожди. В общем, Найфа это устраивало. Правда, погода его интересовала редко, и интерес этот был специфическим. Сегодняшний дождь не мешал и не помогал, и потому Найф его попросту не замечал.
Войдя в дом, он велел Джеку опустить и расправить шторы, плотные как светомаскировка. Джек, как всегда, послушно отправился выполнять поручение, но по дороге наткнулся на торшер и занялся выключателем – шариком на шнурке. Лёгким подзатыльником Найф оторвал его от этого интригующего занятия и терпеливо повторил:
– Иди, опусти шторы.
– Ага, – согласился Джек, с явным сожалением расставаясь с торшером.
Но, опустив шторы на обоих окнах, к торшеру не вернулся – забыл про него – и стал бесцельно бродить по гостиной, бездумно ощупывая всё, что попадалось под руку. Найф не останавливал его – и без толку, и дурак всё равно в перчатках, не наследит. За перчатками Найф следил строго, и здесь его старания, в общем, увенчались успехом. Джек даже научился сам их натягивать, не разрывая.
Дом был старый, чуть ли не довоенной постройки, без газа и центрального отопления, а вода, как сразу проверил Найф, отключена, так что дурака можно оставить без присмотра: ничего не натворит.
– Ложись и спи.
– Ага.
В спальню Найф его не пустил: всё-таки хоть и в перчатках, но чем меньше дурак перетрогает, тем лучше. Убедившись, что Джек заснул, Найф ушёл.

Андрей слышал, как щёлкнул замок во внутренней двери. Это значит, что Найф ушёл в гараж, так, включил мотор, открылась гаражная дверь, выехал, дверь опустилась, уехал…? Уехал. Ну, передохнём малость.
Он лежал на диване в холле, на боку, лицом к спинке, одеяла нет, не завернуться, но хоть как-то прикрыться.
Ну что, день за днём, а шанса всё нет, надо ждать, ты в засаде и не дёргайся. Не торопись и ты увидишь, как мимо твоего дома несут труп твоего врага. Надо ждать. СБ – противник, нет, враг и враг серьёзный, с ним на абы и авось не проскочишь. Уходить от таких надо чисто, не оставляя ни подранков, ни следов. А сволочь эта – эсбешник, и не в «тёмную» на СБ работал, этих бедолаг тоже навидался, СБ таких использованных в лагерь скидывало. Для гарантии молчания. Нет, этот знал, чьи заказы выполнял. И сейчас что-то готовит. Так что жди. Через тошноту у горла, через… через всё. Ты – недоумок, придурок, Джек-Чурбан, жди. Он уже дал тебе в руки нож. И тут же забрал. И ещё раз даст. Знать бы, где ты, что это за город, улица… не спросишь и не подсмотришь. Ты – послушный придурок и помни об этом. Сколько дней я у него, месяц, больше? Увёз он меня после Нового года, а уже весной пахнет. Ничего. Я дождусь, я упрямый. Настырный. И ни хрена он со мной не сделает. Лежи и не открывай глаз, ты спишь, морда должна быть заспанной. И не вспоминай, воспоминания оставь на потом, когда всё будет сделано. Ты уже столько раз продумывал разные варианты, подумай ещё, всего предусмотреть невозможно, но стремиться к этому нужно. Что ты будешь делать потом…? Но это уже другой вопрос, не тянись за дальним, пока ближнего в руках нет. Ни алиби, ни обоснования у тебя нет, в тюрьму… сильно неохота, значит, смываться, рвать когти, а как… посмотрим по обстоятельствам. «Я от лагеря ушёл, я от…», – а вот когда уйдёшь, тогда и споёшь. Пушки сволочь не носит, только нож. Из принципа. Но в морду мне он тогда из пушки засадил, это точно. Так что на принципы его можно накласть. Думай, парень, у тебя будет только один шанс. Думай. Продумай всё заранее и действуй по обстоятельствам. Лучший экспромт готовится заранее, но вот когда его выложить… думай, продумай всё, просчитай. Не ты умный, а он, он – волк, травленый, стреляный, а ты – щенок ещё, ну, волчонок, так что думай…
Андрей лежал неподвижно с застывшей на лице глуповато-блаженной улыбкой. За эти недели она стала ему настолько привычной, что не требовала особых усилий. Лежал и спал. Продолжая и во сне обдумывать и просчитывать. Он должен быть готов ко всему, к любому варианту.

Джек опять шлялся по холлу, всё трогая и ощупывая, когда Джим услышал затормозившую у дома машину.
– Сядь и не шевелись! – рявкнул он на Джека.
– Ага-а, – по-алабамски протяжно согласился Джек и сел на диван.
Надолго его послушания не хватит, памяти-то нет, но хоть на первое время. Джим поправил прозрачные пластиковые перчатки, чтобы белые резиновые краги не вылезали из-под манжет рубашки. А в гостиную уже входили. Впереди Гаммэн, рядом и на полшага сзади Поул и две «шестёрки» по бокам. Шофёр, значит, в машине остался.
– Привет, – Найф улыбнулся с максимальным дружелюбием.
– Рад тебя видеть, – расплылся в улыбке Гаммэн.
– Приветствую, – проскрипел Поул.
«Шестёрки» молча улыбались: им без приказа говорить не положено.
Найф коротким жестом пригласил к столу. Гаммэн изобразил немой вопрос. Найф пожал плечами и кивнул. Гаммэн посмотрел на своих лбов, и те сразу разошлись. Один пошёл проверять кухню, а другой спальню и ванную. Джим усмехнулся: будто эта страховка может помочь, если действительно… Трусоват Окорок, что и говорить. И недаром его не Хэмом, а Гаммэном прозвали, дурак он, Вздор. Но пока его чурбаны всё не осмотрят, он за стол не сядет. Подождём.
Возились «шестёрки» недолго – дом-то на одну спальню всего. Вернувшись в холл, они прочно сели на диван, зажав Джека между собой. И только тогда Окорок и Жердь сели к столу. Все гости были в кожаных чёрных перчатках и не снимали их. Бутылку и стаканы никто не трогал. Джек, по-детски приоткрыв рот, оглядывал гостей бездумно любопытными глазами.
Джим улыбнулся и начал с вопроса о дороге, как добрались. Гаммэн посетовал, что просёлки развезло. Найф сочувственно кивнул, хотя отлично знал, что просёлками Гаммэн пользуется только у себя. А в Луизиане дороги не просыхают. Там болота. Гиблый край – Луизиана. А весна всегда то ранняя, то поздняя.
– Да, всё хорошо, когда вовремя.
Дружные кивки.
– Согласен. Зажился Игрок.
– Игрока взять непросто.
– Непросто капитал его взять, а самого… – Найф насмешливо хмыкнул.
– Бесхозный капитал, – скрипит Поул, – оформляется как выморочное имущество и проводится в соответствии с актами…
– Твоя доля по уговору, – перебивает Гаммэн. – Думаешь, Игрока легко взять?
– Игра серьёзная, – Найф самодовольно ухмыляется и тут же становится серьёзным. – А тут плутуют в наглую. Ему доверие оказали, безголосого допустили, а он…
– Понятно, – кивает Гаммэн.
– Ковбой – совладелец, – подаёт голос Поул. – Он Игрока не сдаст.
– Ковбоя не будет, – твёрдо отвечает Найф.
Секундная пауза, и Гаммэн заливается хохотом, хихикает Поул, даже «шестёрки» ухмыляются, радостно смеётся вместе со всеми Джек. Только Найф серьёзен.
– Думаешь, твой нож длиннее его пули? – вытирает выступившие от смеха слёзы Гаммэн.
– Зачем мой? – хитро удивляется Найф. – Вот его, – и кивком показывает на Джека.
Гаммэн, ещё улыбаясь, внимательно рассматривает Джека.
– Думаешь, придурка подпустит? – вполголоса спрашивает он.
– Этого подпустит, – так же вполголоса отвечает Найф.
– А он сработает? Хватит у него ума?
– На это хватит. Ум-то мой будет.
– Покажи, – требовательно сказал Гаммэн.
Помедлив, Найф кивнул. За такие деньги Гаммэн имеет право.
– У тебя есть ручка?
– Что? – удивился Гаммэн.
– Можно и на ноже показать, – пожал плечами Найф. – Которого из двух тебе не жалко?
«Шестёрки» напряжённо притихли. Жердь достал из кармана и протянул Найфу длинную шикарную авторучку. Найф взял её, поблагодарив кивком, и встал.
– Ты, – ткнул он пальцем в сидевшего слева от Джека, – иди к двери.
Побледнев, тот встал и занял указанное место.
– Джек, держи.
Джек взял ручку, удивлённо повертел её.
– Это нож, Джек, – ласково сказал Джим.
– Нож? – непонимающе переспросил Джек.
– Нож, – терпеливо повторил Найф. – Это нож, – и вдруг тихо рявкнул: – Нож!
Неуловимо быстрое движение кисти, и авторучка почти исчезла в костистом кулаке.
– Иди, Джек, – Найф жестом показал направление.
Джек послушно встал и пошёл к двери, держа сжатый кулак у бедра так, что если бы это в самом деле был нож, то лезвие было бы скрыто штаниной.
– Обними его, – бросил Найф «шестёрке».
Растерянно улыбаясь, парень поднял руки и обнял Джека. Тот ответно обхватил его левой рукой. И в напряжённой тишине показавшийся громовым щелчок языком. Опять неуловимо быстрое движение кулака Джека и его удивлённое:
– Не входит.
– Иди на место, Джек.
– Не входит, – обиженно повторил Джек, ещё раз ткнул авторучкой под левое ребро бледного как молоко парня и совсем по-детски надул губы.
Джимми за руку оторвал его от несостоявшейся жертвы, отобрал авторучку и отвёл к дивану.
– Садись. И держи, – вытащил из кармана и дал ему конфету в блестящей обёртке.
Глядя, как Джек упоённо играет фантиком, Гаммэн покачал головой.
– Нет слов, Джим. Ну, просто нет слов, – и хлопнул ладонью по столу. – Решено! – и счастливо хихикнул: – Без Ковбоя Игрок голый, как устрица без раковины.
– Ну, насчёт устриц тебе виднее, – подыграл Найф.
Окорок начинал с контроля над устричным промыслом и любил, когда ему напоминали о молодости.
– Удача не бывает вечной, – кивнул Поул.
Обговорили детали, сигналом будет появление Найфа.
– И его приведёшь? – Гаммэн кивком показал на Джека, затеявшего игру с бахромой на абажуре торшера.
– Это моя проблема, – пресёк Найф.
Гаммэн задумчиво кивнул.

Ночных перевозок у Чака ещё не было. Но… но как всегда, всюду его ждали, нигде не пришлось ни стучать, ни звонить, и даже уже не уточняли, от Бредли ли он, видимо, тоже всё знали. Пустынные тёмные улицы, опущенные на витрины стальные жалюзи, уже ни одного окна не светится – давно за полночь перевалило. Ещё одна перевозка, и в Коркитаун к «Голубой звезде».
Он пролетал эти маленькие спящие городишки на предельной скорости: никакой полиции в такое время уже не бывает, дрыхнут по своим участкам. Но как точно всё рассчитано, днём на обычной скорости он бы столько не успел.

Закрыв за гостями дверь, Найф ещё немного постоял сбоку, слушая удаляющийся шум мотора, и вернулся к столу. Откупорил бутылку и налил полный стакан. Поедет он завтра на рассвете, от запаха пожуёт чего-нибудь, а… да к чёрту! Полиция всё равно дрыхнет.
– Тебе не даю, – сказал он Джеку. – Тебе нельзя. Возись потом с блевотиной твоей. Понял? Нельзя.
– Нельзя, Джимми, – Джек снова играл с выключателем торшера.
Джим сел и положил ноги на стол, благодушно отхлебнул. Ну, можно обмыть и расслабиться. Всё задуманное сделано, всё идёт чётко по плану. Недаром столько обдумывал и выверял, с умными людьми советовался, а потом советчиков убирал, чтобы с кем другим так же дельно не поговорили. Умные, а дураки. Так ведь никто и не понял, что это он их использовал, а не они ему приказывали. Тоже – он хихикнул – салфетки бумажные. Красивые, слов нет, сморкнуться приятно. А потом скомкать и в урну. А ещё лучше в камин на растопку, чтоб и следов не осталось. Нет, заваруха – золотое время. Во всех смыслах. Было и прошло. Но зато и задел сделан, и хвосты все подчищены. И задатки славные. Эти дураки думают, что расплатились. Ну-ну, это только задатки, все расчёты у нас впереди. Будете ко мне бегать защиты от Паука просить, у меня же одного канал на него будет, а я добрый, помогу, конечно, и не за бесплатно, само собой. И у Паука другого канала на Систему нет и не будет, уж я об этом позабочусь. Экономка у него – баба умная, сразу просекла, с кем и против кого надо играть. А с остальными… тоже без проблем. Пусть живут. И платят. Мне платят. И живут, пока платят.
Найф снова отхлебнул, погонял жгучий горький напиток во рту и проглотил. По телу разливалось приятное тепло, и хотелось поговорить. Обычно он предусмотрительно давил такие желания, ограничиваясь внутренними беззвучными монологами, но сейчас… ни опасаться, ни, тем более, стесняться некого.
– Дурак ты, Джек, и пользы от тебя… Ну, послушай, дурак.
– Ага-а, – как всегда согласился Джек.
– Вот поедем мы в Кингслей к этой шлюхе. Надоела она мне, да и тебя видела, – Джим заржал, – и во всех подробностях рассмотрела. Ты с ней обнимешься, а я щёлкну.
– Ага-а, – Джек дёргал бахрому на абажуре.
– И вернёмся сюда, в Колумбию, и будем Ковбоя встречать. Рассопливился Ковбой, краснорожего как увидел, так аж слеза его прошибла. Жалко, я того упустил, хотя и тебя хватит, а краснорожий по всему через границу ломанул, ну и хрен с ним, с напарником твоим, верно, Джек?
– Ага-а.
Торшер уже надоел Джеку, и он опять отправился бродить по гостиной.
– А Джонни-Счастливчик спёкся, считай. Счастье, Джек, это штука ненадёжная. Счастье его в Ковбое, кабы не его кольт, хрен бы их обоих терпели. Заигрались они, а тут и я подоспел. Ловко придумано, а, Джек?
– Ага-а, – Джек перебирал занавески, будто искал что-то.
– Штору не трожь, – строго сказал Джим и, когда Джек послушно отошёл от окна, продолжил: – Слишком он на Ковбоя положился, друг, видишь ли. А друг – это кто? Кто тебя первым предаст и выдаст, понял, Джек?
– Ага-а.
– Вот он, – Джим извлёк из-под пиджака и положил на стол свой нож. – Вот. Он меня не предаст. Понял?
– Ага-а.
– Дурак ты, Джек, – засмеялся Джим, допивая стакан и наливая ещё. – Если б ты знал, каких денег твой удар стоит. Дурак ты, дурак, ты вкалывать, – он снова заржал, – будешь, а денежки мне пойдут. Сначала ручейками, а там и речками польются. Дружочки мои. Игрок – дурак, с камнями вяжется, а камни – они приметные, памятные, и Лига Ювелирная бдит, следит за ними, а деньги что? Сор бумажный. Вон были имперские доллары, сила силой, а русские раз и бумагой их сделали, своих напечатали и пустили, и что, трепыхнулся кто? Нет. А они вот, в ход пошли и силой стали.
Хихикая, он доставал и выкладывал на стол пачки в банковских перевязках.
– Вот они, рабы мои верные. В ленточках. Ленточку снял, и привет. Никакой Бульдожинка опознание не проведёт.
Устав бродить по гостиной, Джек отправился на кухню. Дверь он за собой не закрыл, и Джим благодушно следил, как тот роется в шкафах.
– Дурак ты, Джек, и помрёшь дураком. Кончишь Ковбоя, и на хрен ты мне нужен тогда. А повозился я с тобой. Мне ж на тебя ещё когда Пит наводку дал. Русские его кончили, за меня работу сделали. И Тушу к ногтю взяли. И Пауку – он снова заржал, – ноги подкоротили. И ни цента мне это не стоило. И выгоды не дало, только хвосты подчистило. А тут… ты ножичком потыкаешь, а денежки мои. Эта за Фредди Ковбоя, эта, – он любовно перебирал пачки, – эта за Джонни Счастливчика, эта… ну, скажем, за тебя. Вот за шлюху мне получить не с кого, никому она не нужна, ну, да я не жадный. Я добрый, Джек. И ласковый.
Джим поставил стакан на стол, попытался встать, но забыл снять ноги со стола и чуть не упал, выругался и тут же снова захихикал.
– Джек, а ну, пойди сюда, дурак.
– Ага-а.
И, когда Джек вошёл, скомандовал:
–Сними мне ноги.
Было такое не один раз, и Джек уже твёрдо помнил, что и как надо делать. Он послушно снял и поставил на пол ноги Джимми и помог тому встать.
– А давай я тебя трахну напоследок, дурак, – пришла в голову Джима новая идея. – Хочешь трахнуться, Джек?
– Ага-а.
Джимми засмеялся и отпустил его шею. Особо пьяным он себя не чувствовал. Полбутылки – не его доза. Это дураку много. Тогда он в самый первый день для пробы дал тому отхлебнуть, и парня развезло с одного глотка, ругался, вслепую швыряя всё, до чего дотягивались руки, ничего не узнавал, и тут же его вывернуло, свалился, и сутки от дурака ничего добиться было нельзя. Дурак – он во всём дурак. Ну, эта ночь не в счёт, а третьего марта, через три дня, дурак рядом с Ковбоем будет лежать. А пока… получим немного удовольствия.
Джимми засмеялся, потянулся, расправляя мышцы, и…
Чужая жёсткая сила рванула его за горло, Джим даже не сразу понял, что это Джек, стоя сзади, захватил его за шею сгибом левой руки.
– Ты, – захрипел Джимми, шаря вдруг ставшими скользкими из-за перчаток пальцами по необычно твёрдому локтю, – ты чего?
И удар под дых, несильный, но от которого сразу перехватило дыхание, а тело стало безвольным.
– Ты кого на понт брал, падла? – насмешливый голос Джека над ухом. – За фрайера меня держал, сука?
Как сами собой расстегнулись и свалились вниз, спутав ноги, брюки, сползли трусы, и холод прижатого к животу лезвия.
– Лагерник тебе нужен? – ласково спросил Андрей. – Получай лагерника.
Боли не было, был холод, медленно пересекающий живот от левого паха к правому подреберью.
– Пощади, – из последнего, безнадёжно цепляясь за зажимающую горло руку, прохрипел Джим. – Деньги… возьми все…
– За кровь друга западло, – и поучающим тоном. – Что за предательство положено, забыл, охранюга? – и насмешливо копируя его собственные слова: – Ох, и повозился я с тобой. В расчёте, падла? Не слышу.
Животу уже горячо, по ногам течёт горячая жидкость. Кровь? Это его кровь?! Не хочу! Нет! Не-ет!
Чужая рука властно поднимает за подбородок, запрокидывает назад его голову.
– Привет из Хаархана!
И опять этот холод, уже на горле. Не-е…
Булькнув, Джимми Найф захлебнулся собственной кровью.
Плавно, медленно, чтобы не набрызгать кровью, Андрей попятился, опуская сразу отяжелевшее тело на пол. Положил рядом с ним нож, отступил на шаг и оглядел руки. Нет, вроде нигде не запачкался. Проверим. Он быстро прошёл через спальню в ванную, оглядел себя в большом трёхстворчатом зеркале. Чист. Теперь… рвать когти. Но по-умному.
Погасив в спальне свет, он вернулся в гостиную. Уверенно, как давно продуманное, взял со стола две больших пачки. Ту, что Найф называл «за Джонни», бросил плашмя на грудь лежавшего навзничь трупа, а вторую, которая «за Фредди», точным броском вогнал в уже разошедшийся и заполненный кровью разрез на животе. Третью, что «за тебя, дурака» сунул в карман брюк. Нож трогать не стал: Найф много хвастал, что нож его приметный и его все знают, вот и оставим ему его примету. Ушёл на кухню. Где эти банки? Чёрный молотый перец, красный сладкий, красный жгучий… табака нет, жаль. Он высыпал содержимое всех трёх банок в большую фарфоровую тарелку, аккуратно потряс, перемешивая. Крышки завинтил и поставил банки на место, закрыл дверцы, вернулся в гостиную, щёлкнув по дороге выключателем. Всё засыпать – не хватит, конечно, но… вокруг на ковре, и за собой. Он, пятясь, пошёл к выходу, рассыпая перец. Сдёрнул с вешалки и натянул куртку-ветровку, замок на задвижке, так, а «собачку» сдвинем, чтоб сама захлопнулась. Чем позже найдут, тем лучше. И перед тем, как выключить свет, оглянулся. Удовлетворённо улыбнулся хищным оскалом, оглядев труп. Здорово получилось! Кому надо – тот поймёт.
Андрей выключил свет и вышел, мягко без стука захлопнул за собой дверь. Глубоко вдохнул запахи влажной земли и ещё чего-то, пересёк крохотную веранду и стал спускаться с крыльца, по-прежнему рассыпая за собой перец. Дорожка через узкий газон к калитке. А дождь нехилый, смоет весь перец. Ну, так и запахи со следами заодно.
Закрыв за собой калитку, огляделся. Тихо, темно, ночь сейчас, ни одно окно нигде не светится, сейчас любой патруль его приметит. Ладно, уйти подальше от этого дома, а там… Колумбия… Наслышаны, как же, большой город, вторая столица, а это, значит, окраина, а то и пригород. Надо на вокзал, самое верное. И вроде вон там как зарево над домами, там, значит, фонарей больше, центр там, многолюдье. Ну, тогда туда. Записку прячем среди бумаг, бревно под ветками, а человека в толпе.
Он высыпал остатки перца перед калиткой и пошёл прямо по мостовой: у шин запах сильный, сам временами чувствовал, так если что, то перебьёт его ботинки. На углу у решётки водостока он задержался. Аккуратно разбив тарелку, сбросил все осколки в канализацию и пошёл уже свободно, чутко прислушиваясь к окружающему.