Время от времени холодный ветер пригонял тучи, и на Загорье сыпались то снег с дождём, то дождь со снегом. И всё равно это была весна. И каждый такой холодный день был чуть-чуть теплее предыдущего.
Женя шла домой, бодро пристукивая каблуками черевичек и весело поглядывая на витрины магазинов. Как всё-таки всё хорошо, как хорошо, что они уехали оттуда и приехали именно сюда. И дело не в заработке, хотя и в нём тоже. И вообще… она всё же рассказала Эркину о гадании. Он удивлённо и с какой-то робкой надеждой посмотрел на неё.
– Женя, ты… ты веришь ей?
Она вздохнула.
– Не знаю. Она так уверенно говорила. И ты же… ты же во сне его видишь живым.
Эркин кивнул и глухо, пряча от неё глаза, сказал:
– Будем ждать.
И всё. Больше они об этом не говорили. Она, правда, испугалась было, что Эркин опять начнёт переживать, как тогда, зимой, но обошлось. И Бурлакову она написала, не удержалась. Глупо, конечно, верить гадалкам, они всегда говорят то, что клиенты хотят услышать, и мёртвые не воскресают, но… но написала, в понедельник в перерыв настучала на машинке и, не перечитывая, боясь, что передумает, запечатала в конверт и отправила, Бурлаков им тогда оставил свой домашний адрес. Хоть и представляла, как Бурлаков посмеётся над ней и её верой в гадание, но отправила. И неожиданно получила вежливое и совсем не насмешливое письмо, что тронут заботой, благодарит за внимание, ну, что обычно пишут. Так что и здесь всё обошлось благополучно.
А вокруг уже предпраздничная суета, ведь Пасха скоро, вот и закупают яйца, муку и прочее. Ну, в церковь они не пойдут, а кулич она спечёт и яйца покрасит, весь их «Беженский Корабль» к празднику готовится, никто не хочет хуже других оказаться. Баба Фима и остальные старухи бегают по квартирам, учат, показывают… Конечно, и она всё сделает, но у неё ещё свой праздник. Пасха в следующее воскресенье, а её праздник в среду. Четырнадцатое апреля. В этот день они встретились. И вот это надо отпраздновать по-настоящему. И очень удачно, что на среду выпадает: Эркин в первую смену работает, и, пока он будет с Алиской в Культурном Центре, она всё приготовит.
Женя хихикнула, предвкушая их лица и прибавила шагу. Как всё-таки всё хорошо!

Загорье разрасталось. Строили Культурный Центр, новую большую школу, ещё многоэтажный дом, но не кораблём, а башней. В газете писали, что там будут только маленькие квартиры, для одиноких и бездетных пар, и, хотя строители ещё только с фундаментом возились, этот дом уже окрестили Холостяжником. Строились ещё разные дома. Говорили, что надо ставить большую церковь в Новом городе, а в Старом собирались перестраивать школу. Писали в газете и о больнице, старая-то совсем мала, с каждой хворью в район не наездишься, а заводская поликлиника – она для завода. В меблирашках и двух гостиницах было не протолкаться и по всему городу открывались всевозможные пансионы и общежития. А народу всё прибывало.
И всё-таки большинство встречных были Эркину знакомы или казались знакомыми.
Как всегда, когда ему не надо было в первую смену, он вставал раньше Жени, готовил завтрак, и они завтракали втроём. Для обеда Женя всё подготовила ещё вчера, и, когда она убежала на работу, чмокнув на прощание его и Алису, он быстро со всем управился.
– Пообедаешь сама, – сказал он Алисе, укладывая в сумку учебники и тетради.
Русский язык, арифметика, английского сегодня нет, природоведение… – всё взял.
– Ага, – кивнула Алиса. – А ты в школу, да?
– Да.
Алиса проводила его до дверей.
– Всё в порядке? – спросил по-английски Эркин, уже берясь за ручку.
– Да, я в порядке, – тоже по-английски ответила Алиса. – А ты вернёшься?
– Конечно, – улыбнулся Эркин. – До свидания.
На улице пасмурный, но тёплый день, неумолчные ручьи вдоль тротуаров. Ему говорили, что туман и дождь снег съедают не хуже солнца.
В киоске он, как каждое утро, купил газету. Старый киоскёр приветливо кивнул ему и, не дожидаясь вопроса, протянул «Загорскую искру».
– «Светлячок» новый есть. Возьмёшь дочке?
– Возьму, – кивнул Эркин. – Спасибо.
«Светлячок» – журнал для детей. Картинок больше текста. Он уже три номера купил Алисе. И самому оказалось интересно. Расплатившись, он запрятал журнал в сумку к учебникам, а газету сложил ещё раз вдоль и сунул за борт куртки, как ещё зимой привык.
К Культурному Центру ему идти по центральной улице, но Эркин уже давно не вспоминал намертво, казалось, усвоенное, вбитое, что он цветной и ему здесь ходить не положено. Это Россия, это его город, и магазины, конечно, дорогие, но если прикинуть, то он уже в каждом успел побывать, один или с Женей, и уходил с покупками. Он шёл выпрямившись, высоко вскинув голову и открыто глядя на встречных, отвечая улыбкой на улыбку. И удивительно, сколько знакомых лиц, по заводу, по Старому Городу, просто… по улице.
– Хей! – окликнули его.
Эркин оглянулся. Молодой индеец из бригады Сенчина. Длинные волосы перехвачены поперёк лба ремешком и падают на плечи, кожаная куртка надета прямо на голое тело и распахнута до середины груди. Ну, шапки нет – понятно, это уж кто как привык, а рубашку мог бы и купить. Но ответил Эркин вполне дружелюбно.
– Привет.
– Далеко?
– В Центр, на занятия, – охотно ответил Эркин.
Парень насмешливо хмыкнул.
– Охота тебе под бледнолицего…
– Под кого? – не понял Эркин. – Ты понятней говори.
– Ну, мы – индейцы, – парень говорил с сильным акцентом, но в словах не путался. – А остальные – бледнолицые.
– А-а, – протянул Эркин. – Понял. Это ты, что ли, про race, – «расу» он назвал по-английски, и насмешливо улыбнулся. – Так я и ехал сюда, чтоб этим не считаться. А ты…
– А мы от голода, – хмуро сказал парень. – Два года охоты не было.
– Охота – ненадёжное дело, – кивнул Эркин.
Они шли теперь рядом. Эркин искоса посмотрел на парня. Да, похоже, не отъелся ещё.
– Ты какого племени?
– Никакого, – сразу помрачнел Эркин. – Не знаю я.
Индеец удивлённо посмотрел на него.
– Ты что, из этих? Ну… – И с трудом выговорил по-английски: – Ре-зер-вей-шин.
– Нет, – усмешка Эркина стала горькой. – Нет. Хуже.
– Как это? – изумление парня было искренним. – Я слышал, рассказывали, ну, кто оттуда прибежали. Так ничего хуже не бывает.
– Раб я, – неохотно сказал Эркин по-английски и убеждённо закончил: – Это хуже.
Парень неуверенно кивнул.
– Я слышал… но не знаю…
– И не надо тебе знать, – буркнул Эркин, ускоряя шаг.
Индеец упорно шагал рядом, и Эркин решил, что отношения всё-таки лучше наладить.
– Тебя как зовут?
Парень произнёс что-то непонятно-гортанное и улыбнулся.
– А по-русски… Маленький Филин, да, так. А ты?
– Эркин Мороз, – улыбнулся и Эркин и осторожно спросил: – А вы вот, все из одного…
– Племени? – помог ему Маленький Филин. – Да. Род разный, а племя одно. Мы – шеванезы.
– Шеванезы? – переспросил, запоминая, Эркин.
Те, что тогда летом приезжали в резервацию возле имения, тоже называли себя шеванезами. Интересно.
– А другие племена есть?
– Есть, конечно, – пожал плечами Маленький Филин. – Но. Мы… мы самое большое племя. И на Великой Равнине первые. Остальные потом пришли.
– Ага, – кивнул Эркин. – Понятно.
За разговором они дошли до Культурного Центра. Эркин остановился.
– Мне сюда. До встречи?
– До встречи, – кивнул Маленький Филин.
Они обменялись рукопожатием, и Эркин легко взбежал по ступенькам. Маленький Филин проводил его взглядом до дверей. Странный парень какой-то. Индеец, а ничего не знает, ни поздороваться, ни выругаться не умеет. И жить хочет, как бледнолицый, в одежде… да во всём. Зачем это ему? Или он изгнанных? Слышал о таком. Но, говорили, что такое бывало давно и очень редко. Любое племя своих бережёт, и кем надо стать, чтоб тебя изгнали… Маленький Филин недоумевающе пожал плечами на свои мысли и пошёл дальше. Никуда, просто гуляя. Нельзя же целыми днями на кровати валяться.
Входя в Культурный Центр, Эркин уже забыл о случайном собеседнике. Привычно сдал в гардероб куртку и пошёл в класс. Во вторник их было трое, остальные работали, видно, и сегодня так же будет.
Но сегодня оказалось четверо. В своём углу, как всегда опираясь спиной в стену, сидел Тим.
– Привет, – удивлённо поздоровался Эркин. – Ты чего, не в первую сегодня?
– Поменялся, – кратко ответил Тим и достал сигареты. – Пошли покурим.
Павлов и Новиков – они и работали в одной бригаде на стройке, и жили вместе, снимая одну комнату в меблирашках, и здесь сидели всегда рядом – даже голов в сторону разговора не повернули, сосредоточенно списывая друг у друга.
Предложение Тима удивило Эркина: Тим же знает, что он не любитель курева, – но согласился. Бросил сумку на свой стол, и они вышли. Курили обычно в туалете, в передней комнате, где раковины и сушка. Тим достал сигарету, но не закурил, а молча вертел и мял её в пальцах.
– Ну? – пришёл ему на помощь Эркин. – Давай, а то звонок скоро.
– Тут… тут такое дело, – голос у Тима натужный, будто ему сдавило горло. – Ты… того… ты пойми. Ты ж должен это знать, будь человеком, как человека прошу.
– Та-ак, – настороженно протянул Эркин, догадываясь, о каких его знаниях пойдёт речь, и перешёл на английский. – И в чём проблема?
– Затяжелела моя, – тоже по-английски ответил Тим. – Три месяца уже, врач ей сказал.
Эркин быстро на мгновение опустил ресницы и снова открыто посмотрел в лицо Тиму.
– И какая моя помощь тут нужна?
– Ну… Ну, как с этим теперь? Чтоб ни ей, ни ребёнку не повредить?
Тим смотрел на него с таким странным на его обычно непроницаемом лице выражением надежды, что Эркин заговорил очень просто и деловито.
– Сбоку или вниз ложись. Чтоб на живот не давить. И не лезь сам, только когда сама попросит.
– Ага, понял, – энергично кивнул Тим. – Всё?
– А с остальным ты не справишься, – с неожиданной для самого себя злобой ответил Эркин и перешёл на русский: – Пошли, звонок уже.
Тим молча кивнул, выбросил в урну так и не понадобившуюся сигарету, и они вышли из туалета.
В класс они вошли со звонком, но после Полины Степановны. Она только посмотрела на них, но ничего не сказала.
И урок пошёл своим чередом.

*   *   *

Их поезд шёл вне рейсового расписания и без особой спешки. Вообще вся спешка и суета закончились вместе с посадкой. Да ещё, пожалуй, где-то с час, пока привыкали, приспосабливались к колышущимся полам, тамбурам и переходам. А потом… потом пошла обычная жизнь.
Крис с Люсей обживали своё двухместное купе. Мягкие диваны, маленький столик у окна, крючки, полочки, всякие приспособления. Их вещи – большой рулон из перины, одеяла и подушек и два чемодана – Крис уложил на верхнюю полку над дверью, оставив внизу только самое необходимое. Есть они будут ходить вместе со всеми в столовую: по поезду с судками не набегаешься, и где потом посуду мыть, так что посуду всю тоже упаковали. В дороге будут, как им сказали, не больше недели, так что… так что, всё будет в порядке.
Крис оглядел их купе, Люсю на диване у окна и улыбнулся.
– Ага, – сразу поняла его Люся. – Поверить не могу, что едем. Садись, Кирочка, к окну хочешь?
К окну – это напротив Люси, а ему хотелось и рядом с ней, но и что за окном, конечно, интересно. И сел всё-таки с Люсей, обнял её за плечи, и она сразу положила голову ему на плечо. Так они и сидели рядом, и смотрели на зелёные, бегущие им навстречу деревья, за которыми совсем не просматривались старые развалины.

В общем вагоне, где разместились парни, было шумно и весело. Бегали, устраивались, спорили, чем верхние полки лучше нижних, чей мешок валяется в проходе, а если там конфеты, то мой, а ну губы подбери, раскатал на халяву, а он такой… И многие этим шумом и суетой прикрывали страх, особенно те, кто решил ехать в последнюю минуту.
Эд и Майкл заняли себе две нижние полки в одном отсеке и теперь сидели у окна с видом завзятых путешественников.
Наконец, всё утряслось и улеглось, в конце вагона, где в двух отсеках разместилось отделение хозвзвода и двое бойцов комендатуры – следующий вагон был их целиком – несколько голосов уже пробовали песню. Озабоченно прошёл комендант, зорко поглядывая по сторонам. Сухой закон на время дороги не отменили, а даже усилили. И об этом специально всех предупредили.
Андрей проверил в вагоне для раненых Колюню и, вернувшись в свой вагон, обнаружил, что его вещи забросили на верхнюю полку в отсеке Майкла и Эда.
– Эт-то… – начал он.
– Чтоб под присмотром был, – не дал ему договорить Майкл.
А Эд кивнул.
– За тобой только не досмотри, обязательно вляпаешься.
Андрей обиженно надул губы, но промолчал и полез на свою полку устраиваться. И тут же едва не упал, потому что Майкл сдёрнул у него с ног ботинки.
– Ты…!
– Заткнись и думай сначала. Понял?
– Понял, – проворчал Андрей.
Третья полка над головой не давала выпрямиться, но гибкости ему не занимать, и Андрей сравнительно быстро разобрал мешок с расхожим на дорогу. А перекинуть на третью полку чемодан помочь ему встал Майкл.
– Чемодан лучше вниз, – сказал Эд и медленно, тщательно выговаривая слова, обосновал: – Бережёного бог бережёт.
И чемодан поставили вниз, в ящик под полку Майкла.
Закончив с вещами, Андрей вытянулся на своей полке и тут же обнаружил, что если лечь на живот, то в окно всё отлично видно. Но не один он такой умный, и вскоре в вагоне установилась созерцательная тишина, нарушаемая только вопросами и комментариями. На поезде парни ехали впервые, да и вообще… раньше-то только в закрытых наглухо фургонах возили, а зимой…
– Зимой я себя уже от боли не помнил.
– Да, тогда ни до чего было…
– Ага, чтоб ещё по сторонам смотреть…
– А я на сапоги смотрел.
– Ударят или нет?
– Ну да…
И теперь они все с живым детским вниманием разглядывали проплывающий за окнами алабамский пейзаж.

До обеда Андрей лежал и смотрел в окно, не участвуя в общем разговоре. Смотрел и думал. Вот все говорят: «Домой… На Родину… Возвращаемся…» А он? Он куда едет? И другие парни. Ну, Крису, положим, всё равно, куда, лишь бы с Люсей. Ну… Нет, о других он ничего сказать не может, а он, он сам? Что он чувствует? Разве Россия – его Родина? Нет. Родина – это где родился, по самому слову так выходит. Значит его Родина – Алабама. Или… Нет, у него питомничный номер, а где был тот питомник, в каком штате… Кто знает. Данных нет, все регистрационные книги – им говорили – сгорели вместе с питомниками. СБ же и сожгла. Значит, что? Значит, Империя, будь она проклята? Для удостоверения он местом рождения указал Алабаму, как и остальные парни. В каком штате нашли, где подобрали или из развалин вытащили, там и родились. Во второй раз. Это понятно. Это, значит, и Родина. А Родину надо любить. Страдать от разлуки. Как это… да, правильно, ностальгия. Трудное слово. Но вот он как раз рад, что уезжает, что никогда больше не увидит всего этого, не услышит английской речи. Так что? У него нет чувства Родины? Почему? Если по книгам, то Родину любят все, с рождения, а уехав, страдают от ностальгии. Книгам он верит. В чём же дело?
Кто-то дёрнул его за ногу. Андрей, приподнявшись на локтях, сердито обернулся и увидел Алика.
– Тебе чего?
– Обед проспишь, – хохотнул Алик.
Занятый своими мыслями, Андрей и впрямь не заметил, как затих и опустел вагон.
– Ах ты, чтоб тебя!
Андрей спрыгнул вниз и, чуть ли не на бегу обуваясь, рванул к выходу.
– Андрей! Там столовка!
Выругавшись ещё раз и уже крепче, Андрей круто развернулся, едва не ударившись о стояк, и они побежали в столовую.
Вагон-столовых в поезде было две. Для раненых и для персонала. Есть, правда, нужно было в очередь, посменно. Они еле-еле в свою поспели. И обедать пришлось второпях, чтобы освободить посуду и место для следующих. А им уже полюбилось сидеть за столом, не заглатывать, а чувствовать вкус, но… Раз надо – значит, надо.
Зато обратно шли уже не спеша. Большинство дверей в «докторском» вагоне открыты, и, увидев в очередном купе Жарикова, Андрей подтолкнул Алика в спину.
– Иди, я догоню.
Тот послушно пошёл дальше, про себя удивляясь нахальству Андрея, что таким нахрапом и не боится, хотя… он же джи, вот и ладит с врачами. А Андрей постучал по косяку полуоткрытой двери.
– Иван Дормидонтович, можно?
– Можно, – улыбнулся Жариков. – Заходи.
Но Андрей, войдя, увидел лежащего на другом диване Аристова и сразу остановился.
– Ой, я не знал. Вы отдыхайте, я потом зайду.
– Ничего, – улыбнулся Аристов.
Он лежал поверх одеяла, одетый, только китель и ботинки снял.
– Ничего, Андрей. Случилось что?
– Нет, – мотнул головой Андрей. – Я ещё сам подумаю и потом приду.
И, гибко повернувшись, вышел прежде, чем они успели что-то сказать.
– Мыслитель, – с мягкой насмешкой сказал Аристов, вслепую нашаривая на столе сигареты.
– Левее, – подсказал ему Жариков. – Да, кто бы мог ждать. Интересно, какая у него сейчас проблема?
– Он же обещал прийти, когда додумает.
Жариков кивнул и тоже закурил.
– Тебе в ночь?
– Да. Я подремлю пока.
– Об чём речь.
Аристов докурил, ловко выкинул окурок в окно и закрыл глаза. Жариков откинулся на спинку дивана и погрузился в то спокойное, даже отрешённое от всего состояние, когда не спишь, всё видишь и слышишь, и глубоко полностью отдыхаешь. Иногда хватало нескольких минут. Хватало потому, что больше не давали. Но если была возможность… А сейчас она есть…
Вернувшись в свой отсек, Андрей снова залез на полку и лёг. За окном всё то же. Тогда, зимой, когда его везли в госпиталь, он ничего не видел. Лежал на дне кузова, ничего не чувствуя, кроме боли и страха. Новый хозяин накормил его, не бил, ночью он спал рядом и хозяин не трогал его, не заставил работать, но и не сделал с ним главного – не ударил по лицу и не дал поцеловать ударившую руку, и он теперь гадал: почему? Может, его не хотят брать в рабы? Потому что он слаб и болен. И не мылся столько дней, всё тело в корках, и воняет от него так, что сам чувствует. Но… но ведь это всё пройдёт. Ему бы хоть помыться и поспать, чтобы боль немного отпустила, и он опять всё сможет. Хозяин, похоже, добрый, насиловать не будет, а руками или ртом он и сейчас сработает. Ох, чёрт, как болит, каждый толчок отзывается. Хозяин – добрый, разрешил лежать на боку, а то по-другому больно очень, не может он лечь как положено. И холодно. Приоткрывая глаза, он видит хозяина, тот сидит совсем рядом, прислонившись к борту, и лицо не злое, а усталое. А совсем рядом хозяйские сапоги почти касаются его лица, и ему впервые не страшно, что его пнут или ударят, добрые сапоги. Он бы погладил их, но боится разбудить хозяина…
Андрей поднял голову, чтобы ветер из окна размазал, высушил слёзы. Сержант Андрей Кузьмин, спасибо тебе за жизнь, за… за такую жизнь. Ты сразу знал, кто я. Тот бандюга тебе сказал, что я спальник, а чтоб ты понял, ещё и покривлялся, поизображал и велел мне раздеться. Я раздевался и плакал, я тогда всё время плакал. От голода, боли, от страха. Я не знаю, что ты понял, но ты ударил бандита, в зубы, «русским замахом», я потом уже все эти слова узнал, а ты показал бандиту автомат, и тот встал к остальным, таким жалким, испуганным, а мне ты жестом велел одеться и идти за тобой и повёл к кухне, а за спиной трещали выстрелы и кричали бандиты, банды расстреливали на месте, я это уже знал, жалко, не всех, часть успела смыться, а меня ты привёл к кухне и накормил. Сержант Андрей Кузьмин…
Андрей повернулся на спину, подвинул подушку и лёг уже для сна. Нет, он не хочет смотреть на Алабаму. Гори она синим огнём. Дежурить ему в вагоне завтра, Колюню он обещал навестить вечером, после ужина, так что можно спать. Книги у него всё равно в чемодане. Да и остальные… Он покосился вниз. Майкла и Эда не было, и им, похоже, надоело глазеть, пошли к кому-то.
Андрей глубоко вздохнул и распустил мышцы, распластался на подрагивающей полке. Всё, он спит.

*   *   *