После ленча субботняя торговля затихает, и наступает перерыв до субботнего вечера. Магазины и лавочки закрываются, сворачиваются лотки, а бары, кафе, дансинги, киношки и театры чистятся и готовятся к гульбе. Но это уже на других улицах. Так что их машина была единственной на Маркет-стрит, где уже почти все витрины спрятались за стальными шторами. Фредди аккуратно притёр машину к тротуару, и Ларри вышел первым.
– Я открою и предупрежу сэра Крафтона.
Фредди еле заметно усмехнулся тому, что дежурного полицейского и за глаза называют сэром, но промолчал. Таков уж Ларри, и переучивать его нет смысла.
Ларри впервые, войдя в магазин, не запер за собой дверь, а сразу прошёл к телефону, набрал номер.
– Сэр…
– Крафтон. Ты, Левине?
– Да, сэр. Всё в порядке, сэр.
– Принято. Позвони перед уходом. Удачи.
– Да, сэр. Спасибо, сэр.
Ларри положил трубку, вернулся в салон и снова удивился. Пока он звонил, Фредди развернул машину и въехал на тротуар, уперев багажник в дверь. Джонатан уже был в магазине. Когда Ларри подошёл к раскрытой двери, он открыл багажник, и они вдвоём быстро вытащили и положили прямо на пол все три свёртка. Джонатан захлопнул багажник, и Фредди сразу отъехал.
– В мастерскую?
– Да, сэр.
Крякнув, Ларри попытался поднять большой свёрток, и со второй попытки ему это удалось.
Войдя в мастерскую, он каким-то чудом сумел не уронить его, а положить на стол. Следом вошёл Джонатан с двумя другими свёртками и последним Фредди со словами:
– Я запер дверь, Ларри.
– Спасибо, сэр, – ответил Ларри, доставая ручную щётку.
Он тщательно смёл со всех трёх свёртков уже подсохшую землю, обтёр их влажной тряпкой.
– С какого начнём, сэр?
Фредди покосился на побледневшее с закушенной губой лицо Джонатана и улыбнулся.
– Давай с большого, Ларри, – и совсем тихо по-ковбойски: – Подбери повод, н-ну!
Джонатан перевёл дыхание и заставил себя улыбнуться. Ларри тем временем открыл ящик с грубым инструментом, достал большой нож и ловко разрезал плёнку, оглядел брезент и покачал головой.
– Всё-таки подгнил, придётся срезать, сэр.
– Режь! – бесшабашно весёлым голосом ответил Фредди.
Ларри содрал и бросил на пол плёнку и брезент, и Фредди ногой оттолкнул их к двери. На столе лежал тёмный кожаный чемодан с неожиданно блестящими замками и уголками. Ларри сменил нож и стал вырезать замки.
– Зачем? – удивился Джонатан. – Можно же открыть.
– Они запаяны намертво, сэр, – ответил Ларри и добавил, откладывая их на дальний конец стола и берясь за уголки. – Они серебряные, сэр.
Фредди присвистнул.
Срезав и так же отложив уголки и петли, Ларри отделил крышку, поднял её и отбросил к двери: он тоже волновался.
Снова плёнка? Но сквозь неё просвечивало что-то тусклое жёлтое… Эту плёнку Ларри развернул и с усилием, двумя руками поднял большой, во весь чемодан золотой семисвечник и поставил его на стол.
– Литой?! – вырвалось у Джонатана.
– Да, сэр, – ответил Ларри, вынимая жёсткую внутреннюю перегородку, отбрасывая её к двери и снова погружая руки в чемодан. – Он называется… менора, сэр. Да, сэр. Хозяин именно так называл его.
Ларри вынимал свёртки, разворачивал тяжёлые, словно отсыревшие куски бархата, и на его ладонях вспыхивали разноцветными искрами колье и диадемы, чаши и шкатулки, старинные табакерки и кубки, искусно сплетенные ожерелья и серьги к ним, и всё в россыпи мелких бриллиантов и изумрудов, сапфиров и рубинов, цепи с подвесками и без них, старинные фигурные шпильки для дамских шляп, золотые и вырезанные из полудрагоценных камней фигурки людей и животных, брошка-павлин с длинным трепещущим хвостом, переливающимся всеми цветами радуги, золотая вазочка с букетом сапфировых фиалок… На столе уже тесно, а Ларри всё вынимал и вынимал.
– Вот… она была большой… оригиналкой, – говорил Ларри. – После её смерти это вернули, и даже компенсации не взяли, как на хранение, но Хозяин говорил, что из суеверия.
Золотая паутина во всю грудь с пауком из чёрных бриллиантов с рубиновыми глазками. И к этому серьги. Тоже паутина, но свёрнутая в кульки и с бриллиантовыми мёртвыми мушками внутри кульков.
В самом низу, под ещё одной перегородкой, лежали мешочки с мелкими цветными камнями, жёлтые грубые неправильной формы бруски и один такой серый.
– Сырьё, сэр, – улыбнулся Ларри, выкладывая их. – Золото, а это платина. Серебра было немного, и оно всё ушло на чемодан.
Остатки чемодана он отложил к двери и, не дожидаясь уже слов Фредди или Джонатана, взялся за шар. Плёнка, брезент… и тусклый желтовато-белый чуть бугристый шар почти правильной формы.
– Воск, сэр, – Ларри улыбнулся как встрече со старым знакомым. – Там камни, только первый класс, от четырёх каратов и больше, сэр. Расплавить сразу? Их там… да, всего сто сорок три, сэр.
Джонатан молча покачал головой. Говорить он не мог.
В последнем свёртке оказалась маленькая, сплетённая из золотой проволоки театральная сумочка без цепочки. Ларри пинцетом разогнул проволоку, стягивающую замочек, открыл, заглянул и, удовлетворённо кивнув, протянул её Джонатану.
– Возьмите, сэр. Это вам.
– Мне?! – изумился Джонатан. – Зачем?!
– Здесь код и ключ ещё от одного сейфа, сэр. В другом банке. Там документы на всё это.
Джонатан покачал головой.
– Это всё твоё, Ларри.
– Сэр, – бесстрашно возразил Ларри. – Я могу прийти в банк? Даже если бы знал, в какой. Кто там будет разговаривать со мной? И ещё, сэр, вы же владелец земли, где это хранилось.
После секундной паузы Джонатан кивнул и взял сумочку.
– Хорошо, я улажу с банком.
Открыл сумочку и переложил её содержимое в свой носовой платок, получившийся свёрток убрал в карман, а сумочку протянул Ларри.
– Я ещё только учился, сэр, – извиняющимся тоном сказал Ларри, забирая сумочку. – Разумеется, сэр, это только в переплавку.
– Да нет, Ларри, – рассмеялся Джонатан. – Просто так удобнее.
– Разумеется, сэр. – Ларри обвёл рукой сверкающий искрящийся стол. – Можно убирать, сэр?
– Да, конечно, – кивнул Джонатан. – Помочь?
– Благодарю вас, сэр, – Ларри рассмеялся этому как шутке.
Он открыл внутренний сейф, переставил опустевший ящик заказов, освобождая место, и стал закладывать слитки и восковой шар. Мешочки с цветными камнями и серебряный лом легли в наружный сейф, туда же отправилась и сумочка. Закрыв сейфы, Ларри оглядел стол и вышел в кабинет. Открыл там сейф и стал переносить и укладывать вещи по какой-то своей системе.
Фредди подтолкнул Джонатана, и они вышли из мастерской в кабинет, сели на диван. Фредди достал сигареты.
– Здесь можно курить, Ларри?
– Разумеется, сэр.
Заполнив сейф самым, на его взгляд, ценным, Ларри открыл шкаф-витрину и поставил туда несколько золотых и резных фигурок, кубков, шкатулок и вазочку с фиалками, а на нижнюю полку – семисвечник, закрыл, открыл соседний глухой шкаф – не сейф, но достаточно надёжный – и уже там расставил и разложил остальное. Фредди кивнул, и Джонатан понимающе улыбнулся.
– Там так же было?
– Наверное, – тихо ответил Фредди. – Я ничего этого не видел, шкафы были со шторками.
Ларри позволил себе услышать и откликнуться.
– Этого уже не было, оставалась мелочь, сэр, и заказы.
– Сейф напоказ? – хмыкнул Фредди.
– Да, сэр, – улыбнулся Ларри, закрывая шкафы.
Фредди легко встал и прошёл в мастерскую, собрал обрывки плёнки и брезента в аккуратный тючок, оглядел остатки чемодана.
– Кожа хорошая, но всё-таки попрела. Выкидываем.
– Да, сэр, – не стал спорить Ларри.
Встал и Джонатан.
– Я думаю, на сегодня здесь всё. Открытие в час, успеем подготовить. Ты как, Ларри?
– Да, сэр, – Ларри посмотрел на часы. – Вы правы, сэр.
И снял телефонную трубку. Звонок домой. Марк сообщил, что у него всё в порядке, больше звонков не было.
– Молодец, сынок. Я скоро буду.
И снова набрал номер.
– Крафтон, – откликнулся на его «алло» уже другой, более молодой голос. – Левине?
– Да, сэр. Я ухожу, сэр.
– Принято. Отдыхай, Левине, – и частые гудки.
Ларри положил трубку и опуская закатанные рукава ковбойки, улыбнулся.
– Я готов, сэр.
Фредди взял тючок, и они пошли к выходу. Идя последним, Ларри выключал свет и закрывал двери.
На улице было тихо и безлюдно. Фредди забросил в багажник свою ношу, Джонатан открыл заднюю дверцу, и Ларри взял свою так и остававшуюся в машине ветровку.
– Большое спасибо, сэр. До свидания, сэр.
– До свидания, – улыбнулся Джонатан.
– До встречи, Ларри, – Фредди захлопнул багажник.
Ларри склонил голову в полупоклоне и ушёл, на ходу надевая ветровку. Фредди взглядом проводил его до угла и сел за руль.
– Домой… – неопределённо предложил Джонатан.
– Нужно в гараж, Джонни.
– Ну да. Сначала напои коня, – засмеялся Джонатан, переходя на ковбойский говор.
Фредди кивнул и включил мотор. Теперь он ехал не спеша, аккуратно соблюдая все правила и явно думая о своём. Не доезжая до гаража, он остановился.
– Ну? – не выдержал Джонатан.
– Запутался в цифрах, Джонни. Какую часть своей доли выкупил Ларри?
– А я думаю, хватит ли денег откупить свою долю, – Джонатан невесело усмехнулся. – Если продать имение, прибавить тот сейф, загнать все точки… дай бог, чтоб на треть хватило.
Фредди обернулся, и Джонатан кивнул.
– Да, Фредди, я пытаюсь прикинуть, сколько это в деньгах, и тоже… путаюсь. Я ещё не видел документов, но у Ларри проблем не будет.
Фредди кивнул.
– Ладно, Джонни. Сейчас поставлю машину и пожрём. Чёрта съем.
– Только одного? – усмехнулся Джонатан. – Гони, ковбой.
Машина прыгнула с места, как застоявшийся конь.

Библиотека располагалась на теневой стороне административного корпуса, и Андрей устраивался у окна. Что его увидят со двора, он не опасался: многие сидели в библиотеке, подбирая себе место, вспоминая русскую грамоту и просто рассматривая картинки. Если не привлекать к себе внимания, то тебя и не замечают, а сидеть тихо и не возникать Андрей умел. Выучили.
Загорье он нашёл легко. Странно, конечно, чего Эркина в такую даль понесло, но встретятся – узнает, а ему самому город подходит. Ижорский пояс, Ополье, Печера, Поморье, Озёричи, Пораничье, Исконная Русь… Он читал обо всём подряд, одновременно и жадно, и наслаждаясь, как воду пил в жару, холодную чистую воду, когда и зубы ломит, и не оторваться. И если бы не необходимость показываться в курилке, опять же чтобы не выделяться, то не вылезал бы из библиотеки, Одно жаль: с собой ни книг, ни журналов не дают. Ни глотка на вынос, только распивочно. А это откуда у него? То ли прочитал где-то, то ли слышал. А не всё ли равно? Главное, что хорошо сказано.
Всякий раз, поднимая голову, Алёна видела его, белокурого и кудрявого, в дальнем углу у окна, сидящего в неожиданно свободной непринуждённой позе. Странно, ведь все сидят за книгой очень напряжённо, скованно, чувствуется, что чтение для них непривычная и потому тяжёлая работа, а для этого парня… ну, будто родился с книгой в руках. И с каталогом ловко управляется, читает запоем всё подряд, но явно небездумно. И до чего же симпатичное, обаятельное лицо.
Читая, Андрей ощущал на себе её взгляд и улыбался, не поднимая глаз. Хорошая девчонка, но крутить с ней ему не с руки. С такой надо всерьёз, а ему ничего серьёзного не надо. Пока. И ещё долго будет не нужно. А обижать такую тоже нельзя, не грех, а западло будет покрутить и смыться. Ему надо дождаться визы, пройти врачей и психологов, получить вызов в нужное место и уехать. Это первое. Добраться до Эркина. Это второе. И тогда начнётся третье – жизнь. А пока так… ожидание жизни. Затаиться, лечь на дно и не клевать на крючки, какие бы соблазнительные червячки на них не болтались. Так что… хорошая ты девчонка, Алёна, но не для меня.
День за днём, весенние тёплые дни, с плывущими в блестяще-голубом небе ярко-белыми облаками, запахами листвы и цветов, белыми бабочками в зарослях чертополоха в развалинах, оголтелым утренним и вечерним гомоном птиц. Андрей ходил в столовую, сидел в библиотеке, трепался в курилке у пожарной лестницы мужского барака и ждал. Как все остальные. Народу в лагере прибавлялось. Закрывали региональные лагеря и оттуда перевозили в Центральный. С юга, из Луизианского регионального приехала большая компания, с которой комендант беседовал отдельно, весьма доходчиво объяснив, что при первом же трепыхании вылетят из лагеря безвозвратно, в России таких своих много, пополнения не требуется. Задевать они потому никого особо не задевали, не дураки же, но и с ними не связывались. Шпана портовая, что с неё взять. Дальше от них – сам целее будешь.
Андрей задираться тоже не собирался, ему любой шум совсем не с руки, но про себя решил: возникнут – осадит. Но и их заводила – бритоголовый, казавшийся коренастым, несмотря на высокий рост, угрюмый парень – видимо, тоже соображал, с кем и как надо разговаривать. Да и где им сталкиваться? И из-за чего? Паёк всем один, талонов у всех одинаково, а свободное время у каждого своё.
В город Андрей не ходил. Всё, что ему нужно, у него есть, а искать приключений… поищите другого дурака. Он сам по себе и отстаньте от него. Но Бритоголовый, выждав несколько дней и осмотревшись, сам подошёл к нему.
– Привет!
– Привет, – холодно улыбнулся Андрей. – Есть проблемы?
– Да нет, – Бритоголовый посопел, достал сигареты и предложил Андрею. – Мы вот из Луизианы, Порт-о-Пренс, слыхал?
– Слыхал, – Андрей взял сигарету: отказываться-то причин нет. Пока нет.
Подошли остальные, окружив их плотным кольцом.
– А ты чо? – вылез черноволосый и щуплый с выбитыми передними зубами. – Ты откудова значитца? Из какого штату?
– В Алабаме крутился, – Андрей ответил ему, но не повернул головы, не снизошёл. Пыхнул дымом, и, слегка прищурившись, обвёл всех холодно блестящими глазами. – Припекло в порту, что ли?
– А пошли они на хрен, – Бритоголовый выругался, перемешивая английские и русские слова. – В город пойдёшь? Айда с нами.
– Мелочёвкой не занимаюсь.
– А ты чо? – вылез опять Щербатый. – Такой крутой, да?
На этот раз Андрей его демонстративно проигнорировал.
– Я тебя знаю? – спросил он по-английски Бритоголового.
– Н-нет, – тот, похоже, начал уже соображать. Ну, так вожаку и положено думать быстрее подчинённых.
– А мне надо тебя знать? – по-прежнему по-английски с многозначительным равнодушием продолжил Андрей и внезапно тихо и по-русски: – Вали, сявка и не возникай. Н-ну!
В его тоне было столько властной уверенности, что они всё поняли и не просто расступились перед ним, а ушли, боязливо, по-собачьи, оглядываясь через плечо.
Больше они к Андрею не подходили. А ему большего и не надо.
И сегодня Андрей с утра сразу после завтрака засел в библиотеке. Жалко, художественной, как её, да, беллетристики, здесь нет, но ему и справочников с журналами пока хватает.
Шум в коридоре, чьи-то шаги… Сначала он не обратил внимания и, когда открылась дверь и вошли несколько человек, поднял голову из чистого любопытства.
– Ой, здравствуйте! – метнулась навстречу Алёна.
Андрей посмотрел на вошедших. Высокий седоволосый мужчина, две женщины, немолодые, одна в полувоенном. Родня Алёнкина, что ли? Ну и хрен с ними. И снова стал читать.
Пришедшие о чём-то тихо поговорили с Алёной и ушли. И Андрей бы забыл о них, если бы не Родион – Родька-химик, сидевший за соседним столом.
– Видал? – спросил он шёпотом.
– Кого? – так же тихо ответил Андрей.
– Ты что, не знаешь? Это ж сам Комитет и есть, и председатель ихний.
– А-а, – равнодушно протянул Андрей. – Ну и что?
– Чего-то будет, вот увидишь!
– Посмотрю, – кивнул Андрей, снова углубляясь в журнал.

Андрей пошёл на собрание охотно. Интересно же, что им такого особенного скажут. Комитет, председатель… ну-ну, послушаем. Войдя в зал, он сразу решил сесть так, чтоб в случае чего… ну, чтоб хоть спина была прикрыта: один он, а спину надо беречь. Но в удобном углу уже расположились «луизианские». Правда, увидев Андрея, Бритоголовый угодливо уступил ему место, подзатыльником отогнав Щербатого. Сидеть рядом с кодлой неприятно, даже противно, но отказаться, якобы не заметив, отойти – это уронить себя, авторитет потерять. И потому Андрей с высокомерной снисходительностью опустился на стул и огляделся. Ага, низкая… сцена, эстрада… по хрену, как называется. Там стол, на столе бумаги разложены, и этот седоголовый сидит. Это, что ли, председатель? Ну-ну, послушаем. Так, ещё… комендант, две бабы, что в библиотеку заходили, и… это кто? Вроде… ну да, показывали как-то издали, начальник особого отдела, особист, охранюга местная, это уже по-всякому может обернуться. Так… о чём-то тихо базарят, особист ушёл… и комендант тоже… ишь, какой председатель рисковый, не боится без охраны…
Сидя за столом, Бурлаков оглядывал зал. Да, по сравнению с зимой… шпаны больше, а вот измождённых худых лиц заметно меньше, и далеко не так уж испуганы, эти спасаются не от голода и не от расизма, те были сразу после Хэллоуина, а эти… многим, похоже, жилось не так уж и плохо, но хотят жить ещё лучше, вполне законное, кстати, желание, но халява не прокатит, блокировки уже отработаны, а вот вас, похоже, припекло и тогда решили вспомнить, что вы русские, и чтоб Россия вас приняла и обогрела. Оглядывая зал, он сразу выделил собравшуюся в углу компанию и белокурого парня, в развязно-блатной позе развалившегося на стуле. Главарь и его кодла рядом, ишь как мельтешат, да, похоже, эти самые и есть. Так себе, мелочь, а этот… битый блатарь, сразу видно. «Так – вдруг прорвалось затаённое, загнанное глубоко внутрь, – так эта мразь живёт, а его мальчик…» Бурлаков заставил себя отвести взгляд.
Андрей почувствовал на себе взгляд Седоголового и так же посмотрел в упор. И успел поймать это брезгливое выражение. И обозлился. Ишь сытый, лощёный… председатель хренов. Ну ладно, только вякни, дадим осадку. Аккуратненько, чтоб виза не пострадала, но и вытирать об себя ноги он не позволит.
В зал вернулся комендант, встал рядом со столом, и зал мгновенно затих.
– Слово предоставляется Председателю Комитета Защиты Узников и Жертв Империи, – внушительно сказал комендант, произнося каждое слово с большой буквы, – Игорю Александровичу Бурлакову.
Бурлаков? Игорь Александрович? Полный тёзка?! Быть такого не может! Андрей потрясённо, завороженно смотрел, как седоволосый встаёт, выпрямляется над залом. На мгновение его голова закрыла лампу на стене, и Андрей узнал, нет, вспомнил эту шевелюру, склоняющийся над его кроваткой силуэт. Но в следующую секунду Бурлаков шагнул вперёд, и наваждение исчезло.
–И только? – спрашивает чей-то насмешливый голос.
Это что, он спросил?
Бурлаков в упор посмотрел на наглеца.
– Нет, не только. Ещё я профессор, доктор исторических наук, участник Сопротивления, – и с нажимом ещё не угрозы, но внятного намёка на возможные неприятности. – Вы удовлетворены?
Значит, спросил именно он, раз смотрят на него. Андрей молча кивает, и блестящие светлые глаза отпускают его. Игорь Александрович Бурлаков, профессор, доктор наук… Слишком много для совпадения. Что делать? Но этого же не может быть! Мама! Он жив, отец выжил, мама!
И слова Бурлакова доходили до невнятно, бессмысленными обрывками. Какие-то заявки, ссуды, курсы, санкции за неразумное нецелевое использование… Да на хрен ему всё это, мир кружится, пол ходит ходуном под ногами. Кто-то вякает о компенсациях за пережитое, и так знакомый гневный голос раскатом заполняет зал. Но что он говорил?
– Компенсация за что? Никто вам ничего не должен, запомните. Вам дают шанс начать жизнь заново.
Никто ничего не должен? Это что же такое и как это?
Их глаза снова встречаются, и снова Бурлакова захлёстывают отчаяние и гнев. Гнев не только на этого блатарёныша с его кодлой, что и здесь норовят не только выжить, но и урвать побольше, но и на весь зал. Одиночки, холостяки… да, если кого и спасали, то только себя, и любой ценой, вон как глазёнки у многих забегали, боитесь, что ваши грешки найдут и припомнят вам? Бойтесь! И отчаяние от воспоминаний не только о могиле в Джексонвилле – будь проклят этот городишко! – но и о всех погибших друзьях, знакомых и незнакомых, военных и штатских, что своими жизнями оплатили жизнь вот этих… Здоровые, молодые, год выбирали и перебирали, где им сытнее будет… Он понимал, что несправедлив, что у многих в зале есть свои не менее трагичные истории и потери, но не мог и не хотел остановиться. Он говорил жёстко, намного жёстче, чем собирался, и зал испуганно молчал. И этот главарь, хоть и сидит в той же развязной позе, но уже видно, что не посмеет выступить. Глаза пустые, бездумные, но будем надеяться, что до него дошло.
Андрей слышал, но не слушал. Главное он понял. Они не нужны, их милостиво пускают, даже помогут на первое время, но… да нет, это всё пустяки, по хрену всё, а вот что же ему делать?
– А чего сигарет всего две пачки на неделю? – тихо бурчит кто-то.
Но Бурлаков слышит и даёт себе волю. Правда, ненадолго. И, взяв себя в руки, он закончил собрание уже спокойно, деловым сугубо официальным тоном. Вопросов никто не задавал, перепугались.
Когда все дружно повалили из зала, Андрей задержался, так до конца и не решив: подойти ли нет. Ведь в упор на него смотрел, не мог не узнать. И теперь он стоял в двух шагах от отца и ждал, когда комитетские разойдутся, чтоб поговорить не при всех. Он уже отошёл он столбняка и видел, и слышал всё очень ярко и чётко.
Одна из женщин, положив пухлую и какую-то фиолетовую – обмораживала, что ли? – руку на рукав отцовского пиджака, тихо говорила:
– Ну, Гаря, ну, нельзя же так волноваться, побереги себя, и из-за чего?
– Нет, Маша, – Бурлаков говорил так же тихо, – так эта мразь, шваль уголовная, выжила, а наши… ты пойми, это же… сор, отбросы, я как подумаю…
– Ну, Гаря, ну, что ты…
Голос женщины тихий, ровные, мягкие поглаживающие движения руки. Но… но мама так же говорила: «Гаря, не нервничай, ну, не из-за чего…»
И тут Бурлаков поднял голову и увидел его.
– У вас есть вопросы? – с подчёркнуто официальной вежливостью спросил он наглеца.
– Нет, – резкий, звенящий на грани истерики голос. – Мне всё ясно.
– Тогда будьте любезны освободить помещение.
Последние слова прозвучали уже в спину Андрея.
Во дворе Андрей открытым ртом, как рыба, схватил воздух и пошёл. Он шёл, не глядя, прямо на людей, и перед ним расступались, даже шарахались. Кто-то что-то ему сказал, он, не слыша и не раздумывая, выругался в ответ.
Выдравшись из испуганно возбуждённой толпы, Андрей между бараками вышел в ту часть лагеря, где так и стояли остатки каких-то домов. Никто эти развалины не трогал, за год они поросли бурьяном. Сухие прошлогодние стебли торчали вровень с плечами взрослого человека, а кого поменьше скрывали с головой, и уже буйно тянулись вверх новые ярко-зелёные побеги. Здесь укрывались парочки, велись строго конфиденциальные беседы, делались не терпящие чужого глаза дела. Найти укромное местечко – не проблема.
Угол двух стен, заросли бурьяна, кирпичи и обломки на земле. Андрей тяжело сел, упираясь спиной в спасительный угол, уткнулся лбом в подтянутые к груди колени, сжался в комок. Он не хотел, но слёзы жгли глаза, рвались наружу. И детский, нелепый – он понимает это – жалобный зов: «Мама!». Мама, как он мог, мама, он же… мы же для него, за него, а он… выжить – это не заслуга, шваль уголовная, мама, за что он меня так, да, я – блатарь, мама, но по-другому я бы не выжил, а он с этой… мама, как он мог…
Он плакал долго, всхлипывая и даже постанывая от боли в груди и горле, и, когда поднял голову, тени были уже длинными. Андрей ладонями, а потом платком вытер залитое слезами лицо, откинулся затылком на стену и достал сигареты. Ну, что ж, всё ясно-понятно, он – Андрей Мороз – сам по себе, а профессор Бурлаков сам по себе со своей женой или кем там она приходится, не его это дело, от живых жён гуляют вовсю, а здесь-то… Ладно, прощай, Серёжа Бурлаков, ты не нужен никому, а Андрей Мороз выжил и дальше жить будет.
Андрей щелчком отправил окурок в блестящую среди стеблей бурьяна маленькую лужицу и встал, отряхнул брюки, снял и встряхнул ветровку, снова надел. Пожалуй, на ужин уже пора. Всё, отрезано и выкинуто, и думать об этом нечего. Глядя назад, вперёд не идут.

Стояли тёплые весенние дни. Элли не помнила такой весны. Весна – время томления, неясной тревоги, нелепых ожиданий, а сейчас… тихое умиротворение, покой. Такой… такого она ещё никогда не испытывала. И всё это сделал простой газетный лист.
Она ехала в Колумбию, надеясь найти там работу. В Колумбии жила Мирна – её подруга, однокурсница и соседка по комнате в общежитии медицинского колледжа. И она не ошиблась: Мирна встретила её радостно, попеняла, что так надолго и безвестно исчезала, и согласилась, что пока Элли поживёт у неё, оглядится и присмотрится.
– Деньги у меня есть, – сразу сказала Элли.
– Оставь себе, – отмахнулась Мирна. – Тебе надо одеться и вообще. Ты же меня сколько раз выручала.
– Да, а как твой… – Элли замялась.
Но Мирна только расхохоталась.
– Это который? Да ну их всех в болото!
И Элли рассмеялась в ответ.
Посовещавшись за чашкой кофе с тортиком, вернее, тортиками, они решили, что спешить некуда, надо осмотреться, подумать, ну и…всё понятно. Два дня прошли в упоительной беготне по магазинам даже не так за покупками, как просто посмотреть. Благодарение богу, что осталась в прошлом война с её нелепыми призывами к личным самопожертвованиям и самоограничениям во имя общей победы. Правда, их и раньше не соблюдали, и каждый жил по своим средствам, а кто мог и сверх средств, а уж теперь-то… А она жутко отстала от моды. А на третий день Мирна разбудила её, потрясая газетой.
– Мой бог, Элли, ты только посмотри, я-то сдуру чуть не сняла там дом, ужас какой, ты только прочитай!
Элли сонно села в постели – накануне была в театре, ну, да, кабаре, но не дорогое, очень весёлое, так что вернулась за полночь – и взяла свежий, ещё пахнущий типографией лист «Новостей». И на неё с газетной фотографии глянуло страшное мёртвое лицо Джима. Как она смогла удержаться, не закричать, согласиться с Мирной, что, конечно, квартира безопаснее такого отдельного дома, вот так убьют и не найдёт никто.
– Смотри, Элли, вот… «Труп пролежал не менее двух и не более трёх суток». Вот так зарежут, и никто даже не узнает. Кошмар какой. Ладно, – Мирна встала. – Я в душ, а ты посмотри ещё, если хочешь.
– Да-да, – откликнулась она.
И пока Мирна смывала в ванной пот, усталость и тревоги своего ночного дежурства в клинике, Элли читала. Снова и снова, хотя всё поняла сразу. Это Джек, больше некому. И пришёл к ней. «Здесь нельзя оставаться». Разрезал живот и перерезал горло… да, она понимает, что второе было уже лишним, ранение в живот смертельно, если сразу не оказана помощь. А потом Джек пришёл к ней, был нежен и добр, отдал ей деньги. Двести тысяч на трупе, Джек их не взял, или… нет, она никогда не узнает, что и как там произошло, но она так же твёрдо знает главное: Джек убил Джима из-за неё, нет, ради неё. Он… он мстил за неё. И ничего больше она и знать не хочет. И думать об этом – тоже.
– Ещё валяешься? – в комнату вошла Мирна, задрапированная в полотенце. – И брось эту нудьгу, у меня сногсшибательная новость.
Тон Мирны был таким, что Элли сразу отбросила газету.
– Русские уходят, и их госпиталь в Спрингфилде становится федеральным. Я думаю, нам это подходит. Я уже крючки на нас обеих забросила. Так что шанс реальный.
Элли приоткрыла рот, соображая, и, взвизгнув, бросилась на шею к Мирне, смяв сразу ставшую ненужной газету.

*   *   *